Гошистр Тимофеич пишет
Из черновиков писем Гошистра Тимофеича:
Месяц ясен, за числами не уследишь, год нынешний. Докладываю засим, Пётр Фёдорович, что идея ваша пришлась не в ногу. Рассыпается ж строй, кабыть не в ногу кто аллюрит, так и восе. Сами знаете всё. Да и не мне вам объяснять. Устраиванием алабора обзавелись с весенних праздников ещё: и стенгазету юродивый лейтёха арабином размазывал, и заранее застеплерили всеобщими усилиями на доске объявлений, и замполит подписался собственноручно, когда к нам жаловали. А жалуют они, не хочется грехом нутряну отягощевать, да не скроешь же ничего от очей божьих, жалуют они крайне редко. Да вы и сами знаете это всё. Не мне вам объяснять. Так вот и говорю, не в ногу ваш наказ было. И пацанёнок ваш, извините-простите, растекусь я мокрым по сухому, ежели душой скорёжусь, пацанёнок-то — хам. Если не абаим. Белянку нашенскую совсем не потребно за диссеи улиссовские числить. Да вы и сами…
***
Борька прибыл в расположение роты поздним субботним вечером. Нежное весеннее солнце подрумянивало очертания гор.
— Хлорка что ли? — вместо приветствия спросил Борька, почесав нос.
— Пэхэдэ сёдни ж, — развёл руками Гошистр Тимофеич. — Всё отдраили как следует.
— Блестит, да. Но воняет.
Борька был невысок, худощав и угловат. Со спины его легко определили бы за щупленького новобранца — растерянного и неуклюжего. И напрасно. Ошиблись бы. В анфас он преображался.
Во-первых, форма на нём сидела совсем не как на новобранце: никакой мешковатости, ни единого пятнышка, ремень крепко держит, впритык. Но и на дембеля не похож: те хорохорятся, кепки задирают; бляхи большими пальцами держат, спуская; подворотнички широченные лепят. Золотая середина была у Борьки.
Во-вторых, лицо. Тут Гошистр Тимофеич считался большой знаток. У Борьки — недаром, что генеральский внук — были волчьи глаза. В глазах этих Гошистр Тимофеич слышал хруст костей и свист изгрызенных лёгких. Ещё пальцы — длинные, тонкие, жилистые.
Неопытный созерцатель сказал бы — руки пианиста! Человек посмышлённее сложил бы два плюс два — небрежность ношения одёжи с руками этими — и сказал бы, что видит ладони хирурга. Гошистр Тимофеич в армии двадцать лет провёл. Он и взгляд, и форму, и всё учитывал. Он знал — такие пальцы продавливают глазные яблоки на раз-два. Нож-бабочка порхает в ладонях таких, как вокруг самого сладкого нектара. Не следует шутить с людьми вроде Борьки — даже если они ещё дети осьмнадцатилетние. Точнее так. Тем более не стоит.
В общем, малец сразу не понравился Гошистру Тимофеичу.
— Где Белянка? — спросил Борька, обернувшись к окну.
Солнце садилось всё ниже.
— Вторая скраю, — указал на гору Гошистр Тимофеич. — Нет жеж, вон та вон, слева если…
— Утром выходим.
— Воскресенье ж!
— Утром выходим. Отдайте все распоряжения.
Гошистр Тимофеич привык получать команды. Но не от пацанов.
Борька кивнул и пошёл к выходу из казармы. Берцы скрипели о деревянный пол.
Гошистр Тимофеич встал поближе к окну.
Горная гряда почернела, тени исчезли, заострились углы. ЭКГ умирающего дня.
