Сон в ноябре

В сказках часто бывает, что герой неожиданно получает лампу с джином или волшебную палочку, после чего начинаются весёлые приключения. Мира получила хийси. Получила она его случайно, просто потому, что, когда хийси Ивия Карне* судили боги, на Миру случайно упал взгляд Вяйнямёйнена.

Судили-то Ивия за то, что он сорок лет держал в плену бога Кратоя, совсем молодого по божественным меркам. Вяйнямёйнен же был стар. Он помнил время, когда люди не знали огня и давно уже отсчитывал время не годами, а столетиями. Помнил он и те времена, когда такие, как Мира, уже нянчили собственных детей, а умирали, не дожив до тридцати. И вряд ли он подумал о том, что времена изменились, и Мира сама ещё ребёнок.

Мире было четырнадцать и нельзя сказать, чтобы она была совсем уж ни при чём. Она ведь и освободила Кратоя, не зная, что он бог, и считая его чем-то вроде странного говорящего животного, ибо изменил его облик Ивий до невозможности. А может, Вяйнямёйнен всё понимал, и именно молодость Миры была причиной такого выбора. Может, Вяйнямёйнен посчитал это наградой — не каждая девчонка сумеет спасти бога. Ивий Карне, один из королей хийси, стал её личным рабом. И Мира понятия не имела, что ей с этим делать.

***

И только могла подозревать о том, что чувствует Ивий Карне, что был старше её раз пятьсот, вспыльчивый, гордый, злопамятный, самолюбивый и... да, в общем-то, типичный хийси.

Жила Мира с родителями в самом медвежьем углу, как раз на территории Ивия Карне (собственно, из-за чего и случилась вся эта история, и, вероятно, сидя на балке под потолком в доме Миры и развесив огромные, покрытые жёсткими белыми перьями и с когтями на сгибах, крылья, Ивий много раз жалел, что не разнёс этот огромный, похожий на ангар, дом к чертям собачьим).

А дом был в самом деле огромный, с окнами во всю стену, выходящими в лес, гигантской печью размером с грузовик и отделанную бело-голубыми изразцами с корабликами и вагонами. Два вагона-теплушки стояли посередине, сразу за печью, и один был приспособлен под комнату Миры, второй — под спальню родителей. Отец Миры, когда они только переехали сюда, вырезал в крыше каждого по несколько круглых отверстий и забрал их матовым стеклом, чтобы внутри не было так темно. Ивий же избрал себе для обитания верхний ярус их жилища, и часто ночами в спальнях-вагонах становилось на мгновение темнее, когда наверху абсолютно бесшумно проходил Ивий Карне, король хийси.

Случилось всё в августе, и почти всю осень родители Миры привыкали. Привыкали к белой фигуре на балках и крышах вагонов, к вдруг возникающему и так же быстро исчезающему запаху мокрых листьев, к тому, что Ивий выходит на крыльцо и через миг с крыльца взмывает белый ворон и улетает в лес, а через несколько часов белый ворон падал на крыльцо и превращался в короля хийси, белокурого (ну и что, что половину его роскошной шевелюры составляли длинные и узкие мягкие перья), в белом камзоле, шитом серебром, и с таким презрительным равнодушием на скуластом, напоминающем птичью маску, лице, что давно почившая аристократия Старого Мира нервно курила в сторонке.

Ивий приносил из леса зайцев, предварительно умершвлённых, и ловко, как чулок, одном движением, сдирал с них серые шкурки. Когда мама Миры в первый раз это увидела, то долго не могла прийти в себя. Её вообще с детства пугала сила, громкие крики, даже слишком шумное веселье. Казалось, что именно её, маму Миры, ударят, высмеют или сделают ещё какую пакость, а она ничего не сможет сделать в ответ. Её собственная мама, бабушка Миры, говорила ей:

— Пробивной надо быть! А ты какая? Клуша! Чем ты занимаешься? Всё картинки свои рисуешь?!

