Дилемма Извольского

Курьерский звездолёт, созданный по эскизу самого Императора в форме исполинской хищной птицы, возвращался на столичную планету Астерас. Сенатор и пэр Империи Лю Цзынь Иванович Извольский лежал на квадратной кровати в каюте высшего разряда, положенной ему по чину и званию, но никак не мог уснуть. Обстоятельства переговоров с Альянсом не выходили из головы. С одной стороны, он точно следовал всем инструкциям Хуан-ди Стюарта, отстаивая интересы Империи, но проявляя, где это было необходимо, минимальную гибкость. С другой, результат может и не удовлетворить Всемогущего, если окажется, что Император подразумевал что-то ещё и не потрудился явно высказать свою волю. В последнем случае придётся попрощаться не только с планами получить в управление богатую планету, но и со всеми нынешними удобствами, добытыми годами безупречной верной службы.

Вдобавок беспокоило запястье правой руки, заклеенное медицинским пластырем. Извольский попытался вспомнить, где его поранил, но в голову ничего не приходило. Поддев край нашлёпки ногтем, сенатор убедился, что сидит она на руке слишком крепко. Наверное, отдирать пластырь будет больно.

Из-за этих мыслей мягкость кровати, тонкий и гладкий шёлк простыней и лёгкий аромат орхидей не успокаивали, а только сильнее раздражали. Быть может, он лежит на таких простынях в последний раз. Если Всемогущий сочтёт, что он провалил миссию, то его в лучшем случае сошлют на Периферию. В бурной истории Империи хватало случаев, когда влиятельные сенаторы со своими семьями и приближенными по одному движению брови Императора оказывались на рудниках Гизео или в осушительных бригадах болот Хан Тяо Се.

— Искин, голограмму с Гизео, — потребовал Извольский, и тут же каюта вокруг превратилась в бледно-красную пустыню, окружённую цепями диких бурых гор. Массивное местное солнце стояло в зените, и нигде не было заметно даже намёка на малейшую тень. Рудники не обносили колючей проволокой из-за физической невозможности побега. Рассказывали, что тела несчастных, которые пытались обрести свободу без дозволения Императора, за один день иссыхали до твёрдого состояния…

— Хватит.

Думать о только что проведённых переговорах получалось у сенатора с трудом. Вместо того, чтобы отдохнуть или, на крайний случай, в очередной раз выстроить линию поведения на завтрашней встрече с Императором, мозг всё время доставал из глубин памяти яркие картинки о страданиях его предшественников и коллег по Сенату. Лю Цзынь Иванович покрывался липким вонючим потом и начинал дрожать от озноба. За последние два часа единственным выводом, до которого он смог дойти в своих размышлениях, было стойкое ощущение, что в рудниках работать чуточку лучше, чем заживо гнить в болотах, поминутно отбиваясь от слизких зубастых тварей, обожающих свежую человеческую плоть.

Усталость взяла своё, и сенатор, наконец, заснул. Но даже сон не принёс долгожданного успокоения. Кошмары преследовали Извольского как стая докучливых мух с Сакурая. В полузабытье он бегал с отбойным молотком по болотам, отбиваясь от крохозских пиявок, акнезских гидралодонов и представителей профсоюзов, умудрившихся найти его даже здесь. С последними справляться получалось хуже всего.

Когда до окончания перелёта осталось два часа, в каюте раздались нежные звуки баньху, который вместе с янцинем выводил лёгкую приятную рассветную мелодию. Пахнуло жасмином, защебетали невидимые птицы. Сенатор потянулся и разлепил воспалённые глаза. Несмотря на то, что голова кружилась, а в горле пересохло, настроение у Лю Цзыня существенно улучшилось. Из корня изначальной ци по главному каналу полноводной рекой текла живительная энергия. Она поднялась до точки тань-чжун, и у сенатора затеплилась надежда. Робкая, лёгкая, словно шёлковый платок, но даже такая она была гораздо лучше, чем размышления о будущем. Лю Цзынь помассировал точку инь-тан чуть выше переносицы и позволил ци гармонично циркулировать по всему телу.

