Ворон и Эмили
Прежде чем взлететь, Грэм долго приглядывался к опоре. Гигантская туча, заполнившая небо от горизонта до горизонта, примостила на ней пухлое свинцово-серое брюхо. До следующей лететь не так уж и далеко. Метров пятьсот. Но с банкой в лапах тяжко.
«Кого ты обманываешь? — прошипел сломанным патефоном внутренний голос. — Дело не банке. У тебя просто нет сил!»
Грэм вздохнул. Голос, безжалостный и противный, был как всегда прав. Сил не было. Да и откуда им взяться? Уже очень давно ему не удавалось найти никакой еды. Кроме почти окаменевших консервов для кошек. И, как он их ни берёг, банка, лежащая у его лап, была последней.
Разве что волшебные печеньки Эмили. Но он до сих пор не разобрался, на самом ли деле они существуют, или это так его обманывает голод.
Надсадно каркнув, Грэм подхватил банку и с трудом взлетел. Крылья двигались тяжело, словно он поднимал не одну банку, а десяток, ломило плечи и лапы, полыхало нутро. До любимого насеста он так и не долетел. Лапы разжались раньше, банка вырвалась и, громко бахнув, упала на асфальт.
Грэм в изнеможении практически рухнул рядом. И зашипел, но не от боли в лапах, а от радости. От удара банка не смялась, как он боялся, а лопнула, так что он смог без труда склевать комковатое содержимое.
Но вернуться домой сразу не получилось. Хоть он съел всё до последней крошки, силы возвращаться не спешили. Поэтому взлетел он лишь, когда сонная туча, неловко дёрнувшись, распорола брюхо об его любимую опору. Из прорези посыпались снежинки. Сначала тонкой струйкой, а потом всё гуще и гуще. Пока долетел до дома, снегопад сделался настолько плотным, что в нём с трудом просматривался воздух.
Эмили ждала его. Сидела на пороге своего домика, закутавшись в ярко-синий плащ, у её ног звенел пришитым к груди бубенчиком Тэб — несуразно розовый щенок с чёрными ушами. Кто-то пришил ему глаза так, что они оказались по бокам, и их прикрывали немного криво вырезанные уши-лопухи. Чтобы смотреть, Тэб их приподнимал, и это придавало его морде презабавное выражение. Может быть, поэтому Эмили так любила несуразную псину. Так что Грэм ревновал временами.
Но ждала-то она его. И беспокоилась.
Это было видно, хотя прекрасное кукольное лицо эмоций почти не отражало. Беспокойство жило в её пальцах. В тех самых, на которые она накручивала пепельные локоны. В губах, которые она кусала. В босых ножках, утонувших в снегу.
Несмотря на то, что Грэм устроил жильё в глубине малоразрушенного дома, снежинки всё равно проникали сюда, какими-то неясными скрытыми от посторонних глаз тропками.
И хотя Грэм знал, что Эмили не человек, и ей не холодно, его сердце всё равно ёкнуло при виде босых ступней в снегу. Что поделать — стереотипы. Он уже много-много лет не видел людей. Ни живых, ни мёртвых. Но так привык, что они прячут нижние лапы, что смотреть на босую Эмили было больно.
Увидев его, Эмили вскочила, бестолково засуетилась на краю стола, где стояли её домик и его гнездо, и бросилась обниматься, стоило ему опуститься рядом.
Грэму стало тепло. Он бы сидел так вечно — зажмурив глаза, и чтобы Эмили обнимала его. Но велел пойти обуться. Что кукла и сделала, хотя и надулась сначала.
Грэм забрался в гнездо, отдыхать. А Эмили в нарядных сафьяновых сапожках суетилась рядом: чистила перья, подкладывала подушки, что-то там щебетала. Грэм не вслушивался.
Чего там слушать? Как они с Тэбом играли, или снова варили какую-нибудь кукольную еду из непонятно откуда берущихся ингредиентов. Грэм давно мучился над этим вопросом. Как так получается, что Эмили всегда находит в своём кукольном холодильнике то, что ей нужно, чтобы что-то приготовить? Или в шкафу, откуда она извлекала нитки и ткани. Чтобы сшить себе новое платье или туфельки, или курточку для Тэба, или очередную подушку для него.
