Сильноходец Саврасый из старого парка

Ну вот. Доехали.

Свернув с Победы за последним светофором и осторожно вписав машину в узкую расселину меж сумрачных кустарниковых стен, они скатились со склона прямо в Ханой.

Будто натянулась до предела и хрустнула, разрываясь, помутневшая плёнка. Артур потёр сразу стянувшуюся спазмом кусачей недоброй ухмылки губу. Поборол острое желание включить дворники или хотя бы фары врубить. Глянцевые листы ясеней, облупившиеся лавочки у дороги, даже колеи, отпечатанные в затвердевшем грунте, казались покрытыми мелкими следами, тропинками, росчерками крохотных цветных мазков. Просто ты дома, сказал себе убеждённо, быстро вспоминая, как правильно надо лавировать на ноздреватых от выбоин и ухабов улочках. Пикап колыхало, будто лодку в шквал.

Покосившись направо, он убедился, что Мирка хоть и позеленела, но в порядке: дуется по-прежнему. «Это всё ты натворил, папка! Это всё твоя вина!!!» Острые коленки в прорехах джинсов упирались в бардачок, острый взгляд диковато-зелёных глаз — в мерцающий немыми роликами экранчик. Ему захотелось

обнять дочу, зарывшись носом в пушистую — в мать — макушку,

наорать, стуча кулаком по рулю,

вышептать в бледно-розовое, так и не повзрослевшее покамест, ушко, насколько невыносимо он её обожает,

выудить из тонких пальцев смартфон и швырнуть, не глядя, в просвет приоткрытого окна,

и вот ничего, ничего из этого не годилось, не подходило, было попросту нельзя!

— Двадцать лет прошло, — вместо всего на свете проворчал Артур. Двадцать лет, всё верно. Ровно столько времени он жил в других местах, в других городах, странах — даже планетах, считая дистант-вождение пионеров, — надеясь, даже рассчитывая, что и тут всё постепенно меняется… нет, не так. Налаживается. Если смог встать на ноги один цыганистый сопляк, то уж старинному городу-то и бог велел? Ну да. Двадцать лет…

— Могло бы и сто, — снизошла до ответа Мирка, зыркнув окрест и презрительно хмыкнув. — И ничего бы не изменилось, ага?

Артур пожал плечами. Тебе-то откуда знать, соловушка, подумал он грустно. Откуда тебе знать, каково брести после дискотеки по раздолбанному в лоскуты тротуару, зашмыгивая разбитым носом и звенящим от восторга голосом пересчитывать каждый удавшийся в сегодняшней потасовке пинок? Каково отхлёбывать ледяной — по-другому не вольёшь в горло — самогон, закусывая хрустящей мёрзлой антоновкой? А как это сидеть летним вечером, взахлёб травя байки и козырясь перед серыми глазами самой-самой в эту минуту единственной, нежной, влекущей и настоящей, пока разомлевшее солнце опускает попу в румяную пену заката?

— Да, — хрипло сказал Артур. — Ничего бы не постарело. Ни на день.

 

Нужный дом, согнувшись в три погибели, глядел, насупясь, из-под густо разросшихся вишен. Вместо старого, рассохшегося и враставшего в землю, тут красовался считай что новенький металлический забор. Впрочем — точно так же, как и прежний встарь, зарастающий понизу бурьяном. Странные мелкие тени галопировали под сенью того бурьяна, меча шерстинки едва различимых копий…

— Шутишь? — спросила Мирка, поднимая глаза от смартфона. — Тут уже даже четыре джи не ловит…

— Приехали, — сказал Артур и заглушил двигатель. Стало слышно азартный вой бензопил, отдалённый звонкий лязг падающих досок. Осень подкрадывалась, переходя на бодрую, хищную рысцу: сезон заготовки дров стоял в самом разгаре. Ханой не любил мёрзнуть, никогда, даже двадцать лет назад. На то и Ханой. Прикрыв глаза, он повторил: — Это совсем ненадолго.

— Даже чаю не попьём?

Снаружи под куртку полез развязный порывистый ветер. Было довольно-таки прохладно. Ёжась, Артур хмыкнул сам себе: забывать начал родную землю, а? Столько лет не навещал, а тёплый приём тебе подавай? Тут и раньше-то… Он привычно повернул голову на заводскую трубу, прикинул, под каким углом сносит дым, сделал поправку на ветер.

— Ну, хоть дождя до послезавтра не будет точно.

— Я говорю, четыре джи…

— Как и сто лет назад, — ухмыльнулся Артур, ныряя в багажник и доставая обе объёмистые сумки. Коробочку тоже осторожно выудил из секретика и сунул во внутренний кармашек куртки. — И двести тоже.