***
Неотправленное письмо Гошистра Тимофеича на имя Петра Фёдоровича:
Пётр Фёдорович, засим докладываю. Авангард по указанию перводана вашего с ночи муштровали. У меня с сим всё крепко, спира всё по секундам корпеет, да и сами знаете. Всё кулаком сомкнутым свершили, вестимо. Заведомо, если позволите. Лейтёха безымянный, ну как безымянный, имя-то у него есмь, да он сам его забыл, не поминает, вот и зовём его юродивым, так вот. Лейтёха, значится, машину ежовыми рукавицами сдавил. В смысле, что обустроил всё как надобно. Чтобы всё до сухих, тут не поскуплюсь, сухарей: топливо опять же, аптечки разношёрсты, в бардачок даже рашпиль заложили, тут, сами знаете, юродивые очаровательно могут. Ну так вот. Машина наша, одна одинёхонька на всю округу без дорог, как смеют выражаться, с ночи уже зачёсана. И без вот этого всего. По часам, как говорится. В ногу у нас всё. Борька вашенский — да, не в ногу. Но тут не двадцать второй у нас, чтобы лихое поминать, ветра вспять дуют, апрель стачивает позвонки. В путь в шесть утра отправились. Шавки мерзлые цепи грызли, вслед нам глядели, облака рябые лаем вспенивали. Вовремя! Как штык! Впору! Да вы и сами знаете всё. Не мне вам объяснять.
***
Стояли на склоне Белянки уже в обед. Внизу раскинулся военный городок. Спичечные коробки зданий казались отсюда случайно разбросанными вокруг плаца. Солнечная артиллерия была беспощадна, смела все тени, оставила только воздух, дрожащий над крышами, как над костром.
Перекуривали у единственного на всю округу внедорожника.
— И сколько вы здесь? — Гошистр Тимофеич услышал в интонациях Борьки сочувствие и растрогался.
— Эт тут как считать, Борьпётрыч, тут как усмотреться. Служу двадцатку уже, ежели в глаза…
— Со второго года?
— С первого, как жеж. Зимою буде двадцать один.
— На пенсию думали?
Борька затянулся крепко, бросил тлеющую сигарету под ноги и растоптал бычок сапогом. Скрипнула кирза.
Ежели понадобится, если будет необходимость, этот миловидный юноша с белобрысым ёжиком волос, пацанскими усиками и дьяволом, заточённых в зрачках, легко так и его, Гошистра Тимофеича, растопчет. Без колебаний. Гошистр Тимофеич это легко распознавал, он людей раскусывал и не таких. Модный молодёжный аромат не умел скрывать смрада горящей души — сера оседала на кончике языка и железным кровяным привкусом растекалась меж скрипящих зубов.
— А куда мне пенсия, Борьпётрыч? Женою не обзавелись. Детишек тоже не ниспослали. На кой мне она, пенсия-то?
— Тут будете?
— Буду тут.
Борька отвернулся от военного городка. Гошистр Тимофеич обернулся следом. Глянули наверх. Ещё пару километров, и выедут к пещерам. Хорошо, склон не сильно крутой. Иначе бы никакие броневики не спасли бы.
Снизу пещеры казались малюсенькими чёрными точками. Открытые камедоны на съёжившемся горами-морщинами лице Господа.
***
Заметка из блокнота Гошистра Тимофеича:
На спор они, видите ли. Схлестнулись. Маза, значится.
Нет уж, пусть благоволят им хоть генералы, хоть генералиссимусы, этого мы не стерпим, тут крест сбросим, ежели надобность, не покривим.
Покемарить была потреба, тут не стану, но посильнее мы, сон сами сморим, освистаем, не приучен Морфею телеса каживать, веки смолой прижигать, не место, не время, главное, что не та хавира. То ли Молох на заднем сиденье, то ли Небирос, то ли Ксафан — как дремать-то? Вот писовать будем, дабы не…
А солнце ноне чудное, спору нет, покрывает плотно, парит так, что ветер чёсу задал, пятками сверкнув, а тут, простите уж, высота не маленькая. Нешто дьявольщина и впрямь рука об руку?
***
К пещерам прибыли даже быстрее, чем рассчитывали. Гошистр Тимофеич казался взволнованным: лицо побледнело, кулаки то сжимались, то разжимались, на пещеры смотрел с трепетом почти что. Как будто переживал, что не пещеры то, а ноздри, и машина их — соринка, которая вызовет «чих» упокоенного в горах атланта.
Борька, не будь дурак, это сразу подметил:
— Чего такое-то?
