Crazy Dwarf, greatzanuda

Судьбы в тени

16 июля 1330 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция

Лоб Мари весь взмок от пота, а миловидное лицо покраснело. Молодая женщина тужилась уже полдня, с самого утра, но младенец никак не выходил. Повитуха, Рябая Луиза, тоже насквозь пропотевшая, держала Мари за руку и бормотала молитву за молитвой.

Жак вздохнул и вышел из дома. День стоял жаркий и душный, но уже подплывали кучевые облака, обещая грозу ближе к вечеру. Дождь — это хорошо. Не нужно будет таскать воду на поле. Но вот козы после грозы хуже доятся.

Вдруг ощутимо потемнело и потянуло холодком. Жак поднял голову и, прищурившись, увидел, что солнце стало не таким ярким. Непонятная тень скрыла больше половины дневного светила, а потом и вовсе превратила его в узенький серпик. Солнечные лучи, которые ещё пробивались сквозь преграду, освещали немногим больше, чем полная луна ночью.

И тут Мари закричала, да так сильно, что Жак вздрогнул. В крике жены послышался отчаянный, почти звериный вой, переходящий в визг. Как-то Жаку довелось быть в Амьене, когда там казнили фальшивомонетчика. На площади перед строящимся собором тогда собралась изрядная толпа зевак. И вот когда приговорённого преступника опускали в котёл с кипящей водой, крики раздавались гораздо менее громкие, чем от Мари сейчас.

Жена отчаянно взвыла вновь, а следом раздался писк младенца. В тот же миг тень, закрывавшая солнце, начала убывать. Жак перекрестился, поблагодарил Святого Мартина за столь быстрое заступничество и побежал в дом.

Рябая Луиза уже перерезала пуповину и теперь обмывала новорожденного. Прежде чем приложить его к груди Мари, повитуха повернулась к мужчине:

— Признаёшь его своим сыном?

Жак сглотнул и неуверенно кивнул, чтобы соблюсти обычай.

— Твой сын не прост. Даже солнце скрыло свой лик, когда он выходил к нам. Если этот мальчик выживет — то станет самым известным уроженцем Мон-ан-Вимё. Он будет освещать всё вокруг ярче солнца. Припомни мои слова!

Младенец всхлипнул, и повитуха пристроила его у Мари. Вскоре оттуда раздалось тихое почмокивание. А Жак вспомнил, что ему ещё нужно чинить крышу сарая.

 

16 июля 1330 года. Оксфорд. Англия

— Ваше Величество! Наш колледж пришёл в упадок. Студенты из того же Бейлиола смеются над нами. А некоторые преподаватели хотят создать собственную школу. Старая церковь Святого Иоанна Крестителя развалилась, а новую мы никак не можем достроить.

Юный король Эдуард III посмотрел на ректора, Роберта Тренжа, с нескрываемым подозрением.

— Преподобный Тренж! Разве вы не знаете, что финансами королевства занимаются граф Марч и моя матушка?

— Но, Ваше Величество! Ведь король Англии вы! И никакой Роджер Мортимер не является помазанником Божьим!

Эдуард окинул взглядом уютный небольшой сад во внутреннем дворе колледжа и плотоядно улыбнулся:

— А вы не боитесь, что кто-нибудь донесёт о ваших речах графу?

Ректор воздел руки к небу и смиренно пробормотал:

— На всё воля Божья! Чему быть, того не миновать. Но в Мертон-колледже есть брат Джон из Эшендена, весьма сведущий во влиянии звёзд и планет на судьбы смертных. Кстати, а вот и он.

Проходивший мимо тощий молодой послушник низко склонился перед Эдуардом, а ректор продолжил:

— По словам брата Джона, небесные светила предсказывают великую будущность именно вам, Ваше Величество. А звезда Мортимера, судя по расчётам, закатится до конца этого года.

Во внутреннем дворике Мертон-колледжа потемнело и потянуло внезапным холодком. Эдуард озабоченно огляделся, но молодой послушник смиренно обратился к своему суверену:

— Ваше Величество! Дозвольте моему ничтожеству пролить свет на ваше блестящее будущее. Затмение солнца не случайно совпало с вашим визитом. Сие знамение небес даёт знак о великих свершениях Вашего Величества. Даже само солнце преклоняет колена перед вами!

Эдуард недоверчиво хмыкнул, а ректор почтительно склонил голову и произнёс:

— Позволит ли Ваше Величество рассчитать ваш гороскоп брату Джону?

Король глянул на солнце, которое превратилось в узенький серпик, потом на ректора, и, наконец, на послушника. На лице молодого Эдуарда отразилась целая буря эмоций. Если бы кто-нибудь прочитал его мысли, то пришёл бы в ужас.

Мечты казались такими сладкими, что Эдуард на мгновение даже испугался. А что, если этот учёный заморыш покажет иное будущее? Что, если придётся всю жизнь оставаться королем только по названию, или погибнуть, как отец? Эдуард тряхнул головой, возвращая присутствие духа. Он — король, и если хочет оставаться им, то должен действовать, не давая воли страху. Юный Плантагенет резко выдохнул и кивнул.

Брат Джон, не теряя времени даром, подхватил прутик с лужайки и тут же начал чертить непонятные фигуры прямо на пыльной земле. К тому моменту, как затмение закончилось, у послушника уже получилась схема гороскопа.

— Ваше Величество! Солнце находится в том же доме, что и асцендент; Марс в собственном доме, Скорпионе, и в конъюнкции с Венерой. Звёзды и планеты говорят, что уже до конца сего года вы станете полноправным господином в вашей державе, и никто более не посмеет противиться вашей воле. А ещё небесные светила поведали мне, что вы одержите славную и невероятную победу, где малое послужит в пользу великому, а удача придёт тогда, когда в неё никто уже не будет верить.

Эдуард смерил молодого астролога пронзительным недоверчивым взглядом.

— Что-то ты братец не помянул воли Божьей. Не хочешь ли вовлечь меня в тенета лукавого?

Тощий послушник затрясся, и согнулся ещё ниже. Он попытался что-то произнести, но не сумел справиться с волнением.

— Что вы, Ваше Величество! — немедленно вмешался ректор Тренж. — Всё сущее в руках Божьих. Как солнце дано нам для тепла и света, так и другие светила небесные суть инструменты для нас, ничтожных слуг Его, дабы можно было постичь Его волю и познать наш путь в безбрежном океане бытия.

Сказав это, ректор опустил голову — уж больно сурово взирал молодой король на своих собеседников. Тренж ещё как-то держался, но вот Джон из Эшендена трясся, как осина на ветру. Не привыкли братья из Мертон-колледжа говорить с королями! Одного слова суверена было бы достаточно, чтобы передать их на суд епископа за еретические речи, или того страшнее, чтобы сообщить о дерзостях самому Мортимеру. Но не попытаться использовать этот шанс ректор не мог.

Солнце вновь засияло над садом в полную силу, а Эдуард рассмеялся, как ни в чём не бывало.

— Не знаю, что это у вас за наука такая. Но вы боитесь меня и боитесь по-настоящему! Мне это нравится, — сказал молодой король и, став абсолютно серьезным, продолжил. — Да будет так. Если ваш гороскоп окажется правдой хотя бы в первой своей части, я обещаю, что Мертон-колледж сможет достроить церковь Иоанна Крестителя!

 

24 мая 1337 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция

— Эй, верни! — чуть не заплакал чумазый мальчишка, когда девчонка чуть постарше выхватила у него старое колесо, что он катал на заднем дворе.

— А ты отбери! — вздернула она свой веснушчатый носик.

— Аннабель! Ты где бегаешь, коза конопатая? — раздалось от забора дребезжащее ворчание. Дети обернулись и увидели на улице высокую полную старуху с потемневшим от прожитых лет лицом. Прихватив левой рукой поясницу, женщина потрясала пучком трав, зажатым в правой.

— Ты брюкву прополола, оглашенная? Чавой ты шастаешь куда не надо? Иди, делом займись и не приставай к Гобену.

— Это чавой-то, бон ма? — насупилась Аннабель.

— А тавой-то, дрянная ты девчонка! Не знаешь что ли, кем станет малец? Он прославит наш городок! Будет купаться в золоте и выстроит нам собор в честь святого Мартина. И поласковее с ним, жених-то завидный будет.