Во двор шёл неторопливо, косясь одним глазом под ноги — будто и впрямь могли выкатиться на протоптанную тропку сражающиеся отряды. Старая, совсем детская игра. Неумирающая причуда.

Сумки забросил на крылечко, обнаружив на входных дверях столь же хлипкий, как и раньше, но несомненно другой замок. Раньше на замке никаких латунных бляшек с иероглифами не было, уж это-то точно. Задрав голову, Артур изучил крыши дворовых построек — кладовых, сараюшек и приземистого, не под стать пикапу, гаражика. Крыши чинили, но без фанатизма, в меру нужды, так что шиферные листы выглядели причудливой шахматной доской, просто не двух цветов, а почему-то трёх: светло-серого, тёмно-графитного и почти чёрного с рыже-зелёными прядями мха и лишайников.

— И что дальше? — спросила Мирка, не входя во двор. — Давай заберём, за чем мы там приехали, и поехали поищем хотя бы место, где…

— Опа, — скрежетнули за её спиной, и Артур в три длинных волчьих шага вернулся к воротам, наступая на привычные куски кирпича, вросшие в почву. — А что это вы тут шныряете у Семёновны во дворе, а? Полицию вызвать, например?

Расслабился, подумал Артур свирепо. Разомлел в цивилизованном-то мегаполисе. А сейчас ка-а-ак уцепят Мирку твою, ка-а-ак поволокут — и следующие сорок лет жизни будешь засыпать и вскидываться с этим скрипучим голосом за спиной. И с единственной болью: «это всё ты натворил, Артурчик»…

Артур подхватил удивлённую Мирку за плечи и переставил себе за спину. Присмотрелся. Нахмурился.

— Вано?!

— Какой я тебе, щегол… Артюха?!

У Вано, как и в школе, всех особых примет было: аэродромка-кепка да длинный, практически вороний клюв. Только нынче по клюву разбежалась вычурная гидрографическая шпаргалка, пунцовым по кумачу. Глазищи, впрочем, из-под козырька сверкали подростковым азартом.

— Артюха! — не стал отрицать Артур. — Как дела твои, Араратик?

— По-всякому, — осклабился Вано и помотал головой. — У нас тут оно, в принципе, не так и хреново. На заводе мозгу сверлю, если коротко. Заводы-то на ходу — что-то под китайцем, оно да, но всё равно: работа есть, зарплата есть, вот и жизнь тоже есть; а в округе са-а-авсем иначая пестня… Да не. Это так рассказывать — даже кошки дерутся обстоятельнее! В один день и не обскажешь, понимаешь? Это надо под конь-я-чок, да под музычку…

Артур развёл руками — почти всамделишно.

— Как управлюсь, Араратик, как управлюсь… Ну, постараюсь, это да.

— А то могу полицию? — Вано усмехнулся понимающе и грустно, отходя от двора. — Я же почти что и не шутил…

— Да что тебе в той полиции?! — Артур рассмеялся, подмигнул, будто понимал шутку, — и остро ощущал, что на самом-то деле — ни хрена он не понимал, что вместо шутки слышен непонятный несмешной намёк; что сделался всё же чужим. Другим. Посторонним.

— Как: что в полиции?! — Вано наклонил голову. Посмотрел чуточку иначе. Холодно. Будто ветер снова влез за шиворот Артуру. — Не что, а кто. В полиции Настя.

 

Летняя кухня не изменилась и на йоту. Несмело и нетвёрдо выглянула из-за дома, шагнула навстречу, наклоняясь высокой двускатной крышей над просторным чердаком. Стены так и подкрашивали бордовым все эти годы. На двери красовался чернющий амбарный замок.

— Набери бабушку, — попросил Артур Мирку, всё ещё сторожко поглядывавшую на закрытую калитку. Сам он быстро проверил каждый из трёх тайничков. Ключ, конечно же, нашёлся. Но без — одобрения? согласия? разрешения? — мамо он вовнутрь не собирался. Получасом позже, получасом раньше… Главное было видно даже со двора: тусклый мерцающий отсвет, медленно ползущий по узенькому окошку справа от двери.

— В ведёрко набрать? — шустро и расторопно сунулась под руку Мирка. Как у малой получалось сжать пухлые Артуровы губы в змеисто-жёсткую гримаску — только лженауке генетике и известно. Но выходило, будь здоров! — Говорю же: четыре…

— Обычным голосовым вызовом, — Артур отвернулся от окошечка. Вроде бы, не опоздал — в смысле, не опоздал бесповоротно и фатально. А вот сердце при виде малинового огонёчка заходилось в страхе и неуверенности. В отличие от рушившегося брака, от взрослеющей дочки, от проблем в конторе, ходуном ходившей от вневедомственных проверок, от, в конце концов, свисающих с боков пластов моржатины, от полудюжины войн, громыхающих и сотрясающих планету, — всё, что обогревалось и приводилось в движение тем огоньком, и впрямь натворил он один. И он за всё тамошнее и был в ответе. И вина во всём там была — его. — Для голосового вызова даже три джи не нужен, не ёрзай!