— Я один зайду, посмотрю, — Гошистр Тимофеич уже стоял в метрах ста от машины. — Нет ли опасностей, опять же. Как я в глаза батюшке твоему… Вашему то бишь, Борьпётрыч зекать волю дам?
— Там может быть опасно? — не поверил Борька.
И прав был.
Чувствует гадюка ящерицу кольцевато изгибающуюся, приближающуюся. Узор зигзагообразный кожи чешуйчатой во взгляде Борькином отпечатался на мгновение.
— Опасно-то? Вряд ли, но кто ж её кривую-то, вывезет, ежели…
— Я пойду с вами.
Борька выскочил из внедорожника, спрыгнул на землю и начал приближаться к Гошистру Тимофеичу.
— Это даже разговора не ведётся, — впервые за время беседы голос кэпа стал привычным солдатам. Голос тот сверкал клинками и пах пожарами.
— Ты же сам сказал — там никого нет, — Борька приближался. — Никаких белянников не существует. Или как их там? Йети? Да хоть мамонтов! Мне нужно это только запечатлеть, — он помахал в воздухе чехлом от массивного фотоаппарата. — И я выиграю спор. Какого чёрта ты попрёшься туда первым? Ради чего?
— А если там наркоманы какие? На перо посадят, за ними не станется…
— Я пойду с тобой.
Борька подошёл почти вплотную к кэпу. Пацан считался высоким, почти метр восемьдесят, но Гошистр Тимофеич всё равно почти не две головы его выше был. Недаром кэпа за спиной называли «Титаником».
Гошистр Тимофеич дождался, пока Борька договорит. Потом наклонился.
Над ним кружили три ворона.
— Хайло завали своё, — он говорил тихо, но в его голосе клинки сверкали всё ярче, а пожары взрывались ядерными грибами. — И если ты ещё раз мне «тыкнешь» или подъелдыкнешь тут, я из тебя пугало сделаю.
Даже лев отступает, когда видит носорога. Несопоставимы масштабы, птицы разных полётов, весовые, опять же, разные. Губы Борьки дёрнулись, как будто небесный рыбак подцепил край рта мальца своим крючком.
— Сначала я, — ещё раз уточнил Гошистр Тимофеич.
— Я следом, — подтвердил Борька.
Солнце начало опускаться. Тени от гор удлинялись, как гигантские стрелки компаса. Как же ты, Посейдон, обронил его так далеко от морей да океанов, в самом центре этого континента?
***
Список слов, составленный Гошистром Тимофеичем в блокноте:
велий, помилующий, амнистированный, извиненный, прощавший, прости, извини, даровавший прощение, спустивший, не взыщите, экий, до скорой встречи, виноват, всего наилучшего, помилуемый, всего, прости-прощай, виновато, прощающий, видимо-невидимо, откланявшийся, не взыщи, виноватая, помиловавший, простите, щаженный, прощающий, весь, отпустивший, прощевайте, счастливые, прощенный, счастливый, до встречи, прощевай, прощавший, оправдавший, счастливейший, вся, прощаемый, невпроворот, простивший, здравствуй, отпустивший вину, виноватый, счастливо оставаться, не обессудь, прощеный, прощавший, прощенный, всего доброго, прощаемый, всего лучшего, бессчетно, не прогневайся, прощаемый, прощеный, будь здоров, простите, прощай, честь имею кланяться, сильно, помилуй, прошу извинить, помилованный, прощающий, простить, отпустивший грех, пардон, простивший, помилуйте, извините, немерено, извинивший, извинить, до свидания, все, будьте здоровы, удивительно, помиловать, помилуемый, прости великодушно, токмо, сжалившийся, прошу простить, счастливое, простите великодушно, мишурность, до скорого свидания, бай-бай, всего хорошего, пока, виновата, помиловать, прощайте, амнистированный, помилуйте, амнистировавший, помилованный, отпущенный, прощать, помиловавший, счастлив, пощадивший, помилуй, счастливая, простите, круто, обеливший, не осуди, счастливо, прошу извинения, всем, прошу прощения, помилованный, простивший, гожий, просто-напросто, прости, прости, прощеный, помиловавший, помилующий, не во гнев будет сказано
***
Борька зашёл в первую пещеру через две минуты после капитана.