— Он-то?! Целый собор, да в нашей дыре? — не поверила девчонка и презрительно смерила взглядом «жениха», растиравшего подолом рубахи сопли на грязном лице.

— Слушай, что люди умные говорят, да не перечь, стрекоза! — нахмурилась её бабка и ещё раз пригрозила пучком травы. — Давай за работу, пока я тебя не отхлестала как следует.

— Бе-бе, — вполголоса проворчала Анабель, но колесо отпустила и побежала к своему дому.

 

24 мая 1337 года. Париж.

Во дворце Сите собрался Большой королевский совет. Его величество Филипп VI в золотой короне и великолепной синей мантии, расшитой золотыми лилиями, сидел на троне, возвышаясь над своими ближайшими сподвижниками.

Герольды объявили, что король будет говорить.

— Да будет известно почтенному собранию, что на моего возлюбленного брата и вассала, короля Англии и пэра Франции Эдуарда Плантагенета, поступили жалобы от многих сеньоров из Аквитании. Будучи добрым сувереном, я известил Эдуарда об этих жалобах и повелел ему лично явиться на мой королевский суд. Но Эдуард не пожелал исполнять свой священный вассальный долг.

В зале раздался шёпот. Король взял паузу и осмотрел своих виднейших подданных. На их лицах читалось глубочайшее осуждение действий Плантагенета. Коннетабль Рауль де Бриенн постукивал сжатыми кулаками по подлокотникам, а канцлер, епископ Лангра, даже потянулся за отсутствующим мечом. Улыбнувшись краешком губ, король продолжил:

— Более того, Эдуард укрыл в своих владениях изменника и врага Роберта, мужа моей возлюбленной сестры, осуждённого королевским судом. Мои смиреннейшие просьбы выдать его Плантагенет оставил без ответа, нарушив тем самым свои обязательства доброго вассала.

В этот раз по залу прокатился рокот негодования. Коннетабль даже вскочил со своего места, размахивая руками. Король решил поставить точку в этом вопросе и произнёс самым торжественным тоном:

— Посему, в полном соответствии с древними законами нашего королевства и священными правами короля, дарованными Господом нашим, я объявляю, что Эдуард Плантагенет, нарекший себя третьим носителем сего имени, больше не является герцогом Аквитании и графом Понтьё. Я конфискую сии владения в казну и дам им другого управителя.

26 января 1340 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция

Он смотрел на неё так, как редкий девятилетний мальчишка мог смотреть на девчонку постарше. В его взгляде чувствовалась убеждённость. И хоть при такой разнице в росте Гобен Агаш не мог рассчитывать на то, что поза его будет величественной, он всё-таки постарался.

— А когда я вырасту — ты станешь моей женой!

Аннабель рассмеялась:

— Вот ещё! Твои родители — сервы. Значит и ты серв. А мои — вилланы! Зачем мне выходить замуж за серва?

Едкие слова девчонки совсем не задели Гобена. Он всё так же стоял на середине тропы, как раз там, где можно было пробраться между больших луж, подёрнутых тонким льдом. Стоял и не давал пройти своей возлюбленной. Впрочем, та только улыбалась, не пытаясь ни оттолкнуть его, не огреть ведром по голове. А ведь могла. Девчонка такая боевая, что гуси, постоянные охотники до детских ног, обходили её стороной, а мальчишки постарше старались даже не смотреть в её сторону. И то, что Аннабель не ушла, придало Гобену силы.

— Ты же знаешь, какое у меня будущее, — сказал он, как можно увереннее, хотя и сомневался в этом постоянно. Но ведь взрослые повторяли про его блестящее будущее из года в год. — Я стану самым знаменитым во всём Мон-ан-Вимё. Да что там, во всём графстве. У меня появится много-много денег, и я выкуплю всю нашу семью у сеньора Бубера.

— Вот когда выкупишь — тогда и поговорим, — усмехнулась Аннабель и оттолкнула Гобена. Тот замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но плюхнулся прямиком в лужу. Лёд треснул и окатил мелкими осколками вместе с грязью незадачливого жениха.

 

26 января 1340 года. Гент. Фландрия

В центре большой площади, где по пятницам проводился рынок, стоял помост, обитый лучшим гентским сукном. На помосте красовался новый герб короля Эдуарда, щит с английскими леопардами и французскими лилиями. Любой, кто хоть что-нибудь смыслил в геральдике, мог понять, что тем самым Эдуард объявил себя французским королём.

Незадолго до того, как граждане Гента должны были пойти к обедне, возле помоста появился и сам Эдуард с вернейшими своими дворянами. Их сопровождал Якоб ван Артевелде, городской генерал-капитан.

Выступив вперёд, Артевельде обратился к соотечественникам:

— Граждане славного города Гента! Как вы знаете, наш граф Людовик презрел свои обязанности суверена и позорно бежал из Фландрии. Его господин, король Франции Филипп, вместо того, чтобы навести порядок в своих владениях, укрыл этого вероломного и преступного владетеля. Посему я считаю, что с этого самого момента Гент осиротел и потерял законного сеньора. Вы согласны, сограждане?

Гул одобрительных голосов взвился над площадью вместе с паром от дыхания. Некоторые махали руками, некоторые проклинали герцога Людовика Невера. Глянув на Эдуарда, Артевелде заметил одобрительный кивок и продолжил:

— Граждане доброго города Гента. Я предлагаю вам признать нашим королём Эдуарда, законного владетеля Англии и Франции.

Площадь взорвалась от радостных выкриков, а новый суверен Гента обвёл довольным взглядом своих поданных. Видя их радость, он подумал, что, может быть, то дело, которым он без устали занимался в Нижних землях с сентября, наконец-то сдвинется с мёртвой точки.

Вечером того же дня в новом, только что построенном особняке банкира Симона де Мирабелло устроили пир в честь Эдуарда. Король, хоть и был к тому моменту по уши в долгах, не поскупился на угощения. Простому народу поставили шатры с выпивкой на берегу канала Ливе, а лучшие люди города веселились в роскошном жилище банкира. Праздник там продолжался до поздней ночи.

— Сир, вы достойны славы обоих ваших дедов-королей, — обратился к Эдуарду крепкий мужчина средних лет, в волосах и аккуратно подстриженной бороде которого уже виднелась лёгкая седина.

— О, граф де Бриенн! Не ожидал вас здесь увидеть, — удивился король и жестом приказал подготовить место для собеседника рядом с собой. — Я искренне рад, когда вы развлекаете меня своим обществом.

— Это честь для меня, сир, быть рядом с вами, — сказал Готье де Бриенн, беря наполненный кубок и присаживаясь по правую руку от короля. — Вы очень сильно изменились, стали… хм…

— Друг мой, не бойтесь, вы не обидите льва, — рассмеялся Эдуард. — Кто-то ведь должен говорить своему суверену правду.

— Вы прирождённый король, сир. Я помню мальчишку с горящим сердцем, которого принимал в гостях и в меру скромных своих сил учил военному искусству. Тогда, десять лет назад, я думал, что недостойнейший Мортимер не выпустит вас из золотой клетки, — сказал граф и пригубил вино. — Но, предатель в петле, а я вижу перед собою настоящего льва.

— И ему нужны такие люди, как вы, дорогой граф, — наклонившись поближе, сказал Эдуард. — Наступают великие времена. Такой союзник как вы — это подарок для любого военачальника.

Граф де Бриенн улыбнулся и склонил голову. Гул в зале не стихал, все праздновали, шумели, обсуждали перспективы, открывающиеся перед Фландрией.

— Скажу вам по секрету, дорогой граф, — произнес король полушёпотом, придвинувшись к старому знакомому. — Я непобедим. Не сочтите это пустым бахвальством. Мне было небесное знамение почти десять лет назад, и учёные мужи истолковали его. Сначала я сомневался в божественной природе сего толкования, но дальнейшие события подтвердили, что мудрые не лукавили. Они предсказали, что я свергну недостойного, осквернившего ложе моей матери и саму высшую власть, и это подтвердилось. С тех пор я уверовал, что мне под силу навести порядок в Англии. Теперь же нас ждёт великая слава во Франции, о чём была вторая часть предсказания.

— Потому вы так яростно рвётесь в бой и не боитесь за себя?

— Да, друг мой. Если меня ждёт победа в будущем, то мне не погибнуть до неё. Говорят, что я порой действую непредсказуемо и много рискую. Но у меня есть на то основания. Так вы присоединитесь ко мне, Готье?

