Город серебряных пуль
"Господь создал людей свободными,
но равными их сделал Кольт"
Первая пуля
Судья бросил шайбу на лед. Лафайе оказался чуть быстрей долговязого центрфорварда «Ястребов» и, выиграв взбрасывание, отпасовал мне. Трибуны «Мэдисон Сквер Гардена» в экстазе взревели, а я устремился к чужим воротам.
Счет матча обязывал.
Стремительно пройдя половину площадки вдоль борта, я играючи ушел от силового приема и сместился в центр. Конек. Клюшка. Конек. Второй защитник купился на классический финт и остался позади.
Меня сегодня не удержать. Купаюсь в энергетике переполненного «Мэдисона», любуюсь искристым льдом, высекаемым лезвиями моих коньков. Извлекаю из клюшки аккорды мелодии своей жизни. Дзинь-к, воздух поет, а сетка ворот трепыхается, поймав черный резиновый диск.
Неистовый вой зрителей заглушает финальную сирену.
— Ты настоящий волшебник на льду, Уэйни — ласковое мурлыканье блондинки убаюкивает.
— И не только там, милая.
Девушка смеется.
Ее взгляд обещает многое. Искорки задора вспыхивают в синеве прекрасных глаз. Так недопитое шампанское искрится в лунном свете. Так блестит ледяная крошка на арене «Мэдисона».
Так сияют серебряные пули.
Хочу сказать ей, что я не Уэйн. Что не помню себя. Но наши губы заняты другим делом и им наплевать на разговоры. Тела сливаются, сплавляются в тигле страсти. На пике блаженства думаю, что еще одного овертайма за день не избежать.
Под утро, усталый и счастливый донельзя, я уснул.
Чтобы вновь очутиться в Городе.
Вращение барабана
Я не помню, как попал в Город. Может, жил там всегда? Или это место — лишь плод моего воображения? Ответа пока не знаю. Потому что не помню, кем я был раньше. Не помню ничего из своей жизни до Города.
Забавно, когда можешь рассказать некоторые факты из биографии Элвиса Пресли или Джорджа Вашингтона, или поделиться рецептом салата с тунцом, не говоря уже о последних новостях кухни политической, но при этом даже собственное имя не знаешь.
Облик Города поверг меня в смятение, куда большее, чем внезапная амнезия.
Будто перерисованный с вестерна, он казался мне пыльной статуэткой, вынутой из чулана. Протри влажной тряпкой да любуйся, пока не надоест. На дома, которые одинаково узнаваемы и в то же время безлики. На улочки, которые не имеют начала и конца, а только тянутся, как варенные спагетти. Люди здесь тоже есть. Вот только жизни в них ровно столько же, сколько в перекати-поле, что гоняет ветром по пустынной прерии. Появляются, чтобы исчезнуть, как неудачный кинокадр, выброшенный в мусорное ведро рукой монтажера.
Единственное, что сразу могло вызвать здесь интерес, так это салун. Классика жанра, если дело касается любой истории о хороших, плохих, злых парнях с револьверами на поясе. Среди царящей в Городе серости здание салуна казалось по-настоящему обжитым местом. Створки дверей качались, скрипя несмазанными петлями. Назойливо жужжала муха. Из полутьмы зала доносились звуки музыки.
Шагая к салуну, я прочитал вывеску. Бьюсь об заклад, что когда ее только прибивали над входом, надпись гласила «У Роджера». Но время беспощадно, в том числе и к дереву. «У» покосилась вправо, упав на «Р», как пьяная проститутка. Вместо последних двух букв зияли отверстия от пуль.
Выходило неказисто: «УРодже».
Но для меня означало только то, что посетить данное заведение нужно непременно. Слишком уж оно отличалось от всего в этом Городе.
Толкаю створки дверей и попадаю внутрь. В зале царит полумрак, все столы пусты. Сцена безмолвствует. Черный лакированный рояль одиноко торчит на ней, точно дохлая ворона. Но слух меня не подвел, и музыка здесь действительно играет. Справа, у стены стоит автомат, яркий и крикливый. Такие почти в любом кафе увидишь, это я помню наверняка. И сейчас он проигрывает композицию, которая кажется до боли знакомой.