Он ожидал увидеть непроглядную темноту и расходящиеся во все стороны рукава катакомб. Пещера же оказалась светлой, глубокой, но не слишком протяжённой. Солнечные лучи освещали всю поверхность через входную арку и добивали аж до дальней стены.
— Убедился? — Гошистр успокоился и говорил мягко.
— Какие тут нахрен наркоманы?
— Мало ли.
— Тут сыро и холодно.
Капитан промолчал. Борька расчехлил фотоаппарат, сделал несколько снимков. Перед выходом даже видео записал.
— Ну что, конспиролог мамкин? — он цокнул языком на камеру. — Какие тут тебе белянники? Тут лошадь срать не сядет.
— Это ты зря, — сказал Гошистр, когда Борька выключил запись. — Про лошадь-то.
Борька только пожал плечами. Они отправились к выходу.
— Это богом забытое место, — Борька закурил у выхода, эхо рикошетило от стен. — Чёртова помойка. Эти края. И особенно — вон. Я бы давно свалил отсюда, если бы не батя.
— У бога давно амнязия, сынок, — закурил и Гошистр. — Он пьян или с похмелья. Нету местечек, о которых он упомнил бы. Здесь только диявол да мы.
— Почему ж вы не свалите, а, капитан? Держит что? Или кто? М?
— Держать можно пса, Борьпётрыч, — Гошистр глубоко затянулся. — Или пленного. Меня никто и ничто не могёт держать. Это я держу.
— Что?
— Часть в порядке, — соврал капитан.
Докурили молча. Растоптали бычки в пыли.
— Вторую пещеру тоже будете осматривать?
— Никак нет-с. Можем идти.
— Не понимаю.
— Чего?
— Зачем тогда за первую так грызлись? Во второй наркоманов не водится?
— Борьпётрыч, наркоманы, не будь дураками, уж давно ноги унесли, ежели б там и были. Они, хоть и идиоты, но не самоубивцы.
Борька не поверил ни единому слову.
Солнце раненым солдатом заваливалось за горизонт.
***
Заметка из блокнота Гошистра Тимофеича:
Остеречь салажню управился по тиканью часовому, тут ни дать ни взять, мощага. Сховались усе.
Тетеря генеральскай не тугодум, смекнул, на раз-два взгрыз. Начто и в роли сыгранной казал естество. Вона де булгачит.
Надоть что ни придётся хотение с позывом отковать. Но как?
***
В часть прибыли ближе к полуночи. Бог лунным серпом расчистил небо от облаков, оголил звёзды.
Разгрузились, отужинали, разбрелись по местам: сын генеральский отправился в пустующее расположение связистов, капитан — в канцелярию, куда сам купил отличный диван.
Гошистр Тимофеич знал, что засыпать нельзя. Спал он, как и все белянники, очень крепко. Как батя говаривал: пушкой разбудишь, да, если снарядом будешь. Пацан был опасен. Во-первых, он всё понял, во-вторых, он мстителен, в-третьих, в его глазах скручиваются смерчи. Смерчи красные с привкусом железа.
Капитан чувствовал разливающуюся по телу усталость, но держался. Много курил и пил кофе. Писал письмо Петру Фёдоровичу. Отвлекался.
Гошистр Тимофеич не ошибся. Он услышал, как скрипят доски, пропитанные влагой разбухшие доски перед его канцелярией. Оружие доставать не стал, хотя кобуру с табельным поправил для удобства.
Борька не стал копошиться. Вышиб дверь ударом ноги и наставил на Гошистра калашников. Такого капитан, конечно, не ожидал.
Борька был бледен. Белоусый ангел смерти.
— А ну вставай! — крикнул он. — Вставай, тварь!
Гошистр Тимофеич поднял руки.
— Опусти оружие, и я тебя не трону, — речь его стала чистой.