— Конечно, сир. Конечно, — улыбнулся граф де Бриенн и склонил голову так, что сомнения в его взгляде остались незаметны королю.

12 июля 1346 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция

— Бель! Я иду с купцами в Париж.

Девушка фыркнула:

— Не поздновато ли? Ланди в Сен-Дени, наверное, уже закончилась.

Гобен вздохнул и оправдывающимся тоном произнёс:

— Мы не на ярмарку. Сеньор Бубер отправил меня проследить, сколько селёдки купцы продадут в Париже и какие товары они закупят там, чтобы везти в Шампань.

Аннабель глянула строго и с осуждением:

— Так ты будешь соглядатаем? Фи!

Юноша беспомощно развёл руками:

— Но такова воля сеньора Бубера. Он сказал, что доверяет мне и не доверяет купцам. Если я буду хорошо справляться, он через год или два переведёт всю нашу семью из сервов в вилланы.

— И ты ему поверил на слово? Ты помнишь, скольких в Мон-ан-Вимё он обманул?

Гобен стиснул кулаки и посмотрел в сторону замка так, что у Аннабель даже на мгновение пропала улыбка с лица.

— Пусть только попробует не сдержать слово!

— Гобен, ты чего? Не смей! — девушка неожиданно схватила его за руку и посмотрела прямо в глаза. — Может и не обманет. Да, и про соглядатаев — это я так…

— Что так?! — взвился вдруг Гобен. — Думаешь, я не знаю? Мне старая Нес рассказывала, как ты восхищалась рыцарями, что проезжали недавно по верхнему тракту.

— И что? — нахмурилась Аннабель, но руки не отпустила.

— А то! Думаешь, какой-то сеньор Бубер сможет мною помыкать? Мне уготована судьба стать выше всех местных сеньоров. А рыцари будут мне прислуживать.

— Тебе-то?! — расхохоталась Аннабель и покачала головой. — Удачи вам, мессир Смотрящий за селедкой!

— Вот посмотришь, — нахмурился Гобен. — Сядешь по правую руку и поглядишь. Ибо положено жене сидеть справа.

— О-ох, ну и чудак же ты Гобен, — рассмеялась Аннабель и побежала в сторону дома, иногда оглядываясь на помрачневшего юношу.

Когда она оказалась почти у поворота дороги, то развернулась и крикнула:

— А жениха мне уже нашли, так что поторопись.

Гобен сжал кулаки так, что пальцы побелели, но не смог даже сдвинуться с места. Аннабель уже скрылась за поворотом, а он всё стоял и ничего больше не видел сквозь проступившие слёзы.

 

12 — 15 июля 1346 года. Сен-Ва-ла-Уг. Нормандия. Франция

Дул лёгкий восточный бриз. Сотни английских нефов и коггов беспрепятственно подошли к песчаному пляжу чуть южнее городка Сен-Ва-ла-Уг. Король Эдуард захотел первым ступить на землю Нормандии и потому его лодку спустили на воду раньше всех. Но когда властитель Англии и Шотландии выбирался с борта на местный серо-коричневый песок, то поскользнулся на мокром дереве и упал.

Увидев своего суверена с окровавленным носом, лейтенант подбежал к Эдуарду и тихо произнёс:

— Сир! Дозвольте увезти вас обратно на корабль. Это плохая примета…

Королевский смех перебил его. Эдуард вытер ладонью кровь с разбитого носа:

— Полно вам! Это очень хорошее предзнаменование: моя земля желает, чтобы я поскорее ею овладел! Она впитала кровь своего сюзерена. Высаживаемся!

Пока разгружались корабли, и основная масса воинов перевозила доспехи, лошадей, съестные припасы и прочую амуницию на берег, летучий отряд во главе с графом Уориком ворвался в Сен-Ва-ла-Уг и пленил его защитников. Французы были так напуганы количеством врагов, что даже не сопротивлялись. Тем более, что генуэзские арбалетчики, составлявшие большую часть гарнизона, ушли три дня назад из-за невыплаты жалованья.

Французы в Котантене почти не оказывали противодействия. Редкие атаки небольших отрядов отбивались укрепившимися англичанами с такой лёгкостью, что позволяло священникам говорить о небесном покровительстве. И лишь однажды граф Уотерблоу сломал ногу, а сэр Ричард Кроу — обе руки.

Случилось это ранним утром вскоре после высадки, когда на обустроенный англичанами лагерь напал небольшой французский отряд. Как оказалось, набегом руководил юный рыцарь. Он вместе со своими воинами подкрался в предрассветную пору, смог обмануть часовых и попытался пройти к шатру командира. Но один из его людей запнулся о растяжки палатки и упал прямиком на матерчатую стену.

Из шатра раздались крики и ругань. На шум отреагировали часовые, и вскоре уже весь лагерь гудел, как пчелиный улей, подвергшийся нападению медведя. А главный виновник переполоха не терял времени даром: он оттолкнул вывалившегося на него сонного англичанина, второго сбил с ног ударом в колено и рванул с факелом в центр бивака. Немногочисленные французы тотчас же рассеялись среди палаток, пытаясь их поджечь. Началась суматоха, сопровождаемая криками и грохотом.

— Обходят с севера!

— Нет, с юга!

— Они повсюду!

Молодой рыцарь запетлял между палаток, оттолкнул нерасторопного всадника от коня и вскочил в седло. Через мгновение он протрубил сигнал к отступлению, чем вызвал ещё большее замешательство в стане англичан. Наверное, ему удалось бы скрыться в полях среди высоких золотистых хлебов, но английские лучники оказались расторопнее своих рыцарей. Кто-то из йоменов пустил стрелу и попал в бедро коню. Тот встал на дыбы и скинул наездника.

Вот тут-то и подоспели граф Уотерблоу и сэр Ричард Кроу. Они мчались от лагеря во весь опор. Юноша не стал убегать, а обнажил меч и стал их дожидаться.

Граф прискакал раньше, но пока он спешивался, дабы благородно принять бой в равных условиях, сэр Ричард Кроу уже сбил юношу с ног конем. Затем Кроу лихо спрыгнул на землю и приставил меч к горлу поверженного противника.

— Сэр, это мой пленник, — возмутился подошедший граф. — Вы ведете себя недостойно.

— Будет вам, Уотерблоу. Мы на войне, а не при дворе, — огрызнулся сэр Кроу. — Я успел раньше — значит пленник мой.

— Ну уж нет!

Граф удачным ударом по латной перчатке вышиб меч сэра Кроу и встал между ним и французом.

— Да как вы посмели? — проревел ошеломлённый рыцарь. Подобрав клинок с земли и бережно стряхнув грязь с лезвия, сэр Кроу злобно уставился на своего обидчика.

— Поединок, — сказал граф, не двигаясь с места. — Нас рассудит только он.

Подоспевшие к месту ссоры оруженосцы попытались отговорить господ, поскольку турнирных копий в лагере не было, а драться боевыми было слишком опасны.

— Это чушь, — бросил граф, взобравшись на коня. Откинув в сторону правую руку, он раскрыл ладонь в латной перчатке и потребовал: — Копьё!

Смотреть на поединок собрался почти весь отряд, стороживший лагерь. Когда солнце поднялось над кромкой леса, расторопные йомены приладили на поле для разделения рыцарей плетёный забор, снятый с чьего-то участка. Раздалась команда, рыцари пришпорили коней и помчались во весь опор навстречу друг другу. Но когда между графом Уотерблоу и сэром Кроу оставалось не более дюжины ярдов, внезапный порыв ветра с залива повалил плохо закреплённый плетень. Боевые кони встали на дыбы, графский скакун метнулся в сторону, а конь Кроу, напротив, решил перемахнуть через упавший барьер.

Два доблестных английских воина с шумом столкнулись и полетели на землю. Первым к ним подоспели не оруженосцы, а тот самый французский рыцарь. Юноша помог подняться сэру Кроу, а графа Уотерблоу даже довёл до лагеря, поскольку тот не мог опираться на сломанную правую ногу.

Вечером вернулся король Эдуард. Когда ему передали последние новости, суверен даже покраснел от злости:

— Благородные господа, что с вами случилось?! Ещё не все здешние жители узнали, кто их настоящий король, а вы уже устраиваете невесть что!

Выслушав очевидцев, король собрал своих рыцарей. Эдуард восседал на походном троне рядом с королевским шатром. Рядом стояли коннетабль, граф Арундел, и сэр Джон Чандос.

