За пограничной чертой

Февраль, седой ворчун и враг всего живого,

Насвистывая марш зловещий похорон,

В предместьях сеет смерть и льет холодный сон

На бледных жителей кладбища городского.

Бодлер

С какой тоской вспоминаешь время,

когда марка и тридцать пфеннигов

были вопросом жизни…

Готфрид Бенн

Ворон трижды каркнул и смолк, поперхнувшись.

Только робкие капли дождя беспокоили тишину. Да дряхлый плотник обрубками пальцев выстукивал по крышке гроба марш Паркинсона. Наконец, справившись с дрожью, старик отбросил в сторону рубанок, опрокинул крышку и, неуклюже взгромоздив на спину гробовое днище, поволок его в сторону повозки. Кряхтя, водрузил половину гроба на повозку и покатил его в сторону кладбища. Остановился на окраине. С тоской бросил взгляд на луну и столкнул поклажу в заблаговременно вырытую яму. Обтер обрубки пальцев об штаны и присел на булыжник перевести дыхание, но потерял равновесие. Тут к нему и подкралась Белая Дева с хладными пальцами. Резанула по горлу щербатой косой и увлекла в подготовленную им самим опочивальню.

Воронка приняла его сразу. Закружила, зачмокала, заурчала голодным брюхом и срыгнула остатки наружу. Серые ошметки энергии сами собой упаковались в сгустки. Сгустки слились в нечто целое, пока еще аморфное и бесформенное. И застыли на миг, словно примеряя на себя контуры нового тела. Поиграли в Творца и замерли скрученным кладбищенским изваянием. Чтобы ожить к новому существованию.

Старик робко шевельнул одной рукой, затем второй. Мотнул головой, подобно норовистой кобыле. Попрыгал на месте и с интересом огляделся по сторонам: надо же, спина не болит, и суставы на месте. Хохотнул несколько раз и внезапно умолк, озираясь по сторонам. Тут-то он меня и заприметил.

— Ты кто? Неужто чёрт!

Буднично так спросил, по-простецки.

— Хех. А неужто похож?

— А кто вас, чертей, знает, — отмахнулся старик и прямиком направился к воронке.

Заглянул в бурлящую бездну и сразу сник.

— Помер, значит…

Снаружи в открытом гробу лежал его двойник в нелепой позе. Дождь всё усиливался, переходя в ливень и, похоже, прекращать не собирался. Очевидно, что через сутки-другие вода зальет яму, и её содержимое надутой лягушкой всплывет на поверхность.

— Да тебе-то теперь какая разница? — я решил его подбодрить.

— Хотелось же по-людски. — Старик почесал нос и заговорил тихо, скороговоркой. — Думал, может, кто земли накидает, да помянет по старой дружбе. А, да ладно!

Ну, теперь понятно, почему воронка его к нам отправила. Одиночка-старик. Без жетонов.

Так он и попал к нам на зону. Имени своего старик не помнил, и мы прозвали его Демьяном. Хотя стариком-то он при жизни был. А у нас понятие времени растяжимое. Сегодня старик — завтра юноша и наоборот. Да и «завтра» у нас нету.

Демьян в команду влился сразу. Не ныл, не скулил. К работе относился деловито, ответственно. Взяток не брал, жетоны не отжимал. Да и ребят по чём зря начальству не закладывал. Словом, не паскудничал. Охранять границу — дело нелегкое. На белый свет прорваться среди нашей братии охотников много, стало быть, и искушений немало. Случается, выберет мертвяк себе жертву, особливо из одиноких девиц, прилепится хуже банного листа и сосёт энергию, как кот валериану. За уши не оттянешь мерзавца. Жертва чахнет на глазах, хиреет, а отвязаться не может. И священник ей в этом деле не подмога. Хорошо, если жертва расторопная попадется, отыщет мага с извилинами. Маг заявку по всем правилам оформит и отправит в известную канцелярию, тут наша бригада в дело и вступает. И страшно сказать, что ждёт «туриста», когда он к нам в ежовые рукавицы попадёт. Вмешиваться в дела живых покойникам не положено. Не мы границы установили, не нам их и нарушать. Но это в том случае, если лицензии у покойного нет. А если мертвяк колдуном был и лицензией при жизни обзавёлся, тут у нас на него управы нет. В этом случае разве что кладбищенский обряд с выкупом кому пострашнее поможет, да и то не факт.