— А я говорю тебе, что это Пинк Флойд. Даже по ритму сразу понятно.
— Да катись со своим Флойд, это Лэд Зэппелин. Баклан, таких вещей не знаешь.
— Сам катись, тупая ты образина! Твоим Зэппелин только за мальцами из воскресного хора горшки вычищать.
Возле автомата громко ругалась странная парочка, не забывая при этом поочередно прикладываться к бутылке бренди. Рядом с ними я усмотрел стойку бара — такого же пустого и брошенного, как и все остальное. Место бармена пустовало, а на большой грифельной доске чья-то нетвердая рука вывела мелом надпись: СЕГОДНЯ ВИСКИ НЕТ!
Те двое продолжали спорить над авторством композиции, которую проигрывала музыкальная машина.
Я прислушался, пытаясь разобрать слова из песни:
Смотри — там чьё-то отраженье вижу я,
Скарамуш, Скарамуш, ты танцуешь фанданго?
Гром и блеск вчерашний –
Очень, очень страшно мне.
Внезапно меня озарило, словно вспышка той молнии, о которой пели электронные голоса из автомата.
— Это же Фредди, — сказал я спорщикам. — Фредди Меркьюри. Квинн, Богемская Рапсодия.
Двое замолчали и разом повернулись. Я смог их наконец рассмотреть. Не буду лукавить, что увиденному обрадовался, поскольку выглядели они отпетыми головорезами.
Низкорослый походил на азиата. Волосы, по краям головы выбритые, сходились на лбу треугольником. Под носом жиденькие черные усы, которые хищно шевелились, когда он жевал, — а жевал он все время, надо сказать, перекатывая языком размокшую спичку от одной щеке к другой и обратно. Левое ухо у него, похоже, было отрезано.
Надо полагать, это заставляло его ценить американский рок еще больше.
— Кто это у нас такой умный здесь? — произнес одноухий, разглядывая меня.
Его голос не сулил ничего хорошего.
Второй молчал. Громила под два метра ростом, лысый и очень черный. Если одноухий носил на себе мешковатый балахон, что делало его похожим на подпоясанный куль с мукой, то негр выглядел настоящим пижоном, сбежавшим с клубной вечеринки. Черная жилетка, черные штаны в обтяжку — все кожаное.
Воистину, Урод же…
Целых два.
— Ну так что, меломан недобитый, — не унимался одноухий. — Поучить нас решил?
— Это Кроули, он в детстве головой в седло садился, — представил товарища чернокожий. — Уж не обессудь на него… Я Кот.
— Чеширский? — спросил я, понимая, что опять сморозил глупость.
— Йоркширский, баклан! Так кто там поет, ну-ка повтори?
Негр улыбнулся во все тридцать два белых зуба. Сейчас он и правда походил на сюрреального Чеширского Кота. Ослепительная улыбка в обрамлении черного.
Я не сразу увидел, что он достает револьвер.
Громыхнул выстрел, оборвав и слова, и музыку.
Серебряная пуля летела словно в замедленной съемке. Казалось, что можно рассмотреть даже то, как она вращается, набирая скорость.
Она ударила меня в грудь, и мир опять перевернулся.
Вторая пуля
Я не помню, как долго уже сражаюсь на этой войне.
Война — она как ластик, стирающий и прошлое, и будущее. Нет ни до, ни после. Есть только сейчас, застывающее перед тобой в хрупкую холодную глыбу льда, который крошится под нажимом пальцев. И все же, если крепко ухватиться за эту ненадежную льдину, можно доплыть до спасительного берега. Дожить до момента, когда война закончится.
Да, я мрачно смотрел вверх, в серое английское небо. Небо, в эти дни наполненное смертью и страданием. Небо, которое мы были призваны защищать.
Я летал в двойке с американцем по фамилии Митчелл. Вот этот парень никогда не терял присутствия духа. Настоящий сорвиголова. Впрочем, в бою столь же хладнокровный, как и отчаянный. Но боевого опыта у меня было куда больше, поэтому в паре ведущим зачастую работал именно я.