Король подал знак, и к нему привели молодого французского рыцаря.

— Юноша, как вы осмелились напасть на армию вашего сюзерена? — спросил Эдуард.

— Простите, Ваше Величество, но мой отец присягал королю Филиппу.

Эдуард нахмурился и принял самый грозный вид, хотя если бы кто-нибудь присмотрелся к нему повнимательнее, то смог бы заметить, что уголки королевских губ чуть приподнялись в лёгкой усмешке.

— Мой дед был законным французским королём, помазанником Божьим. Моя мать должна была унаследовать корону после смерти брата Карла, а граф Валуа, именующий себя королём Франции, — лишь узурпатор! — громко произнес Эдуард.

Никто не решился спорить со словами короля, даже французский юноша, стоявший перед ним. Выждав немного, Эдуард продолжить:

— С каким же войском решились вы атаковать мой лагерь? Пятьсот, тысяча человек?

— Тридцать, Ваше Величество. Это все, кого я смог собрать для вылазки, чтобы не оставлять наш замок без защиты.

— Тридцать?! — воскликнул король и посмотрел на командира лагеря. Тот сразу поник и как будто врос в землю, потупив взгляд.

— Тридцать, — повторил король Эдуард. Он сидел в задумчивости достаточно долго, и всё это время никто не смел не то, чтобы прошептать что-либо, а даже громко дышать. — Что же, за неудобства, учинённые сим юным сэром, обязываю его заплатить в казну триста золотых.

По лагерю прошёл одобрительный гул голосов. Воины, ещё не забывшие об утреннем переполохе, одобрительно кивали друг другу, а оруженосец графа Уотерблоу, уже собирался бежать к шатру господина с доброй вестью, но тут Эдуард добавил:

— Однако же сей воин проявил храбрость, отвагу и знание законов рыцарской чести. Посему я приказываю, чтобы его штраф оплатили граф Уотерблоу и сэр Ричард Кроу. Часовым всыпать по десять плетей, чтобы впредь были внимательнее. Земли храброго сэра Дюбро мы пока объедем стороной.

Король поднял голову и пристально посмотрел на молодого француза:

— Даю вашему отцу месяц, чтобы он присягнул мне на верность. А вот это — лично вам.

Эдуард снял с указательного пальца золотой перстень с изумрудом, вручил слуге, а тот передал его юноше.

— Благодарю, Ваше Величество.

 

13-15 августа 1346 года. Пуасси. Иль-де-Франс. Франция

— Надо бежать! Англичане в городе.

Услышав это, Гобен, не задумываясь, помчался к берегу Сены. И лишь увидев напротив себя в утренней дымке остров Гран Мото, он вспомнил, что мост недавно разобрали по приказу короля. Оставались только каменные опоры, с которых мастеровые сняли все балки.

Что же делать?

Гобен заметался в поисках лодки и не заметил, как на берег вышли воины в круглых шлемах и потёртых стёганых жакетах-гамбезонах. У одних на поясе висели кинжалы, у других — боевые топорики. Но всё они были с длинными деревянными луками.

Юноша уже слышал от купцов, что англичане стреляют очень метко, поэтому постарался как можно медленнее скрыться за ближайшим сараем. Но было слишком поздно. Из группы лучников вышел кто-то из благородных, без доспехов, но по-щегольски одетый. Он скомандовал Гобену на французском:

— Иди ко мне.

Его слова звучали так повелительно, что юноша даже не пытался сбежать. Ноги против воли сами повели его к англичанину. А тот, дождавшись, пока молодой человек окажется рядом, ощупал его руки сильными пальцами.

— Годится. Гарольд, бери ещё и этого.

Гарольд оказался немногословным крепышом с печальным взглядом. Он привёл Гобена к большому амбару на высоком берегу Сены и передал на попечение сержанта, от которого сильно разило местным вином. Господа такое не пили, а для простых жителей, оно было привычнее, чем вода.

В амбаре уже набралось две дюжины мужчин. Они перешептывались, ворчали.

— Съедят, нас съедят, — запричитал купец с большой бородой.

— Да не-е-е.

— А вот и да, — встрял низенький паренек. — Я слыхивал, что англичане эти у себя на острове ещё и не такие непотребства творят. Потому-то их и отделили от всех наших земель морем.

Гобен снова вспомнил, как трогал его мышцы англичанин. По коже пробежал мороз. Он осмотрел всех в амбаре и понял, что совсем тощих здесь нет. Значит, точно собрали, что стадо свиней на ярмарке.

И тут все загалдели так, что Гобен закрыл голову руками. Ему очень хотелось домой. И даже мысли об Аннабель не спасали. Раньше ему хотелось поскорее вырваться из Мон-ан-Вимё, съездить в город, заработать денег побольше, чтобы посватать любимую, пока её родители ещё думают над предложением Этьена, который давно хотел на ней жениться. Но теперь, теперь всё это казалось глупым, мелким и никому не нужным. Ему же недаром пророчили великое будущее. Значит, с Аннабель всё обустроится само собой. Главное — выбраться отсюда.

Подняли пленных ещё до зари и сразу же отправили работать, восстанавливать мост через Сену. Вскоре по деревянному настилу уже можно было переправлять телеги. Но сначала по нему прогнали французов под охраной лучников, чтобы те проверили прочность сооружения, а потом обустроили подъезд на противоположном берегу.

Гобен надеялся, что всех пленных после починки моста отпустят, но у захватчиков были свои планы. Французов снова загнали в амбар и дали еду, хлеб и пиво. Утолив голод, они принялись за разговоры. Купец-здоровяк, поглаживая свою большую бороду, вдруг начал рассказывать о своих детишках в Артуа. Низенький паренёк, который ранее утверждал, что англичане склонны к разным непотребствам, заявил, что очень хотел бы увидеть Лондон.

Кто-то тронул Гобена за плечо:

— А ты откуда, парень?

— Из Понтьё.

— А что же тебе там не сиделось? Лежал бы сейчас на сеновале с девкой-молодухой и горя бы не знал.

Гобен вздохнул и только махнул рукой. Он ещё долго не мог заснуть, вспоминая Аннабель и представляя, как мог возлежать рядом с ней на сеновале. Эти мысли перемежались липким страхом от того, что он может не успеть, и любимую выдадут замуж. Но, в конце концов, усталость победила и тревогу, и страх.

 

23-24 августа 1346 года. Ашьё и Буамон. Понтьё. Франция

Эдуард III не спал всю ночь. Накануне граф Уорик дважды попытался переправиться через Сомму, но оба раза натыкался на французов. Английских рыцарей отбросили, причём убили девятерых латников.

Все мосты на реке французы сломали. Оставались только два, в Амьене и в Абвиле. Но их защищали крепкие стены и высокие башни, а также сильные отряды местного ополчения. Приближались главные силы Филиппа VI, так что некоторые считали, что англичане попали в ловушку, из которой им уже не выбраться.

— Ваше Величество, хлеба в армии почти не осталось. Французы, отступая, опустошили все амбары, сожгли поля и даже некоторые деревни, — докладывал граф Уорик. — К чему обозы с золотом, если…

— Оставьте, граф! — прервал его Эдуард. К досаде короля, приходилось признать, что противник избрал успешную тактику. И теперь, чтобы не умереть от голода, оставалось либо сдаться на милость французам, либо перебраться через Сомму. — Не время причитать, пора вершить великие дела!

Выйдя из палатки, король прошёлся до дальнего конца лагеря, где в большой конюшне и сараях содержались пара сотен пленных. По спине пробежал приятный холодок, как тогда, в Мертон-колледже, когда он запугал ректора Тренжа и его молодого послушника.

— Казначея ко мне!

Получив королевские инструкции, доверенный человек побежал к сундукам, а Эдуард подозвал Гарольда.

— Как там пленники?

— Тоскуют, Ваше Величество.

— Тогда развеселим их. Кликни полсотни лучников и выводи пленных на поляну за конюшней. Мы будем с ними говорить.

Захваченные французы представляли собой жалкое зрелище. Те, кого пленили раньше всех, выглядели очень неряшливо, а потухшие глаза и впалые щёки довершали картину. Встретив таких на дороге, добрый человек примет их за бродяг, что праздно шатаются из города в город, не желая честно трудиться и следовать заповедям Господа.