Или, к примеру, не хотят родичи отпускать умершего, и мечется несчастный между двух миров: ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. Застрянет в промежуточной зоне, то есть у нас, и места себе не сыщет. Есть такой вид любви, пострашнее смерти. Бывает, муж с женой при жизни сговору не знали, а как помер несчастный, так жена через пару месяцев за покойничком вслед прошмыгнуть норовит. Хоть уговаривай её, хоть стращай, всё одно — не хочет отпускать, не дает душе упокоиться. Тут поневоле задумаешься: может, одиночество и лучше, чем такая любовь на грани с ненавистью? Эх, как не умеют люди ценить близких при жизни, так и в последний путь проводить не умеют! А когда опомнятся — поздно.

Вот помучается такой бедолага, помается, и сам к нам бежит, на коленях молит разорвать опостылевшие узы. Понятное дело, не задаром. Чего-чего, а жетонов у неотпусканцев много, только радости от них никакой. Такая помощь, конечно, воронкой не приветствуется, поскольку невмешательством это не назовешь, но покойного жалко. Да и нам перебиваться как-то надо. Нам жетоны с неба не сыплются. Ни свечку за упокой поставить некому, ни панихиду отслужить. Вот и берем шабашки, переправляем на другую сторону тех, кто побогаче.

Но труднее всего с неупокоенными душами. Злые они, неистовые. Им при жизни не сладко досталось, вот и рвутся назад, чтобы жизненный цикл завершить. Таких без присмотра нельзя оставлять, к ним у нас смотритель полагается. Опять же, из наших. Иначе пробьют брешь меж мирами или воронку из строя выведут. Тогда Армагеддон не только у живущих начнется. Неупокоенные на всё готовы, лишь бы отомстить обидчику. С ними ухо в остро держать надо: наобещают в три короба, лишь бы наружу вырваться, а ты потом прямиком под трибунал отправишься за нарушение своих прямых обязанностей. И будешь потом за копейки на другом берегу навоз у богачей убирать, поскольку с пограничной службой, считай, навсегда покончено. А то и вовсе воронка на переплавку отправит…

Об одной такой неприкаянной душе и хочу рассказать. Выкинула её к нам воронка под древний праздник Самайн. Мы с мужиками только поминальную водку в стаканы разлили, да в картишки собрались перекинуться. И тут горн зазвучал — воронка заработала. Водка — Бог с ней, как-никак праздник. А вот за картишки можно и премиальных лишиться. Картинки там не простые, эротические, за них начальство по голове не погладит. Эротика — это для живых, нам глазеть не положено. А колода роскошная, контрабандная, мы её у мага изъяли. Их сам Гигер рисовал. Ну а как совсем без эротики? Мы же тоже люди, да и память при нас. Словом, попрятали мы трофеи и стали жребий тянуть, кто к воронке отправится, пополнение принимать. Жребий указал на Демьяна. Смотрю, нервничает мужик. Оно и понятно, на Самайн нормального жмура воронка не выкинет. Разве что неупокоенного или ещё кого похуже. И майся с ним, пока контрольный срок не выйдет. А Демьян неопытный, жалостливый, как бы беды не случилось.

— Ладно, — говорю, — Пойдем, прогуляемся.

Демьян возражать не стал, только глянул с благодарностью.

