Я здесь

1

 

Второе солнце выглянуло из-за деревьев. Блики с удвоенной силой заиграли на лужах, перескочили на стекло школьной доски объявлений.

Мия тихо ругнулась — она и без того не могла найти свое расписание.

К доске объявлений подошел высокий худой парень и принялся всматриваться в списки учеников. Странно, но Мия его не знала. Нос горбинкой, лицо настолько острое, словно выточено и отполировано на специальном станке.

— И как тут что-то найти? — спросила девушка.

Парень посмотрел в противоположную от Мии сторону. Никого там не обнаружив, вернулся к расписанию. Лицо было очень серьезным.

Мия смутилась и сделала вид, что ничего не говорила.

Парень, так и не взглянув на нее, кивнул своим мыслям и быстро пошел к главному корпусу. От налетевшего ветра пиджак раздулся, как парашют. Шедшую навстречу девушку с синими волосами парень не сбил исключительно чудом.

— Глаза разлепи! — крикнула девушка. — Не, Мия, ты бачыла?

— Ага. А кто это?

— Не знаю. Ну что, нашла, куда перевесили наше расписание?

— Да ничего я не нашла, Берта. Тут после каникул полный бардак — такое ощущение, что у нас девятых классов штук триста. Короче, пошли послушаем приветствие, а там разберемся.

У главного корпуса собралась вся школа. Голоса возбужденных школьников сливались в звонкий рокот, пахло шампунем и жвачкой. Пробираться вперед можно было только с помощью локтей. Подруги попытались продвинуться хоть чуть-чуть, но быстро сдались.

Мие показалось, что чья-то рука скользнула по ее талии. В глазах потемнело от ярости, и она с чувством врезала кому-то ногой. Кто-то застонал. Впрочем, звук тут же потонул в общем шуме.

Девушка встала на цыпочки и попыталась понять, что происходит впереди. Впереди широкоплечий мужчина с пышными усами говорил в микрофон:

— …и я тоже рад вас видеть. Учеников нам всегда не хватает — хорошая релевантность важна для любого эксперимента. Хотя, по правде сказать, все это давно уже вышло за рамки исследовательской деятельности. Мы с вами, не побоюсь этих слов, влияем на ход самой истории.

— Это директор? — спросила Берта.

— Да! Тихо, я ничего не слышу.

— Ведь хорошо известно, — продолжал Анатолий Чеславович, — что именно за те пятьдесят лет, что существуют школы имени Гесснера, цивилизация совершила самый большой технологический скачок. Еще вчера мы ездили на ослах, а сегодня запускаем ракеты на Луну. Сложно сказать, насколько в таком прогрессе велика роль наших школ и открытий Вима Гесснера, но уверяю: существенней, чем что-либо другое. Наши выпускники стоят в авангарде большинства научных дисциплин, в том числе фундаментальных. Три из семи премий Киприолиса в прошлом году получили наши бывшие ученики. Да, не все цели, которые ставил великий ученый, достигнуты. Но важно ли это, учитывая, что мы получили нечто большее?

Зааплодировали.

— Красинская! — крикнула Берта и замахала руками. — Красинская!

Девушка с прической, напоминающей улей, замахала в ответ.

— Красинская! Што у нас першае? Что у нас первое, спрашиваю!

— …ыша… …ргенца!

— Кого?!

— Высшая конвергенция!

Подруги стали выбираться из толпы. Было ясно, что ничего нового они не услышат. Мия шла первой и продиралась так, будто за ней гнались злые собаки. Прочь, выбраться, прочь, прочь. Еще несколько случайных прикосновений, и она за себя не отвечает.

В классе было сыро, холодно и неприятно. Как всегда после летних каникул. Преподаватель еще не появился, но ученики обходились без обычного гундежа. Все сидели тихо и пришибленно. Кто-то смотрел в учебник, кто-то зевал и рассеянно всматривался в лица одноклассников, будто пытаясь заново к ним привыкнуть.

Мия украдкой рассматривала фигурку, над которой работала уже несколько дней. Это был миниатюрный, почти микроскопический ежик из полимерной глины. Девушка с удовольствием отметила, что еще немного акрила, и это будет лучший экземпляр в ее коллекции.

Дверь скрипнула. Мия дернулась и, чуть не уронив ежика, сунула его в потайной карман школьной жилетки. Но вместо преподавателя в класс вошел высокий худой парень с носом горбинкой. Теперь в руках у него была большая тетрадь черного цвета, которую он прижимал к груди. Не взглянув ни на кого, парень занял место за последней партой.

Все зашуршали, зашептались. Мия наклонилась к Берте, которая сидела с ней за одной партой, и сказала на ухо:

— Какие люди.

Видимо, сказала слишком громко — сидевший впереди Натан тут же повернулся к ним. Утреннее солнце осветило его грубое, твердое лицо с долей восточной крови.

— Вы что, его знаете? — спросил он хриплым тенором и уперся локтем в их парту.

Мия зарумянилась и ничего не ответила. Под взглядом Натана девушка не могла вымолвить ни слова. Впрочем, свои руки она тут же спрятала под парту, чтобы он не прикоснулся к ним даже случайно.

— Нiкога мы не ведаем! — возмутилась Берта.

— Я слышал, его почти турнули из Йеннской школы за неуспеваемость. Крайняя форма нуль-мышления. Человек без будущего. И весь такой типа важный, умный. Такой же ты, каланча? Слышишь?

Новенький не реагировал. Натана это разозлило. Встав, он неспешно подошел к последней парте и ударил по ней коленом. Новенький покачнулся на стуле и схватился за черную тетрадь.

— Ты же так и думаешь? — спросил Натан, склонившись над ним. — Мол, ты тут весь такой особенный, необычный, загадочный. Так вот, слушай меня внимательно. В данный момент с тобой говорит староста класса. Восемьдесят три балла за Тест в прошлом году, лучший результат в параллели. Я бы сказал тебе, какое у меня будущее, да боюсь, в штаны наложишь. У остальных в классе тоже отличные результаты. Почти у всех.

Тут он мельком глянул на Мию, и ей захотелось провалиться под паркет.

— Нат, перестань, сейчас учитель придет! — крикнула Марта Сходняк, вислоплечая девушка с длинной шеей.

Натан не обращал внимания.

— И я не дам тебе завалить статистику класса, ты понял меня? Я спрашиваю, понял? Ты вообще что-нибудь понимаешь? Что у тебя там? — Он попытался отобрать тетрадку, но новенький вцепился в нее намертво. — Да дай посмотреть, не съем я ее. Что там у тебя, рисуешь? Или пишешь что-то, где ты не дебил?

По классу прокатились смешки.

А новенький впервые поднял глаза на Натана. Мия почувствовала холодок между лопатками. Не было в этих глазах ни высокомерия, ни уверенности в собственной необычности и загадочности. Злости тоже не было, ни капли. Единственное, что выражали эти темные, прикрытые тяжелыми веками глаза — бесконечную усталость. Как будто когда-то давно парень взял в долг немного жизни, но все растратил, и расплачиваться теперь нечем. Мие стало неуютно.

