Не говорите о Белой обезьяне
Ходят слухи, ее снова видели по всему миру то тут, то там.
Ровно пополудни она разложила стол и стул напротив Тауэра, уселась своей широкой попой гориллы — отчего-то выряженной в килт — в весьма ветхий стульчак, достала из сумки белый с красными розами чайный сервиз и термос, и с изяществом самой Елизаветы II наполнила чашечку терпким черным чаем, чудесный запах которого разнесся по всему британскому полуострову.
Толпы туристов, словно галки скакали тут и там, с горящими глазами и открытыми ртами фотографировали каждый куст да дюйм стародавних кирпичиков, но ни один из них даже ворсинки Белой Гориллы не задел.
Ровно пополудни того же дня она была замечена стоящей на крылатом барсе прямо перед Золотым человеком. Солнце светило по-особенному яростно, и золото в парадной одежде государя саков вместе с перьями барса отливало багрянцем, а на детей-всадников легла тень жирных серых туч. Воздух веял тяжелый. Вскоре почерневшие овцы собрались в стадо, заволокли солнце и небо, и погрузили во мрак всю страну. Пролился дождь. Обильный и крупный, и текли по улицам реки и водопады, смывая на пути автомобили, срывая провода и ломая деревья. Только горилла, говорят, все так и стояла на крылатом барсе.
Ее видели на вершине монумента Вашингтону, обелиск сиял так ярко, что ни один человек не мог разглядеть «Старую славу», а сама горилла все смотрела и смотрела в неведомом направлении.
Поговаривают, в тот же час факел «Свободы, озаряющей мир» сверкал подобно лучам в отражении воды.
Меня зовут Хон Чонхён, я корреспондент телеканала SBS, и я собираюсь рассказать историю Белой Гориллы, но позвольте мне начать сначала. Моего с ней начала.
Мне тогда исполнилось семь. Отец только год как начал бизнес. Дела шли отлично, мне стали покупать дорогую одежду и игрушки, и я тоже поднялся в глазах сверстников. Я был мал, но почувствовал, как отношение общества изменилось к нашей семье.
Помнится, в тот день я, как и по обыкновению, вернулся из сада и побежал в кабинет отца поприветствовать его, наша экономка сказала, что он дома, а, раз так, то найти его всегда можно было именно там. Распахнул я, значит, дверь, и уже собирался прокричать «твой драгоценный сын дома!» (папа всегда так меня звал — «драгоценный сын») и поклониться — но увидел Ее за отцовским столом, в отцовском костюме, попыхивающую отцовскими сигарами, и читающую отцовские рабочие бумаги.
Думаю, маленькие дети не умеют удивляться так, как взрослые, поэтому я просто подошел к ней, и спросил: «А мой папа вам разрешил? Мне он не разрешает касаться его бумаг и сигар», она посмотрела на меня так пристально, так серьезно, и сказала с великой важностью в голосе: «Да-а-а, дети другие… да-а-а», глубоко затянулась, и медленно закивала каким-то своим мыслям.
Слово «другой» в те дни меня — как сегодня принято выражаться — триггерило.
В общем-то, мне очень нравился возросший статус нашей семьи, нас все уважали, и ко мне стали обращаться «молодой господин», но моя любимая, на которой я собирался жениться, как стану взрослым, бросила меня. Я попросил маму купить корзину киндер-сюрпризов, и, вручив их Кан Хани, гордо предложил руку и сердце, но она ответила: «Хон Чонхён, думаю, нам давно стоит поговорить. Давай разорвем наши отношения. Понимаешь, — Хани глубоко вздохнула, воздев глаза к потолку, — ты другой. — Она пригладила длинные волосы, и прошлась по простой юбке ладонями, будто разглаживая несуществующие складки. — Мне больше не удобно с тобой. — И с гордо воздетым аккуратным носиком зашагала прочь».
«Почему это я другой!?», выкрикнул я Белой Горилле, утирая подступающие слезы и сопли: «Это не так! Да, что ты понимаешь?!».
«А ты хочешь быть как все?»
«Да!»
«И почему же?», Белая Горилла с интересом посмотрела на меня, и даже перестала пускать дымовые кольца.
«Тогда Хани вернется ко мне, и мы поженимся!»
«А-а-а, вот оно ка-а-ак», с пониманием дела закивала Белая горилла. «Значит, проблема в том, что ты богат», Белая Горилла поджала нижнюю губу и вскинула бровь, а затем подозвала, поманив рукой, наклонилась, и сказала: «Правда?».
Я смотрел в ее большие и мудрые глаза, а она в мои, и мы оба знали ответ.
Я много лет не вспоминал о ней, а потом случился 1998. Рухнуло МВФ, а вместе с ним и жизни множества людей. Мне тогда было всего 20, я закончил школу, будучи лучшим учеником и президентом класса, поступил в Сеульский с лучшими баллами, и мечтал покорить нейрохирургию. Я забывал спать и есть, и учился, как одержимый. В честь громкого успеха отец подарил мне красный мерседес с откидным верхом, и я чувствовал себя на вершине мира. Он до сих пор стоит в моем гараже, как напоминание тех дней.