Успокаивающийся Извольский начал вспоминать события последних нескольких дней и свои переговоры с президентом Альянса. На их столичной планете сенатора встречали по высшему разряду. Его звездолёт приняли на самую удобную площадку, расположенную рядом с линией правительственного антигравитационного экспресса. Стоило Лю Цзынь Ивановичу ступить с трапа на голограмму красной ковровой дорожки, как загремел оркестр. Настоящие живые музыканты с инструментами, которые создали не один век назад, живо и слаженно исполняли «Оду к радости». Судя по парадному мундиру и количеству сверхновых на погонах дирижёра, управлял оркестром сам министр культуры Альянса.

— Мы рады приветствовать вас в столице! — улыбнулся ему первый министр Альянса Ориона, Динузулу Звелитини каМпанде, облачённый, как и президент на большой голографической картине, в пушистую шкуру гигапарда, накинутую на плечи поверх элегантного чёрного фрака и ковбойских сапог со шпорами. Позади его сопровождали суровые смуглые женщины-телохранительницы с дальнобойными дезинтеграторами за плечами. Вместе они отправились к правительственному вагону, копировавшему интерьеры легендарного древнего «Восточного экспресса».

Путь до Дворца Встреч занял четверть часа, которых как раз хватило, чтобы сенатора угостили изысканным завтраком в орионском стиле: морские черви в желе из сакурайских бабочек, отбивные из ларуанских горностаев и на десерт — крем-слизь альтернидской приветницы. Десерт Лю Цзынь ел дольше всего, растягивая удовольствие. Это блюдо ценилось не только за необычный вкус, в клочья разрывавший кулинарные традиции, но и за чрезвычайную редкость. На получение стограммовой порции уходило до двух тонн приветниц, водившихся только в заповеднике на Альтерниде. А собирать этих редких насекомых могли только люди, лишённые глазного хрусталика и способные благодаря этому видеть электромагнитное излучение в ближнем ультрафиолетовом диапазоне.

Президент Лабоцибери Ндловукаси поджидал имперского посланника во Дворце Встреч, большой беседке, окружённой великолепным садом с прудами. Беседка была открыта всем ветрам благодаря двенадцати арочным проёмам, над которыми возвышался большой голубой купол, украшенный причудливым золотым орнаментом.

— Здравствуйте, — приветствовал Извольского перед входом в беседку молодой подтянутый человек, на могучие оголённые плечи которого была наброшена шкура полосатого мегапарда.

— Добрый день, — кивнул Извольский и попытался вспомнить всю ту информацию об Альянсе и его высшем руководстве, которой его пичкал дипломатический искин. Но не успел имперский посланник сообразить, кто стоит перед ним, как первый министр поклонился молодому человеку и произнёс:

— Дорогой сенатор, позвольте представить вам Чинери Ойо Ндловукаси — единственного сына и наследника нашего любимого президента.

— Очень приятно, — только и смог ответить Извольский, отметив про себя, что стоит получше изучить систему передачи власти в Альянсе.

Юноша зачем-то приподнял свою правую руку, на запястье которой мелькнула не то наклейка, не то татуировка с грозной мордой хищного животного, и очень вежливо сказал на великолепном межгалактическом:

— Мой отец ждёт вас.

Стоило им подняться на пару ступенек, как обонятельные луковицы сенатора затрепетали от невероятного сочетания ароматов ниратанской розы и кумшевелового литня. В Империи только один человек мог себе позволить такие невероятные благовония, но даже сам Император, по слухам, ублажал подобными ароматами себя и любимую супругу лишь в день собственного рождения. Да и то не каждый год…

— Прошу-прошу в нашу скромную обитель света, — так широко улыбнулся президент Альянса, что его глазки пропали в складках заплывшего жиром лица.