Видимо, Натан почувствовал что-то похожее. Несколько секунд он не находил, что сказать, и тут появился преподаватель. Приятная дама с забранными в пучок седыми волосами бодро вкатилась в класс на инвалидной коляске.

— Высшая конвергенция! — с ходу заголосила она, и все оживились. — Молодой человек, займите свое место, урок идет. Так-то лучше. Меня зовут Софья Романовна, очень приятно.

Она крутанулась в вираже и остановилась.

— Вы уже изучали такие предметы, как базовая конвергенция и основы конвергенции. Поскольку этот учебный год — последний, пришло время изучить самые сложные концепции этой дисциплины. Но сперва пройдемся по базе. И начнем с мышления нулевого типа, или нуль-мышления. Девушка, которая шепчет что-то очень важное соседке по парте. Да, ты. Дай определение того, о чем я сейчас говорила. Если, конечно, что-то слышала.

Девушка с прической, похожей на улей, встала.

— Какую версию определения, Софья Романовна? По Чернову или по Гесснеру?

— Как твоя фамилия?

— Красинская.

— Не выделывайся, Красинская. Всем понятно, что по Гесснеру. Определение Чернова давно устарело, и тебе это прекрасно известно.

Красинская стушевалась, но быстро взяла себя в руки и отчеканила:

— Нулевой тип мышления — это любой тип мышления, не связанный с эффективной деятельностью.

— Приведи пример, — сказала Софья Романовна и медленно поехала между рядами.

— Мысли… мысли о своем будущем.

— У-у, это ты крайнюю форму взяла. А что-нибудь попроще?

— Эм… Рисунки, стихи, рукоделие…

— Вот прямо любые рисунки и стихи?

— Эм-м… э-э…

— К нуль-мышлению, Красинская, можно отнести любые формы искусства, оторванные от реальной жизни. Мы не все творчество запрещаем в школе, как ты могла заметить. Если это происходит в рамках обучения и с реальной целью — пожалуйста, на здоровье. Творите. У нестандартного мышления одни плюсы. Но только если это нестандартное мышление не уносит вас куда-то далеко. Если вы остаетесь здесь.

Она остановилась возле новенького, который смотрел в парту.

— Ты здесь, Дин Бенардин? Да-да, ударение на второй слог, видишь, я запомнила. Когда меня отправляли сюда из Йеннской школы, я вздохнула с облегчением. Думала, никогда тебя больше не увижу. Как наивно.

Берта посмотрела на Мию круглыми глазами и сказала одними губами: «Бенардин».

Новенький по имени Дин Бенардин продолжал смотреть в парту. Софья Романовна взяла его черную тетрадь, пролистнула. Подняла брови, будто увидела там что-то крайне глупое, и вернула на место.

— Как вы уже знаете, понятие «нуль-мышление» ввел в употребление Вим Гесснер, — сказала она, продолжив путь по классу. — Великий ученый считал, что намерение без реального результата порождает нулевой потенциал, который накапливается и рано или поздно приводит к телесным недомоганиям, а потом и к смерти.

— А еще — Тест, — вставила Красинская.

— Совершенно верно. Чем сильнее вы подвержены нуль-мышлению, тем хуже будет результат, показанный проектором. И запомните, с Тестом шутки плохи. Это очень опасная, плохо изученная технология.

Мия подняла руку.

— Девушка с соломенными волосами, — сказала Софья Романовна.

— Я, наверное…

— Громче, пожалуйста. Пищишь, как мышка.

— Простите. Я, наверное, задам глупый вопрос. Но почему тогда никто ни разу не завалил Тест?

Софья Романовна широко улыбнулась.

— Смотрите, как Бенардин сразу оживился. Уверена, у вас найдутся общие темы для разговора… И да, ты совершенно права, девочка моя. Ты спросила какую-то глупость. Еще вопросы?

Вопросов не было.

На следующий урок, медитацию момента, шли полубегом. Урок должен был проходить в саду старой школы, в пятнадцати минутах пешком от главного корпуса.

— Какой идиот составлял расписание? — причитала Марта Сходняк, хватая ртом воздух. — Они вообще в курсе, что у нас перемена десять минут?

— Это чтоб твою жэ после лета тонизировать, — сказал Натан. — Шевели подушками!

Марта Сходняк шевелила.

Мия с Бертой немного отстали, чтобы их никто не слышал.

— Ты уверена? — спросила Мия.

— На все проценты. Ты же помнишь эту историю несколько лет назад, которую вся школа обсуждала? Мол, кто-то прошел годовой Тест на девяносто восемь баллов.

— Помню, Бертичек. Мы тогда то ли в пятом, то ли в шестом классе были. Но я еще тогда говорила, что это чушь. Девяносто восемь баллов? В жизни не поверю.

— Ну не знаю. Но об этом даже школьный вестник писал. Прозвiшча я добра запомнила: Бенардин.

— Что такого может показать Тест на девяносто восемь баллов? Императора галактики?

— Почти. Проекция показала, как лет через тридцать Бенардину вручают Солариум.

Мия остановилась и уставилась на подругу. Берта тут же подхватила ее за локоть и потащила дальше.

— Мия, мы спознiмся на урок.

— Это та самая премия?

— Ага. Вот только прошло уже несколько лет после того, как проектор показал Бенардину это будущее. Что-то мне подсказывает, что вряд ли у него хоть раз повторился тот результат.

Берта глазами указала на Дина Бенардина, который шел в стороне от всех, по обочине. Школьные туфли покрылись пылью и напоминали рабочую обувь каменщика.

— «Крайняя форма нуль-мышления», — вспомнила Мия слова Натана.

Берта кивнула и покрутила пальцем у виска.

 

2

 

Тихо ругаясь, Мия продиралась через заросли репейника. Она то и дело выплевывала что-то сухое, пушистое, непонятно как попадавшее в рот. На волосах уже не осталось свободного от колючек места. Угораздило же ее заметить стебель черной белизарии, когда она шла на урок.

За очередным лопухом репейника наконец показались антрацитовые цветочки. Маленькие, как семена гвоздики. Мия достала блокнотик с воткнутыми в обложку маникюрными ножничками и принялась за дело.

Закончив, она стала пробираться к дороге. Настроение заметно улучшилось. Цветки белизарии заняли достойное место меж страниц блокнотика, по соседству с эфирником и донницей-сухопуткой. Она уже представляла, как миниатюрные цветы будут смотреться, когда застынут в прозрачной эпоксидке. Впрочем, Мия пока не решила, что из этого всего сделает.

Урок по истории будущего уже шел. Аккуратно закрыв за собой дверь, девушка обнаружила, что ее место рядом с Бертой занял Натан. Такое иногда случалось, и Мия просто садилась с кем-нибудь из девочек. Но в этот раз, сама не понимая почему, она прошла в конец класса и подсела к Дину Бенардину.

Мужчина в голубой рубашке выступал перед проекционным полотном.

