Рецепт на прозрение

Мир был прекрасен.

Кимик несколько раз с усилием зажмурил и разжал веки, а затем потёр рукой ноющий затылок.

Мир был прекрасен до зубного скрежета.

У Кимика свело челюсть и потемнело в глазах. Говоря по правде, они не выдерживали всей отражавшейся в них красоты.

Кимик остановился и глубоко вздохнул несколько раз, как учило пособие по медитации. Не помогло.

«Нужно отвлечься на что-нибудь другое, — здраво рассудил он, — иначе я просто не дойду».

Он подсобрал мысли и набросил их на текущий рабочий проект, попутно отметив про себя его технически выверенную красоту. Но чем больше Кимик думал о работе, тем чаще его сознание непроизвольно, фоном, снова отмечало царящую повсеместно идиллическую картинку.

Впереди на тротуаре прелестная малышка в белом платьице умилительно гонялась за упитанным голубем, бросая ему крошки от румяной булки. Птица смешно перебирала лапами, её перья маслянисто поблескивали в солнечном свете. Чуть поодаль симпатяга-парень в кепке набекрень игриво переводил милую старушку в фетровом берете через дорогу, а она улыбалась ему в ответ и шутливо грозила пальцем.

«Как чудесно!» — невольно восхитился Кимик представшим перед ним роквелловским сюжетам, и тут же осёкся.

Это был кошмар наяву. Красота преследовала его, навязывалась, утомляла, как надоевшая любовница, к которой не осталось чувств.

На глаза попался знакомый баннер со строчкой из известной песни — такие баннеры были развешаны по всему городу, да что там, по всей стране! «Как прекрасен этот мир, посмотри!» было выбито на нём огромными розовыми буквами.

Вот как раз смотреть Кимик уже не мог.

Он выругался и попытался найти вокруг хотя бы один изъян, выбоину, трещину, несовершенство.

И всё это было: и трещины на фасадах, и выбоины на асфальте и криво воткнутые ограждения. Даже набивший оскомину рекламный баннер местами оторвался и его лоскуты колыхались под порывами ветра будто нелепые щупальца. Но самым страшным было то, что во всех этих несовершенствах была своя прелесть. Кимик иногда даже не мог объяснить какая, просто знал — она есть: он её видел.

Известную фразу «Красота в глазах смотрящего» Кимик переживал на себе буквально.

Он тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения, — в последнее время это вошло у него в привычку, и упрямо зацепился взглядом за торчавший между крышами белоснежный шпиль «Нового взгляда». Шпиль рвался ввысь, словно устремлённая в небо ракета. Он был прекрасен. Кимик принял эту мысль со смирением мученика.

Спустя четверть часа с восторгом в глазах он шагнул в заветную приёмную «Нового взгляда», отделанную в бело-розовых тонах. Над стойкой администратора на стене горели неоном огромные розовые очки. Под ними такими же неоновыми буквами была выведена надпись: «Красота обойдётся без жертв».

Очаровательная медсестра провела Кимика во врачебный кабинет, где он бывал добрый десяток раз, но каждый раз, как в первый, восхищался и при виде кабинета, и при виде доктора.

Доктор Червонский, как всегда, радушно поприветствовал давнего пациента, собственноручно подвинул ему удобное анатомичное кресло и предложил чаю, от которого Кимик отказался, хотя не сомневался в его замечательном вкусе. Разговор предстоял серьёзный, а вся обстановка «Нового взгляда», в том числе и чай, и так действовали весьма седативно.

Кимик решил сразу озвучить желаемое — он боялся, что доктор Червонский, безусловно, более опытный игрок на своём поле, быстро уведёт его от желанной цели.

— Но дорогой мой друг, очки мы вам поставили не просто так, — ожидаемо — без раздумий, но участливо возразил Червонский. — Вы долгое время хандрили, утратили радость и вкус к жизни, видели мир исключительно в мрачных тонах. Одной ногой вы уже увязли в болоте депрессии, образно выражаясь. Ваша семья могла вас потерять — ментально и, возможно, даже физически.

