Возвращение

Пишу эти строки по старинке — ручкой в блокноте. Работаю за компьютером, мобильный телефон не выпускаю из рук. Имею полное право устать от современных технологий. Кстати, мобильник отключил, чтобы не отвлекал. Как известно, чистый лист величайший страх творца, поэтому решил сначала нанести на бумагу первые пришедшие в голову мысли. Собрался, наконец, отдать дань эпистолярному жанру, как в детстве, когда писал письма матери. Сегодня был прекрасный день воспоминаний — день возвращения домой.

Сейчас поздний вечер. Уютно расположился в спальне, единственном помещении, где нет въедливого запаха ремонта. Подушка взбита, кофе на тумбочке, блокнот в руке. Первым делом необходимо упомянуть случай трёхнедельной давности, когда я ещё и не подозревал о крутом повороте в моей обычной скучной жизни. Начальник пригласил к себе, зачем-то долго расспрашивал о текучке и как-то между прочим сказал, что я еду поднимать новый филиал. Он не знал, что отправил меня домой. В тот же день прямо в офисе составил список необходимого. Сотрудники компании на месте должны организовать жильё. Мысли путались, но про телевизор с большим экраном не забыл (кино на планшете только для непритязательных людей, а я заядлый синефил). Давно не испытывал такого потрясения. Естественно, нахлынула радость, потом какой-то необъяснимый страх (его природу я осознал только сегодня), тягостная грусть по давно ушедшим временам и стыд перед матерью, ведь давно уже мог съездить к ней. Я опытный путешественник, много где был, много где пожил, хотя мне всего двадцать пять лет.

С матерью остались очень дружны, несмотря на расстояние, которое нас разделяло столько лет. Мы постоянно переписывались и созванивались. Был период после переезда, когда я писал маме «настоящие» письма (название утвердил у адресата). Возможно, принесу ей свои записи в конверте как свежее «настоящее» письмо. Тогда сам запечатывал их, клеил марки и отправлял, естественно, на почту ходил с отцом. На большие письма, часто с рисунками, получал такие же большие ответы. До сих пор материнские в ценных бумагах, уверен, и у неё мои. Мать любила по старинке, и я ей всячески потакал. Через год или около того перестал писать, потому что это дело стало казаться мне школьнику дополнительным домашним заданием, ещё перешёл в следующий класс, разные кружки, друзья и отцу надоело бывать на почте каждую неделю. Нам с матерью вполне хватало телефонных разговоров.

Первый день с самолёта. Сотрудник встретил, привёз и торжественно отдал ключи, в противовес замучил своей болтовнёй и огорчил словами: «Знаете, телевизора нет, зато нашёл проектор». Я бросил чемодан на пороге своего нового жилья и вызвал такси. Родной город отплатил за долгое расставание, засыпав по макушку мокрым снегом. Ехал долго, увлекательно провёл час в пробках. Водитель такси, как назло, молчал, даже музыка у него не играла. Я заскучал и чуть не заснул, наблюдая через лобовое стекло одно лишь хмурое серое небо.

Сегодня побывал в квартире, в которой провёл раннее детство. Мать встретила у подъездной двери в шубе и шлёпанцах. Объятия были крепки, мы так долго стояли, и холод нас не пугал. «Мама почему ты плачешь? — спросил её и хотел добавить: — Ведь я же рядом и буду рядом ещё очень долго». У женщин слишком нежные сердца. Она узнала про работу и квартиру сразу после меня самого, тогда и надо было заливать трубку телефона, точнее, дисплей мобильника.

Я вёл, будто заправский хозяин, в маленький дом, по узкой лестничной клетке с тусклыми лампочками. На глаза попадались запомнившиеся с детства мелочи, память услужлива, ноги уверенно перешагивали по две ступеньки за раз, и я не нуждался в подсказках. Да, подъезд перекрасили, всё изменилось, а мелочи-то остались: сколы на бетоне лестниц, выправленные вмятины перил и следы каких-то проводов. Новые владельцы поменяли входные двери, но наша, как и прежде, выделялась обитая мягкой коричневой кожей с серебряными заклёпками, только немного потрескалась и металл потускнел.

Взял из материнской ладони тот самый ключ, который мне, к слову, никогда не доверяли. Знакомые звуки двух щелчков и нажима рычага. Встретила неприветливая прихожая под жалобный стон дверных петель. Я убедился в крепости дверного косяка, посчитал лбом висюльки люстр, протёр шевелюрой потолочные плиты, что чёрные волосы побелели, и ухитрился стукнуться об угол шкафа, пока протискивался в гостиную. Довольно просторная прихожая казалась маленькой из-за низких потолков, была тёмной и две люстры положение не спасали.