Лабоцибери Ндловукаси был похож на очень большого лилового хряка, на которого по какому-то недоразумению натянули фрак и набросили сверху шкуру гигапарда. Извольский облегчённо выдохнул, надеясь, что уж этого-то гедониста он сумеет обвести вокруг пальца, но президент, будто прочитав его мысли, заглянул сенатору прямо в глаза. И таким острым и неприятным оказался этот взгляд, что у пэра Империи похолодела спина, а в нижней части позвоночника, напротив корня изначальной ци, закололо.

Извольский попытался мысленно помассировать точку инь-тан, что обычно помогало в таких случаях, но агатовые глаза Ндловукаси не отпускали, не давая сосредоточиться. Лю Цзынь Иванович даже не смог сделать правильный глубокий вдох, прочищающий сознание.

Но тут кто-то из амазонок-телохранительниц ударил в гонг, и наваждение моментально рассеялось. Президент Альянса на очень хорошем межгалактическом первым поприветствовал Извольского и пожелал долгих лет Хуан-ди Стюарту в таких цветистых выражениях, которым наверняка бы позавидовали самые завзятые льстецы из Имперского Сената.

Лю Цзынь Иванович даже не пытался соперничать с Ндловукаси в красоте высказываний. Он лишь по памяти повторил то, что рекомендовали сказать умники из службы протокола, после чего сделал условленный знак. Трое младших атташе, что с самой высадки старались не попадаться на глаза сенатору, поднесли президенту императорские подарки.

На жирном лице Ндловукаси не шевельнулась ни одна мышца. Он одними глазами проводил богато украшенные ларцы на антигравитационных подставках, после чего щёлкнул толстыми пальцами, похожими на лиловые сосиски. Заиграла знойная сакурайская музыка, откуда-то выбежали фигуристые прелестницы, чуть задрапированные тончайшими, почти прозрачными накидками из ларуанского газа, и повели за руки президента и сенатора в недра беседки.

На этом коротком пути Извольский на несколько секунд остановился, чтобы осознать сообщение, поступившее только что по закрытой линии прямиком в сенаторский мозговой имплантат. Император придумал дополнительные одиннадцать условий договора помимо тех восьмидесяти восьми, что уже знал сенатор. Таким образом, их общее количество достигло девяноста девяти. Из них хуже всего звучало последнее. Оно отозвалось в голове Извольского неожиданной резкой болью, так что Лю Цзынь Иванович непроизвольно сморщился и чуть не вошёл в пышный куст ниратанской розы, изобиловавшей огромными острыми шипами. Пришлось Ндловукаси бережно взять своего гостя за плечи, чтоб остановить.

— С вами всё хорошо?

— Да-да, немного кольнуло, но ничего, — закивал Извольский, который уже не видел перед собой ни прекрасных дев, ни цветущего сада. Перед глазами мерещились бледно-красные пески, окружавшие рудники Гизео…

— Вы смотрите, мой личный врач дежурит тут рядом. Если захотите — я его позову. Он пользует меня уже третий десяток лет…

Свиноподобный президент ещё много чего объяснял, делая широкие жесты свободной рукой, но Извольский только периодически кивал, совсем не слушая собеседника. В голове пульсировало главное требование Императора: «Для заключения союзнического договора Президент Альянса Ориона обязан отдать в заложники на Астерас своего сына и наследника».

Орионцы отличались обидчивостью и крайне щепетильно относились к престижу своего Альянса. Их можно было уговорить на союз, расписывая в красках все выгоды сотрудничества, но подобное условие Императора, да ещё сформулированное в такой ультимативной форме, делало заключение договора практически невозможным.

Невероятным усилием воли Извольский очистил голову от всех мыслей и вспомнил, что говорил когда-то его учитель, потомственный гуру высшей квалификации Василий Иванович, на занятиях по духовным практикам:

«Я могу вас выпороть сейчас, а могу выпороть позже. Но вы не знаете, что я решу, и потому вам бессмысленно волноваться. Всё будет именно так, как захочу я, а не вы, и посему забудьте про смятение! Оно бесполезно! Гораздо лучше принимать удары судьбы с абсолютным спокойствием».