Борька средним пальцем снял автомат с предохранителя. Щёлкнуло. Зрачки пацана сузились, как у хищника. Эринии плясал в них зажигательный танец в обнимку с Хароном.
— Выстрелю, — он не врал.
Капитан встал с дивана с поднятыми руками.
— Спрашивай, — сказал он.
— Как ты вообще говорить научился? А писать? А? Ты же не человек.
— Что делает человека человеком? — Гошистр Тимофеич слегка наклонил голову, и Борька впервые обратил внимание на шею. Белые нитки-вены прошивали кожу, выпячивались канатами, бугрились, пульсируя.
— Ух, етить, ну у тебя и вопросики. Подходящее время выбрал.
— Речь да вера, — ответил Гошистр. — Вы уже обронили второе, скоро и первое утащат.
— Типа невозможно жить без речи и веры? Мура какая!
— Типа-типа, — передразнил капитан. — А с чего, Борьпётрыч, ты взял, что ещё жив?
— В смысле?
— Я убил тебя ещё там, в пещере. А это — твоё предсмертное виденье.
Борька тяжело выдохнул и опустил глаза. Этой заминкой и воспользовался Гошистр Тимофеич. Он кинулся на генеральского сына, выбил из рук автомат, отвесил оплеуху и накрыл весом своего тела. Хрустнуло.
Пацанячий крик звучал еле слышно, как будто из-под толщи воды.
Через минуту Гошистр Тимофеич держал Борьку за шкирку, как нашкодившего котёнка у окна. К части со стороны пещер приближались белянники — яркие белые точки на чёрном фоне.
— Как светлячки, — сказал Борька.
— Красиво, да. Почувствовали, что я в опасности. Инстинкты. Скоро обратно ринутся.
— Я бы всё равно не выбрался живым?
— Неверная формулировка, — Гошистр Тимофеич бросил пацана на диван. — Если бы сюда пришли мои братья, ты не ушёл бы живым. А так — отпущу тебя.
Борька подался вперёд, но капитан остановил его жестом:
— Ой, ля, только не надо вот этого. Вопросы-вопросы-вопросы. Твой батя — хороший человек. У него есть стиль и вера.
— А у меня нет веры, — сознался Борька.
— Зато у тебя есть яйца. Если перестанешь лезть на рожон — выйдет из тебя толк. А вера — вера она… знаешь, — Гошистр покружил пальцами в воздухе, как будто рисуя спирали. — Витает, ткскзть. Сама придёт. На, кури.
Он бросил спички на диван. Они закурили.
— Получается, вот он — ошейник? — спросил Борька.
— Получается.
За окном занимался рассвет. Очертания гор смягчились, как будто небеса ловко растушевали божественную акварель. Гелиос выбирал самые яркие краски для картины нового дня.
***
Последнее письмо, отправленное Гошистром Тимофеичем перед исчезновением:
Докладываю засим, Пётр Фёдорович, что тетерю вашего спровадили. Не без анекдотов, как гужевались, но в грязи не зашаркались насилу. Пацанёнок-то не абаим никакой, сполагоря не толстотел сосуд. Эт покамест. Вы алхимик душ первостатейный, легко поуправитесь, тут не думствую излишек.
Хочу благодарение изъяснить спокону. Ладно мы горбы гнули. И жучили меня по всем мастям. Вбелую вещаю, безобманно, ежели б не вы, да без вас речь не далась бы мне, а куда мне без неё, не выплыть на вере одной, утянет бездна, ктулхианские толщи так виски уплющит, что лопнет арбузом глава от темечка. Да, тут честь ваша и правда. Сызнова говор. Гради бог.
А теперь, засим… велий, помилующий…
Так!
Честь имею кланяться. Кличет долг. По документам опять жеж, воду сливать да грудь ермолить. Тут, ежели кроить… Диссея улиссовские хулил, теперь сам покидаю. Это часики вытикали, видать, чую, как снутри рдеет кострищем, дымокурит, это человеческое вельми, сложно-петлявое. Сами знаете всё. Да и не мне вам объяснять.
Месяц ясен, за числами не уследишь, год нынешний.