Воздух пропах алкоголем и краской. Я тянул эль, а Митчелл готовил свой «Спитфайр» к вылету. Он следовал одному ритуалу, и вере его мог бы позавидовать прихожанин любой из известных церквей.
— Сколько там уже? — спросил я.
Мне нравилось думать, что подобными вопросами я поддерживаю в нем неиссякаемую волю к жизни.
Митчелл последний раз мазнул кистью и повернулся ко мне, довольно ухмыляясь. На фюзеляже самолета, белым по темно-зеленому были выведены единица и два нуля.
Юбилейный боевой вылет у парня, значит.
Сотый.
Можно и отметить, думаю я. Но только после.
— Не теряй сегодня головы, — наставляю напарника. — Такой же вылет, как и все остальные.
Рев сирен оповещения о воздушной угрозе разносится по летному полю, растревожив это сонное царство. Каждый знает, что ему делать, и подготовка занимает минимум времени. Загружен боезапас, залито топливо и нос самолета вычищен до блеска, как кавалерийский клинок — что же еще нужно, чтобы ввязаться в драку? Прыгай в кабину да взлетай.
Вот так, один за другим «Спитфайры» нашей эскадрильи разбегаются по полосе, чтобы взмыть в небеса.
Противника встречаем в прибрежной территории. Иду на широкий вираж, с пикирования атакуя немецкий бомбовоз. Короткой очередью прошиваю хвост самолета, но этого мало, чтобы свалить Дорнье. Ухожу вправо. Следом за мной на цель заходит «Спит» Митчелла. Замечаю, что ему в хвост садится фокке-вульф. Вокруг рвутся снаряды, трассеры тонкими бороздами вспахивают небо. Пытаюсь маневрировать, чтобы встать на разворот и придти на помощь американцу.
Самолет Митчелла дымит правым двигателем, машина теряет управление. Его «Спитфайр» медленно заваливается в отвесное пике, по спирали уходя к земле.
И там, на побережье взрывается.
— Храбрый был парень.
— Да. Настоящий ас.
Я разговаривал с Сэмом Кормби, командиром эксадрильи. Мы оба знали, что Митчелл пошел в атаку на бомбардировщик без прикрытия. Нарушил боевой строй. Он грубо ошибся, но это не то, о чем сейчас хотелось говорить.
— Знаешь, Штаты вступили в войну, — сказал Сэм. — После нападения японцев на Перл-Харбор. Парня вот-вот должны были отозвать.
— Да, я знаю.
Бывалый летчик бросил взгляд на мой «Спитфайр». Краска еще не высохла с того момента, как я написал на фюзеляже в ряд три цифры. Единица, ноль, единица.
Сэм понимающе посмотрел мне в глаза и медленно кивнул.
Хмыкнул и зашагал прочь.
А я уже тогда знал, что погибну в воздушных боях на Тихом Океане. Самолет, объятый пламенем, рухнет в рисовых полях Китая, и моя война закончится…
Вращение барабана
В этот раз я решил отнестись к посещению салуна более тривиальным образом. Тем более, что в кармане пальто отыскалась однодолларовая монетка.
Ее я швырнул на пустую барную стойку и громко крикнул:
— Эй, нальет тут кто-нибудь выпивку или нет?
Первым подошел негр и ослепительно улыбнулся:
— Чего изволите выпить, сэр?
— Стакан виски мне.
— Виски нет и не предвидится сегодня, сэр. Очень прискорбно, что вы не умеете читать.
Рядом противно захихикал одноухий.
— А что есть?
— Могу плеснуть немного бренди, сэр. Из личных, так сказать, запасов.
— От сердца отрываем, козлина, — встрял Кроули.
Чернокожий достал из-под стойки стакан — пыльный, в паутине. Небрежно протер его пальцем. Нацедил туда бренди и смачно плюнул сверху.
— Готово, сэр. Лучшая выпивка для вас, — провозгласил он.
Одноухий загоготал.