Два глубоких вдоха, сделанных так, как учил незабвенный гуру, позволили восстановить правильную циркуляцию ци, и спустя минуту Лю Цзынь Иванович уже смог слышать голос президента Альянса Ориона:

— … что вы знаете, что мы прекрасно понимаем, что союз Альянса и Империи необходим. Политика определяется географией, а нам с вами достались слишком протяжённые общие границы, чтобы игнорировать этот факт. Но мы граничим и с Конфедерацией. И они так же хотели союза с нами. Но их предложения были слишком грубыми, слишком варварскими и дискриминационными. Мой народ не потерпит такого отношения к себе.

Сказав это, Ндловукаси снова посмотрел на Извольского тем самым острым взглядом, парализовавшим волю сенатора. Но в этот раз пытка агатовыми глазами продолжалась лишь пару мгновений, после чего президент продолжил:

— А у меня наследник, которому я хочу оставить великий и процветающий Альянс. И я добьюсь этого, чего бы оно мне ни стоило. Понимаете?

— Конечно! — искренне ответил Лю Цзынь Иванович, который тоже пошел бы на что угодно, чтобы увеличить личное процветание. И не сколько для наследников, которых он к своим пятидесяти пока ещё даже не завёл, сколько для себя, любимого. Но при этом сенатор тут же мысленно внёс пометку о том, что его собственное благо всегда можно рассматривать как заботу о потенциальных наследниках. А в этом контексте его надежды заполучить от Императора какую-нибудь богатую планету в управление выглядели почти благородными.

— Именно поэтому я решился на союз с Императором, — продолжил Ндловукаси, переведя взгляд с Чинери Ойо на Извольского. — У нас было много противоречий, но я надеюсь, что их можно будет сгладить. Я внёс поправки в проект договора и надеюсь, что ваш мудрейший Император примет их во внимание. Это позволит нам раз и навсегда отречься от вражды и перейти к полномасштабному сотрудничеству.

— Безусловно, — сглотнул сенатор и натянуто улыбнулся. Он вспомнил, какой скандал устроил Хуан-ди Стюарт, когда кто-то из дипломатического ведомства осмелился корректировать документ, разработанный лично Всемогущим. Лишь чудо тогда спасло отдел протокола от отправки на осушение болот Хан Тяо Се. И теперь Извольский никак не мог найти подходящего момента для того, чтобы рассказать о самом главном требовании Императора. А чем больше Ндловукаси говорил о единственном сыне и наследнике, тем меньше становилась решимость сенатора...

Очутившись на мягком и чрезвычайно удобном диване, Извольский даже и не заметил, как в его руке появился бокал с альтернидским нектаром. А президент Альянса уже предложил выпить за здоровье Императора, так что отказаться было невозможно.

Приторный нектар слегка обжигал и вязал, но Извольский продолжал улыбаться и пить. Возможно, будь на его месте эксперт в дипломатии, он бы поступил иначе, притронулся к бокалу, выказав почтение, но не стал бы пить до дна эту сомнительную жижу. Но таких экспертов после серии неудач в переговорах в Империи почти не осталось, а те, кто ещё числился на дипломатической службе, предпочитали уклоняться от потенциально провальных миссий всеми возможными способами.

Извольский не являлся профессиональным дипломатом, и потому закончил пить нектар лишь тогда, когда на дне бокала ничего не осталось. При этом с каждым глотком вкус напитка преображался и становился всё приятнее и насыщеннее. Появлялись новые волнующие нотки и оттенки. Их сочетание озадачивало вкусовые рецепторы. Под конец сенатору хотелось только одного — выпить ещё нектара, и как можно скорее...

Что происходило в последующие три дня — Извольский помнил очень смутно. Тем более, что эти дни пролетели быстрее, чем курьерский звездолёт на форсаже. Сидя в бассейне с омолаживающей газианской водой и ощущая, как несколько прелестниц одновременно массируют ему спину, руки и ноги, Извольский пытался собраться с мыслями, но это удавалось с большим трудом. Сознание пребывало в легкой истоме, хотелось только внимать разнообразным приятным ощущениям, а не думать о чём-либо. Сенатор уже хотел было вновь полностью расслабиться, как откуда ни возьмись, промелькнули воспоминания о болотах Хан Тяо Се. По коже пробежали противные мурашки, а сердце застучало так, что заныли рёбра. Взмахнув дрожащей рукой, Извольский разогнал прелестниц, а сам выбрался из бассейна.