— Голубя бы ещё придумал ловить, — пробурчала разочарованная Мирка, ненадолго застывая над телефоном. Побормотала над ним немного и наконец нашла цифровую клавиатуру. — Письма бы ещё арбузным соком придумал писать.

— Это воробьи, — сказал Артур, прислоняясь спиной к согретой солнцем кирпичной стене. — Они письма не носили. Они только души в чистилище если.

— В ад, — поправила Мирка, слушая размеренные гудки вызова.

— В чистилище, — повторил Артур невнимательно, прислушиваясь к пошаливавшему сердечку, к подрагивавшей куртке, к птичьей сваре на сгорбленной древней груше. — В ад — это козодои.

Мирка вздохнула.

— Это-то понятно… Хреновей доярок только свинаркам и жилось, я читала в учебнике. Просто не так жарко, зато воняло ещё паршивей.

Артур прихлопнул ладонью непонятную дрожь во внутреннем кармане и озадаченно уставился на дочь:

— А доярки-то со свинарками тут при…

— О, ба! — ясным, спокойным и очень мелодичным голоском сказала Мирка. Ни капельки ворчливости, ни крошки гнусавости, ни тени мелочной склочности. Может, мужчины и способны создавать миры, подумал слегка прибараневший Артур, но обживать их, но использовать их… о-о-о, тут женщинам нету равных! — Да мы тут это… короче, мы приехали, а ты где?

— Э-э-э, — начал Артур, боясь не поспеть подправить легкомысленный Миркин щебет. — Как ты строишь фразы?! Надо говорить…

— О, ба! Хорошо! Тогда я офф, а то папка торопит, ему ещё кому-то надо срочно позвонить поговорить, да?

С гулким всплеском Артур хлопнул себя по лбу, и одновременно коробочка мощно затрепыхалась в кармане куртки под аккомпанемент трещавшей подкладки. Он выхватил её из кармана, опасаясь, что увидит только раскрошившиеся замшелые остатки, щепочки и спички, едва откроет крышку…

Но Саврасый буквально выпрыгнул наружу — пошатнувшись на истончившихся и ссохшихся ножках из спичек, блёклый, бледно-жёлтого оттенка, с давно увядшим и отвалившимся чуть не до основания хвостиком-побегом, торчавшим из остренького конца большего жёлудя-туловища. Синий, зелёный и алый глаза, тоже ещё недавно вылинявшие, теперь снова набрались яркости и сочности красок.

Саврасый негромко заржал, вертя головой и раздувая нарисованные когда-то не Артуровой рукою непарные ноздри. Он чуял поблизости родные пастбища — и если ноги Артура ослабели и подкашивались, то скакун, напротив, окреп и рвался вперёд.

— Пап, — тихо сказала Мирка ещё одним новым, не слыханным Артуром тоном. — Па-а-ап. Это. Что. Такое?

И тут окошечко справа от двери летней кухни брякнуло и зазмеилось длинной трещиной. Артур прищурился, силясь вглядеться в полумрак галерейки.

— Это вот и есть оно, — сказал он вслух, поднимая ладонь, чтобы стекло не полетело в глаза, если удар изнутри повторится. — Это и есть то, что натворил только я.

 

Спину ломило: прыгнув к Мирке, протянув неуклюжие, отвыкшие от баскетбольных скоростей руки, Артур, конечно же, растянул что-то чувствительное — и слава богу, если не надорвал. Пичуга пичугой, но: пятнадцатилетняя здоровая девчонка. С пристрастием к здоровым пачкам здоровых чипсов.

Под голову Мирке Артур подложил рюкзачок. А сам, мимоходом потрепав по холкам полдюжины жёлудеребят, высадивших-таки пол-окошечка и теперь почём зря брыкавшихся вокруг Саврасого, взялся отпирать летнюю кухню. Семь поворотов вправо, три поворота влево, один сильный хлопок, один крепкий рывок… откуда-то вылезла старинная их считалочка, согревая и поддерживая дрожащие пальцы.

Скрипнула дверь — без скрежета, без подлого провисания в петлях, застревания, пыльных туч и вороха мышиного помёта — и отворилась.

Внутренняя оказалась плотно захлопнута, и только в низкий широкий проём веяло странным, до оторопи знакомым запахом. Артур отвернулся, вышагнул наружу и, ругаясь беззвучно, поднял Мирку, занося в дощатую веранду.