Заметив страх в глазах пленников, король обратился к французам самым любезным тоном:

— Добрые христиане! Знает ли кто-нибудь из вас брод ниже Абвиля, где моё войско сможет безопасно переправиться через реку?

Пленные молчали. Некоторые начали переглядываться, что Эдуард расценил как добрый знак, и кивнул графу Уорику:

— Разъясните им.

— Возможно, вы не понимаете ситуацию. — чуть дрожащим голосом произнес граф. — За нами по пятам идет армия Филиппа. Если нам придётся дать бой здесь, то положение окажется очень невыгодным.

Среди пленных пробежал шепот, и Эдуард заметил, что некоторые даже ухмыльнулись.

— Знаете ли вы, от чего избавляется армия, если ей приходится спешно отступать? — спросил король.

— От собственной спеси! — выкрикнул кто-то из толпы пленных, которые тут же одобрительно рассмеялись.

— Безусловно, — кивнул король, не поменявшись в лице, — А ещё от всего лишнего: обозов, припасов… пленных.

Французы тотчас стихли. К своему удовлетворению, Эдуард больше не видел ухмылок на лицах, а только панику и страх.

— Тот, кто укажет нам этот брод, — воспользовался замешательством король, — получит свободу сам, и сможет освободить ещё два десятка товарищей.

Французы как будто очнулись от спячки. Они смотрели друг на друга, переговаривались, но никто не отважился выйти вперёд и получить долгожданную свободу.

Тогда Эдуард сделал знак казначею. Тот вышел на открытое пространство и поманил к себе двоих слуг, тащивших небольшой увесистый сундук. Когда ларь, окованный железом, открыли, взорам всех собравшихся открылось невероятное зрелище — груду блестящих золотых монет.

Эдуард подошёл к сундуку, зачерпнул горстью пару десятков ноблей, приподнял их, любуясь мягким тёплым блеском, потом высыпал обратно и развернулся к французам.

— Тому, кто укажем нам брод, я выдам сто золотых.

Кто-то вырвался из толпы пленных, расталкивая всех локтями, и крикнул срывающимся голосом:

— Я знаю! Я покажу!

Гобен Агаш не меньше других удивился, когда понял, что это крикнул он сам. Удивление не проходило и когда лагерь спешно сворачивали, и когда они шли ускоренным маршем к берегу Соммы. И лишь когда сэр Джон Чандос подошёл к нему так близко, что было видно каждый волосок в его аккуратно подстриженной бороде, и пригрозил полушёпотом: «Если ты обманул — я выпущу тебе кишки своим охотничьим ножом, и развешу их на той иве», Гобен, наконец, перестал удивляться и начал бояться.

А вдруг он ошибается? Вдруг этот брод находится в другом месте? Сердце затрепетало, как будто внезапно стало птицей и захотело вырваться из груди. Спина сразу взмокла.

Дрожащим голосом Гобен проблеял:

— В Буамоне есть церковь с высокой колокольней. Если забраться туда, то будет видно светлое пятно на воде, там, где находится брод. Это из-за белой гальки. Ближе к рассвету начнётся отлив и вода спадёт. Там даже пешие пройдут.

Сэр Чандос нахмурился, но тут же потребовал лошадей и вскоре они вдвоём уже мчались в Буамон.

Забираясь на колокольню, Гобен обливался потом от страха и волнения. Но когда, завидев с верхней площадки звонницы Сомму, чуть серебрящуюся в лунном свете, он рассмотрел светлое пятно, в душе его затрубили ангельские фанфары. Брод действительно там! Англичане перейдут Сомму, а он получит сто золотых и выкупит свою семью у сеньора Бубера. Вот тот самый момент, который предсказали при его рождении!

Гобен на секунду задумался, а не поступает ли он плохо? Не будет ли потом его мучить совесть за то, что он помог англичанам, которые грабили деревни и города, мучили их жителей; помог тем, кто явно не отличался добродетелями; тем, кто поднял свой меч против его земляков? Но он тут же решил, что это всё знак его величия. Раз было предсказано — значит, так и суждено быть. Тем более, что ничего плохого он ведь и не сделал. А денег после выкупа родных наверняка останется достаточно, чтобы приобрести долю в торговой компании или членство в самом престижном цехе Амьена. И тогда Аннабель станет его женой.

Сладкие грёзы прервал удар по рёбрам.

— Показывай, где брод!

 

24 августа 1346 года. Бланштак. Понтьё. Франция. По эту сторону Соммы.

Птицы ещё только начинали свои утренние песни, а солнце ещё даже не поднялось над лесом, когда Гобена втолкнули в шатер Эдуарда. Ловким движением сопровождающий ударил Гобена под ногу, так что тот сразу опустился на колено.

К дрожащему от страха французу подошел король Эдуард, облачённый в боевой доспех.

— Пришёл за наградой?

— В-ваше В-вел…во — только и смог промямлить Гобен.

— Не бойся, — проговорил король, и француз поднял на него глаза, — Слово короля — закон. Если мы перейдём этот брод — награда твоя.

— Благ-годарю, В-ваше Величество, — нагнулся к самой земле Гобен.

— Вот только мне надо убедиться, что ты не предатель. Ты ведь верен своему королю?

Гобен закивал.

— Но ведь твой сеньор… Кстати, как его звать?

— Сеньор Бубер, Ваше Величество, — дрожащим голосом проговорил юноша, пытаясь понять, куда же клонит Эдуард.

— Так вот, твой сеньор Бубер может оказаться мне не верен. И если он отдаст тебе приказ выступить против меня, ты ведь исполнишь такое повеление?

Согнутый Гобен не знал, что и сказать. До него начало доходить, что хитроумный английский король может оставить его без награды.

— И если ты исполнишь его приказ — ты предашь меня, своего короля. А если не исполнишь — то предашь своего сеньора. А разве может справедливый монарх одарить столь щедрой суммой предателя? Ведь тот, кто предал один раз, легко может предать вновь!

Сердце юноши бешено заколотилось. Птица удачи, которую, казалось бы, он наконец-то поймал за хвост, наглым образом выворачивалась у него из рук.

— Н-но…, — только и смог возразить он, протянув вперед руку.

— Даже на этот, столь запутанный вопрос, есть простой ответ. — проговорил Эдуард и улыбнулся. — Докажи свою верность мне, законному суверену Понтьё!

— К-как? — схватился за ниточку надежды Гобен. Выпучив глаза, он смотрел на Эдуарда, боясь пропустить хоть одно слово.

— На поле боя. Сержант выдаст тебе всё необходимое. Ты поступаешь в его распоряжение. Завоюй свою награду в бою!

Гобен побелел и оцепенел от ужаса. Он не смог бы пошевелиться, даже если бы захотел. Ему стало безразлично и золото, и слава, и на какой-то миг даже Аннабель.

Но тут в королевский шатёр вошёл сэр Джон Чандос, и одного его грозного взгляда хватило, чтобы оцепеневшие ноги юноши снова обрели способность двигаться.

 

24 августа 1346 года. Бланштак. Понтьё. Франция. По ту сторону Соммы.

Барон Годемар дю Фэ вытер ладонью потное лицо и помассировал подушечками пальцев уставшие глаза. Король Филипп поручил ему сторожить все переправы через Сомму от Абвиля до Сан-Валери. Для этого ему выделили большой отряд, который пополнили ополченцы из городов Понтьё. Но было непонятно, куда именно направятся англичане. Исправных мостов на этом отрезке течения реки оставалось только два, но ведь были ещё броды, а также сломанные мосты. Чтобы прикрыть все опасные направления, пришлось разделить силы.

Ночью захватчики вышли к броду Бланштак, но из-за высокой воды переправиться не смогли. Барон отправил посыльных за подкреплением, а своих самых лучших солдат выстроил на берегу. Несколько часов они стояли на покатом склоне, поросшем травой, борясь со сном и мелким гнусом. Перед рассветом дю Фэ несколько раз замечал, что сам впадает в дрёму. Пришлось приказать оруженосцу принести ведро холодной воды из колодца и вылить её барону на голову.

А потом дымка над рекою рассеялась, и стало видно, что английские рыцари верхом на боевых конях сгрудились на противоположном берегу. Раздался свист, и несколько бойцов дю Фэ со стоном осели на траву. Длинные луки не знали пощады.

Барон дал команду арбалетчикам, стоявшим в третьей линии, начать стрельбу. Но после залпа генуэзцев выяснилось, что болты не долетают до англичан.