— …так что сегодня мы разберем один из существующих на данный момент вариантов будущего. Этот вариант был получен тринадцать лет назад в университете Ромфарта суперпроектором «Амос». Таким же проектором первого типа, который используется в ваших годовых Тестах, только классом выше.

Он отошел в сторону, и на полотне появилось первое изображение. Незнакомый городской проспект, ничем не примечательный. Через несколько секунд картинка сменилась заброшенным железнодорожным депо. Затем — проселочной дорогой. Изображения продолжали появляться, но Мия могла поклясться, что ничего необычного в них нет.

Картинке на двадцатой она зевнула и принялась украдкой выдирать из волос оставшиеся колючки. Одна оказалась особенно цепкой, из-за чего рука соскочила и задела Дина.

— Извиняюсь, — прошептала Мия.

Тот никак не отреагировал.

— Прости, я не представилась. Мия.

Дин не шевелился. Он сидел, облокотившись о парту, и задумчиво смотрел в окно. Казалось, в голове у него есть вещи поинтересней суетливой одноклассницы.

Мия сжала губы. Перелистнув школьную тетрадь в конец, она написала: «ты здесь?» и подсунула тетрадь ему. Ход был беспроигрышный, но выдержке Дина следовало отдать должное: он даже глаз не опустил. Однако уголок рта все-таки чуть заметно приподнялся.

Мия сама удивлялась своему поведению. Еще пару месяцев назад она бы не поверила, что будет вести себя подобным образом. Никто бы не поверил. Легче заставить немого спеть, сказали бы они, чем Мию — проявить…

Ее осенило. Немыч! Простенький язык жестов, придуманный школьниками, чтобы тайно общаться на уроках медитации. В некоторые дни медитации длились по несколько часов кряду — приходилось как-то выкручиваться.

Она сложила пальцы в жесте:

«Привет».

Это подействовало. В какой-то мере. Дин повернул голову, и в его глазах Мия безо всякого немыча прочитала: «ты всех так задалбываешь?»

«Прости», — показала она.

«Хватит извиняться», — ответил он жестом и отвернулся так, чтобы вообще ее не видеть.

Мия улыбнулась и стала смотреть на полотно. Очередное изображение демонстрировало поле пшеницы с самым обычным зерноуборочным комбайном вдали. Этот вариант будущего был скучнее некуда.

Большая перемена застала оба солнца в зените. Воздух раскалился, потяжелел, превратился в густое марево. Выходившие из прохладного здания ученики немедленно принимались обмахиваться ладонями, вываливать языки на бороды и неприлично выражаться насчет бабьего лета. Уже несколько дней все носили рубашки-поло с коротким рукавом. Все кроме Мии.

Подошла Берта.

— Ты что на обеденном перерыве делаешь? — спросила она. — Мы с хлопцамi на возера. Говорят, вода прогрелась, как в июле. За обеденный перерыв как раз успеем искупаться. Идешь с нами?

Мия очень хотела. Но когда представила пляж, ее всю передернуло.

— Нет, прости, — сказала она. — У меня по астрономии карта до сих пор не доделана. Я в общежитие.

— Ты задолбала. Девятый класс уже, а ты все такая же. Астрономия у нее, ты такими темпами помрешь от передоза кошек.

— Какие кошки, Берта, я не пойду, что тебе еще надо!

— Все понятно.

Берта убежала.

Мия глубоко вдохнула, пытаясь унять колотун во всем теле. Ничего не вышло.

Она собиралась прогуляться к реке, но тут почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглядевшись вокруг, девушка заметила худощавую фигуру Дина Бенардина. Он как обычно шел по обочине, и на него как обычно не обращали внимания. Поэтому и не видели, что он отходит от дорожки все дальше и дальше — а потом и вовсе сворачивает в лес.

Мия вытерла вспотевшие ладони о юбку и пошла следом.

Лес тут, вдали от главного корпуса, был густой и дикий. Древние, необхватные дубы соседствовали с кленами и ярмами. Девушке пришлось обходить заросли малины, потом — пробираться через кусты вонючей пиколы. Наконец лес поредел, и она оказалась в диком яблоневом саду. Кривые деревца стояли редко и беспорядочно.

Дин сидел на старом бревне у ручья. Парень ел яблоко и смотрел на вислоклювиков, которые пытались напиться из мелкого, но бурного потока. Они прыгали, пищали, трясли промокшими крылышками, но не сдавались.

Мия присела рядом.

— Хотел бы я домик в таком месте, — сказал парень. Голос был низкий, грубый. — Было бы у меня три детишки, все девочки. Вода есть, еда есть, что еще надо?

— Нулевой тип мышления. Я буду жаловаться.

— Ага. Я тоже тогда буду жаловаться.

— На что?

— Ты так себе учишься, прогуливаешь занятия, задаешь на уроках всякие вопросы. А когда думаешь, что никто не видит, крутишь что-то в руках.

Он повернулся к ней. Мия рассматривала вислоклювиков.

— Я делаю фигурки из специальной глины, — сказала она. — Декоративные, от них никакой пользы. Ты первый, кому я об этом говорю. Не считая Берты, ты ее знаешь. Мы живем в одной комнате… Кстати, она говорила, что несколько лет назад тебе напророчили одну премию. Солариум называется.

Наступила очередь Мии повернуться к парню. И тут же она заметила огромную свежую царапину от подбородка до самого глаза. И почему девушка не увидела ее на уроке истории будущего? Точно, Дин же сидел к ней другим боком.

Парень улыбнулся.

— В пятом классе многим что-то такое пророчат, — сказал он.

— Ага, прям Солариумы… девяносто восемь баллов…

— Забудь. Я никогда не получу Единую премию. После пятого класса прошло четыре года, если ты не в курсе, а это значит — четыре Теста. Сказать, что показал мне проектор в прошлом году? Сборщика мебели. Весь класс ржал так, что чуть стекла не повылетали.

Он говорил уверенно, без капли обиды или сожаления. Мия заглянула ему в глаза.

— И тебя все устраивает?

Дин встал, сунул руки в карманы и принялся ходить из стороны в сторону.

— Знаешь, когда я понял, что мы похожи? В первый день, на уроке высшей конвергенции. Ты спросила, почему еще никто не завалил годовой Тест.

— Просто я никогда такого не видела. Мне это кажется странным.

— Вот. Мне тоже. Хотя нас всю дорогу этим пугают. Мол, завалишь годовой Тест, и все. Заболеешь, умрешь. Но я за девять классов не видел ни одной оценки ниже тридцати. Собственно, никто и не заболел. Не говоря о… Скажу больше — я перерыл весь отдел прессы в библиотеке, и там было то же самое. Никто и никогда не получал ниже тридцати баллов.

Он перевернул свой рюкзак. Мия увидела небрежно пришитый ко дну кармашек, из которого Дин достал желтый выцветший лист бумаги с печатным текстом, протянул Мие.

— Не спрашивай, где нашел, — сказал он, указывая пальцем на нужный абзац, — но это статья, которая не пошла в печать.