У двойных полустеклянных дверей гостиной на меня с новой силой нахлынули воспоминания, голова кружилась и ноги подкашивались. Мать ловко стащила с меня дублёнку и шапку и посадила на диван, пока я был в оцепенении. «Как ты вырос, сынок», — ответила она на один из вопросов в моей голове. Посреди комнаты венец маминых стараний — большой раскладной стол, вынесенный из кухни и накрытый белой кружевной скатертью поверх цветной клеёнки. Он ломился от блюд, сервированный самым шикарным образом, будто мы в пятизвёздочном ресторане, а за дверями ждала толпа голодных богачей. «Всё, что ты любил в детстве», — сказала мама. Я не помнил, что я тогда любил, но ей виднее. Она крутилась вокруг единственного гостя, пылинки сдувала со свитера, но мне не хотелось есть.

Немного придя в себя, с нескрываемым любопытством осматривался по сторонам. Гостиная кристально чистая, вещей очень много, но каждая на своём месте. Розоватые обои с невнятным цветочным орнаментом, даже в детстве они навевали на меня тоску своим фабричным безвкусием. Я видел их в миллионе квартир. Они немного потускнели и загрязнились, кое-где отошли швы, но на вид остались вполне приемлемыми. И мать, видимо, так решила, и не стала их менять, да она и не умела.

Я обратил внимание на поразительное соседство древности и современности. Старая мебель точно там, где и двадцать лет назад. Большущий шкаф-стенка простирался от двери до окна. В центре узкая и глубокая ниша, где когда-то был старенький ящик с движущимися картинками. Ныне на краю с трудом поместился современный телевизор средних размеров, закрывая доступ к боковым полкам шкафа, а наше чудо техники пылилось на тумбе с видеокассетами под вязанной салфеткой. Самое удивительное, цветок, подаренный мною матери в то утро, о котором скоро, ещё стоял в ажурной вазочке. Сухой одуванчик с желтоватыми скрученными лепестками за столько времени не потерял ни формы, ни цвета. Мама наверняка побрызгала его лаком для волос. Пронзительный звон стекла вдруг ворвался в подсознание. Я осоловело уставился на хозяйку. Она немного смутилась и на мгновение замерла с набитым ртом. И я отвёл взгляд, повернувшись к креслу у окна. Воспоминание быстро заняло очистившуюся голову. В детстве ненавидел это кресло. Только тогда мне было удобно в нём, когда ноги выше головы. Обивка выцвела и заворсилась, но противный горчичный цвет неистребим. Весь гарнитур: и второе кресло, и диван уникальны в своей природе. Ни у кого из друзей я никогда не видел ничего подобного. Возможно, они сохранились ещё от старшего поколения.

Кухня всегда была маленькая, теперь казалась ещё меньше, притом раскладной стол в гостиной. Только подобный стол мог уместиться в помещении, поставщике приятных запахов. Мне с детства нравилось наблюдать, как папа или мама выносили его в гостиную, две половины бирюзовой столешницы на петлях расходились, гениальный поворотный механизм из игрушечного превращал его в гиганта, занимавшего всю комнату. Я решил прогуляться по квартире. Не рискнул заходить в столь крошечное помещение, только заглянул. Ради такого путешествия опять преодолел полосу препятствий в виде дверных косяков и люстр с висюльками. Тем не менее скромная светлая кухня в белом потрескавшемся кафеле смогла принять в себя всю необходимую новенькую бытовую технику: микроволновку, плиту, холодильник. На магнитах в виде фруктов и овощей до сих пор красовались мои детские рисунки и добавились распечатанные фотографии с мобильника.

Путешествие меня измучило, впечатлений получил мало, огорчённый вернулся к матери, уселся за стол, как приличный человек взял салфетку, даже наколол мясную котлету на вилку, снова посмотрел на одуванчик и вдруг вспомнил про неё. Почему с порога о ней не подумал и при первом осмотре гостиной пропустил? Самое сладенькое на конец. Обыкновенная белая дверь в большой проходной комнате сиротливо спряталась в уголке — дверь в мою детскую комнату. Я бросился к ней, резко толкнул ручку и чуть не упал, вложив больше сил, чем требовалось. Дверь хлопнулась о стену с глухим стуком. Я застрял в проходе, как громом поражённый, а стук о стену услышал, будто издалека. Упоённо осматривал свою маленькую старенькую комнатку, нахлынуло столько воспоминаний сразу, они проносились одно за другим, путались и перескакивали, теснили друг друга в голове. Я рисковал перегрузить мозг, как процессор компьютера, который грозился вот-вот взорваться.