Дю Фэ приказал простым ратникам из второй линии поменяться с генуэзцами. И в этот самый момент конные рыцари Эдуарда бросились в воды Соммы. Тяжеловооружённые всадники из Артуа и Пикардии, стоявшие у французов в первой линии, тоже заехали в реку, пытаясь преградить путь англичанам.

Лошади, не привыкшие к сшибкам в воде, тревожно ржали. Некоторые даже сбрасывали седоков. Сквозь плеск воды и звон мечей слышались стоны раненых, проклятия, а также крики «Монжуа! Сен-Дени!», в ответ на которые раздавалось не менее громкое «Сен-Жорж!».

Гобен, на которого надели потёртый гамбезон, кое-где заляпанный чем-то рыжевато-бурым, стоял во второй линии, ожидая команды переходить Сомму. Круглый шлем и слишком большой войлочный подшлемник сильно давили на голову.

Вот кто-то что-то прокричал, и бойцы по обе стороны от юноши направились к реке. Гобен попытался было остаться на месте, но его сильно толкнули в спину. Пришлось тоже спускаться по травянистому откосу.

Вода, взбаламученная конскими копытами и человеческими ногами, стала совсем серой. Вдруг рядом с Гобеном она покраснела. Повертев головой, юноша заметил, что прямо к его ногам принесло течением труп англичанина с торчащим из груди арбалетным болтом. Ещё несколько часов назад при виде такого Гобен бы закричал и даже, может быть, заплакал. Теперь же чувства как будто покинули его. Он медленно брёл вперёд по галечному дну, туда, где виднелись белые щиты с красным крестом, из-за которых стреляли арбалетчики. В суматохе боя давно уже потерялся сержант, который должен был присматривать за юношей, и Гобен, еле переставляя ноги, плёлся по камням. Вокруг кричало множество глоток, звенели мечи и глухо стучали стрелы и болты, нашедшие своих очередных жертв. Тёмный росчерк в воздухе — и прямо перед ним падает боец, которому пробило голову. Гобен перешагнул тело, которое ещё билось в агонии, и немного ускорился. Он приметил недалеко от воды заросли тростника, которые ещё не успели вытоптать воины.

Дойдя до высоких стеблей, увенчанных светло-серыми метёлками, юноша упал и долго не мог встать. Голова кружилась, крики боя доносились со всех сторон. Пахло рекой, кровью, но всё перебивал запах конского навоза. Когда звон мечей как будто бы удалился, Гобен встал на четвереньки и пополз к высокой иве, что росла неподалёку. Но стоило ему выбраться из тростника, как перед глазами замаячило острие копья. Подняв голову, юноша увидел конного рыцаря.

— Не убивайте. Я свой! — хрипло выкрикнул Гобен.

— А гамбезон-то на тебе английский, лживый щенок!

Наконечник копья приблизился к лицу ещё на пару дюймов. Задохнувшись от страха, Гобен витиевато выругался. Так в Мон-ан-Вимё выражался только мельник Ренард, когда перебирал с вином от тоски и неразделённой любви к Грете, жене сапожника.

Услышав тираду, и увидев, что Гобен без оружия, рыцарь убрал копьё.

— Ты говоришь как пикардиец.

— Так и есть, господин. Я местный. Вот чтоб мне провалиться, — затараторил Гобен. — Я лазутчик. Велено вызнать, что там на уме у англичан…

— То-то я гляжу, что ты в сторону полз, думал, что в тыл к нам зайти удумал, да беспорядков навести, как мой сын у англичан, — сказал рыцарь и пришпорил коня. — Если выживешь, то после боя я сам тебя допрошу.

Рыцарь твёрдой рукой направил коня в Сомму. Но берег, разбитый сотнями ног, совсем раскис. Одна подкова скакуна провалилась в жижу, а другая поехала по скользкому склону. Захрипев, конь рухнул на бок и съехал по грязи прямо в воду, придавив седока.

Гобен сперва бросился на помощь рыцарю, который никак не мог высвободить ногу из стремени, но на полпути остановился. А, может, сейчас самое время бежать? Но куда? На какой берег? К французам или к англичанам? А что делать, если поймают?

Пока юноша в нерешительности стоял на самом краю берега, конь сумел подняться. При этом нога седока, наконец-то, освободилась. Скакун фыркнул, заржал и выбежал на берег. Но его оглушённый хозяин явно не успел прийти в себя. У него хватало сил лишь на то, чтобы держать голову над водой. Пробыв в замешательстве ещё мгновение, Гобен рванул к рыцарю. В два счёта оказавшись рядом, он схватил протянутую руку в железной перчатке и, навалившись всем телом, прижал рыцаря к галечному дну…

После полудня в шатёр Эдуарда, что поставили уже на северном берегу Соммы, ввели грязного и мокрого Гобена. Король вскинул бровь и кивнул. Француз склонил одно колено и протянул сюзерену позолоченные шпоры.

— Ты не только выжил, не убежал, но ещё и смог победить рыцаря? — удивился Эдуард.

— Так точно, Ваше Величество, — сказал сержант, который привел Гобена. — Это шпоры шевалье Николя Дюбро. Его тело нашли в реке, а в руке его был зажат клок камизы этого француза.

— Дюбро… Дюбро… — задумчиво произнес король. — Ах да, тот самый Дюбро, чей сын столь отважно атаковал наш лагерь после высадки. Жаль, что он так и не преклонил своё колено перед настоящим королем. Ты же меня удивил.

Эдуард повернулся к слуге:

— Выдать этому юноше сто золотых и пропуск через все наши владения. И да, я дозволяю ему выбрать двадцать человек из числа пленных, которых он может отпустить на волю.

 

25 августа 1346 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция

Вечером в дверь дома сапожника Жана постучали. На пороге появилась его жена Грета, ещё не утратившая многих женских прелестей. Недаром мельник, дородный детина Ренард, выказывал ей своё расположение каждый раз, когда видел её без Жана и без детей. Но Грета ещё ни разу не заставила мужа пожалеть, что он повёл её под венец два десятка лет назад.

— Гобен? Ты чего хотел?

— А можете позвать Аннабель?

Грета вздохнула и пошла за дочерью. А юноша уставился на небо. Солнце уже закатилось, но на западе ещё не догорела вечерняя заря. Редкие облака были окрашены в тёмный пурпур. Юноша поискал глазами Венеру и вскоре увидел яркую жёлто-белую сияющую точку недалеко от линии горизонта. Его собратья по несчастью в английском плену говорили, что эта планета сулит богатство и удачу в любви. Следует ли ему полагать, что это добрый знак?

Аннабель появилась неслышно и тихо стояла за его спиной, дожидаясь, пока Гобен обернётся. Когда же юноша услышал её лёгкое дыхание, он не сразу смог найти нужные слова. Казалось, что он всё мысленно проговорил, пока шёл к дому сапожника Жана, но в одно мгновение эти вымученные фразы улетучились, как тополиный пух на ветру.

— Ты где пропадал, Смотрящий за селёдкой?

— Дак… я ж… — теперь слова застряли внутри из-за возмущения. Не найдя ничего лучше, он бросил на скамейку перед домом матерчатый мешочек, развязал шнурок и чуть раздвинул ткань. Золотые монеты с крестами и надписями по ободу загадочно бликовали в свете лучины, которую заботливая Грета воткнула в землю у дома.

— Ой, — всплеснула руками Аннабель и с ужасом в глазах замерла.

— Так, значит, это правда? — раздался позади суровый голос Жана.

— То, что я рождён под счастливой звездой и прославлю Мон-ан-Вимё? — самодовольно переспросил Годен. — Совершенно верно!

Жан молча подошел к лавке, взвесил на руке мешок и посмотрел исподлобья на юношу. Тот улыбался, предвкушая, как будущий тесть вручит ему руку своей дочери.

— Не надо! — только и успела выкрикнуть Аннабель и закрыла собой Гобена.

— Отойди-ка, — с лёгкостью отодвинул её здоровенной рукой Жан. — Выходит, люди не зря болмочут, что завелась гадюка у нас в городке. Я-то, старый дурак, им не верил. А, вишь ты, и впрямь передо мной тот, кто легко продался англичанам за тридцать сребреников.

— Сто золотых! — возразил Гобен, но тут же свалился на землю, сбитый могучим ударом сапожника. Не успел юноша хоть что-то понять и осознать, как лапища Жана подняла его за шкирку и выкинула на дорогу.