Но тут же чуть не свалился обратно, поскольку увидел себя в одном из огромных зеркал, что украшали комнату для омовений. Нет, его не шокировали результаты омолаживающих процедур, которые оказались на диво успешными: сенаторские мышцы подтянулись и набухли, морщины разгладились и почти пропали, а по субъективным ощущениям он выглядел так, как будто сбросил два десятка лет. Всё бы ничего, но всю грудь Извольского, от плеча до плеча в ширину и от ключицы до живота в высоту, украшала цветная татуировка в причудливом орионском стиле. Изображала она сидящего гигапарда.

— Ет хен мантау, — только и смог выдохнуть древнее ругательство Лю Цзынь Иванович и попытался стереть с себя зверюгу. Но красители уже впитались в кожу.

— Уважаемый господин посол! Всё готово к отправке, — прозвучал в голове голос командира звездолёта.

— К какой отправке? — нахмурился Извольский, всё ещё ковыряя ногтем татуировку на своей груди.

— Согласно распоряжению Императора. В одиннадцать ноль-ноль по местному времени вылетаем домой на Астерас. Все документы в космопорте подписаны, вылет согласован.

Сенатор зажмурился и потряс головой. Не помогло. Память напрочь отказывалась возвращаться. Эти три дня, если их и впрямь было три, клубились неразличимым туманом, из которого чуть проглядывали лишь какие-то обрывистые и странные образы. Танцы у костра, ритмичные удары в барабаны, прелестницы. Ещё что-то непонятное: какой-то древний обряд, в котором зачем-то согласился участвовать Извольский. Бред, да и только. Впрочем, при этом вдруг зачесалось запястье правой руки, заклеенное медицинским пластырем. И когда он успел пораниться?

Но самое главное он помнил отчётливо. Этот хряк Ндловукаси согласился на все императорские требования, так что его жертвы не напрасны. Для этого можно было и у костра потанцевать, и выпить сколько угодно омерзительного нектара, и пустить собственную кровь, и даже закрыть глаза на это ужасное народное творчество у себя на груди. Хотя, с каждым просмотром рисунок казался ему всё лучше и лучше.

Уже вытираясь большим пушистым полотенцем, Извольский решил, что можно считать его татуировку символом самой громкой дипломатической победы в истории Империи. Он задумался над тем, какую бы одежду заказать портному, чтобы часть этого гигапарда была видна, когда Лю Цзынь Иванович появится на заседании Сената.

— Вылет подтверждаю. Через час буду на борту, — сообщил сенатор капитану и улыбнулся…

На второй день полета, когда Извольский немного отошёл от морока всех этих туманных дней, выяснилось, что, несмотря на договоренности, на курьерском звездолёте не оказалось никакого заложника, в смысле Ндловукаси младшего. Сенатор хорошо запомнил тот момент, когда он связался с капитаном и узнал, что на корабле нет никого из Альянса. Это известие вдавило Лю Цзынь Ивановича в палубу почище любого ускорения. Несколько тягучих и томительных мгновений Извольский даже не мог дышать, насмерть сражённый этим чудовищным открытием. А когда первое оцепенение прошло, он подумывал выйти в открытый шлюз, ведь отмучаться за несколько десятков секунд всяко лучше, чем годами страдать в болотах или на рудниках.

Он спустился в шлюзовую и замер рядом с большой кнопкой открытия герметичных дверей. Но холод он не переносил с самого детства, когда провёл месяц каникул на снежном курорте, где повредил ногу в первый же день на закрытом склоне, и провалялся в сугробе почти полчаса, пока его не нашли. Постояв минут пять и слишком живо вообразив, как воздух из его легких вырвется наружу, а всё тело начнет сковывать космическая стужа, Извольский потряс головой, пытаясь избавится от глупых мыслей, и вернулся к себе в каюту.