Их кресло стояло тут. По-прежнему — трон. Резные ручки в виде львиных голов, высокая с полукруглым верхом спинка. На верхней шишке — расползшиеся почти до неузнаваемости короны из выкрашенного в жёлтый и белый картона с наклеенными самоцветами из иллюстрированного справочника. В набивном сиденье давным-давно должны были бы завестись мыши — да Артур полагал, что мыши наверняка и пытались завестись… мыши, крысы, тушканчики и землеройки, пауки, сколопендры, мухи и осы! наверняка, как пить дать, в первую же осень; то есть, разумеется, во вторую: в первый год в ихмире был он так же надёжно и прочно, как и сам этот ихмир был у него; во вторую же… — но воздух веранды не содержал и следа мышиного духу. Это было не просто удивительно, это было чертовски жутко, но так уж обстояло — и Мирку Артур усадил на кресло, почти не боясь.

Жёлудеребята сигали следом за ним быстро и отважно. Может быть, одичали, подумал Артур растерянно, потому как домашним-то подобная крепость и выносливость вроде бы и ни к чему… Саврасый же влетел длинным прыжком, не коснувшись ни нижней, ни верхней кирпичной ступеньки. Артур замер, борясь с подкатившим под горло комком.

— Я думал… — попытался рассказать он небольшенькому жёлудеребцу, одному из первых своего рода; но слова тонули в сумрачной радости, тенистом ликовании — и… предвкушении? — Думал, что-то случилось… с твоим… твоим создателем.

Саврасый заржал, загарцевал, и по спине Артура побежали ледяные мураши. Ну хорошо, ты полагал, что-то случилось тут — а дальше? Зачем ты ехал сюда лично? За чем именно ты сюда спешил, прихватив и Мирку?

Глаза блуждали по веранде, вспоминая, узнавая, уверенно нащупывая ориентиры. И только на Саврасого, теперь подросшего уже до высоты ризеншнауцера, глаза смотреть попристальнее отказывались категорически: мутнел взор, навёртывались слёзы…

Ихмир, судя по всему, пока что не собирался умирать. Он даже не думал и попросту захиреть.

Артур вздохнул, поглядел на дочку, сдвинув брови и пощипывая кончик носа. Мирка полусидела-полулежала с закрытыми глазами. Занятно. Сколько бы он ни представлял совместную экспедицию в ихмир, всегда полагал, что уж Мирка-то окажется в несусветном умате и станет обожать это место похлеще дезертировавшего, если по-честному, папочки. А поди ж ты — в пятнадцать лет, получается, уже не особенно радуют крохотные секретные страны?

— Ладно, — сказал Артур, упираясь ладонями в коленки и выпрямляясь. — Ладно. Я тогда сам схожу — и мигом вернусь. Ты, доча, поспи тогда, а я… — он поглядел на жёлудеребят: — Вот что, прыгуны. Постерегите тут, добро?

Лошадки прыгали, весело помавая хвостиками, и будто бы и не слышали просьбы. Артур хмыкнул и поднял левую руку на уровень плеча, складывая пальцы в Жест. Летняя кухня содрогнулась, а жёлудеребята замерли, припав к полу и мгновенно сделавшись намного мельче.

— Сторожить, — Артур ласково улыбнулся лошадкам. Те поднялись на ножки и смотрели теперь — как положено по этикету: неотрывно и преданно. — Добро?

Желудёвые головёнки закивали. Саврасый вопросительно уставился на Артура, встопорщив драный хвост. Артур мотнул головой:

— Нет, старый, нет. Мне надо обернуться побыстрее. Видишь же, как вышло? Так что ты — со мной.

Саврасый поклонился почтительно, плавно, с придворным лоском бывшего королевского жёлудеребца. Лучшего в конюшнях. И к тому же — сильноходца, безупречно плавного в аллюрах.

Артур протянул руку к холке Саврасого, но прежде обернулся к Мирке — и увидел внимательные, испуганные глазищи.

— Папа… я… папа… я больше не буду. Никогда. Ну их. Боже… — его девочка, его пичужка собиралась разрыдаться, и Артур потянулся к ней: утешить, обнять, убаюкать на коленях, и только своенравный Саврасый, подтолкнув пальцы, помешал, задержал буквально на мгновение дольше нужного: — Я больше не буду пить эти таблетки, пап. И колоть… ну… тоже не буду.

 

Да уж. Артур спешил в родной город, в унылый микрорайон Ханой, гоня по остывающему следу, искренне веря, что вот-вот потеряет ихмир.

Теперь вокруг него рушился мир большой и подлинный.