Мама Миры не спорила: она знала, что это правда. Возможно, она смогла бы перестать быть клушей, если бы удачно вышла замуж. При удачном муже рисование вполне может стать пристойным занятием. Но и тут мама облажалась, к злорадному удовлетворению всей семьи: она вышла замуж за человека, создающего скульптуры из стекла. Страйк. Комбо. Попадание в десятку. И самое лучшее приобретение для семьи, которое он сделал — это купил право жить в этом доме во владениях хийси, короля этого чёртова болота. На что-то другое денег не было.

Мама Миры лежала в темноте, в их с папой вагоне, и пыталась переварить то, что случилось. Вдруг в вагончике становилось ещё темнее — неясная масса закрывала круг тусклого света на потолке. И сердце начинало биться как бешеное.

— Спишь? — спрашивал папа Миры, всегда её чувствовавший.

— Он наверху, — говорила мама Миры. — Над нами.

— Ты боишься его? — спрашивала мама.

— Боюсь, — честно отвечал папа. — Но Мира взяла с него клятву, что он нас не тронет.

— Он нас ненавидит, — вздыхала мама.

— Не думаю, — отвечал папа.

— Почему?

— Ну как можно всерьез ненавидеть тараканов на своей кухне?

И спальня чуть светлела — это Ивий перемещался дальше.

***

Привыкала мама Миры весь сентябрь, а в конце сентября нарисовала Ивия. Погода была так себе, то и дело сыпал мелкий дождик, и в саду яблоки шлёпались на стоящий почти вплотную к широкому окну круглый стол, скатывались с него и лежали, мокрые и блестящие красными боками на растрескавшихся плитах. Маме Миры было досадно их видеть, потому что по-хорошему их нужно было собрать, но надевать куртку и выходить под дождь не хотелось.

Чтобы видеть холст, мама Миры включила несколько мощных ламп, а остальная часть дома тонула в сумраке. Мокрым и блестящим был и лес за садом, и, вероятно, поэтому Ивий, который исчезал в своих владениях, когда Мира была в школе, на этот раз сократил прогулку до пары часов. Как он попадал в дом, не открывая дверь, было неясно, но в какой-то момент мама Миры обернулась взять другую кисть и увидела знакомый белый силуэт на балке.

— Ох, вы здесь, Ивий, — мама попыталась улыбнуться, понимая, что улыбка выглядит жалкой.

Ответом ей был едва заметный кивок. Мама вспомнила, как однажды, когда Мира была маленькой, они под новый год наткнулись у магазина на человека с полностью содранной кожей. Он стоял на обочине и дико вращал глазами, скованный неведомой силой, а от страшных ободранных ног по снегу тянулись розоватые ручейки. Потом ей рассказали, что этот человек не достаточно быстро поклонился Ивию Карне. Так что этот кивок вполне мог сойти за предельно доброе и чуткое отношение. Собственно, не было и дня, чтобы она не вспомнила тот случай.

У хийси было три облика: бескрылый, в котором он больше всего походил на человека (только странные переливчатые глаза и когти на пальцах выдавали его), облик белого ворона, размер которого зависел от желания хийси — птица могла быть как гигантской, так и обычной, и промежуточный, когда он имел форму человека, но за спиной раскрывались огромные крылья, а черты лица чуть заострялись, придавая ему вид маски, скрывающей неведомое. Этот третий облик он носил чаще всего, возможно, для хийси он был чем-то вроде любимых разношенных штанов. Или уютного халата.

Сейчас он сидел на своём любимом месте — на вагоне Миры, свесив вниз огромные крылья. Странное существо в наряде восемнадцатого века, но только на первый взгляд — швов на одежде не было, ткань больше напоминала шкурку ящерицы, а вышивка совершенно точно была лишайником. Мама всё замечала взглядом художника, улавливающего детали. Она не видела всего этого сейчас, но разглядела раньше, за месяц жизни с хийси. Другие дети приносят домой котят и щенков, а её дочь притащила крылатого демона.

Она повернулась к холсту и почувствовала отвращение к тому, что рисовала — окно дома и ящик с розами под ним. Симпатичная, но такая заурядная картинка, которую, может быть, удастся продать. Люди любят такие вещи, их можно вписать в почти любой интерьер, они не раздражают и не надоедают... потому что они никакие. Мама рисовала их десятками.