Самая обыкновенная комната на свете. Очень узкая, в ней немного мебели, да мне много и не требовалось. Я увидел свою детскую всю разом благодаря дверному проёму в начале стены. Мне бросился в нос запах красок с растворителями и мгновенно исчез. Я окунулся в прошлое, в котором этого не было. С правой стороны маленькое окно с широким, по крайней мере, для ребёнка подоконником. Я часто уносил к окну подушку и одеяло, чтобы смотреть с пятого этажа на суетящийся внизу мир. Сейчас окно завалено красками, кистями и тряпками. У стен мольберт и этюдник, сохнущие «свои» холсты и «реплики», отвёрнутые к стене (в кавычках названия автора картин). Горы рам по бокам окна и рулоны двунитки по углам. Естественный свет из окна детской лучше, чем в гостиной из-за балкона, объясняла мама. Она много рассказывала и ещё больше показывала по видеосвязи. В комнатке теперь замечательная мастерская. Я часто гулял по виртуальной галерее, скучая на работе. Художнице нравилось её занятие, но также, как и виды холстов, она разделяла творчество и заработок. У неё запоминающаяся манера. Сезанн и Матисс вполне могли сохнуть рядом со «своими» садами цветов. Я знал и отличал «реплики». Она показывала мне в детстве горячо любимые ею богато проиллюстрированные издания, приговаривая: «Все книги на свете должны быть с картинками».

Кровать и столик со стульчиком не поменяли своего месторасположения. О деревянной кровати нечего написать. Даже не вспомнил, какой у неё матрас, потому что чаще спал на подоконнике. За столиком маленький я рисовал новенькими фломастерами, которые мне купила мать. Ещё запускал машинки с крутых гор в пропасть, то есть со столика на пол, но ломались они по-настоящему. Рассаживал вокруг него своих гостей — плюшевых зверей, только приходилось им умещаться на столешнице, других стульев у меня не было, а своим делиться я не желал.

У противоположной стены детской чёрный гардероб, где в основном хранились вещи родителей, а не мои. Я в него никогда не заглядывал и никогда не боялся никаких чудовищ, которые там могли жить, потому что постоянно видел, как родители что-нибудь доставали из него и засовывали обратно. В моей комнате, как и во всей квартире, мать ничего не поменяла, даже обои. Они светлые, почти белые. Я запомнил их достаточно приятными с яркими коричневыми и розовыми полосами. Теперь они грязноваты желтоваты и полосы еле видны.

С левой стороны комнаты за чёрным гардеробом всегда была ничем не занятая пустая стена. Я уже написал о столике и любви к рисованию новенькими фломастерами. Детская фантазия подстёгивала заполнять альбом за альбомом. В один замечательный день я закончил очередной, а просить у мамы новый, значило забыть какие-нибудь из своих выдуманных миров. Я мог отвлечься или залениться, выйдя из волшебной комнатки. Какой ужас был для меня, если миры терялись, и их жители безвозвратно растворялись во времени. К тому же, новый альбом — чистый лист. Я — художник, который всегда боялся большого белого и пустого пространства.

Разумеется, тогда я не сходил за альбомом, а схватил зелёный фломастер и подошёл к пугающей пустой стене. Моя комната очень маленькая серенькая, четыре давящих стены, и окно безнадёжное положение не спасало. На улице была лютая зима, как, впрочем, и сейчас. Всё белым-бело, дома, машины и деревья утонули в снегу. Чудесная мечта: моя комната — прекрасная поляна с изумрудной травой, голубым небом и ярким солнышком. Я жаждал свободы, лета, а, может быть, просто хотел согреться. Маленький я знал, что нужно трудиться, чтобы желание сбылось. До самого вечера остервенело закрашивал белые полосатые обои зелёным фломастером. У меня было готово немного травы (не знал в сантиметрах и померил рукой, получилось от кончиков пальцев до локтя) когда мать позвала ужинать. Я спешно проглотил еду, не почувствовав ни вкуса, ни запаха и обронил: «Я спать». А сам принялся за работу.