— Давно? — спросил Артур, поглаживая по шее Саврасого. Теперь вертлявая шея из спички легко ложилась под ладонь на уровне поясницы. Мирка косилась на Саврасого, и Артуру неприятно было видеть страх и боль в этих быстрых взглядах украдкой. Но это подождёт. Он ничего не говорил Мирке, не потому что рассердился, или хотел наказать, или разочаровался; хотя всё это клокотало в груди так жарко и знобко, что жёлудеребята опасливо ускакали в угол веранды и обфыркивали там какой-то мышиный лаз. Просто сейчас внезапно не время оказалось для ихмира, в котором обычные девчонки никогда не употребляют таблетки или уколы, способные вызывать счастливые галлюцинации. Не время для рассказов — только для вопросов.

— С шестого, — пролепетала Мирка, и Артур прикусил губу. Шестой класс; конечно же. Он помнил тот год, шестой класс Мирки, девятый класс Остапа, — первый год чумы, разгар Церемонной Войны, — и кого же следует винить в том, что он проглядел эксперименты дочурки? Да он даже первую её кровь едва смог распознать, подсказать, успокоить… — Но тогда я только чуть-чуть!

— Угу, — кивнул он, присаживаясь на подлокотник кресла. — Тогда — чуть-чуть; а когда — от души?

Отвечал бы он сам — в свои-то пятнадцать? Наверняка. Так что Артур спрашивал и спрашивал, а рядом подрастал Саврасый, и спичечные глаза прятались под хмурый покатый лобешник, и уже раздувались, сопя, непарные ноздри… и когда Мирка готова уж была зарыдать, или замкнуться, или же сказать: а где вы были сами, уважаемые родители?! — Артур вдруг осознал, что — всё; пора.

— Постой, — проговорил он тихо, и тронул дочкины пальцы. Она забрала руку, утирая сопельки, натёкшие до самой верхней губы. Шмыгнула носом. — Мы с этим справимся. Это всё… это проходит. Оно тебе просто…

Мирка ощетинилась, будто маленький, но уже зубастый и драчливый щенок. Остап — он почти взрослый; а девочке во сто крат тяжелее переносить ссоры родителей, если некуда особо убегать. Мирка вскинула снова донельзя ехидные глаза, и Артур уже вот-вот потерял бы любое представление о том, что же делать дальше, как быть и куда вести.

— Пап, — вызывающе спросила Мирка. — А кто это: Настя? Которая в полиции?

Саврасый толкнулся носом в шею Артура.

— Просто не нужно, — невпопад договорил Артур дочке. И легко, как встарь, подхватил на руки, подсаживая на ровную удобную спину Саврасого. — У нас слишком много дел для подобных развлечений. Вот смотри.

 

На оштукатуренной и выбеленной стене веранды теснились мелкие и глубокие штрихи, наползая друг на друга. Никто, кроме братьев Чяворо, не заподозрил бы, что именно тут начиналось то, что через два с лишком года стало ихмиром. Это были Окраины — Семьдесят Семь Странных Стран, как гордо записал в самодельный словарь и путеводитель Артур. Мирке не пришлось искать разгадку этой головоломки, да и вход-то, собственно, был на виду: возьми жёлудеребца покрепче, оседлай — и в путь!

Сильноходцы — лучшие из скаковых созданий в ихмире — славились ровной поступью и умением без запинки менять масштаб, приноровляясь к разным краям и областям. Саврасый имел четыре пары ног, и его аллюр не всегда мог разглядеть даже сам Артур. Скакуны оставались слабостью — и лучшим творением младшего из братьев Чяворо.

Саврасый нёс их поперёк расщелин меж досками пола веранды, преодолевая их громадными, ошеломительными скачками. Кто-то суетился на берегах и обрывистых склонах, кто-то вопил и грозил кулаками. Артур подгонял жёлудеребца что есть мочи.

— Папа, — слабым голосом позвала Мирка, даже не рискуя оглянуться. — Папа, кажется, за мной Орешниковый Государь…

— Ты чего, дурашка? — расхохотался Артур. — Ну какие в Артании-то персонажи Гёте? Просто оглянись на кресло… а потом я тебе всё объясню. Не бойся. Это взаправду.

— Во-о-от так трипы и начинаются, — грустно и обречённо констатировала Мирка. — И-и-именно так!

Лопнувший и расщеплённый плинтус для Саврасого обернулся шипастым ущельем, норовившим располосовать и скакуна, и наездников разом. Откуда-то из недр, из сырого подпола летней кухни тянуло влагой подземных потоков, забывших солнечный свет. Доносились лукавые голоса и тоскливые шёпотки попеременно, лязгало оружие, потерявшееся и взыскующее крепкой ладони.