Какое-то время она боролась с собой, пытаясь заставить себя работать, потом поняла, что с таким настроением картину она скорее испортит, чем закончит, и сняла её с подрамника. Подумала, подготовила чистый холст.

— Ивий, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я собираюсь вас нарисовать.

Снова едва уловимое движение, похожее на кивок. Мама опять вспомнила мужика без кожи.

— Это... это будет эксперимент, — сказала она себе под нос, разворачивая холст, чтобы видеть Ивия. — Я просто попробую...

Очнулась она ближе к вечеру. Ивий был на том же месте. Новая картина — тоже.

На холсте царили лиловые сумерки, разбавленные туманом. В озере, а может, в реке, наполовину затонул вагон метро (мама знала, как они выглядят, по фильмам и книгам, но совершенно не помнила, как ей пришло в голову усадить на него хийси на картине, ведь логичнее было выбрать бревно или камень). На затонувшем вагоне сидит белый хийси, лицо его напоминает маску, руки молитвенно сложены под подбородком.

А в отражение чуть-чуть отличается: нет когтей на крыльях, вместо лица-маски лицо прекрасного юноши, взгляд которого устремлен на хийси, но только хийси не видит, он погружён в себя...

— Это лучше твоих старых картин, — услышала мама голос за спиной и чуть не подпрыгнула от испуга — перемещался Ивий совершенно бесшумно. — Не так плоско. По-настоящему.

— О...спасибо, — пробормотала она. — Рада, что вам нравится.

Ивий стоял близко-близко к ней, и глаза его казались сейчас золотистыми. Кожа его была почти неестественно белой, и мама в который раз удивилась, как так может быть, если он живёт в лесу. Крылья он убрал, и лицо его выглядело почти человеческим. Пахло сосновой смолой.

— Почему? — спросил он.

— Что — почему? — не поняла мама. — Я художник...

— Нет! — Ивий отошёл от неё, как кот, который понял, что кормить его сейчас не будут, а значит, и время тратить не стоит, и пошёл по дому, осматривая, как впервые, печь, обеденный стол, кухню, которую папа Миры всю сделал своими руками, глянул наружу, где только свет ламп освещал стол с парой валяющихся на нём яблок. — Я — король хийси. Я могу озолотить вас. Пусть у хийси нет денег, но у нас много того, что стоит денег. Ты слышала об артефактах из Бездны?

— Ну... — мама, конечно, слышала о сталкерах, что спускаются в Бездну, царство хаоса, и добывают разные чудные вещицы, за которые коллекционеры и прочие чудаки, готовы отвалить кучу денег.

— Дай мне час и я притащу тебе корзину таких вещей. Не надо будет ничего продавать, сможешь делать, что хочешь. Тебе достаточно попросить свою дочь, а она прикажет мне.

С деньгами у них всегда было плохо. Нет, они ни в коем случае не голодали (к тому же лес был рядом, и грибы с ягодами можно было собирать прямо у дома), мама старалась покупать Мире хорошую одежду, чтобы она была не хуже других.

С Ивием они перестали покупать мясо — зайцев, косуль и тетеревов он притаскивал регулярно. Ещё у них завелась «кастрюля хийси» — кастрюля, которой почти не пользовались и которую регулярно находили на крыльце наполненную то черникой или ежевикой, то грибами, то густым и тёмным лесным мёдом, а пару раз из неё торчали хвосты здоровенных карасей, которых из-за величины впихнули в наполненную водой кастрюлю стоймя. Никто никогда не видел, чтобы Ивий хоть раз к ней прикоснулся, и Мира считала, что наполняет её кто-то из подданных Ивия — хийси рангом пониже.

— Вы и так много для нас делаете, — пробормотала мама. — Мы на еду почти не тратимся... И... это неудобно. Вы и так пострадали... Мира... она вообще добрая девочка... понимаете... она не знала.