Она давно порывалась сшить курточку и ему, Грэму, или связать шарф. И порой он даже представлял, как будет тепло и хорошо в обновке, особенно ночами, когда холод становился совсем уж невыносимым. Но боялся. Точнее, не боялся, а опасался. Как и всего, чего объяснить не мог.
Эмили объяснения не требовались. Ей было хорошо. Она всё принимала как есть. За исключением дней, когда вспоминала о Руте. Поэтому Эмили щебетала сейчас что-то звонко и счастливо, а Грэм дремал. Но ровно до тех пор, пока голос её не утратил хрустальные напевы весеннего ручейка.
Грэм распахнул глаза.
Эмили сидела на бортике его гнезда, одной рукой обнимая Тэба, а другой дёргая краешек пояса. И кукла, и пёс смотрели на него большими глазами, в которых отчётливо читалась мольба, а он не знал, что им отвечать.
— Нуууууу… — попытался потянуть время он. Признаваться, что всё прослушал, было стыдно. Поэтому состроил максимально важный и задумчивый вид. Эмили же, почувствовав, что произнесённых уже аргументов не хватает, зачастила новыми.
Грэм не сразу понял, в чём дело. Но когда понял, выдохнул. Эмили хотела устроить праздник. Как когда-то.
Оказывается, Эмили, когда ещё жила в витрине, немного завидовала игрушкам, что покупали в подарок. Таких было много. Очень много. Не покупали только её. Она была очень красивая и очень дорогая. И никому не нужная. Кроме Руты. И Грэма.
Теперь, когда она была не одна, ей хотелось праздника, как у всех. Хотелось поставить ёлку, развешать гирлянды и шарики, сделать подарки.
Это было не сложно. Это не предложение пойти искать Руту вместе.
Ёлочку подходящих размеров он нашёл в кладовке соседнего дома. Там же были украшения для неё. Пара перелётов — и у Эмили было всё, чего ей желалось. За труды его наградили сладким кукольным пирогом, который по вкусу был совсем как настоящий, шоколадный, а ещё улыбками и радостью в глазах.
Неизвестно откуда взяв сил, Грэм слетал в тот же дом и притащил заводное пианино. А потом помог раскрутить ручку. И теперь мог дремать в гнезде под весёлую суету и песни, которые не слышал не один десяток лет.
Оказалось, Эмили много их знает. И голос у неё красивый. Нежный. Хоть и грустный, где-то там в самых глубоких, еле уловимых тональностях. Из-за них что-то пощипывало Грэма изнутри, но слушать всё равно было приятно. И даже вечно давящее чувство усталости уползло куда-то. Выбираться из гнезда, чтобы помочь закрепить флажки и прикрепить звезду на макушку, стало не так уж и трудно.
Их праздник длился дня три или четыре. А потом он почувствовал, что надо лететь и искать еду, иначе не хватит сил вернуться. Знал, что искать нечего, но ехидный голос внутри вдруг помягчел и теперь беззлобно скрипел: «Пока живу — надеюсь».
— Мне пора, — каркнул он Эмили, явившейся к нему с очередным кукольным угощением — кексом, украшенным долькой мандарина.
Эмили побледнела. Кекс покатился ему в лапы.
Грэм в очередной раз подивился этой её странной способности бледнеть, как настоящие люди. Ведь у куклы не было крови, кроме той, что он случайно обронил на неё, когда прилетел в гнездо после драки с крысами.
Тогда ещё были крысы. И была еда, за неё приходилось драться. Но не было живой куклы. Точнее, кукла была. Он притащил её в собственное гнездо, украв из чудом уцелевшей витрины магазина. Уж больно она была красивой.
Но когда прилетел раненый, ни о какой красоте не думал. Рухнул в гнездо — умирать. А оказалось — жить. И уже не одному. Как кукла ожила, он не видел. Очнулся от того, что она пыталась его напоить. Среди барахла в его гнезде отыскалась игрушечная бутыль, в которой по одному только желанию Эмили появлялась вода.
Он был болен тогда, поэтому не мог сопротивляться. А когда поправился — уже не хотел. Даже представить не мог, как же он раньше без неё мог, совсем один.
Так они и зажили в пустом доме, оставшемся после людей. На другом краю письменного стола, на котором он свил гнездо, появился кукольный домик. Много лет спустя он снова поранился, о консервную банку. Ранка была небольшой, но до крови. Вот тогда он и нашёл самого несуразного из всех самых несуразных игрушечных щенков на свете и размазал кровь по его груди.