Подкатили к воронке. А там незнамо что лежит и точечное свечение испускает. Тьфу чёрт, никак коматозник на голову свалился! На них контрольный срок не распространяется, может годами в промежуточной зоне зависать, и ходи за ними присматривай. Да и хлопот с такими не оберёшься — и жить не живут, и помереть не могут. То, что это — баба, разглядели не сразу. Да и как разглядеть, если вместо тела у неё сплошное месиво, и суставы наружу вывернуты. Для таких, как она, смерть — избавление. Но аура у неё ярким светом упрямо пульсирует. Кроваво-красным, под стать отметинам на теле. Хотя, какая она — баба. Ребенок ещё совсем, едва грудь прорезалась.

Я только глянул на неё, сразу беду почуял. Такие, как она, ради жетонов на всё пойдут. А то и вовсе прямиком в разряд неупокоенных перекочуют. С них глаз на секунду спускать нельзя. Дернул же меня чёрт в провожатые вызваться. Ясное дело, Демьян с ней не справится, придется мне в порядке старшинства под свою опеку брать.

Меж тем деваха не ворочалась, лежала смирно, попыток подняться не делала и контактировать с нами не собиралась. Будто и неживая вовсе. Мы с Демьяном переглянулись, почесали репу, и решили сами общение завязать.

— Ну что лежишь, — говорю, — вставай!

Тишина.

— Ну чего ты так. Грубо!

Демьян, добрая душа, обошел тело, зашёл спереди и ахнул.

— Что-то она того. Совсем девка плоха.

— Была бы «совсем», к нам бы не прислали. Скорей всего, в шоке.

Демьян наклонился пониже, посмотреть, а она вдруг набросилась, вцепилась в него зубами, еле оттащил. И снова обмякла. Свернулась в «куколку», руками себя обхватила и смолкла. Такой мы её и притащили в лагерь.

Мужики у нас бывалые, много чего после жизни видывали, и то приутихли. Смотрят, такое дело, отвели взгляды в сторону и разошлись по делам. На Самайн каждому упокоенному дело найдется. Скоро по мирскому времени врата откроются, народ свечи на окна поставит, и лети себе, собирай дары. Только с каждым Самайном этих даров всё меньше становится. Казалось бы, неужто свечку трудно зажечь и на подоконник выставить, чтобы заблудшие души с дороги не сбились. Да вина в бокал плеснуть в память о предках. Ну а если не жалко, то и кусок пирога к месту придется. Всего-то раз в год врата открываются. Но сейчас, говорят, и живые-то никому не нужны, ни то, что мёртвые.

Демьяна я отпустил: это его первый Самайн, пусть порезвится. Да и нельзя его с заблудшей душой наедине оставлять, неспокойная она. А девка, меж тем, «ожила», очухалась. Забилась в угол и смотрит оттуда, как звереныш дикий. Наблюдает. Я отворачиваюсь, делаю вид, что не интересуюсь ею. А сам подглядываю исподтишка. Знаю, не выдержит долго, сама заговорит. Ни она первая, ни она последняя.

— У тебя водка есть, — спрашивает и смотрит. Брезгливо, не мигая. Словно вошь перед ней какая или таракан.

Глаза у неё пустые, похлеще воронки ужас наводят. Ни любви в них, ни сожаления. Что ж после смерти-то останется? Ненависть одна.

— Не положено, — отвечаю резко, чтобы место своё уяснила сразу.

— Да ладно. От вас на версту перегаром разит. Чуть не задохнулась, пока меня сюда волокли.

Ах вот оно как! Ты ещё на грехи мои будешь указывать? Так бы и врезал, да не положено.

— Ты спасибо скажи, что приволокли. А то бы валялась там, где нашли. Как мешок с навозом.

— Охох. Небось, не сами отметились. По долгу службы старались. Выслуживались. Интересно, а как у вас начальство к выпивке относится. Или вы так, приключений поискать отправились? Да не на ту нарвались! Знаю я вашу нелюдинскую натуру.

Вот тут мне по-настоящему врезать ей захотелось.

Ладно, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. И предстал перед ней в своём истинном обличье, от которого у живых мурашки по коже идут, а неупокоенные смирению обучаются.