Император принял Извольского в своём рабочем кабинете, который походил на причудливый гибрид центра управления полётами и читальным залом самой древней университетской библиотеки. Одна стена была огромной голографической панелью, на которую графиками, картинками и десятками блоков с текстами и пиктограммами, живущими своей особенной жизнью, стекалась информация со всех концов Империи. Вдоль других стен располагались в три этажа книжные стеллажи из драгоценного резного сакурайского гинкго, камин в готическом стиле и невероятно удобные кресла, в которых Император размышлял о судьбах своей нынешней галактики, а также галактик, которые пока ещё не познали радости вхождения в Империю.

Войдя в эту обитель могущественнейшего человека в радиусе ближайших двух десятков парсек, Лю Цзынь Иванович почувствовал дрожь в коленках. Вызвав из памяти изречение любимого учителя о порке, Извольский почувствовал, что трепетание мышц только усилилось. Ведь тут хочешь не хочешь, а наказания не избежать.

Кресло с Хуан-ди Стюартом поднялось в воздух метра на два и начало приближаться к дрожащему Извольскому. Больше всего пугали в Императоре его спокойствие и отстранённость.

— Ты один, — произнёс Император, вбивая каждый слог заклепкой в будущие кандалы Извольского.

— В…в…вы всё з-з-знаете, — только и смог сказать Извольский, изрядно побледнев и уменьшившись в росте.

Сенатор попытался сделать глубокий вдох — но не смог. Император подавлял его своей могучей волей, как удав кролика.

— Конечно, мне сообщили, — медленно сказал Император. — Вестник уже отправился в болота Хан Тяо Се. Шучу.

Из последних сил Извольский пытался просто устоять на месте, уже особо не вдумываясь в слова Императора. Тот подлетел и завис над своим незадачливым посланником так, что протяни сенатор руку — смог бы прикоснуться к шёлковым туфлям Величайшего.

— Что стоишь, как соляной столб? — ухмыльнулся Император. — Рассказывай в подробностях о своей поездке. У тебя десять минут. Если мне станет скучно — отправишься на рудники.

Вдох-выдох. Точка… Извольский все никак не мог понять, какую дыхательную гимнастику применить и куда направить энергетическое потоки внутри своего организма. Казалось, они все завихрились и собрались в один туго стянутый клубок. Как бы поступил в подобной ситуации незабвенный гуру Василий Иванович? Но Извольскому вдруг пришло на ум, что его учитель просто никогда не оказался бы на его месте.

Наконец, он собрался с силами, сделал три коротких выдоха и рассказал Императору всё, что помнил. Умолчав, правда, о прелестницах и странных обрядах под барабаны.

— И только на корабле я узнал, что этот хряк Ндловукаси обвёл меня вокруг пальца, так и не отправив со мною сына, — тихо закончил Извольский, уставившись на своё отражение в отполированном полу.

— Договор он подписал? Скрепил печатью Альянса? — прищурился Император.

— Да-да, вот здесь электронная копия и бумажная, — положил Извольский на столик небольшую папку.

Кресло с Императором опустилось рядом со столиком. Величайший внимательно изучил все документы, закрыл папку и взлетел в кресле к огромной голографической панели. На сенатора он больше внимания не обращал.

Это оказалось страшнее любых фантазий Извольского и мыслей о «порке». Он не знал, что ему предпринять дальше. Император занялся своими делами, но ведь его-то он не отпустил. А стоять просто так в громадном кабинете было жутко до одури. Казалось, что блестящий полированный пол плавно покачивается, как палуба на старинном паруснике, а стены зала изгибаются в такт неровному дыханию Лю Цзынь Ивановича.

Минут через десять, когда спина сенатора взмокла от страха, а дрожащие коленки уже переставали удерживать тело в вертикальном положении, Извольский осмелился спросить:

— О, величайший из великих, затмевающий свет нашего солнца, что прикажете мне делать?

Император чуть повернул голову, будто забыв, что здесь ещё кто-то есть.