Девушка прочитала:

«На третий год работы школ выяснилось, что проекторы первого типа никогда не показывают ниже тридцати баллов. Обсуждался перевыпуск всей партии, который обошелся бы Международной Научной Ассоциации в десятки миллиардов долларов. Но поскольку школы уже работали и никаких сбоев не наблюдалось, комиссия решила оставить все, как есть. Причины проблемы до сих пор неизвестны».

— То есть они сами не понимают, как так получилось? — спросила Мия.

— Точно. Не понимают, как работает их собственный эксперимент. А нас учат, как думать. Взять ту же библиотеку. Ты не представляешь, сколько я там шлака перерыл, чтобы что-то найти.

— Это да. Какую книгу ни возьмешь, везде главный герой — какой-то грезливый наркоман, который никак не может вытащить себя из своей же головы.

Дин улыбнулся.

— Грезливый наркоман. Мне нравится.

— Или бравый милиционерщик, который таких ничтожеств ловит и лихо наказует. Противно читать.

— Да, кроме этого шлака читать абсолютно нечего. Отличная обработка головы, очень крутая. Запретить они нам такие вещи, конечно, не могут. Как ты запретишь мышление? Поэтому работают тонко — через книги, лекции, через фильмы, которые показывают пару раз в год. А потом — через нас самих.

Мия невольно скосила глаза на его страшную царапину.

— Упал, — тут же сказал Дин.

Она так и поверила. Но допытываться не стала.

— Всегда поражалась, почему этого не замечают остальные, — сказала девушка.

— Не хотят. А зачем замечать? Чтобы стать таким же, как тот бледный придурок, который ходит по стенам и ни с кем не разговаривает? В Йеннской школе меня называли Огурок — с ударением на «у», типа так обидней. За зеленый цвет лица. И говорили, что я хожу по стенам. Без понятия, что это значит.

— Наверное, потому что жмешься к стенам, — улыбнулась Мия.

— Наверное. И буду жаться дальше, потому что я не просил меня сюда отдавать. Не просил отдавать в школу, где надо учиться с восьми до восьми, чтобы не дай бог не было времени подумать о своей жизни. С территорией, огороженной колючей проволокой, как будто это тюрьма.

Дин был не похож на себя. Он расправился, вытянулся, стал еще выше. Мия заметила, какая у него, оказывается, ровная, изящная осанка — как у оловянного солдатика. Движения из медленных и ленивых превратились в сильные, уверенные. Голос стал громче. Девушка завороженно смотрела на него и думала, что же случилось с ним после пятого класса.

— И знаешь, — продолжал Дин, — с этим всем еще можно было бы смириться, если б нам не врали. Но я уверен, что годовой Тест завалить невозможно. И я это докажу.

Мию как будто иголкой в поясницу укололи.

— Что? В смысле?

— Они решили провести свой эксперимент, а я проведу свой. Я докажу, что их езданутый Тест яйца выеденного не стоит. А когда все увидят, что ниже тридцати баллов получить невозможно, мы добьемся от них правды. В конце концов, чем мы рискуем?

— Мы?

— Да. Ты со мной?

Мия не совсем поняла, в чем заключается его план, но согласилась.

Весь остаток осени они ходили на это же место и кормили вислоклювиков батоном. Чаще всего это случалось на обеденном перерыве, иногда — вечером, после уроков. А порой они не брезговали что-то прогулять.

Случалось, они садились близко друг к другу. Настолько близко, что девушка улавливала запах его тела — мягкий и приятный, как отцовский одеколон из детства. И хотя эти моменты близости ей очень нравились, долго она вытерпеть не могла и всякий раз отодвигалась на расстояние вытянутой руки. Тут же становилось легче.

Дин не протестовал. Казалось, Мия интересует его куда меньше самих разговоров. За несколько месяцев они обсудили Тесты прошлых лет, школьную литературу, взаимоотношения Берты с Натаном, каким-то образом пришли к спору насчет нетрадиционной ориентации, а в один из дней даже затронули вопросы сексуального воспитания, в которых Дин вдруг оказался настоящим экспертом и утверждал, что если бы в школьной программе был какой-то такой предмет, человечество давно бы уже колонизировало ближайшие планеты.

Холодало.

 

3

 

Метель бесилась, выла, кидалась снегом в лицо и толкалась. Мия держалась за Берту, Берта — за Мию, и вместе они взбирались по дорожке, словно по крутому склону горы.

— Я щас сдохну! — орала Берта.

Мия захохотала и поправила шарф, который постоянно сползал с носа. Лицо саднило.

— Вот это валит! — крикнула она. — Говорила же! Какая физра!

— А?!

За белой пеленой проступили очертания турников, брусьев, канатов и рукоходов. Площадка действительно пустовала — урок явно отменили. Лишь небольшая группка парней собралась вокруг одного из турников.

Подруги подошли ближе и узнали известную гоп-компанию из параллели, окружившую Дина Бенардина. Рядом валялся выпотрошенный рюкзак. Дин одной рукой прижимал к телу черную тетрадь, другой цеплялся за турник. Самый низкий из компании яростно пытался его отцепить.

— Да мы посмотрим и отдадим, сказал. Че ты выделуешься!

Судя по голосу, он уже изрядно утомился.

— А без группы поддержки — орешечки маловаты? — спросила Мия.

Все обернулись. Первой обернулась Берта, уставившись на подругу так, будто увидела летающую собаку. Дин замотал головой, показывая, что все отлично и ничего не требуется.

— Это надо кушать больше, — продолжала Мия, обращаясь к низкому. — Тебе не помешает. Куриный желточек полезный в этом плане. Еще семечки такие плоские, как они называются…

Низкий направился к Мие. Но не успел что-либо сделать, как кто-то длинный набросился на него сзади, и парни кубарем покатились по снегу.

Остальная гоп-компания подключилась мгновенно. Замелькали ноги, шапки. Чья-то всклокоченная светловолосая голова мелькнула и тут же скрылась в шевелящейся, рычащей, ругающейся куче. Берта пищала. Мия бегала вокруг и лупила ногами по спинам.

Постепенно все утихло.

Похватав брошенные шапки и перчатки, компания ретировалась. Дин медленно распрямился из позы эмбриона, присел на снег, отодрал со лба розовую жвачку. Лицо потемнело от синяков и кровоподтеков. Черная тетрадь, которую он все еще прижимал к телу, была как новенькая.

— Коза блин, — сказал он.

Подруги помогли ему встать и повели в общежитие. Берта не переставая бранила гоп-компанию, которую она почему-то называла «яйцежопые», а Мия участливо спрашивала, где у него болит и как он себя чувствует. Дин хромал, морщился, но на вопросы не отвечал.

Девушки отвели его в свою комнату. Уложили в койку. Мия присела рядом на стул, протянула смоченный в холодной воде платок. Дин прижал его к щеке и с любопытством оглядел комнату.

— Бардак почти как у меня.

— Дин, еще раз повторяю: тебе надо в медкорпус.