— Да, но сейчас всё гораздо хуже.

— Хуже? Разве окружающий мир до сих пор вас не радует?

— Радует, но тогда, до очков, я хотя бы знал, что всё окружающее — правда.

— А сейчас? Раве всё, что вы видите — неправда?

— Не знаю… Правда, но какая-то другая правда, ненастоящая что ли…

— Как правда может быть ненастоящей?

— Ну вот, взять хотя бы проклятую трещину на асфальте посреди тротуара. Это же плохо? — спросил Кимик и сам же ответил: — Плохо. Трещина — это недостаток. К чёрту! Она опасна! Кто-то упадёт в темноте, ногу подвернёт, ребёнок запнётся, да мало ли, как можно покалечиться? Какой-то балбес плохо уложил асфальт, деньги получил, а по шее — нет. Эта трещина и дальше асфальт разрушает. Я знаю, что трещина на асфальте — это плохо, а вот гляжу на неё и… Красивая она эта трещина, необычная, есть в ней какое-то совершенство, хотя что в ней может быть красивого? Она же не искусство, а самый настоящий брак!

— Хм, — Червонский колыхнулся в кресле. — Думаю, ваш диссонанс объясним. Мыслите вы по-прежнему, как инженер, но смотрите на мир глазами художника и романтика.

— Хотелось бы соответствия, — гнул своё Кимик.

— А вы попробуйте изменить мышление. Подход. Ведь трещина по своей сути — не зло. Она не хорошая и не плохая сама по себе. Она — тре-щи-на, — Червонский словно смаковал каждый слог, — чувствуете, как произнося это слово, вы будто удостоверяете факт существования того, что оно означает в вашем представлении? И так оно и есть. Трещина просто явление этого мира. Трещины в земной коре, к примеру, вдохновляют геологов и скалолазов. Взгляните на неё с другой точки зрения. Не глазами, разумеется, а у себя в голове. Удостоверьте этим словом не дефект, а скрытое совершенство.

— Ну, доктор, так можно до чего угодно договориться и что угодно оправдать. Даже лужу крови после убийства топором. Как по мне, трещина — это дефект, и никакой другой подход этого не изменит.

— К слову, о топорах. А вы знаете, что между программой «Розовые очки» и насилием есть прямая взаимосвязь? Да-да, не удивляйтесь. За последнее пять лет в нашем городе не было ни одного убийства. Ни одного! А зачем? Если всё вокруг прекрасно, то и для убийства нет причин. Есть лишь причины для радости, — Червонский воздел руки к потолку, как проповедник, и рассмеялся.

— Мне не весело, — серьёзно заметил Кимик.

— Дорогой мой, да вы ретроград! Мир поборол депрессию, психологическую усталость от урбанизации, да целую, я не побоюсь этого слова, кучу психиатрических диагнозов и расстройств, а наш дорогой Кимик желает назад в прошлое с его дичайшим средневековым анамнезом. А вы знаете, что жертвы изнасилований больше не испытывают посттравматическое расстройство? А почему? Да потому что не чувствуют себя изнасилованными! А дети? И им возраст для установки очков снизили. Теперь их можно ставить даже семилетним, чтобы они с детства видели в системе образования только позитивные моменты, чтобы учеба для них стала чудесным временем, а неудачи переносились легко. Конечно, остались индивиды, которые видят в нашей программе зло, особенно их много из старшего поколения, но оно всегда отличалось консерватизмом. Один старик, знаете, что мне сказал? Мол, зачем ему эта красота, её в гроб не положишь, а бабка его как была старухой, так и останется, стань она хоть в тысячу раз красивше. Вот их мерило: гробы и потерянные возможности. Заклинаю вас, мой друг, не уподобляйтесь!