Три жёлудеребёнка сопровождали Саврасого молча и степенно, то и дело оборачиваясь к Артуру, тряся головами и припуская ещё скорее. Один из них на лету напрыгнул на сонную листовёртку и в три страшных, натвердо заученных удара расколошматил членистоногую бестию. Разорванное тело поделил с товарищем и вскинул на спину, придерживая за жёсткую ногу.

— Что-то я про мышей уже, кажется, всё и понял, в принципе, — пробормотал Артур, вглядываясь в затянутую туманной паутиной дымки перспективу. — Тут, кажется, и кошкам-то для здоровья вредно соваться…

Саврасый заржал звонко, громко, словно совсем юный конёк. Артур улыбнулся чуточку печально: начиная ихмир, он даже не задумывался о том, что материал отпечатается в созданиях. Зародыш неукротимого дуба, крепкий, выносливый и безжалостный, — именно из них создавались жёлудеребцы, так что ожидать от них миролюбивости каштубров или лещимулов не приходилось. К вольному ваянию из пластилина братья дошли намного, намного позже…

Когда впереди показались первые пласты населённой области: многоярусные дома, в которых кипела деятельная, стремительная жизнь, — Артур остановил Саврасого и велел обогнуть, не приближаясь. Саврасый с сомнением поглядел на седока, потом на поспешавшие им навстречу кавалькады и колонны обитателей Окраин.

Артур цыкнул.

— Не сегодня, Саврасый, — невозмутимо сообщил он. — Во всяком случае, не сейчас.

И он наклонился к самому нарисованному уху — единственному уцелевшему на удлинённой голове сильноходца — и назвал имя.

Саврасый кивнул — и белая алебастровая пыль взвилась за ними, укрывая следы.

 

На подоконнике сделали привал. Мирка, дрожа и всхлипывая, сползла со спины Саврасого и осторожно подошла к краю, щерившему пласты отшелушившейся краски. Артур уже стоял там, заложив руки за спину, с непонятным упоением разглядывая ихмир. Посмотреть было на что.

Когда пронёсся первый Великий Мор, братья перенесли его сложно, с трудом выкарабкиваясь из бесконечных недель постельного режима. Отвлекали истории, но в тех, что переполняли экраны и страницы, героям постоянно приходилось через силу и на пределе возможностей преодолевать новые и новые препятствия; ни Артур, ни Златан уже не горели желанием бросать вызов хотя бы каким бы то ни было преградам. Им нужно было место, где можно спокойно жить, оправляясь от невзгод.

У них были их самодельные игрушки, пластилин и гора времени.

Артур никогда не признавался даже собственному брату, как впервые обнаружил, что одна из пластилиновых фигурок ожила. Благо это случилось летом, когда родители спозаранку отправились на огородную дорезку, не заслуживающую гордого имени дачи, ни тем более пышного титула фазенды, но позволявшую протянуть на собственном урожае; и тем летним утром никто не услышал, как Артур визжит.

Мало кто остался бы равнодушен, обнаружив лиловую пластилиновую девицу, карабкающуюся к нему на плечо с подорожниковым листом наперевес. Артур тогда едва не расшиб девицу в лепёшку — но удержался, разве что долго-долго проверял себя на предмет всяких бредовых видений, глюков и призраков.

Через неделю он показал Илину брату.

Через год у них вырос уже целый городок в девять улочек и несколько тупичков — и этот город населяли забавные маленькие человечки. У каждого за плечами нашлись бы десятки легенд и историй, без устали сочиняемых Артуром: пиратские басни и охотничьи росказни, предания горцев и казаков, индейские сказы и исландские саги — Малин, первый из городов ихмира, постепенно оживал, населяясь героями преданий со всех концов планеты.

Через два — они расширили мир городами, склеенными из бумаги и кусочков дерева, вычерченными в земле и штукатурке, нарисованными и сплетёнными.

Через три Артур уехал учиться, оставив мир на попечение Златана.

Без пригляда и присмотра оживившего и запустившего движение мира демиурга, затейливая и сложная машина их бесконечно многообразной игры должна была постепенно разладиться и разрушиться. Артуру жаль было Малина, жаль всех оживших творений, их интриг и планов, их надежд и мечтаний, их подвигов и преступлений… но мир за пределами родного городка сулил куда большее разнообразие и настоящие приключения!

И на первых же выходных он обнаружил, что Малин и его окрестности не замерли в мёртвой неподвижности, а продолжают жить. Златану хватило силёнок, чтобы поддерживать раз созданный мир — и даже обогащать его. Именно тогда вместо чёрного скакуна Морока Златан подарил Артуру Саврасого, тщательно собрав его из желудей, собранных в старом парке. И показал — по секрету — часовенку, в которой Илина и её сестрички воскуряли выдохшийся комочек ладана перед фотографией Артура, сделанной для студенческого билета.