— Завтра схожу.

Мия подняла брови.

— Какой завтра, ты себя видел?

— Отвяжись. Зачем ты полезла, кто тебя просил? Я привык. Не со всеми же биться.

— Если бы бился, приставали бы меньше.

— Тебя забыл спросить. — Дин переместил платок со щеки на лоб, сморщился, как от удара, и вернул платок на щеку. — Я, может, не хочу, чтобы приставали меньше.

— Дин, это унизительно.

— Вот и хорошо.

Мия встала с койки и стала убирать со стола. Белый брелок, над которым она работала в последнее время, упал в щель между столом и стеной. Мия даже не обратила внимания. Она слегка закатала рукава рубашки и принялась сдергивать сушившееся на веревке постельное белье. Резко, небрежно. Сказала:

— Когда Берта вернется с перекисью, пойдешь намазываться к себе. Нам еще план на завтра готовить.

— Я так и хотел.

Одна из наволочек упала на пол, рядом с рюкзаком Дина.

Из рюкзака торчала черная тетрадь.

Они схватились за обложку одновременно. С минуту так и стояли, сверля друг друга неприязненными взглядами, потом Дин кивнул на ее запястье и сказал:

— Баш на баш?

Мия проследила его взгляд. Отцепившись от тетради, она спешно опустила рукав, затем поставила греться чайник и присела за стол.

— Баш на баш, — ответила она как можно равнодушней.

Мия старалась не подавать вида, но в ней просыпался интерес. Они дружили уже несколько месяцев, а Дин так ничего о себе и не рассказал.

Впрочем, как и она о себе.

Дин тяжело вздохнул, открыл тетрадь на первой странице и стал что-то там разглядывать. Прошло не меньше минуты, прежде чем он покачал головой и протянул тетрадь девушке. Мия прочитала:

«Все, что я здесь напишу, я посвящаю Лидии Бенардин.

Помоги тебе господь, мама».

— Я не верю в бога, — сказал Дин, забирая тетрадь. — Но она верит.

— Что с ней случилось?

— Когда в пятом классе проектор показал, что мне вручат Солариум, вся школа мной гордилась. Учителя бегали и целовали меня во все щёки. Директор подарил набор дорогих ручек. Даже из города репортеры приезжали.

— Их пустили в школу? — удивилась Мия.

— Их, конечно, не пустили, но они очень рвались. А больше всех радовалась мама. Я был для нее всем. Наверное, поэтому и… в общем, она не справилась. Я думал, в фильмах преувеличивают, когда показывают все эти приступы, но оказалось, что нет. Я не знал, что люди могут так кричать.

— Дин…

— Врачи говорили, что предпосылки у нее были уже давно. Что она состояла на учете, просто скрывала от всех. Но нихрена это не успокаивает. Она сошла с ума из-за меня.

Не выдержав, Мия отвела глаза и стала смотреть в стол.

За окном выла метель.

— Она же не лечится в больнице? — спросила девушка.

— В смысле?

— Твои синяки и царапины. Ты не все получаешь в школе, это видно. Когда мы разговаривали в саду, я заметила рану, похожую на царапину от женского ногтя. И это был не единственный случай. Вы с ней видитесь в дни посещений?

Дин пожал плечами.

— В диспансере она только курсами.

— Дин.

— Ты права. Она считает, что мы с ней святые мученики. И что если я буду хорошо учиться, нас с ней заберут на небеса. Но после пятого класса я на учебу забил, и ее это расстраивает.

Мия кивнула, не поднимая взгляда.

— Я ненавижу лето, — сказал Дин. — Три месяца мы живем с ней в Академгородке, а из него, как ты понимаешь, нас не выпускают. Три месяца. Я ее люблю, Мия, и хочу для нее только лучшего, но я устал. Мне плевать, что ты обо мне подумаешь — жалуюсь, ною, не беру себя в руки, что я слабак и не хочу бороться, но я очень, очень устал.

Он закончил говорить. Мия так и не решилась поднять глаза.

Оставшиеся на веревке простыни и пододеяльники наполняли комнату кислым запахом стирального порошка. Чайник начинал закипать — нарастающий звонкий свист уже перекрыл вой метели за окном.

Мия встала, выключила чайник. Но вместо того, чтобы разлить кипяток по кружкам, повернулась и начала расстегивать рубашку. Пуговицу за пуговицей. Дин посмотрел на нее немигающим взглядом, чуть приподнялся на стуле, чтобы встать, тут же передумал и сел обратно. Он явно не понимал, как реагировать.

Мия отбросила рубашку, оставшись в одном лифчике.

— Боже, — выдохнул Дин.

— Как видишь, я тоже не очень люблю лето.

Дин осоловело смотрел на девушку.

— Мия, — сказал он, не отводя взгляда. — Что… Как?

— Баш на баш. В детстве бабуля постоянно устраивала мне всякие ингаляции. Типа накрываешься полотенечком и дышишь над кастрюлей с только что сваренной картошкой. Можно просто над кипяточком.

— Это была целая кастрюля?

— Почти. В больнице одежду снимали вместе с кожей. А кожу потом пересаживали с ног. Что-то приживалось, что-то нет. На ногах похожая картина, но брюки я снимать не буду, даже не думай.

Мия улыбнулась. Она вдруг поняла, что рассказывает об этом так же спокойно, как о том, что кошки нравятся ей больше собак. Собачули, мол, такие миленькие и веселые, такие все добрые и верные, но кошечки все-таки мягше.

Дин не улыбался.

— Кто-то знает? — спросил он.

— Кроме тебя и родителей — никто. Берта думает, что это я так повернута на личном пространстве, что даже сплю в сорочке с длинным рукавом. Наверное, она в это верит, потому что сама дико переживает из-за родинки на шее. Я ее понимаю.

— Не знаю, что сказать. Ты победила.

Мия взяла рубашку и стала одеваться.

— А мы соревновались? — спросила она.

— Может, и нет, но ты победила.

Девушка посмотрела на него, но так и не поняла, что он имеет в виду.

После этого разговора Мия стала видеться с Дином еще чаще. Дин не оставлял идей о том, чтобы изменить мир — разоблачение школ Гесснера было, по его словам, только началом. Правда, в чем заключался дальнейший план, парень умалчивал. В ответ Мия рассказывала о творческой мастерской, которую хочет открыть сразу после выпускного Теста.

Что-то изменилось. Дин больше не позволял себе резкостей в ее адрес, чаще смотрел в глаза. А еще — старался быть чуть ближе. Время от времени даже пробовал взять ее за руку, но после резких и решительных отказов от затеи отказывался. Мию удивляло, какие холодные у него пальцы.

Девушку крутило в водовороте мыслей, эмоций и решений. В дни, когда парень пытался сблизиться, она чувствовала себя хозяином положения и получала ни с чем не сравнимое удовольствие от своей неприступности. Но потом Дин отдалялся, и Мия начинала плохо спать. Тогда она клялась, что в следующий раз не будет тупить и возьмет его за руку. Вот прямо сама. Но когда через неделю Дин снова протягивал руку, она отскакивала от парня, словно от сороконожки.