Не логичное какое-то воспоминание. Почему родители не проведали меня, не пожелали спокойной ночи? Я не запомнил ни одного такого случая. Родители заходили только к чёрному гардеробу, как я уже писал. Есть лишь небольшой ряд догадок. Отец посменно трудился на заводе. В то время я его редко видел. Он либо спал, когда я бодрствовал, либо наоборот. Я с ним подружился, если можно так говорить о родителях, когда мы переехали. Мама, несомненно, была дома. Молодая старушка всегда была дома. Не было ни одного дня, когда мусор вынести выходила или в магазин, или просто прогуляться. Не видел ни одного её наряда или как она прихорашивалась у зеркала. Мать и наша квартира одно целое. Она и тёплая, и приятная, и ласковая, и неподвижная, как и полагается любимой мебели. В основном мама сидела на диване или что-то делала по дому очень тихо и незаметно. Нынешнее её занятие мне нравилось гораздо больше, оно её омолодило. Печальные впалые глаза загорались, когда мать рассказывала мне о своих успехах. Эти слова не для чистовика письма. Я стоял на пороге детской и мои воспоминания собирались в голове, как кусочки мозаики, в одну живописную картину, делая из меня цельную личность.

Я трудился почти всю ночь, завидная работоспособность на чистом энтузиазме. Сейчас бы с такой горы свернул. Маленький я правильно рассчитывал силу фломастеров. У меня было несколько разных зелёных. Я использовал их все по очереди. Инструменты отдыхали с закрытыми колпачками. Если фломастер начинал вести бледную линию, отправлялся в коробку. Я тогда считал себя мастером по рисованию фломастерами. Полоса травы получилась довольно узкая, зато по всей ширине стены. «Утолщу в конце», — правильно рассудил я. Работал по экономной технологии. «Пора приступать к небу и облакам, — сказал я. — Трава, цветы и пчёлы почти готовы, потом их закончу». У меня было несколько синих и голубых фломастеров, но я не стал полностью закрашивать пространство, небо может быть и белым. Сосредоточился на многочисленных облаках разного цвета. В итоге зарисовал всю стену. Как ребёнок достал до верхней части обоев? В нашей квартирке очень низкие потолки чуть больше двух метров, но я тогда до верхней части и не достал. Тем не менее, забрался довольно высоко, воспользовавшись столиком и стульчиком. Напоследок старательно рисовал жёлтые и оранжевые головки одуванчикам, но всем пчёлкам крылышки так и не успел, без сил упал на кровать и крепко заснул с фломастером в руке. Спросонья я с гордостью подметил, колпачок инструмента закрыт.

Удивился только сегодня тому поистине волшебному утру. Когда разлепил глаза, стены́ с левой стороны комнаты за чёрным гардеробом не стало, а боковые плавно уходили в то, что я, собственно, создал — в яркую солнечную поляну. Меня разбудили гомон пчёл и пение птиц, лицо обдувал приятный лёгкий ветерок. Комната была усеяна лепестками и травинками, у плинтусов попрятались жучки. Я бросился на поляну, долго бегал босиком по мягкой траве, разбрасывал одуванчики и кричал от радости. Пришла в голову одна шальная мысль, и я не смог себя остановить. Сорвал жёлтый цветок на высокой ножке, ворвался к матери и протянул ей без всяких слов, забыв придумать причину подарка. Она улыбнулась и подколола одуванчик в волосы на заколку-невидимку, а то волшебное утро, как сон, скоро забылось.

Я замер на пороге детской не из-за до боли знакомых вещей, предметов и мебели, которые вскружили мне голову, даря мириады воспоминаний, а от того, чего я в ней не ожидал увидеть. Мой рисунок фломастерами ни капли не изменился, только чуть выцвел. В некоторых местах по швам обои отошли и вскрыли предыдущее покрытие стены. Я заглянул в щели, аккуратно раздвинул листы обоев. Там была ещё одна картина, травянистый луг в ма́стерской технике фломастера. Рисунок почти исчез, видно, что его замазывали, но я разобрал.

Всё описанное выше заняло лишь миг, а показалось, прошло около часа. Этот удивительный момент мне таким долгим и запомнился. Я провёл с мамой целый вечер, как полагалось хорошему сыну, она и не заметила моего волнения. Добрался до дома как можно быстрее. Выбрал чистую побеленную стену и вывел через проектор красивую картину с солнечной поляной, максимально похожую на мою, какую я смог найти в интернете. И так и эдак крутился вокруг стены, прощупывал, простукивал, и лишь моя тень посмеивалась надо мной или я сам над собой посмеивался. Детство давно прошло.