Обнаружив, что Саврасый стремительно увядает, Артур заподозрил, что ихмиру приходит конец. Что вложенная в него страсть, сила и желание творить наконец-то исчерпали себя — в конце-то концов, в основе мира лежали именно его эмоции, желания и стремления; а быт и рабочая рутина постепенно выжгли в нём практически каждую капельку вдохновения.

Но теперь он стоял на краю подоконника и смотрел вперёд, в мир, полный дворцов и башен, замков и величественных храмов, в мир, где парили ажурнокрылые драконы и сходились в схватках грифоны и гиппогрифы, где василиски закладывали основания мостов из самых сильных воинов вражеской марки, где… Он вздрогнул и крепко зажмурился. Лишь отсюда Артур увидел, насколько одиноко и безнадёжно чувствовал себя Златан.

— Что это? — спросила Мирка, стуча зубами и обнимая сама себя.

— Нашмир, — ответил Артур прежде, чем задумался, а вправе ли называть эту причудливую страну — своей.

— И он… тут… давно?

Артур пожал плечами. Всегда, хотел он ответить. Всегда с тех пор, как ушёл дедушка, обожавший невероятные байки и рассказы. Всегда с тех пор, как их уличной компании стало неинтересно слушать дурацкие враки Артура, если можно отправиться на дискотеку. Всегда.

— Двадцать лет, — сказал кто-то сутулый и тучный, подходя ближе. — С тех пор, как он ожил, прошло двадцать лет.

Артур обернулся и застыл.

— Но…

Человек вышел на свет. Тонкие пластины пластилина и шнуры плетёных травянистых волокон увивали его ноги и руки. Он улыбнулся и подмигнул опешившей Мирке.

— Привет, племяшка! Как тебе косметический ремонт твоего дядьки?

 

— Не только меня! — сидя на спине чёрного, будто ночь, жёлудеребца Морока, Златан сухо рассмеялся. — Впрочем, меня — в первую очередь. Как ни ждали они твоего, Артюха, второго пришествия… словом, потерять ещё и меня Илине оказалось не в масть. А я… когда начали отказывать почки, боль сделалась непереносимой даже для бывалого чахлика-задохлика. И я показал им… в шутку, скорее всего, один фокус — такое как бы… обратное влияние на бога. Понимаешь, это как будто в старину люди выходили солнце спасать…

Златан хохотнул и откинул длинную чёлку набок.

— А меня отвлекло, пусть ненадолго, от боли и… от мыслей.

— Ты мне не сказал, — прорычал Артур. Они летели вскачь, и дороги ихмира разворачивались перед ними бесконечными шёлковыми лентами. Артур узнавал древние памятники — но людей и нелюдей этих мест уже не помнил. Времена изменились — поменялись поколения и поколения.

— Ну брось! Ну, сказал бы я — и? Сам знаешь, что мы сделали всё, что могли — и врачей разных привлекали, и вообще…

— А это вот?

Златан развёл руками и дурашливо поклонился прямо на жёлудеребцовой спине.

— Слушай, но ведь подействовало же!

Мирка завизжала, заметив какого-то особенно умильного единорожика, с точки зрения Артура больше смахивавшего на пушистый спонжик золотисто-жёлтого цвета. Даже в пятнадцать лет страх перед неизвестным и незнакомым проходит чрезвычайно быстро. Слишком рано. Непозволительно просто и легко.

— О, — сказал вдруг Златан. — О. Это здесь!

Они оказались в городке, до жути напоминающем их собственный город. Дымили трубы. Улицы кишели людьми. На пруду горделиво плавали лебеди. Фонтан плескался струями.

— Погоди, погоди, — Артур спешился и подошёл к фонтану поближе. Присмотрелся к пластилиновой основе и даже царапнул ногтем. Развернулся к Златану, будто ужаленный в самое чувствительное место. Не узнать осколок плитки, которой выложили такой же фонтан на Поэтической площади в центре городка, было бы затруднительно.

— Да, — Златан не дожидался вопросов. — Город тоже. Было не просто, но, понимаешь, если уловил базовый принцип — а мы, сам видишь, его таки выудили!..

Мирка, к счастью, опять отвлеклась, играя с какими-то синими, лиловыми и желтовато-зелёными местными жителями. Артур попытался догадаться, с кем из жителей подлинного города сопряжены Миркины новые друзья, но не смог.

— Ты манипулируешь мамо? — Артур плевался словами и презирал себя за это. Но и мириться с таким не умел и не желал. — Ты… боже!

— Ну, в принципе, всё точно, да. Мы именно что боги для этих мест…

Артур кивнул. Само собой! Вот только, создавая ихмир, он не предполагал, что будет искать способа повлиять на мир настоящий — только сбежать от его неприятных сторон.