Как и всякая любимая пора года, зима пронеслась за какие-то недели.

 

4

 

Мия начинала волноваться. Дин говорил, что перед встречей сбегает в общежитие, но прошло уже полчаса, а парня все не было.

Девушка в очередной раз оглядела яблоневый сад. Сейчас он напоминал о давно прошедшей зиме. Белые цветки густой пеленой покрывали яблони — местами казалось, что это не деревья, а сплошная белоснежная масса. Из травы выглядывали распустившиеся одуванчики. Мие даже показалось, что подул холодный ветер. Или не показалось?

Поежившись, девушка вернулась к работе.

Она сидела на бревне у ручья и покрывала акрилом очередную поделку. Миниатюрный подносик с бутербродиками и чашечками для чая из полимерной глины. Она собиралась вручить подарок завтра днем, сразу после выпускного Теста.

Послышалось шуршание листвы, и из зарослей появился Дин. Раскрасневшийся, мокрый, запыхавшийся. Он помахал над головой бледной коричневой папкой и сказал:

— Принес.

Мия спрятала подносик в потайной карман. Обмакнула кисточку в емкость с водой и принялась закручивать крышки на баночках с красками. Дин уже подошел, но ничего не спросил — привык к ее странностям.

— Принес, — повторил он. — Меня чуть не спалили. Смотри.

Он с ходу раскрыл папку и показал Мие. Подул ветер, несколько листов бумаги вылетели и стали планировать на траву.

— Да успокойся ты, — сказала девушка и улыбнулась. — Дай.

Она отобрала папку, вернула вылетевшие листы и внимательно все осмотрела. Папка была старой, с загнутыми и облупившимися краями. Бумага внутри — желтой, сухой.

Мия принялась листать. Несколько первых рисунков явно ученические — натюрморты, пейзажи, птицы, собаки и кони. Стандартный набор начинающего художника. Потом — сразу портретный рисунок. Мия задержала дыхание. Женщина в годах с забранными в хвостик волосами смотрела мудро, тяжело, каждая морщинка вокруг глаз была на своем месте.

— Ого, — только и сказала девушка.

Следующие несколько листов изображали разных людей. Двое мальчишек гнались за индюком; мужчина с портфелем шел мимо ювелирной витрины; женщина стирала белье в реке и одной рукой утирала то ли пот, то ли слезы. Мия присмотрелась: видимо, все-таки слезы.

Оставшиеся рисунки представляли собой наброски и скетчи, многие не закончены. С каждым перевернутым листом Мия чувствовала нарастающее беспокойство.

— Где ты нашел папку, говоришь?

— Не я — Миша, сосед по комнате. Не знаю, где-то нашел. Обычно мы почти не разговариваем, но тут пришлось постараться, чтобы убедить его не выбрасывать папку. Он очень не хотел, чтобы его обвинили в нулевом мышлении.

— А тебе ничего тут не показалось странным?

— В смысле?

Он присел рядом, взглянул. Мия чуть отодвинулась.

— Ну смотри, — сказала девушка. — До середины все нормально, рисунки как рисунки. Но когда начинаются всякие наброски… Вот. Как тебе? Тут явно планировалось изобразить человека, повернутого к нам спиной. С лопатой. А вот это что такое — она умирает?

Дин нахмурился.

— Может, просто присела отдохнуть.

— Скорее прилегла. Дин, тут с каждым рисунком все хуже. От последних двух меня вообще в дрожь бросает. Ну посмотри.

Парень посмотрел. На первом рисунке девушка в обычной школьной форме — юбке, рубашке и жилетке — шла против сильного ветра и смотрела вниз. Руки она скрестила на груди и будто бы с усилием прижимала к телу. Ей было холодно. Шла девушка по чуть заметной тропке, и больше не было ничего. То ли набросок не закончили, то ли так и задумывалось.

На втором рисунке та же самая девушка, только без жилетки и с выправленной рубашкой, лежала в углу в позе эмбриона. Закованная в кандалы. Это был чуть обозначенный угол со стенами, уходящими в пустоту.

— Пробирает, — признался Дин.

— Ну и что хотел сказать автор?

— Хотела. Вон, на законченных рисунках есть имя мелкими буквами: Роня Казанцева... По-моему, все очевидно. Она была такая же, как мы, и считала школы Гесснера тюрьмой. Вся папка — концентрация нуль-мышления.

Слова Дина казались логичными, но беспокойство не проходило.

— Думаешь? — спросила Мия.

— Уверен. У старост же есть доступ к спискам учеников? Вот пускай Берта и узнает у Натана, кем вообще была эта Роня Казанцева и когда училась. Думаю, это что-то прояснит.

— Хорошая идея, я попрошу.

Дин забрал папку.

— Все, хватит. Не такого эффекта я ждал, конечно. Это просто папка, которую забыл кто-то из предыдущих учеников. Завтра, наверное, самый важный день в жизни, а мы тут сидим и паримся. Пошли гулять, погодка — шик, хоть и прохладно немного.

Они пошли. Постепенно беспокойные мысли забылись, и Мия вновь погрузилась в разговоры. Парень с воодушевлением рассказывал о новой космической программе, которую описывали в школьной газете, а Мия слушала вполуха и гадала, когда он предпримет очередную попытку взять ее за руку.

На следующий день все собрались на площади у главного корпуса. Казалось, народу пришло еще больше, чем первого сентября.

Годовые Тесты славились размахом, но на этот раз организаторы прыгнули выше головы. От разноцветных палаток с экзотическими сладостями рябило в глазах. Продавцы надрывали глотки, из палаток развлечений гремели выстрелы, повсюду то и дело лопались воздушные шары. Над толпой возвышались костюмы популярных литературных героев: угловатые роботы, каменные гиганты, ангелоподобные сири и даже полуразложившийся, но как всегда веселый Соренген Дайн собственной персоной.

— Смотви, Совэнвен! — восклицала Мия, пытаясь пережевать конфеты из грильяжного теста.

— Он вэ умев! — отвечал Дин.

Ближе к двенадцати, наевшись и напившись сладкого до тошноты, они направились к кинотеатру. Приближалась их очередь. Чем дальше они отходили от площади, тем тише становилось. У девушки начинало стучать в висках.

Возле кинотеатра уже собрался почти весь класс. При появлении Мии с Дином все стали перешептываться, тыкать в них пальцами. Мия хотела разыскать подругу, чтобы спросить насчет странной художницы Рони Казанцевой, но тут раздался голос из громкоговорителя:

— Девятый «Д».

Двинулись. Разговоры прекратились, стало совсем тихо. Все ушли в себя и пытались сосредоточиться на настоящем, как их всегда учили. Мия украдкой поглядывала на Дина, чтобы не пропустить момент, когда парень попытается взять ее за руку. Казалось, сейчас идеальный момент.

Он не пытался.