МВФ добралось и до нашей семьи. Отец обанкротился. Оказалось, что он занимался незаконной деятельностью, и его начала преследовать полиция и обманутые вкладчики. Нам с мамой пришлось сбежать, потому что ка-а-аждый день люди приходили ругаться и плакать, и мы не могли этого вынести.
Мы с мамой поселились у ее родной сестры на какое-то время, но вечно сидеть на шее и быть бедными родственниками мы не могли, поэтому мама устроилась в круглосуточный магазин, а я метался с одной подработки на другую. Конечно, ни о каком Сеульском больше и речи быть не могло.
В те дни я вдруг вспомнил о Белой горилле, совсем ненадолго, ведь у меня не было времени думать о странной детской фантазии. Но спустя неделю, когда был на смене в книжном, сидя за прилавком и читая только вышедший том Полного дома, услышал очень странный вопрос: «У вас есть хоть что-нибудь о белых гориллах?». Передо мной стояла молодая девушка, она теребила пальцы и сильно хмурилась. Не знаю, что удивило меня больше, вопрос или сама девушка. Знаете, бывают люди, которые будто совсем не меняются, и сколько бы им ни было лет, семь, двадцать или девяносто, вы всегда узнаете их.
«Хани? Кан Хани?»
Девушка, кажется, впервые посмотрела на меня. Ее взгляде читалось удивление и вопрос.
«Это же я, Хон Чонхён, — я знал, что улыбаюсь, как дурак, но не мог прекратить. — Не помнишь меня?»
Глупый, с чего бы ей помнить тебя? Вам было по семь, ваша любовь была детской и наивной, а в восемь ты уже учился в другой школе, более престижной. Но Кан Хани внезапно засмущалась, а потом наполнив голос гордостью, сказала:
«О-о-о, Хон Чонхё-ё-ён, — она улыбнулась и прикрыла ротик, — ты так вы-ы-ырос. Кто бы мог подумать, что мой оппа станет таким красавчиком».
«То есть раньше им не был?», усмехнулся я.
«Н-ну, — она лукаво улыбнулась, — у тебя были кривые зубы».
Я прицокнул.
«Э-э-эй, будь снисходительнее, твоему оппе было всего семь», — мы оба рассмеялись.
Мы долго проговорили. На улице пошел дождь, посетителей не было, и нам никто не мешал. Я рассказал о себе, она о себе. Оказалось, ее мама развелась и второй раз вышла замуж. Отчим Хани был директором телекомпании, и Хани теперь училась на журфаке. Она мечтала стать телеведущей. А я снова внезапно вспомнил о Белой горилле и просьбе Хани. Как странно, все так переменилось, а мы снова были на разных уровнях.
«Почему улыбаешься? Я что-то не то сказала?», — спросила Хани, отпивая из бумажного стаканчика зеленый чай.
«Да нет. Просто вспомнилось кое-что, — я заглянул на дно своего стаканчика. — А откуда ты знаешь о Белой горилле?»
«Что? — Хани вздрогнула. — Д-да так, если у тебя ничего нет о них, то не важно.»
«Чего это ты так пугаешься?», — я подозрительно приподнял бровь.
«Просто забудь!», — улыбнулась Хани, и хотела уже было перевести тему, но я не дал.
Неужто моя детская фантазия вовсе не фантазия? Да не-е-ет, быть такого не может, что за бред?
«А я, кажется, знаю, о какой Белой горилле ты говор…»
У Хани широко распахнулись глаза. Она закрыла мой рот ладонью, и пришикнула. Теперь настала моя очередь удивляться.
«С ума сошел?! Потише! Нет, лучше вообще не называй ее».
«С чего это?!»
Наверно, мое лицо казалось слишком удивленным, потому что она сказала:
«А говоришь, что что-то знаешь.»
«Ну, не то что бы много…», и я рассказал ей свою историю.
Когда я закончил, Хани на какое-то время задумалась, а потом поведала, что многие, на самом деле, о ней знают. Белая горилла является миру перед самыми судьбоносными и переломными событиями, но она впервые слышит, чтобы она приходила к кому-то лично. Хотя, возможно, об этом просто не говорят так много.
«Журналисты часто встречают ее. В наших кругах все знают о ней.»
«А почему ты так боишься ее имени?»
«Ты совсем глупый или правда не понимаешь? — Видимо, она сочла мое молчаие за глупость, потому что продолжила: — Где бы она ни появлялась, рушатся жизни. Говорят, что, когда ее имя исчезнет с уст, все беды уйдут.»
С тех пор история Белой гориллы не покидала меня.
Из-за экономического положения в стране телеканалы стали принимать на работу без высшего образования. Я решил, что это мой шанс. Я многие годы упорно трудился, а Белая горилла то тут то там давала о себе знать. И вот недавно среди журналистов пронесся ужасный слух. Белую гориллу видели повсюду.
Как сказала моя жена тогда, Белая горилла несла беды. Но многие годы я думал о ней, и вспоминал ту мудрую, что видел в детстве.
Я не расскажу вам, что думаю сам. Наверно, вы и сами уже все поняли. Так что мой журналистский долг выполнен.
Корреспондент Хон Чонхён, телевизионная служба новостей SBS.