Девчонка взвизгнула и снова в угол забилась. А потом реветь принялась. Я меняться не стал. Перебьётся. Отревётся — послушнее станет.

— Дядь, а дядь, — всхлипнула. — Ты бы это… Верни свой прежний вид. Мне и так страааашнооо.

— А вести себя как будешь?

— Смииирнооо.

Ну ладно. Принял я снова человеческий облик, а сам поглядывать на неё украдкой стал и усмехаться. Вот же дурище, нашла, с кем за власть соперничать.

Угомонилась родимая. Вижу, любопытство одолевать начинает.

— Дядь, а дядь. А спросить тебя можно?

— Спрашивай, коли правду знать хочешь.

— А мы где? Что за место такое? Или я снова в отключке, и ты мне мерещишься? А потом очухаюсь, и всё, как прежде будет.

Что ей на это ответить?

— Я бы сказал, да ты не поверишь.

— А ты попробуй. Я не буду плакать.

А что пробовать? Показывать надо. Толку-то языком зря молоть. Пока сама не увидит, не вразумится.

— Ладно, пошли. Сама-то идти сможешь?

— Ещё как смогу!

Подскочила и повисла у меня руке. Затараторила быстро-быстро.

— Ты, главное, скажи, я жива или нет. Мне знать надо.

Ишь, чего захотела. Да кто ж тебя знает, как оно сложится. Но, похоже, недолго тебе страдать осталось. Судя по увечьям.

— Сейчас всё сама и узнаешь.

У нас тут расстояния иные, чем в миру. Понятие пространства, как и времени, относительное. И у воронки мы оказались почти сразу. Только нужно ли её туда подпускать? Хорошего не увидит. Только запретить я тоже не могу. Имеет право знать.

— Вон, видишь тот котёл? — девчонка радостно закивала. — Иди к нему и в глубину загляни. Только не торопись. И сильно не перегибайся через край, а то заново затянет и снова выплюнет. Только жетоны зря растеряешь.

На таких, как она, воронка жетонов не жалеет. Только мало их для обратного перехода. Вот и рыскают они, чтобы ещё достать и обратно в тело вернуться. Подличают тоже нередко.

Девчонка с места сорвалась, и к воронке прямиком. Потом остановилась. Смотрит на меня с мольбой.

— Дядь, а дядь. А пошли со мной. Боязно.

Ну я пошёл. Мне-то воронка ничего не сделает. До тех пор, пока сам не оступлюсь. Да и самого любопытство заело: откуда она такая взялась, и что с ней случилось. Хотя, со временем, конечно, и сам бы узнал.

Подходим мы к воронке, а у неё из горнила пар клубами идёт. С каждым оборотом всё гуще и гуще. Значит, яркий событийный ряд выстраивается.

— Погоди, — хватаю девчурку за плечо, — дай воронке подготовится.

Как только пар оседать начал, подтолкнул её к краю, и сам следом в бездну заглянул. Тут мне и поплохело.

Когда я её обратно принёс, девчонка спала. Странное это чувство — держать на руках спящее живое существо, которое к тому же сопит. Тут бы каждый отдал горсть жетонов за пару минут настоящего сна. Да много бы за что отдал. За право погладить кота, например, или подать с ноги мяч играющей детворе. И почему живые не ценят каждый миг своей неповторимой жизни? Эээ, к чёрту сопли. Скорей бы уже определялась, по какую сторону мира останется. А то сидит, ностальгию по прошедшим временам нагоняет. Не покойник, а меланхолик какой-то. Мужики увидят — засмеют.

Пока сидел и нюни пускал, почувствовал, как кто-то тянет за рукав. Оглянулся — Демьян с «полётов» вернулся.

— Ну как там подопечная?

— Спит.

— Видела, откуда пришла?

Я помедлил с ответом.

— Лучше бы не видела.

— Жалко её…

— Это у пчёлки жалко, — ответил я резко, злобно. — Раньше думать надо было, когда в машину к чужаку садилась.

— Так ребенок же совсем.

— Не такой уж ребенок.