В камеру предварительного сканирования заходили по одному. Десять секунд в полной темноте, наедине с запахом дезинфекторов, показались Мие часами. Ее начинало трясти. Наконец красный огонек камеры погас, чуть слышно щелкнуло.

— Следующий!

В кинозале царил полумрак. Мия с трудом нашла Дина, который занял места с краю, и села рядом. Девушка никак не могла понять, отчего ее так тошнит — от сладостей или от волнения.

— А вдруг мы ошиблись? — спросила она.

— Ты чувствуешь себя заболевшей?

— Нет, но…

— Значит, мы не ошиблись. — Он наклонился ближе. — Мия, сколько можно? Мы весь год занимались такой ерундой, что клейма ставить негде. Вот увидишь, сейчас проектор покажет, что в будущем я стал бомжом, а ты какой-нибудь алкоголичкой. Получим за это по тридцать баллов. После выпускного обратимся в газеты и все расскажем. Мол, сделали все специально, чтобы доказать, что проекторы никогда не ставят ниже тридцати. Будет расследование. Если не будет — обратимся в суд. Рано или поздно школы прикроют. Кому позволят десятилетиями проводить эксперимент таких масштабов на неисправном оборудовании? И вот скажи, чем мы во всей этой схеме рискуем? Чем?

Мия хотела сказать, что с самого начала вся эта схема была сомнительной, но тут лампы погасли, а пол загудел и завибрировал. Проектор включился.

Первым на полотне появилось изображение лопоухого мужчины. Одетый в костюм, он оглядывал стройку и тыкал пальцем в огромный лист бумаги. Лист постоянно норовил свернуться в трубочку — мужчина разворачивал его обратно. Рядом строитель в светоотражающей жилетке размахивал сигаретой и что-то кричал работавшим на лесах монтажникам. Экран погас, появилась цифра: сорок четыре.

Следующая проекция изображала постаревшую лет на сорок Красинскую. Женщина разглядывала что-то в микроскоп в пустой полутемной лаборатории. Оценка — шестьдесят четыре балла. Раздались редкие хлопки аплодисментов.

Мия сжимала подлокотники с такой силой, что не чувствовала пальцев.

Берта в очередной раз оказалась воспитателем в детском саду. Вместо синих волос в будущем у нее были натуральные светлые: легкие кудряшки прикрывали заметно располневшие щеки. Проектор оценил результат в пятьдесят два балла.

Тут по залу прокатился шепоток, кто-то с задних рядов пробормотал:

— Ломать-копать.

Экран показывал запуск многоступенчатой ракеты. Судя по всему, успешный: ракета уже едва виднелась в небе. Внизу люди в белых халатах обнимались и хлопали друг друга по спинам. Среди них Мия узнала твердое, грубое лицо повзрослевшего Натана. Экран погас, возникла цифра: девяносто два.

Зал взорвался криками и аплодисментами.

Проекции сменялись проекциями, вздохи удивления — всеобщим смехом. Иногда раздавались аплодисменты. Большинство учеников получали от сорока до шестидесяти баллов. Бизнесмены и руководители заслуживали около сорока, врачи и преподаватели — не меньше пятидесяти. Ученых и общественных деятелей проектор оценивал в шестьдесят баллов и выше.

После Марты Сходняк, которая в будущем стала хирургом и заслужила пятьдесят пять баллов, экран погас окончательно.

Некоторое время стояла тишина, прерываемая неуверенными шепотками. Потом кто-то с шумом пробежал со стороны входа к передним рядам, где сидело начальство. Послышались голоса учителей и преподавателей. Передние ряды начали вставать, там возникла толчея.

Включили свет.

— Терник! Бенардин! — крикнул директор школы.

— Анатолий Чеславович, кажется, я их видела, — сказала Красинская. — Терник и Бенардин только что скрылись в тех дверях.

Они бежали, пока не стали подкашиваться ноги. Мчались изо всех сил, хрипя и задыхаясь, останавливались на пару секунд, чтобы справиться с головокружением, и бежали дальше. Они бежали, пока река не преградила им путь.

Дин повалился на бок, перевернулся на спину. Дыхание превратилось в протяжные стоны. Мия упала на колени и зарыдала. Напряжение последних дней, забившее желудок и легкие липкой массой, рвалось наружу. Девушка не сопротивлялась.

— Что... это... было? — спросила она сквозь рыдания.

Дин сидел на земле и смотрел на нее потерянным взглядом.

— Нас пропустили, — ответил он.

— Пропустили? Что значит пропустили, Дин? Ты говорил, мы ничем не рискуем. Ты говорил!

— Не знаю, — только и сказал он. — Не знаю. Не понимаю. Я думал, нам дадут по тридцать баллов. Но то, что случилось… За эти годы я изучил результаты всех Тестов, которые когда-либо проводились. Со всех школ. Такого не было ни разу, Мия. Понимаешь? Ни разу.

Девушка почувствовала, что подбородок снова трясется, но усилием воли заставила себя сглотнуть, затолкав болезненный ком подальше в глотку.

— Дин, мне страшно, — сказала она. — Мне очень страшно.

— Не знаю, — тупо повторил Дин.

Они сидели и смотрели на плывущую по реке стайку уток. Мия успокаивалась. На смену отчаянию приходил гнев.

— Твоя тетрадь при тебе? — спросила она. — Ты же ее все время носишь.

— Какая разница?

— Дин, тетрадь с собой?

— Да.

— Нужно ее выбросить. Я тоже пойду домой и выброшу все фигурки. Еще не поздно. Я пока не чувствую никаких симптомов, а ты?

— Мия, никакой болезни не существует. Все это ерунда.

Девушка вскочила с земли.

— Это твоя гениальная схема — ерунда! — закричала она. — Хватит. Вся твоя затея с самого начала была идиотской. Тупой детской обидой на школу за то, что проекторы якобы свели твою маму с ума. Все это было настолько бессмысленно, что просто конец!

Дин тоже вскочил.

— А давай сделаем из меня крайнего! — взревел он. — Я плохой, испортил нашу замечательную Мию. Тебя никто не заставлял, сама согласилась. Сразу же, сука, моментально. Вот почему согласилась? Надо было послать меня, если план такой идиотский, и катиться на любую сторону, какую только захочешь. Зачем ты согласилась, вот зачем?

— Я хотела быть рядом, дебил!

— Что?

— Я хотела быть рядом.

Дин заткнулся. Некоторое время смотрел на нее, осознавая. Потом отвернулся к реке и сунул руки в карманы брюк.

Мия подошла. Лицо у парня было таким, будто у него болят все зубы.

— Еще не поздно, — сказала она.

Дин выправил рубашку и достал заткнутую за пояс черную тетрадь.

— Можно? — Мия протянула руку.

Тетрадь оказалась абсолютно пустой. Кроме надписи на первой странице, которую Дин уже показывал, не было ничего. Девушка пролистала до самого конца, пытаясь найти хоть что-то. Пусто.

— Все в голове, — сказал Дин сквозь слипшиеся губы. — Это просто… бумага.