Кимик жевал нижнюю губу, раздумывая над тем, пришло ли время для его главного козыря. Сразу свой тайный аргумент он пускать в игру не решился, понимая, что потеряет его в обволакивающей заботе «Нового взгляда». Однако все остальные аргументы были уже плавно отбиты Червонским.

— И снова о трещине, — Кимик прокашлялся и продолжил под добродушно-вопросительным взглядом доктора. — Трещину на асфальте видно с разных мест, и даже с разной высоты. Например, её отлично видно с семнадцатого этажа дома, в котором я живу.

Доктор закивал, не понимая, к чему клонит Кимик.

— Я часто стою на балконе, дышу, наслаждаюсь видом, — на этих словах Червонский вставил своё «Вот!», — любуюсь трещиной внизу на асфальте, — продолжил Кимик, — и даже с семнадцатого этажа она притягательно красива. Настолько притягательна, что глаз не оторвать.

Улыбка медленно сползла с лица Червонского.

— Хочется нырнуть в эту красоту, соединиться с ней, чтобы насладиться ею сполна. Мне кажется, доктор, я понял, какое в ней скрыто совершенство. Раз-ру-ши-тель-но-е. Понимаете, доктор?

Червонский понимал.

— А ведь очки должны дарить радость, а не смерть, я полагаю, — уверенно поставил точку Кимик.

Доктор долго молчал, вытянув губы трубочкой — весьма очаровательно, к слову.

— Вы же понимаете, что очки — это настроенный определённым образом ИИ-нерв, соединяющий глазное дно с участками мозга, ответственными за эмоции? Его так просто, как зудящую занозу из пальца, не вытащить. Помимо хирургического риска имеется большой риск… — Червонский замялся, подбирая слова, — других побочек.

— Каких?

— Хм… Ну что ж, предупредить я обязан. Даже некоторые обезьяны, которым резко удаляли очки, сознательно доводили себя до смерти. То есть, если говорить нашим языком, совершали суицид доступным им, как животным, способом в противовес инстинкту самосохранения. Приматы! Что уж говорит о людях… Слишком резким был переход от новой картины мира к… реальности.

— Вы имеете ввиду от лжи, доктор, годами приваренной этим вашим ИИ-нервом к мозгу?

— Опять же, всё зависит от точки зрения. По нашей концепции мы даём людям новый взгляд на мир, в котором жить не так чудовищно страшно.

— Но если в ваших розовых очках с радостью в душе и с улыбкой на лице умрёт хотя бы один человек, то вся ваша концепция рухнет. Вы тогда смело сможете повесить над входом новый девиз: «В наших очках и смерть красна».

Червонский печально (наконец-то!) покачал красивой седеющей головой.

— Заверяю вас, мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы вернуть вас к вашей прежней тусклой и унылой жизни.

Несколько дней спустя вращающаяся дверь «Нового взгляда» плавно вытолкнула на улицу подслеповатого и оттого немного растерянного Кимика. Он щурился и часто прикладывал к слезящимся глазам платок. Солнечный свет отказывал ему в милосердии, ярко и с дотошной детальностью освещая улицу. Это было чересчур для глаз, привыкших к мягкому полумраку палаты в бело-розовом небоскрёбе.

Кимик брёл по улице, пытаясь поймать такси, и не заметил, как налетел на кого-то.

— Куда прёшь, дурак! Думаешь, нацепил уродский костюм и сразу всё можно? — старик угрожающе приподнял видавшую виды трость, над которой нависал вопросительным знаком.

Кимик онемел от неожиданности и ошалело уставился на старика. Рассыпаясь в проклятиях всему миру, старик зашаркал дальше по улице, а Кимик так и продолжал стоять, провожая взглядом сгорбленную фигуру в безобразном плаще.

Когда старик скрылся из виду, Кимик повернулся к витрине напротив и вгляделся в своё немного размытое отражение.

«И вправду уродский, — подумал он. — Как же это прекрасно!»