— И золото своё Иудино не забудь!

Мешочек с ноблями приземлился прямо на грудь Гобена.

 

27 августа 1346 года. Замок Лабруа. Графство Эно. Франция.

Поздно вечером караульный, которого шателен де Грю отправил дежурить на южную башню замка, доложил, что увидел верховых на дороге из Абвиля. Жан де Грю решил самолично посмотреть, что за кавалеристы появились в округе. Он поднялся на ворота и услышал голос короля.

— Открывай, де Грю!

Шателену не потребовалось что-либо объяснять. Жалкий вид суверена и малочисленность свиты давали понять, что сражение французы проиграли.

— Жан, Пьер! Опускайте мост и поднимайте решётку. Жак — распорядись насчёт еды и питья.

Сам же де Грю поспешил вниз, чтобы проводить короля и тех баронов, что его сопровождали, в лучшую комнату замка. Там уже весело трещали поленья в камине, а слуги почти собрали ужин на столе.

Шателен щёлкнул пальцами — и понятливый Жак нацедил в самый богато украшенный кубок, который только нашёлся в замке, вино из бочонка. Дождавшись, де Грю принял сосуд и со всей возможной почтительностью поднёс Филиппу VI.

— Ваше Величество! Позвольте вам предложить. Бордосское.

Король пил жадно, не отрываясь, хотя и мелкими глотками. Переведя дух, он вернул кубок шателену и поблагодарил того едва заметным кивком. Затем он повернулся к Жану де Бомону и Шарлю де Монморанси, которые стояли ближе всего и негромко переговаривались.

— Что скажете, добрые подданные? Как поступить вашему сюзерену? Отсидеться в этом замке, дожидаясь тех, кто выжил, или убираться отсюда поскорее?

Все бароны, присутствовавшие в комнате, переглянулись. Ответил Монморанси, поскольку именно он был маршалом Франции.

— Ваше Величество! Отсюда до Креси только три лье. Англичане сейчас обшаривают трупы, в поисках добычи, но очень скоро Эдуард отправит отряд на разведку. К тому моменту вам было бы лучше находиться под защитой более крепких стен и более сильного отряда. Нужно уходить в Амьен.

Остальные бароны выразили своё согласие. Филипп тяжело вздохнул и распорядился:

— Да будет так. Отдыхаем до полуночи и снова в дорогу. Де Грю, у тебя хватит свежих лошадей для нас?

— Да, Ваше Величество.

 

27 августа 1346 года. Креси. Франция.

Эдуард III вместе с сыном, принцем Уэльским, и некоторыми приближёнными взирал с мельничного холма на поле, усыпанное трупами. От тела к телу бродили усталые йомены, собиравшие трофеи.

Подошёл сэр Джон Чандос.

— Ваше Величество! Что делать с ранеными французами?

— Добить! У нас нет возможности возиться с обозом.

Эдуард-младший попытался возразить:

— Но, Ваше Величество! Это противоречит всем обычаям!

Король усмехнулся, глядя на сына:

— Ты же не был против, когда твои солдаты убивали их?

— Но ведь то было в бою! А сейчас мы обязаны проявить христианское милосердие!

Эдуард III чуть нахмурился:

— Мы обязаны были победить — и мы сделали это! Из тех, кто высадился полтора месяца назад в Сен-Ва-ла-Уг, осталось чуть больше половины. Но мы ещё находимся на вражеской территории, и к французам ещё могут подойти подкрепления. Так что меня больше волнует сохранность моей армии, а не христианское милосердие. Хотя, если говорить о милости к раненым… Сэр Джон, вы уже побывали во многих военных кампаниях. Скажите, какие шансы на выживание у тяжелораненого, которого везут в обозе быстро идущей армии?

Славный воин почесал бородку, порядком отросшую за время похода, и задумчиво произнёс:

— Не слишком большие, Ваше Величество. Когда тебя мучат жар и лихорадка от свежих ран, но нет ни мгновения покоя из-за постоянно трясущейся на колдобинах телеги, то жизнь покидает тело как вода через прохудившиеся мехи. А страдания несчастного, которого везут более двух дней, даже трудно представить.

Эдуард III посмотрел на сына, потом окинул взглядом приближённых:

— Кто-то хочет сторожить и опекать раненых французов, пока мы будем на марше? Нет? Сэр Джон, доведите мой приказ до всех солдат. Нас никто не должен задерживать. Отдохнём пару дней — и снова в путь. Нам нужно во что бы то ни стало закрепиться на побережье. Возьмём Кале — и ворота в Пикардию и Артуа будут всегда для нас открыты. А оттуда и путь на Париж совсем короткий. Как думаете, сэр Джон, хватит у моей армии сил для новых побед?

— О храбрости и ярости Вашего Величества будут слагать сказания, — произнес рыцарь. — Вы бьётесь плечом к плечу с нами в каждом бою, а это вдохновляет куда больше слов. К тому же, награда, полученная нами, столь высока, а победы столь велики, что рыцари хотят и дальше идти в бой.

— Но? — нахмурился король, заметив, что сэр Джон отвел взгляд.

— Не поймите меня неправильно, Ваше Величество, — взглянул рыцарь на короля. — Я беспокоюсь, чтобы вас не постигла судьба вашего храбрейшего предка.

— Ценю вашу заботу, — улыбнулся Эдуард, — Но Бог наградил меня не только львиным сердцем, как у Ричарда, но и разумом, как у Соломона. Я не могу погибнуть, пока не покрою славой своё имя, как возвестили небеса.

 

15 сентября 1378 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция. Вечер.

С самого утра шёл дождь. Он лил, не переставая, превратив дорогу, и без того не слишком хорошую, в цепочку глубоких грязных луж. Большой, когда-то очень красивый каркасный дом на окраине, весь пропитался сыростью.

— Господин, разжечь ещё один камин?

— Ох ты ж какой шустрый! Лучше побереги дрова, — хриплым голосом ответил грузный мужчина, укутавшийся в плед возле очага.

Вдруг раздался стук в дверь. Слуга метнулся в прихожую.

— Кого там принесла нелёгкая? — прокричал ему вслед господин. — Пусть катятся отсюда, лавка уже закрыта.

Но не успел он добавить крепкое выражение, которое уже готово было сорваться с губ, как в комнату зашел пожилой господин. Высокий, подтянутый и явно не бедный. С расшитого золотой нитью плаща на пол капала вода.

Лавочник привстал и едва заметно поклонился.

— Чем обязан?

— Есть у меня вещица, — сказал гость и оглянулся на слугу. — Но не для чужих глаз.

— А ну-ка, Себастьян, проваливай к себе. И чтобы завтра с утра подготовил лавку как следует.

— Слушаюсь, — выпалил тот и скрылся.

Лавочник зыркнул на гостя повнимательнее, и глаза, натренированные годами непрерывной практики, приметили небольшой мешок, который посетитель держал чуть за спиной.

— Проходите. Угостить вас нечем, но погреться и обсушиться у очага вполне себе можете, — произнес лавочник и представился. — Гобен Агаш.

— Винсент Дюбро, — одними губами улыбнулся гость и положил мешочек на стол.

Гобен был уверен, что там лежит что-то ценное. Он даже не стал ворчать про себя, что хотел провести сегодняшний вечер один. Ведь сегодня же тридцать лет с того дня, как угасла его жена. Аннабель, милая Аннабель, самая красивая женщина в Мон-ан-Вимё, испустила свой последний вздох именно 15 сентября. Ещё накануне она хлопотала по лавке, да спрашивала у Гобена, чего бы он хотел на ужин.

А утром она посмотрела на мужа так, будто он её предал, отвернулась к окну и отошла в мир иной. Оказалась совсем не стойкой. И ведь не выставишь претензию родителям, как за худой товар. Уже некому.

Может быть, она не вынесла косых взглядов и пересудов соседей. Кюре из церкви Святого Мартина и вовсе хотел отлучить их обоих. Гобен скривился от ярости при этом воспоминании. Пришлось ему самолично ехать в Амьен и договариваться с епископом. Благо, что Его Преосвященство Жан де Шершмон умел смотреть на мир под правильным углом.