Он взял тетрадь, зажал между колен и одним движением вырвал все страницы. Стопка листов полетела в реку.

Обложку парень выбрасывать не спешил.

— Не буду мусорить, — сказал он. — Тут хорошая пластиковая обложка, почти не разлагается. Выброшу в мусор у дома.

Дин хотел сунуть обложку обратно за пояс, но Мия схватила его за руку. Покачала головой.

Парень тяжело вздохнул.

— Ты права. Я слабак. Уверен, ты справишься с этим не хуже меня.

Дин отдавал обложку с таким видом, будто топил щенка.

Они двинулись в сторону дороги. Парень взял ее за руку — Мия не протестовала. Ладонь оказалась холодной, как сталь на морозе.

— Смотрю, ты тоже мерзлячка, — улыбнулся он.

Мия сперва не поняла, но потом дотронулась свободной рукой до щеки и вздрогнула. Действительно.

Дальше шли молча. Девушка прислушивалась к ощущениям и пыталась отыскать хоть что-то. Последние месяцы она только и думала о том, как Дин возьмет ее за руку и как все станет замечательно. Но вот этот момент настал, а внутри пусто, словно в пересохшем колодце.

Когда дошли до дороги, Дин ее обнял. Так крепко, что задрожали руки. Мия ответила, прижалась, уткнулась лицом в шею. Она хотела уловить тот запах, который ей так нравился в начале их знакомства. Но не чувствовала ничего.

— Я буду рядом, — сказал Дин.

Затем отстранился и пошел в сторону своего общежития. Мия смотрела вслед, пока высокая худощавая фигура не скрылась за поворотом. В последний момент ей показалось, что из заднего кармана брюк выглядывает смятая бумажка.

В общежитие Мия возвращалась бегом.

Когда девушка влетела в комнату, Берта подскочила и чуть не выронила разогреваемую сковороду.

— Мия! — вскрикнула она. — Господи, тебя все обыскались. Ты где была?

— Гуляла с Дином.

Мия отодвинула свою тумбочку и принялась закидывать спрятанные там миниатюрные фигурки в рюкзак. Брелки, медальоны, мышки и ежики, кастрюльки, роликовые коньки, даже небольшой таксофон с прилепленным к нему ящероподобным гуманоидом.

— Каким Дином? — спросила подруга.

— Бенардиным, — зло ответила Мия. Неужели не видно, что ей сейчас не до подколок? Тем более таких дурацких.

— Бена что? — переспросила Берта растерянно.

Мия кинула в рюкзак черную тетрадь, завязала лямки. И тут заметила белый брелок, завалившийся в щель между столом и стеной. Девушка с шумом отодвинула стол. На брелке изображалась голова девочки с косичками. Простенький рисунок был недоделан, из-за чего выражение лица казалось странным.

Мия сунула находку в карман.

— Берта, ты узнала, о чем я вчера просила?

— Насчет какой-то Рони Казанцевой? Да, Натан сказал, что у нас никогда такая не училась. А что ты делаешь?

— Вот так и знала, что бесполезно вас просить. Он что, не мог нормально посмотреть?

Мия выскочила за дверь. Нельзя было выбрасывать фигурки в комнатную мусорку. Из-за постоянных проверок любые подозрительные вещи выбрасывались только на улицу.

К счастью, во дворе общежития никого не было. Мия подскочила к мусорным бакам с надписью «Смешанное» и стала вытряхивать туда содержимое рюкзака. Фигурки посыпались одна за другой.

Из рюкзака выпала какая-то черная тетрадь.

Мия взглянула. Твердая пластиковая обложка без каких-либо надписей. Несмотря на жару, холодная на ощупь. Девушка открыла. Внутри все листы были небрежно вырваны, лишь на месте первой страницы торчал небольшой клочок бумаги. На нем остались слова:

«...я здесь...»

Кому понадобилось подкидывать ей тетрадь? Может, Берте? Ну, тогда пусть не обижается.

Выбросив тетрадь в мусорный бак с надписью «Пластик», Мия отправилась обратно. Перед самой дверью комнаты девушка хлопнула себя ладонью по лбу и достала из кармана брелок. Какая упрямая штуковина.

Мия покрутила поделку в руках. Возбуждение уже прошло, и в горле начинал нарастать ком. Сколько же времени она потратила на эти фигурки, сколько времени и сил. Сколько эмоций вложила в каждую из них. Сейчас, выбросив почти всё, Мия почувствовала, будто отрубила себе руку по локоть.

Нет, не дождетесь. Хоть что-то она себе оставит. Это всего лишь один брелочек, что может случиться от одного брелочка?

Мия сунула его обратно в карман и взялась за ручку двери.

 

5

 

Берте показалось, что кто-то дернул за ручку двери. Девушка выключила плиту и пошла проверять.

На лестничной площадке было пусто. Лишь на полу перед дверью валялся простенький белый брелок.

Мимо проходила высокая широкоплечая девушка из девятого «Б».

— Даш, это не твое? — спросила Берта.

Та взглянула на брелок.

— Нет. Прикольный, кстати, круто сделано. Только лицо девочки грустное, прям отчаянное какое-то. Аж мурашки по коже. А что, кто-то потерял?

— Наверное.

— Спроси у своей… А, к тебе же так никого и не подселили? Блин, вот ты сволочь, целый год прожила одна в комнате.

— Почему сразу сволочь? Знаешь, как это скучно?

Даша улыбнулась.

— Не знаю, но я бы попробовала. Кстати, что тебе?

— Пятьдесят два, а тебе?

— Пятьдесят шесть. Представляешь, у нас Картавин сдал на тридцать два. Это каким дебилом надо быть?

Они рассмеялись.

— Нет, у нас таких низких оценок не было, — сказала Берта не без гордости.

Даша кивнула на брелок.

— Ты бы выбросила, а то мало ли. Это же рукоделие. Формально мы выпускницы только с завтрашнего дня.

— Да уж, выпускницы, — ответила Берта. — Звучит отпадно. Взрослая жизнь, больше никаких запретов! Тебе вообще верится?

— Не верится, — улыбнулась Даша. — Но я уже чувствую себя счастливой. Ладно, пойду собираться.

Берта еще раз покрутила брелок в руках и стала спускаться по лестнице.

На улице было жарко и тихо. Вислоклювики прыгали по скамейке и что-то клевали. Бледные диски солнц скрывались за облаками.

Берта остановилась перед мусорными баками. «Пластик», «Бумага», «Смешанное». Она еще раз взглянула на брелок. Похоже на пластик… но только похоже. Берта в таких вещах не разбиралась. Если это ручная работа, материал может оказаться чем угодно.

Второе солнце выглянуло из-за облаков. Берта сощурилась, прикрылась рукой. Из уроков астрономии она знала, что тусклая звезда слишком мала и слишком далека, чтобы влиять на погоду. Холодный красный карлик любил дразниться бликами, но никогда не согревал. И зачем он вообще нужен?

«Пластик», «Бумага», «Смешанное».

Красный карлик ждал.