Я выплеснул содержимое стакана прямо в белоснежную улыбку негра. Целиться в нее было чертовски удобно. Кот выхватил револьвер и спустил курок.
Осечка.
Я двинул Кроули под дых и пустился наутек, пользуясь замешательством в стане врага. На улице смешался с безликой толпой.
Кажется, преследовать меня не спешили.
Людской поток был устремлен на маленькую площадь, посреди которой возвышалась башенка, сложенная из кирпичей. Обитатели Города будто рвались сюда, но встречая незримую преграду откатывались назад, как морская волна. Я сумел подойти к загадочной постройке вплотную, без всякого сопротивления. А вот попасть внутрь оказалось сложно: входной двери не отыскать, только небольшое окно в стене, похожее на иллюминатор.
Раз за разом я пытался обойти башню вокруг, и каждый раз она точно вращалась, чтобы вновь уставиться своим округлым оком. Стекло мутное, не особенно разглядишь, что за окном. Одно я точно мог сказать — там, в глубине помещения что-то светилось. Как если бы прозрачный сосуд наполнили сотнями маленьких светлячков.
Я отошел назад и задрал голову, оценивая, не удастся ли проникнуть в башню через крышу. Печная труба дымила, выбрасывая наружу сажу и пепел.
— Здесь живет Оружейник.
Рядом стояла низкорослая женщина, кокетливо скрывая лицо за изящным раскладным веером. Пальцы, белые и ухоженные, оканчивались неестественно длинными ногтями, покрытыми блестящим алым лаком.
— Оружейник выплавляет серебряные пули, — продолжила она. — А то, что осталось, прибирает Ковбой.
Веер медленно пополз вниз, и я увидел злобное лицо Кроули.
Его револьвер выстрелил мне в живот.
Третья пуля
Ее звали Чжу Ньен.
Ту, чьи воспоминания проживаю сейчас. Странно чувствовать себя женщиной, поэтому я решил слегка отстраниться. Наблюдать, посиживая на тонком девичьем плечике.
Вообще красота Чжу Ньен изначально стала проблемой. Для простой крестьянки она была чересчур смазлива. Сомнительное удовольствие смотреть, как на тебе по вечерам пыхтит соседский Чун Ван Ти, страшная рожа которого обратила бы в бегство стаю диких обезьян.
Вся деревня начала убирать урожай риса с полей, когда пришли бандиты. В тот день я в полной мере ощутил, что такое быть женщиной.
За бандитами пришли солдаты, и деревня превратилась в поле боя. Вооруженные люди стали убивать друг друга, в пылу битвы не щадя и случайных крестьян. Чжу Ньен все это время просидела в хижине, перебирая высушенный на заднем дворе рис.
Кровопролитие прекратилось на третий день, и молодая крестьянка обошла свое селение. Смерть собрала здесь обильный урожай, чего не скажешь о несчастных крестьянах. Дома сожжены и разбиты. Рис на полях вытоптан.
Чжу Ньен решила, что выжить удалось только ей одной, когда услышала стон. Из кучи тел она вытащила израненного юношу, который был еще жив. Лицо, разбитое в кровь, ужасно опухло. По одежде не признать, разбойник ли это или крестьянин. В руке он сжимал нож, но так уж ли это важно? Он мог защищать деревню, и от этой мысли сердце Чжу Ньен сразу потеплело.
Долгий месяц она выхаживала раненого, поила и кормила его рисовой похлебкой. Незнакомец понемногу оживал, но был еще слаб и не мог говорить. Днем Чжу Ньен работала в поле, чтобы спасти те немногие посевы, что уцелели после битвы. Им двоим ведь нужно еще переждать зиму. Вечером она сидела подле раненого, снедаемая женским любопытством. Кто же он все-таки, свой или чужой?
Чжу Ньен хоть и была юна, но считала себя опытной в любовных делах. Если он из нашей деревни, будет несложно это понять — так решила она. Да и затосковала уже молодая крестьянка без мужского внимания.