— Свою награду получишь у первого министра, — столь же спокойно, как и раньше, сказал Хуан-ди Стюарт.

— Позвольте, не надо, — упал на колени дрожащий сенатор. — Не отправляйте на рудники, пожалуйста! Я ведь ещё здесь сгожусь, может быть… Ведь всё получилось. Это какое-то недоразумение. Я всё исправлю. Привезу сына этого Ндл..лнд… Тьфу! Президентского сына привезу, в-общем. Всё сдел…

— Не сметь! — рыкнул Император. Густые брови опустились, на переносице прорезались жёсткие складки, отчего лицо Всемогущего стало подобно грозовой туче. Извольский вжал голову в плечи, ожидая неминуемого удара молнии. Поговаривали, что кого-то из сенаторов Хуан-ди Стюарт однажды испепелил на месте и что пятно на полированном полу кабинета можно отыскать и по сей день. Но в этот раз пронесло.

— До чего же ты тупой, Извольский. Вот скажи, в Сенате все такие? — вздохнул Император и махнул рукой. — Можешь не отвечать — и так знаю. Ну вот зачем мне его сын? Что я с ним делать буду?

— Держать в заложниках…

— Ты договор читал? Там условия проживания и комфорта такие, что позавидовал бы любой планетарный губернатор! Жизнь в роскоши и спокойствии, плюс отпуск четыре раза в год. И всё за счёт имперского бюджета, будь он неладен!

— Я… я не понимаю, — задрожал Извольский, не пытаясь задуматься. Он чувствовал себя стоящим на краю обрыва и боялся пошевелиться, чтобы не сверзнуться в гибельное падение. Сердце птицей рвалось из грудной клетки, от чего ныли рёбра и сбивалось дыхание.

— Куда уж тебе. Вот зачем нам союз с этими ублюдками из Альянса, а?

— Н-ну…

— Вот именно, что ну… Карлики из Галактического Совета совсем отбились от рук. Мнят себя большими и сильными. Наши товары двойными пошлинами обкладывают, а с наших звездолётов знаешь сколько дерут за транзит? Будь моя воля — давно бы этот Совет ликвидировал, а самых буйных карликов завоевал бы, чтобы под ногами не путались. Но пока не время: слишком дорого получается. Да и Конфедерация им помогает.

— А при чём тут союз с Альянсом?

— А при том! Теперь у меня и у этого мерзкого президентишки есть Договор о заключении союза. А вот то, что есть нюансы, связанные с исполнением — это букашек из Галактического Совета волновать не должно. Мы официально заключили союз и бумаги на этот счёт имеются. Но я был уверен, что толстяк не отправит единственного сына ко мне даже на таких прекрасных условиях.

— Но ведь мы по этому договору должны подарить Альянсу две звёздных системы и выделить помощь на развитие, — вспомнил Извольский.

— Да я мог вообще что угодно пообещать и подписать, ведь ни при каких обстоятельствах сына бы он не отдал, а значит, исполнять нам ничего не придётся. Таким образом, Империя теперь дружит с соседом и имеет хорошую репутацию миротворца. Можно делать следующий шаг: потребовать от Совета уменьшить пошлины и плату за транзит. В таком контексте даже Конфедерация не сумеет это назвать агрессивными действиями… Ладно, так и быть, потрачу на тебя ещё пять минут, иди сюда, получишь награду от меня лично.

Дрожащей рукой сенатор достал из кармана платок и вытер взмокший лоб. Неужели пронесло?

Подойдя к креслу Хуан-ди Стюарта, Лю Цзынь Иванович в очередной раз поклонился и протянул руку за императорской наградой. Тянуться пришлось изрядно, поскольку ближе подойти к Величайшему Извольский попросту боялся. И вот когда некий документ, сулящий сенатору некие радости жизни, почти оказался в пальцах, рукав парадного мундира чуть задрался, обнажив начинающий отклеиваться медицинский пластырь. Под ним показался фрагмент затейливой рельефной татуировки.

— Что?! — прогремел Император и выскочил из своего кресла с такой прытью, что можно было бы усомниться в его ста пятидесятилетнем возрасте.