Мама поняла, что несёт чушь, и замолчала. Но эта чушь, по крайней мере, была искренней. Получить всё по щелчку пальцев. Деньги из ниоткуда. Так заманчиво и так... противно. В деньгах нет ничего плохого. Не было ничего плохого и в том, чтобы воспользоваться предложением короля хийси. Только это было неправильно и очень напоминало её старшую сестру, выскочившую замуж за чинушу из Комитета дорог. Жила она теперь в престижном районе во владениях Рауни, где даже намёка на хийси не было, зато были симпатичные одинаковые кирпичные домики за низкими оградами в обрамлении пышных садов.

Потом мама забыла об этом разговоре, потому что пристроила картину в одну галерею, куда её со скрипом взяли, после чего началось такое...

Кто-то её сфотографировал и выложил в сеть. В галерею потянулись люди — смотреть именно эту картину, так что владельцу галереи пришлось её перевесить. Известный искусствовед написал статью, восхваляющую неожиданный подход художницы. Не менее известный другой искусствовед написал другую статью, где раскритиковал «мрачный сюжет, оторванный от реальности», а заодно прошёлся по первому искусствоведу. Когда картину продали с аукциона за деньги, которые мама Миры и вообразить не могла, эти двое радостно судились, а в сети гремели баталии по поводу скандальной картины.

Ещё не прийдя в себя толком от случившегося, мама нарисовала юношу с волчьей головой, сидящего на изуродованном взрывом и ржавом танке посреди туманного болота. Юноша занимался мирным делом — играл на флейте. Как с волчьей мордой можно играть на духовом инструменте, маме было неважно. С другой стороны, еще пятьдесят с небольшим лет назад боги и хийси были лишь сказками. Картина улетела через два часа после того, как её повесили всё в той же галерее.

Мира Ивия беззастенчиво эксплуатировала: пользуясь безупречной памятью хийси, она заставляла его повторять с ней уроки (в учебнике истории он нашёл три ошибки). Холодало, и мама часто пекла пирожки то с зайчатиной, то с собранными хийси и намороженными ягодами. Когда пирожки были готовы, она стучала в дочкин вагон, и дверь сразу отъезжала в сторону, чтобы явить маме Ивия, зависшего, подобно летучей мыши, на потолке, и дочку, валяющуюся на кровати. К двери никто из них не прикасался. Телекинез, думала мама.

Садились ужинать. Ивий занимал своё место на крыше вагончика. Он предпочитал сырые сердца и лёгкие косуль и зайцев, иногда печень, но Мира всё равно брала пару пирожков и относила ему. В первый раз он смотрел на них, точно это было что-то несъедобное, потом ел не без удовольствия. Когда Мира спросила его, нравятся ли ему пирожки, он ответил что они «вкусные, хоть и странные». Когда же мама рисовала, а хийси был дома, то варила кофе и себе и ему.

Наступил ноябрь, и лес стоял голый, буро-коричневый, землю покрывали тяжёлые от осенних дождей опавшие листья. Холод не беспокоил Ивия, а его белый наряд был так же безупречен, точно грязь боялась его пачкать. Никто никогда не видел, как он переодевается, хотя рисунок камзола часто менялся. Мира считала, что где-то в лесу у него есть дворец, странный, пугающий и кучей таинственных залов, где вместо пола — болотная вода и осока. И должна же там быть хоть одна гардеробная.

— Как-то неправильно, что ты ночуешь на крыше вагона, — сказала она ему одним ненастным вечером, когда ветер выл и бился сразу во все окна дома. Родители ушли выставку стеклянных скульптур, и они с Ивием остались вдвоем. Мира же топила огромную печь. Хийси же измерил своей привычке и уселся в кресло, глядя в огонь, заставив свои крылья исчезнуть, и выглядел как король в изгнании, во всяком случае, Мире казалось, что короли в изгнании должны сидеть у камина и смотреть на пламя, вспоминая прежние времена.

— Почему? — спросил Ивий.

— Ну, — она открыла дверцу печки и бросила туда одно за другим три полена. — Вот как тебе спать?

Ивий задумался.

— Низшие хийси иногда спят всю зиму. Высшие же могут обходиться без сна годами. Если хотим покоя, спим в снегу — это зимой, или в болоте под водой.

— Под водой? А как вы дышите?

Ивий посмотрел на Миру, как ей показалось, с жалостью.