Когда раненый уснул, она осторожно раздела его. Медленно стала возбуждать тело молодого мужчины, касаясь его то грудью, то языком, поглаживая кожу ногтями. Чжу Ньен входила во вкус позабытого уже удовольствия, усиливая любовное давление. Юноша поддался навстречу ее ласкам, сон оставил его. Руки и ноги переплетались на тростниковом ложе, складываясь замысловатым узором.
И когда он наконец вошел, Чжу Ньен отчетливо поняла, что делит близость с одним из тех разбойников, что ее насиловали.
На стене хижины висел короткий серп, которым обычно работали в поле. Крестьянка попыталась схватить его. Нож, весь месяц пролежавший на травяном полу рядом с бандитом, израненным и обесиленным, вонзился в тело Чжу Ньен, пробив девушке сердце и оборвав ее жизнь…
Вращение барабана
Я хотел покинуть это проклятое место. Уйти, во что бы то ни было.
И мне это удалось сделать, как показалось. Город остался за спиной, а впереди простирались бескрайние прерии. Жаркий ветер дышал на меня, оставляя привкус песка на зубах. Ни воды, ни еды при себе, ни даже мыслей, куда идти. Но сейчас я знал только, что хочу идти ни Куда, а Откуда. Валить прочь из Города, а на остальное плевать.
Человека будто вырезали из гигантского баобаба. Стоит и заслоняет собой всю дорогу, огромный и страшный. Лица не разглядеть, как ни старайся — солнце в глаза слепит. На голове широкополая ковбойская шляпа, а на боку кобура.
Я затравленно оглядываюсь, выискивая очертания Города, но поздно.
Когда поворачиваю голову назад, вижу дуло большого черного револьвера. И он выплевывает в меня пулю, темную и смертоносную.
Четвертая пуля
На сегодняшней ярмарке мы состязались вместе со свиньями. Организаторы, должно быть, решили добавить в действие немного потехи, поэтому я решил на них не обижаться. Человека с индийскими корнями подобным не оскорбишь.
Людей соревновалось трое. Я считался фаворитом, будучи самым толстым. Вес решает, конечно, но куда большее значение имеет желание хорошенько пожрать. А с этим у меня проблем отродясь не было.
Начали с гамбургеров. Потом пироги с мясом и с курицей, куриные ножки, бифштексы и сладкие пироги, сдобренные всевозможными начинками и кремами.
— Свинья!
— Боров!
— Когда он уже лопнет?!
Зрителей набежало предостаточно. Они свистели, улюлюкали и кричали. Справа от помоста в специальном загоне бесновались поросята, у которых своя еда и свое состязание. С визгом и хрюканьем они толкались, размазывая угощение по весенней грязи. Зеваки смеялись и передразнивали животных, желая поглумиться над толстяками, уничтожавшими фаст-фуд на помосте.
Когда заканчивается еда, подходит к концу и соревнование. Я стал победителем, но что самое важное — наелся до отвала. Забираю призовые сто баксов, под шумок организаторы собирают мне два пакета, набитые хот-доггами и пирогами. Я богат и счастлив. Тяжело дыша, тащу свои пятьсот фунтов веса домой.
Но нужно быть осторожным, потому что на улицах полно панков, которые могут меня караулить. Они любят отбирать у таких, как я, честно заработанные деньги. И самое главное — они могут отобрать еду. Крадусь по безлюдным переулкам и здесь, на свою беду, натыкаюсь на свору голодных собак.
Закрываюсь от псов руками, пряча лицо. Из разорванного пакета просыпается дождь из хот-доггов. Собаки, потеряв ко мне всякий интерес, накидываются на них.
И вот тут у меня закипает кровь.
— Это мое, — ору во весь голос.
Падаю всем телом на одну из псин, раздавив ее в лепешку. Но дальше возникает большая неприятность, потому что подняться без посторонней помощи я уже не смогу. Скребу по горячему асфальту руками, подгребая к себе разбросанные хот-догги. Наверное, со стороны это выглядит агонией сосиски на раскаленной сковороде.
Псы собираются вокруг и злобно рычат.