— А через нашмир…

— Я что-то не понял, — ядовито усмехнулся Златан. — Было бы лучше, чтобы наш городок разъехался, опустился, сторчался, вымер?!

Артур помолчал. Уселся на лавочку, мгновенно почувствовав спиной металл, влепленный в глубину пластилиновой спинки. Выдохнул, подняв брови в страдальческой гримасе.

— Нет. Точно не лучше!

Присев на корточки, Златан заглянул в лицо Артуру самой лучезарной улыбкой с фирменной ямочкой на щеке.

— Вот то-то же.

— Да. То-то же. Так на кой ляд тогда ты меня-то звал?!

Мирка, хохоча, проехала мимо на плюшевом аллигаторе, держась за пояс кого-то из лихих синеватых парней.

— А я звал? — лукаво спросил Златан и подмигнул. — А, это ты про Саврасого… Ну, тогда-то, конечно…

Он приобнял Артура и потянул вверх, приглашая встать. Оказавшись на ногах, Артур с удивлением взглянул на Златана, но тот уже привстал на цыпочках, с наслаждением потянувшись рукой и тыча пальцем во что-то, отдалённо напоминающее стандартный городской проспект.

— Узнаёшь?

Артур выругался. Повернулся к Златану.

— Да, — хладнокровно сообщил тот, больше не улыбаясь. — Ты можешь всё исправить. Можешь вернуть обратно. Как угодно. — Он вдруг помрачнел и схватил Артура за грудки. — Всё, что душе твоей угодно, демиург ты… братик. Всё. Но сначала хорошенько прикинь, не помешает ли тебе то, что получится.

Стандартный панельный дом. Стандартный балкон. Четыре комнаты: не так давно у него вполне себе удачно шли дела. Дом, жизнь и мир, которые он старался построить вокруг себя: уютные, камерные, тесные. Лишённые и следа настоящего творческого полёта, но спокойные и милые, как мечталось в детстве. Защищённые.

— Помешает — в чём? — невнимательно спросил Артур.

— Мне, по-моему, надо бы почитать тебе новости, — Златан присел на скамеечку у фонтана, зажмурился и запрокинул голову к малиновому солнцу. — Про назревающую войну. Про ту, которая идёт уже сейчас. Про…

— Да чтоб тебе! — выдохнул Артур.

Он дышал часто и сипло. Только сейчас его настиг кромешный ужас и оторопь от того, на что оказался способен его крохотный мир — и от того, что ожидало их всех, если эти возможности станут известны хоть кому-нибудь снаружи.

— Может, и мне, — медленно пропел Златан. — Но только именно ты создал нашмир, и любые большие перемены сподручнее осуществлять именно тебе. Надавить, — добавил он, глядя на Мирку, — на больший мир ради безопасности малого.

Артур задумался.

— Между прочим, — сказал он, размышляя, — не был бы ты так любезен объяснить, что тут за Настя такая?

 

— Почему, блин, ты не рассказывал нам раньше, пап? — спросила Мирка, оглядываясь на Ханой. — Ты же создал целый мир!

Вращая баранку, Артур ехидно ухмыльнулся, подумав о том, сколько труда нужно Златану, чтобы не исправить в их городке всё до последней рытвинки, — что, разумеется, тут же приманило бы сюда целую орду чужаков, усложняя задачу.

— Мы создали, доча. Мы. Нас всегда было двое.

Мирка кивнула. Это уж ясно: у неё всегда был рядом Остап… пока не вырос и не отправился в Мавераннахр.

— Ну, хорошо, хорошо… Но как ты мог всё это бросить?! Как?! Ради чего?

Артур захохотал, выруливая на междугородную трассу и набирая скорость.

— С болью, доча. С болью и жалостью, и…

Он повернулся к ней и ласково улыбнулся.

— А ради чего — это и вовсе просто. Пятнадцать лет назад мы с мамой создали ещё один мир. Вот этот вот непослушный мир, что пререкается со мной с пассажирского сидения!

Мирка надула губы, но тут же расхохоталась, в десятый раз достала из кармана прозрачную коробочку, в которой перекатывался толстопузый пушистый единорожка с румянцами на щёчках.

Артур ободряюще похлопал её по плечу.

Сам он вёз теперь в одной коробке с Саврасым сорок четыре фигурки, скрупулёзно вылепленных и заботливо отшлифованных до поразительного сходства с оригиналами. Им нужны были правдоподобные резиденции и немножко окрестностей. Это означало достаточно много работы и ошеломительную кучу пластилина.

Но, как мудро сказал Златан, взбалмошный мир Мирки стоил того, чтобы защитить его любой ценой.