Движения императорских рук были стремительными: схватив Извольского за запястье левой, правой Хуан-ди Стюарт отодрал полностью пластырь и тут же отшатнулся, как будто увидел ядовитую змею с Альтерниды.

Извольский уже пожалел, что не выпрыгнул в шлюз. Таким озлобленным и страшным Императора он ни разу не видел, да и ни разу о таком не слышал. Величайший обычно с каменным выражением на лице отправлял провинившихся в ссылку, а видимых проявлений радости, печали или гнева всегда избегал, чего также требовал от своих министров.

— В болота… нет… в шахты… нет… Казнить, — шипел и тяжело дышал Император. — Дезентегрировать… Сжечь… Четвертовать!

Всё поплыло перед глазами у Извольского, тут же подступили тошнота и слабость, а энергетические потоки организма мгновенно иссякли. Захотелось исчезнуть отсюда любым способом, только бы не видеть разгневанного властелина.

— Сволочь… Кретин… Чтоб тебя рвали великие змеи…

Сенатор перевел помутневший взгляд на своё правое запястье. Кожу украшала рельефная копия большой государственной печати Альянса, грозная морда оскалившегося гигапарда. Сквозь туман в голове Извольский едва расслышал голос Императора:

— А ведь нельзя… Нельзя… Вот ведь хитрый свин!

Как утопающий хватается за соломинку, так глаза сенатора с надеждой воззрились на Хуан-ди Стюарта. Неужели не казнит? Сознание медленно прояснялось, и Лю Цзынь Иванович попытался вспомнить что-нибудь про эту татуировку. И тут же впервые пожалел, что без должного внимания отнесся тогда к лекции о традициях Альянса, что читал ему дипломатический искин.

— А в-в-ваше импера..., — пытался что-то произнести Извольский.

— Всё, видеть тебя не хочу, — вздохнул Император, успокоившись. — Мы потеряли две звёздные системы, а наш бюджет отныне будет вынужден содержать в невероятной роскоши тупицу и бездельника. Что же, я получил подтверждение. С этой минуты наш союз с Альянсом Ориона вступил в законную силу. Арчх!

Император снова уселся в кресло и углубился в изучение новостей на голографической панели. Ничего не понимающий Извольский было испугался, что Величайший вновь будет мучить его своим невниманием, но не прошло и пяти минут, как двери в кабинет распахнулись и на полированный пол ступили все министры кабинета во главе с первым, а также двадцать дворцовых гвардейцев в парадно-боевой броне. Солдаты выстроились в две шеренги, а нестройная группа министров вразнобой исполнила церемониальный поклон.

Вот только адресатом этих действий был не Император, а Извольский. Взгляды вельмож не предвещали ничего хорошего, их злобные, раздосадованные и гневные глаза буквально прожигали сенатора. Но на лицах министры изображали самые приветливые улыбки.

— Ваше президентское высочество, прошу пожаловать с нами, мы проведём вас в ваш дворец, — медленно сквозь зубы проговорил первый министр.

И тут, наконец-то, Лю Цзынь Иванович вспомнил, что ещё слышал о подобной татуировке. Оттиск на запястье делался только орионским президентам и их законным наследникам. Кровным или приёмным — разницы не было. И демонстрация грозной морды оскалившегося гигапарда после устного распоряжения была равносильна документу с большой государственной печатью. Осознав это, без двух дней неделю приёмный сын президента Ндловукаси, Лю Цзынь Иванович Извольский, зашатался, обмяк и свалился в обморок.

На следующий день вся имперская пресса взахлёб обсуждала гостеприимство Императора, наконец зазвавшего на Астерас наследника престола Альянса Ориона и выделившего ему свой самый красивый дворец. Детали готовящегося приёма на пять тысяч гостей поражали воображение, равно как и экзотическая внешность немолодого наследника. И лишь в «Вестнике Сената» появилась коротенькая заметка, сообщавшая, что один из виднейших сенаторов покинул состав этого представительного органа власти в связи с переходом на другую должность.