Они набрасываются, и вот острые клыки терзают мое жирное горло…
Вращение барабана
Я решил пообщаться с негром наедине.
Все-таки он выглядел более адекватным, если сравнивать с идиотом Кроули.
Парочка привычно рассуждала о том, кто же все-таки написал «Богемскую Рапсодию».
— А знаешь, я думаю, что все-таки это Элвис, — задумчиво произнес Кот.
— Какой Элвис, дубина? Ты слова слушаешь или как? Конечно же, это Биттлы.
О-о, крошка,
Разве так сойдет, крошка.
Как же мне уйти,
Как же уйти вновь мне отсюда.
От текста пронимало насквозь. Меркьюри понял бы меня, как никто другой.
— Я тебе говорю, баклан, что это Элвис. Значит, это Элвис.
— Конечно, Элвис, — вмешиваюсь я в их спор. — Кто же еще мог так исполнить.
Двое смотрят на меня: Кроули с неподдельной злобой, а негр с удивлением.
Дальнейшие действия одноухого угадывались на раз. Он потянулся за револьвером, но чернокожий оказался проворней. Получив пулю, Кроули испарился. Кот же потерял к автомату всякий интерес.
— Давай-ка выпьем, — добродушно предложил он.
— Так виски же нет, — ответил я.
— Ну это временное явление.
Негр подошел к грифельной доске и ладонью стер в надписи последнее слово. Достав с полки мелок, нацарапал другое.
СЕГОДНЯ ВИСКИ ЕСТЬ!
Бар заиграл новыми красками, засверкал разнокалиберными бутылками.
— Что налить, — осведомился чернокожий бармен. — Я предпочитаю Черного Джека.
— Джек Дэниелз сойдет.
Он налил, я выпил. Внутри разлилось приятное тепло.
Пожалуй, Город иногда бывает довольно неплох.
— Ну, что ты хочешь узнать? — спросил Кот.
— Хочу узнать, что такое Город, — сказал я. — И как отсюда выбраться.
Негр хохотнул.
— Город это место такое, где люди живут. Вот только здесь они не живут, а все больше проездом. Ждут дилижанс в более приятный край, так сказать. А живут тут такие, как мы. Кому за проезд заплатить нечем, потому что грехов слишком много… Как-то так, приятель.
— Ты не ответил на второй вопрос.
— Ах да, выйти. Ну это проще простого. Только за пределами Города нет ничего, кроме адской жары да Ковбоя. Сюда он не суется, потому что Город бы его сожрал с потрохами. Так что ходит по прерии и отлавливает дурачков.
Я вздрогнул, вспомнив встречу с Ковбоем.
— Говорят, что он свой револьвер у Оружейника спер. После этого для Города он изгнанник.
Негр отхлебнул бренди и принялся протирать грязным полотенцем стаканы. Видимо, в отсутствии Кроули он все же вспоминал, что работает здесь барменом.
Я же пытаюсь как-то собрать в голове разрозненную картину этого странного мира, логику которого вот-вот начну понимать.
— А что же Оружейник? — спрашиваю у Кота. — Не пытался даже револьвер вернуть?
— Оружейник не выходит из башни. Сколько его помню, всегда он там сидит. Пули клепает без остановки. А Ковбою в Город вход заказан. Так что, — поднимает вверх палец. — Тут без вариантов.
— А что он сделает для того, кто вернет револьвер? — чувствую, что здесь для меня появляется надежда.
— Вернет? — косится на меня негр. — Это как интересно? У Ковбоя попросит отдать, что ли? Ох, и тупой же он должен быть, кто такое задумает.
Улучив момент, незаметно забираю с полки у бармена мелок.
Я выбрался из Города, знакомой уже дорогой. Стоял и ждал, когда появится Ковбой. Он появился довольно скоро. Нацелив револьвер, принялся выпускать в меня пулю за пулей, но все они исчезали, не долетая. Тогда, как я и планировал, Ковбой стал подходить ближе. Пока не замер у границы круга, заранее нарисованного мелом на песке. Пользуясь его растерянностью, ухватился за дуло револьвера и потянул на себя, затаскивая Ковбоя в западню.