— Сколько он там её держал, в подвале?

Я неопределенно махнул рукой. Всё-таки я правильно сделал, что оградил Демьяна от этой работы. Не справился бы он. Сейчас девчонка проснётся, начнёт просить о помощи. Не сдюжит он, поведётся на её мольбы.

Мы посидели, помолчали. Потом Демьян поднялся и протянул мне пару жетонов.

— Держи.

— Что это?

— Улов. Честно по-братски поделил.

— Не надо мне.

— Бери.

Я пожал плечами и сунул монеты в карман. В конце концов, это он должен был с пришлой возиться.

Демьян не уходил, топтался на месте.

— Чего ещё?

— Да нет, ничего. Не по-людски это как-то.

— А мы и есть нелюди. Так нас называют. Иди. Нечего тебе тут.

Он ещё что-то хотел сказать, но передумал. Развернулся и ушёл к себе, втянув голову в плечи.

А когда подопечная проснулась, то сразу потребовала ввести её в курс дела. Целая вереница вопросов: что, как и почему. И всё это прелюдия к главному вопросу: как вернуться обратно.

— Я так понимаю, что пока моё тело в коме, душа тут бродит. Верно? Это что за территория? Это ад? И сколько времени я здесь пробуду? Мне долго нельзя, мне обратно надо. Очень надо! Говори, что делать, чтобы обратно вернуться?

Я дал возможность ей выговориться, а потом не спеша на вопросы отвечать начал. По существу и кратко, большего ей знать всё равно пока не положено. Время придёт — тогда и узнает.

Территория эта — промежуточная зона. Что-то вроде перевалочного пункта. После смерти человек сначала к нам попадает. Как воронка выплюнет — мы в игру и вступаем. Адаптируем прибывшего к новому существованию. А как оклемается покойничек, так и дальше отправляем, к основному месту назначения. Ад и рай — это метафоры, мы их не используем, но живым их проще понять.

— А такие, как я? Что такие, как я, тут делают? И куда нас дальше? Кто решает?

Кто решает. Воронка и решает. Кто-то возвращается, кто-то оседает. Коматозник — гость хлопотный. От него побыстрее избавиться норовят. Не в одну, так в другую сторону.

— А кто возвращается? Как воронка выбирает?

Хе. Так и выбирает. Кто успеет насобирать жетонов, тот и возвращается.

— Этих? — девчонка пошарила по карманам и извлекла горсть медяков.

— Их самых.

Пара монет со звоном упала на землю. Я поморщился.

— Подбери, — приказал. — Не дело жетоны разбрасывать. Есть такие нелюди, что за меньшее убить готовы.

— А какой в них толк? Сколько медяков надо?

Толк в них большой. Это все твои заслуги, собранные за жизнь. Тут и добрые поступки, и светлые мысли. Но главное, это любовь близких, их память о тебе. Остальное — здесь добирать надо. Хорошо, когда есть кому о тебе память хранить и обряды поминальные проводить. Ну а коль памяти нет, то и почёта нет. Поняла?

Девчонка кивнула. Потом замялась.

— А если… А если помнить некому. Где тогда жетоны брать?

И тут я развёл руками. Ну что ей ответить? Кто в услужение идет, кто, как мы, границу охраняет. Словом, кто как приспособится.

— Сколько мне ещё заработать надо? — жалобно спросила девчонка. — Чтобы обратно вернуться. К кому в услужение идти?

— Ну… За это не волнуйся. Найдем мы тебе работёнку.

Вот так быстро и сговорились. Повезло мне с ней. Боялся, проблемы будут.

Девчонка и правда старательная попалась. Самой грязной работы не чуралась. Да и с мужиками быстро общий язык нашла. Кому слово доброе скажет, кого шуткой поддержит. А бывало, и перед воронкой защитит. Привязались к ней все. Уже поговаривать начали, может, упросить воронку её с нами оставить. Только я понимал, что наносное это, и там в глубине бурлят настоящие страсти. Человеческие. Потому и присматривал за подопечной. Не наша она пока, нездешняя.