— В воде есть кислород, — сказал он наконец.

Мира решила не развивать тему.

— А ты хотел бы попробовать поспать как люди, в теплой кроватке? — спросила она.

Ивий посмотрел на неё с интересом.

***

Они ничего не выбрасывали, и Мира с помощью Ивия вытащила из кладовки старый двуспальный матрац и, упершись в него руками, по полу дотолкала его своего вагончика. Матрац она застелила гостевым бельем, сверху положила ватное одеяло и накидала подушек. Нашла старые шторы, толстые и плотные и прицепила их одним концом к крыше вагона, соорудив что-то вроде полога.

Когда основная работа была выполнена, Мира сварила шоколад на молоке (себе и Ивию). Ивий основную идею уловил, потому что когда они допили шоколад, на нём уже была белая с серебристыми узорами шёлковая пижама.

Одеяло ему Мира тщательно подоткнула и пожертвовала самое дорогое — огромную плюшевую акулу.

— Это Боба, — сказала она строго. — Я с ним с семи лет сплю.

— Какое постоянство, — сказал Ивий, вытягиваясь под одеялом. — Хочешь, я тебе его оживлю?

И вдруг совершенно по-человечески зевнул.

— Странно, — произнёс он и снова зевнул. — Что это?... Хорошо... тепло...

— Ты засыпаешь, — сказала Мира и погладила его по голове, как ребёнка. Перьев в его шевелюре стало явно меньше, хотя она по-прежнему оставалась густой и пышной, а когда Ивий случайно высунул руку из-под одеяла, то оказалось, что его когти почти пропали, сменившись обычными человеческими ногтями. Мира вспомнила, что он говорил ей, что чем больше сила хийси, тем больше его сходство с человеком. И Лемпо, например, от человека не отличить.

Ивий зарылся в подушки, вздохнул и задышал ровно и размеренно. Что-то прошептал на, кажется, французском. Затем он повернулся на другой бок, и что-то изменилось. Мира глянула в окно, и увидела, что там летит, становясь всё гуще, снег. И ей тоже захотелось спать.

Ивия опять пошевелился, и обнял акулу. Снег заплясал, снежинки сложились в фигуру трехглавого коня, и конь поскакал вокруг их дома, а когда он скрылся из виду, возникла огромная рыба с тремя глазами, во рту она держала автомобильную покрышку, как собака...

Запоздало Мира подумала, что она связана с Ивием, потому и видит всё это. Это сон Ивия? Или реальность, доступная только хийси?

Кое-как, зевая и валясь с ног, Мира закрыла заслонку у печи (убедившись, что угли прогорели) и отправилась спать к себе. Свалившись в кровать, она тут очутилась рядом с Ивием. Всё были белое и снежное, только снег бы тёплый и не таял. Ивий спал в сугробе, обнимая плюшевую акулу. Над ними дрожала серебристая гладь воды и коричневыми палками торчали, преломляясь, камыши. Ивий прав, здесь можно дышать и воздух свежий, потому что и под водой идёт снег. Мира легла рядом с Ивием и обняла его. Акула пошевелилась и поплыла, и они вместе с ней. Мира чувствала, что лежит в своей постели и одновременно плывёт вместе с Ивием. Ивий улыбался непонятно чему, совсем непохоже на хищный оскал хийси.

Потом они кувыркались в снегу, рыли уютные норы, засыпали во сне, а вокруг плавала рыбина с покрышкой во рту. Ивий взял эту покрышку и запульнул куда-то далеко, а рыба помчалась за ней с совиным уханьем.

***

Когда такси с мамой и папой Миры остановилось у их дома (водитель, трус и лентяй, ещё и ехать сюда не хотел, только за двойную плату, ещё и ругался на снег), то они увидели, что все кусты и деревья увешаны крохотными фигурками лошадей и рыб, а небо над домом полыхает от северного сияния, которое почему-то видно, несмотря на снег. Фигурки тоненько звенели, точно смеялись невидимые домовые, за домом промчался то ли конь, то три коня вместе — не разберешь...

__

* В переводе с саамского «Белый ворон»