Потом вдруг вспомнился суд. Эти мелкие конкуренты, гнусные Готье и Дижан, призывали бальи осудить Гобена за предательство. Да только вот бальи недавно женился и очень благосклонно воспринял подарок от лавочника из Мон-ан-Вимё. А этим интриганам Готье и Дижану он присудил по десять плетей за клевету.

«Ну да ладно, — подумал Гобен, — это всё дела давно минувших дней. В Мон-ан-Вимё уже давно никто не осмеливается косо смотреть на меня. Все боятся, и правильно делают. Интересно, что за мешок принес этот старикан? Быть может, там отыщется то, что наконец-то меня прославит и позволит моему имени остаться в веках, как обещала когда-то старая карга?»

— Что же вы хотели мне предложить? — спросил Гобен.

— Вот, — сказал гость и положил на стол массивный золотой перстень с изумрудом. При этом он как-то странно посмотрел на лавочника и, выждав какое-то время, достал из мешка золотые шпоры.

Гобен нахмурился и проворчал про себя, что если бы он знал, что его побеспокоили из-за таких пустяков, то попросил бы Себастьяна выпроводить посетителя из лавки.

— Ах да, забыл сказать, — улыбнулся гость, взяв кольцо в руки. — Очень интересная вещица. Она когда-то принадлежала английскому королю, который подарил её одному пылкому и отважному, но не слишком умному юноше.

Лавочник в недоумении поднял голову, но посетитель продолжал улыбаться, хотя глаза его при этом выглядели как-то странно.

— А вот это, — показал он на шпоры, — Рыцарские шпоры отца того самого юноши. Шевалье Николя Дюбро погиб за своего короля Филиппа в сражении при Бланштаке.

Гобена забила мелкая дрожь. Сырость проникала отовсюду. Казалось, что леденящий холод засел внутри костей. Сердце забилось громко, как набатный колокол. В висках застучало. Гобен медленно встал и сделал несколько шагов к очагу, пытаясь нащупать, стоявшую там кочергу…

Утром Себастьян отдраил до блеска полы и стол в лавке, протёр пыль со всего, до чего смог дотянуться, и пошёл будить хозяина. Тот долго не отвечал, а когда Себастьян толкнул дверь — та с лёгкостью отворилась. В комнате всё было как вчера, только к балке под потолком была привязана веревка, а на ней висел господин Агаш.

В Мон-ан-Вимё ещё долго обсуждали этот ужасный случай. Кто-то говорил, что у Гобена наконец-то проснулась совесть; кто-то считал, что лавочник сошел с ума от тоски по Аннабель; но все соглашались, что так этому скупердяю и надо. Кюре из церкви Святого Мартина отказался хоронить самоубийцу на местном кладбище.

Большой дом господина Агаша потом долго пытались продать, но он так и простоял пустой, пока не сгорел через пару лет. Поговаривали, что это сам Гобен поджёг его, сбежав ненадолго из геенны огненной. В это верили не все, полагая, что уж там-то старикан не откупиться. Но память об Агаше жила очень долго, и никогда больше в Мон-ан-Вимё не называли мальчиков Гобенами.

 

Эпилог. За сорок восемь лет до того.

16 июля 1330 года. Мон-ан-Вимё. Понтьё. Франция. Вечер.

— Ох и замаялась я сегодня, — вздохнула Рябая Луиза, сев на лавку в своем доме, где жила вместе с сестрой, Хромой Джоанной. — Дитёнок Мари еле вышел. Уж думала, что всё, помрут оба.

— А чегой-то ты наболтала про него? — спросила сестра, подавая луковую похлебку. — Вся деревня на ушах. Дескать вырастет у Жака сын, что славой затмит солнце.

— Вырастет-вырастет, ежели не помрёт. Фу, чего ж горчит-то так? — сморщилась, отхлебнув суп Рябая Луиза. — Лук, небось, прошлогодний положила?

Сестра кивнула, не отрываясь от еды, а Рябая Луиза сплюнула:

— Говорила же, бери молодой, а то этот я буду жевать до второго пришествия! Уж на лук-то мы заработали.

Затем отложила ложку и задумчиво сказала:

— Детишкам-то мы добра желаем, хотя всякое в жизни бывает, на всё воля Божья. Но лучше про добро говорить…

— И где это видано, чтобы какое добро появилось в минуту тьмы, когда свет покинул землю? — проворчала Хромая Джоанна, дочищая остатки варева кусочком хлеба.

— Видано, али не видано, но кто ж за плохие предсказания платить-то будет? Кто ж кормить-то тебя станет, ежели не я? — пробубнила Рябая Луиза. — Убирай со стола, а то спать охота.

Пока сестра возилась с посудой, Рябая Луиза закрыла окна ставнями. Вернувшись в дом, она сладко зевнула и проговорила:

— А коли сбудется и ежели доживём — то и нам крошечка с чужого стола перепадет. А нет, так не моя вина будет. Может, человек сам себе другую судьбу выбрал.

 

16 июля 1330 года. Оксфорд. Англия. Вечер.

Солнце уже приближалось к горизонту, когда Роберт Тренж вышел в сад Мертен-колледжа. К нему тут же приблизился Джон из Эшендена. Увидев молодого послушника, ректор спросил:

— Все ли ты сделал, как я поручил?

— Да, преподобный.

Тренж кивнул и пошел по дорожке сада. Джон семенил позади. Кусты и деревья сильно разрослись, задевая ветвями полы ректорской мантии, а цветы на клумбах совсем зачахли. «Надо сменить садовника, как только появятся на это деньги. Старина Эдмунд совсем одряхлел и толку от него уже никакого», — мысленно отметил ректор.

— Преподобный Тренж, скажите, я всё правильно сказал Его Величеству? — спросил чуть дрожащим голосом послушник, от которого не ускользнуло выражение недовольства, появившееся на лице ректора.

— Да, брат Джон, всё вышло неплохо. Ты не просто выучил пророчество, но и правильно его произнёс, — улыбнулся Роберт Тренж. — Да и затмение солнца пришлось очень кстати. Но не раздувай огоньки тщеславия в своей душе, а вспомни о смирении, как подобает доброму христианину. Послезавтра к нам пожалует сам Роджер Мортимер, граф Марч. Тебе придётся так же поведать ему о блестящем будущем, которое предвещают небесные светила.

— Н-н-но… — начал заикаться молодой послушник, в глазах которого застыл самый настоящий ужас. — Разве пристало добрым христианам так поступать?

— Ты же знаешь, чем занимался святой Франциск в родной Умбрии? Он восстанавливал разрушенные церкви. А где он брал на это деньги? Сначала украл их у собственного отца, потом занимался попрошайничеством. А я ведь даже не прошу тебя ни воровать, ни выпрашивать милостыню. Мы лишь просим помощи у сильных мира сего.

Увидев, что его слова не слишком убедили Джона, ректор поправил бутон красной розы возле самой дорожки и продолжил:

— О, да не бойся ты так. Ты начертишь графу Марчу его гороскоп, и объяснишь. Только на сей раз скажешь, что закатится звезда Эдуарда.

— Но разве это правда? Вы ведь видели совсем иное в соединении небесных светил.

— Ах, мой милый брат Джон! Скажи мне, разве достанет разума у столь недостойного творения, как человек, чтобы разобрать и понять все те знаки, что посылают нам Небеса? Мы можем только молиться… и трудится во благо колледжа.

— Н-не понимаю, — прошептал брат Джон.

— Я изучаю богословие, философию и семь свободных искусств уже три десятка лет, — произнес Роберт Тренж и остановился, обернувшись к послушнику. — Нам дана Господом величайшая сила — сила слова. И только словом мы можем изменить мир вокруг. Молодой лев уже отрастил когти и готовится к прыжку, но старый волк всё ещё хитёр и опасен. Вот и проверим теорию на практике. Сможет ли слово вдохновить и изменить жизнь львёнка, сделав его настоящим львом?

— А ес-сли, победит волк? — спросил, бледнея, послушник.

— Если победит волк — значит, на то воля Божья, — вздохнул ректор Тренж. — И именно поэтому послезавтра ты составишь гороскоп Роджеру Мортимеру и пообещаешь ему величие. Победители щедры, кем бы они не оказались, а потому наука Англии будет процветать. И наш колледж в первую очередь…

— И мы вместе с ним, — закончил брат Джон и впервые за этот вечер улыбнулся.


25.08.2022
Автор(ы): Crazy Dwarf, greatzanuda
Конкурс: Креатив 31, 10 место

Понравилось