Бывало, умается горемычная, сядет в уголок и давай рассуждать.

— Знаешь, а ведь это неправильно, когда живые забывают про мёртвых. Должен быть национальный праздник поминовения усопших. Это не только мёртвым нужно, в этом сила живых. Если хочешь, сила целой нации. Я ведь тоже раньше про умерших не помнила. Как помрет кто, погрущу для приличия день-другой, и забуду. Зачем они мне, мёртвые. С живыми гораздо веселее. Если б раньше знать…

Да никто не думает, пока сам через это не пройдет.

Вдруг девчонка напряглась и прислушиваться начала. Чую, не так что-то.

— Дядь, а дядь! Мне к воронке надо!

Вскочила, как ошпаренная, и бегом. Я за ней, понятное дело.

Подбежали к воронке, а оттуда марево красное пульсирует. Заглядываем в нутро и видим…

Лежит она на постели, к осциллографу подключенная. Развертка на мониторе со слабым писком равномерные кривые выписывает. Охранники за дверью посапывают. Чую недоброе, аж кричать хочется: «И кто ж вас, таких долбоделов в охрану берёт!» А вдоль стены тень ползёт и осциллограф собой накрывает. Тянется ручонками к выключателю: «щёлк-щёлк». На девчонке моей и так лица не было, а тут последние краски пожухли. Говорят, что мы нелюди, но даже самый неотпетый покойник до такой подлянки не додумается!

Девчонка вскрикнула, глянула на меня с болью, и сиганула в бездну. Только и услышал напоследок: «Прости!».

Ну куда ты, глупая! У тебя силёнок-то на один чих!

А тень тем временем подушку из-под неё вытянула и к лицу примеряется. Навалиться всем телом норовит. Тут-то моя девочка и «ожила». Рванула с места, как мангуста, вцепилась в горло зубами и стискивает, не отпускает. Слышу её мысли, как собственные: «Пусть я сдохну, но урода этого с собой в могилу утащу!».

Понимаю, что силы у них неравные, но сделать ничего не могу. Кто я такой? Тварь бестелесная, нелюдь. Только и могу, что стоять и смотреть, как её жетоны один за другим в воронку сыплются. На глазах слабеет дурёха, а энергии взять неоткуда. Последнее, что запомнил, это взгляд её, полный торжества и отчаянья. И такая ненависть меня обуяла, что, казалось, горы могу сворачивать.

Что было дальше, почти в тумане. Длинный коридор воронки, ледяная обжигающая боль. И полные кошмара глаза недочеловека по ту сторону мира, куда мне вход навсегда заказан. Помню кровавые брызги и адскую боль во всём теле. И вздох облегчения за своей спиной. А ведь боли у меня быть не должно!

Уже потом прибежала охрана и застыла, как вкопанная. Дальше был толчок и падение. В глубину, в бездну. Истошный девичий крик: «Я тебя не забуду!».

Воронка выплюнула меня в том же месте. Без единого жетона в кармане. Почему не пустила на переплавку, догадался не сразу. Позже узнал, мужики сложились жетонами и выкупили у воронки. Встречал меня Демьян. Вопросов не задавал, только руку пожал и голову склонил в почтении.

Теперь сижу в яме, как положено нарушителю. Что будет со мной дальше, и какая кара постигнет — решать воронке. Скорее всего, отправят на услужения, зарабатывать проклятые жетоны. А, может, на переплавку. Мои-то карманы пусты, отдал всё, что скопил.

Но, знаете, я ни о чём не жалею. Также знаю, что последние её слова ничего не значат. Встанет на ноги — воспримет, как дурной сон и тут же забудет. Я ведь даже имени её не спросил. Некто Noname. Да чёрт с этими жетонами. Пускай живёт себе счастливо, у неё вся жизнь впереди. Может, кто услышит мой рассказ и перестанет относиться к нам как к нелюдям. Кто-то там, за пограничной чертой…