Попав на игрушку, кровь почернела, потом посерела, а потом исчезла. А пёсик впервые поднял свои уши и радостно затявкал. А потом скулил всю дорогу, пока Грэм тащил его домой, к Эмили.
Как же она тогда обрадовалась. Надолго забыла про Руту.
— Не улетай! — повторяла сейчас она снова и снова. Даже после того, как он задержался, чтобы склевать её кекс, пообещал, что всё будет хорошо, и даже позволил надеть на себя шарф, который она всё-таки тайно связала и спрятала в коробке с бантом под ёлкой.
— Мне кажется, раз у нас такой праздник, — он кивнул на светящуюся ёлочку и гирлянды, что украшали его гнездо, и вопреки всем законам физики, которые он помнил из той старой жизни, задорно светились, — то я могу найти Руту. Ведь самое время для чудес.
Только тогда Эмили отступилась. Но опущенной головы не подняла и прощаться не стала. Ушла на крыльцо и села ждать. Как всегда делала, когда он улетал.
Грэм горестно каркнул про себя, но всё же полетел.
Остаться и обречь Эмили смотреть на его застывшее тело он не мог. А еды, кроме кукольной, взять было неоткуда. И хотя она каким-то образом давала ему сил, её было мало, слишком мало.
Куда лететь, он не знал. Хотя облетел окрестности не одну тысячу раз. Всюду были лёд, снег и развалины. Потравленные временем следы былой жизни. Когда-то, тут валялись трупы, а потом кости. Те времена Грэм вспоминал с ностальгией, тогда не было забот и всегда было чем набить брюхо.
Среди трупов валялась и Рута, та самая, которую всё никак не могла забыть Эмили. Грэм вспомнил её, когда Эмили описывала девочку с пятнистой кожей. Та часто приходила в магазин, где в витрине стояла Эмили, и обещала купить её, как только накопит денег.
Эмили очень хотела этого.
И даже спустя много-много лет, как люди исчезли, вспоминала. Грэм солгал ей, что люди ушли из города. На самом деле они все умерли. От какой-то дурацкой фигни, что заставляла их взрываться. Но люди были странные. Они вообще любили смерть. Любили убивать и умирали сами. А девочку он запомнил, потому что больше не видел таких. Мёртвых и почему-то счастливых. И по-своему вкусных.
Завспоминавшись, Грэм незаметно для себя прилетел к магазину, где нашёл Эмили. Часть крыши обвалилась, витрина потрескалась, сквозь неё ничего уже не было видно.
Но пробравшись внутрь, он увидел, что ничего не изменилось. Всё так же на рукотворной поляне стояли десятки игрушек и ждали хозяев. А те всё не шли.
Грэму стало грустно.
Он вспомнил Эмили.
Как там она сейчас сидит одна на крыльце домика. Одна. Тэб, конечно, хороший, но без него, без Грэма, она всё равно была одна.
Остро захотелось вернуться, снова увидеть, как она рада. Но сил оставалось мало. Он не был уверен, что сможет, хотя до дома было недалеко. Желание было настолько сильным, что он решил забраться подальше, за путаницу оборванных проводов и хищные края арматуры, чтобы не поддаться.
Сначала прикидывал, как лучше сделать это, чтобы не пораниться. А потом пришла мысль.
Не давая себе передумать, приподнял крыло и тем местом, где были самые тонкие нежные пёрышки, бросился на металл. Ему даже не было больно. Но кровь потекла. Медленно и не очень охотно, будто и у неё не было сил.
Грэм поспешил к куклам. Одна, вторая, пятая, пушистые кролики, плюшевый мишутка, пара машинок и грузовик. Здоровенный, пластмассовый. Он выпил больше всех крови. Но он был нужнее всех. Он должен был довезти всю компанию к Эмили.
К счастью, в отличие от напуганных взбудораженных кукол, грузовик оказался толковым и понятливым. Очень быстро понял, что от него требуется, и вроде понял, как добираться.
Грэм хотел хоть немного проводить, показать, проконтролировать, но сил уже не было совсем. Единственное, что он смог сделать, помочь вытолкать грузовик из витрины наружу.
— Не подведи, — шепнул на прощание и закрыл глаза.
Теперь он был счастлив. Как, наверное, никогда.