Он страшно закричал и выпустил пушку, одновременно нажимая спусковой крючок.
Пуля вылетела из ствола, который я уже держал в руках.
Пятая пуля
В замке хозяйничали немцы. Кабинет старого барона отвели под комнату для допросов, где не стеснялись применять для пленных самые жестокие пытки. Майор СС Гюнтер особенно увлекался.
А потом приходил я и убирался там. Затирал кровь на стенах, отмывал устрашающего вида инструменты.
Сегодня Гюнтер притащил сюда молоденькую и очень худую девушку. Он только начал заводиться, а она уже отошла в лучший мир. Конечно, майора это страшно взбесило.
— Я даже пол не запачкал, швайне, — бесновался он. — Иди, для тебя здесь нет работы.
— Не расстраивайтесь, гер майор, крови будет много, — ответил я.
И хорошенько приложил немца по голове. Но аккуратно, чтобы тот остался жив. Затем переодел мертвую пленницу в офицерскую форму, нацепил ей фуражку с эмблемой войск СС и удобно усадил в кресло. Незадачливого майора приковал к каменной стене, а рот заткнул кляпом.
Никто не посмеет лишить меня хорошей уборки…
Когда наутро немецкие солдаты выломали дверь в каморку серого тщедушного прислужника, не обнаружили там никого. Только ветер трепал занавески в открытом окне, а внизу шумела бурная горная река.
Вращение барабана
Руки по-прежнему сжимали револьвер, отнятый у Ковбоя.
Я понес его к Оружейнику. Город выглядел умиротворенным и пустым.
В стене башни на этот раз появилась дверь, и она была распахнута настежь. Изнутри все выглядело так, словно я посетил кузницу. Дым, жар и копоть. В глубине виднелась большая печь, в топке которой сияли сотни серебристых огоньков. Рядом сидел Оружейник, седой и широкоплечий. На обнаженное до пояса тело был повязан простой кожаный передник.
Я остановился рядом с ним, не зная, что говорить. Оружейник работал. Время от времени лез пальцами в топку, выбирая там один из светящихся огоньков. Вынимал его. На правой руке металлическая рукавица, в центре которой вырезана выемка именно такой формы, какой бывают пули. Оружейник вкладывал туда огонек и крепко сжимал стальную ладонь в кулак.
Готовую серебряную пулю небрежно кидал в деревянную коробку.
В мастерской, на стеллажах стояли сотни таких коробок.
— Давай уже, — обратился ко мне. — То, что принес.
Я медлил, не спеша возвращать револьвер.
— Тебе просто нужна пуля, — сказал Оружейник. — Твоя пуля. И вытащить ее нужно самому.
Я кивнул. Боязно было засовывать руку в неизведанное, но я смог. Потом проняло страхом другого рода. Вдруг ошибусь, не то вытащу.
— Доставай уже, — недовольно буркнул Оружейник.
Он отлил мою пулю в форме. Открыв барабан револьвера, выругался. Высыпал его содержимое в зольницу.
— Остатки собирал за мной, засранец, — подытожил он.
Видимо, о Ковбое.
— Готов?
— Готов, — ответил я.
Оружейник зарядил в револьвер сделанную с моей помощью пулю.
И послал мне ее прямо в голову.
Последняя пуля
Жена умирала от рака, и я сидел у ее постели. Теперь уже не сомневался, что это настоящий Я — в том же самом пальто, в котором слонялся по Городу. Даже с той же самой монеткой в кармане, достоинством в один доллар. Теперь вспомнил, кто мне ее дал.
Босс, когда умолял его занять денег на дорогостоящую операцию.
— Держи, — смеясь, бросил мне доллар. — На веревку и мыло должно хватить.
Судя по всему, я нашел еще более дешевый способ свести счеты с жизнью, раз монетка перекочевала со мной в Город.
Теперь, держа больную жену за руку, я надеялся больше не повторить старых ошибок.
— Знаешь, дорогая, — сказал ей. — Если вдруг захочешь задержаться в Городе, найди себе первым делом револьвер…