В поисках Буша
Я не поменял новогодний джингл. Забыл.
И теперь, после часа беспрерывных звонков, от перезвона колокольчиков зло эректировали волосы.
Звонил отец. С рассвета. И эсэмэски...
«Ответь, ФЕДЯ!», «Ты же не идёшь?», «Федя, скажи, что не пойдёшь туда».
Не хотелось его расстраивать. Есть вероятность гибели в бою... Или что меня затопчет паникующая толпа... Или арест и размещение в СИЗО... Чёрт знает, какие тут вероятности, но бате они могут казаться более определёнными.
Но и вечно игнорировать я его не мог. Да... Революция. Я кекнул и набрал его номер.
Отец снял трубку мгновенно, будто держал палец на кнопке всё время... старый ковбой, но даже не сказал «Алло». С минуту я слушал, как древний динамик кнопочной «Нокии» забивает высокие частоты его астматического дыхания. Я тоже молчал.
— Что сказать матери?
— Скажи маме, что я тепло оденусь.
Отец шмыгнул попереломанным в дворовых войнах его поколения носом:
— Можно, попытаюсь отговорить? Я нашёл новые аргументы.
— Не стоит, па.
Он закурил на той стороне. Будто воочию я видел, как нервно он мнёт фильтр, мнёт так сильно, что, пропитанный смолами, тот спрессовывается в чёрного червя.
— Скажи, ты же идёшь туда не за идею?
— Идеи тут ни при чём, — я покачал головой. Сам себе.
Если сказать, что иду, потому что меня позвала девушка, с которой я только вчера познакомился в «Тиндере», можно потерять остатки отцовского уважения.
Отец хмыкнул:
— Слава богу. Тогда развлекайся. Не забудь позвонить из...
За секунду до коротких гудков я успел услышать обеспокоенный мамин голос. Похоже, она не позволила отцу сыронизировать про отдел.
Стало немного стыдно.
Джинсы бесформенной грудой — интуитивно прелой даже, возможно, влажноватой — валялись на полу. Привстав, я потянулся к ним ногой, подтянул, второй ногой проник в штанину. Штанина цапнула меня за палец, больно!
— Буш, мать твою!
Поняв, кого укусил, Буш виновато заулыбался, выглянув из джинсов, завилял жопкой, подметая моими штанами, как тряпкой, пыльный линолеум.
Как же я растолстел... В моей штанине помещается собака...
— Ах ты, злобная скотина! — склонившись, я потрепал его за уши. — Выспался?
Буш по-крокодильи зевнул, широко облизнул свою рыжую морду и коротко гавкнул. Я покачал головой: всё-таки вельш-корги — компаньон более для «ТикТока», чем для героических подвигов.
— Гулять.
Он только этого и ждал.
На дверь лифта приклеили табличку «Не работает». На всякий случай пощёлкав кнопкой и потолкав в створки, я повернулся к лестнице.
В другой день спуск превратился бы в мучительную потогонку, но грядущее свидание стимулировало лучше кофеина. Я толкнул свои телеса вперёд.
«Какие же геройства уготованы мне сегодня? — думал я, преодолевая ступени. — Так не терпится ощутить экстаз победы над врагом…»
Этажом ниже на лестничной клетке залипающий метадонщик гладил затылком подоконник. Буш хотел перегрызть ему сухожилие на ноге, поэтому я взял псину на руки.
Дальше мы спускались пыхтя: я — от утяжеления, Буш — ностальгически нюхая мою бороду, в которой могли застрять крошки вчерашних сырных чипсов.
— Привет, лапуся.
Я вздрогнул: голос соседки. Но она это не мне, конечно же.
— Доброе утро, Анжела, — сказал я.
— У-ру-хвгх... — она зарылась носом в загривок моего пса, подставив под мой нос свой пахнущий медовым кондиционером затылок. — Ну какой же ты шлядкий, у-ии... Лапусик хочет селфи с мамусиком?
— Вообще-то... — сказал я.
В пустоту. Анжела уже выпячивала груди и губы и приподнимала брови, чтобы поймать удачный кадр. И тянула к себе грустно рычащего Буша.
— Лучше бы все эти мерзкие людишки стали такими лапуськами, — прочмокала она. — Выходишь так из дому, а там не толпы отморозков, а вот такие щёколадочки!
— Уже началось? — спросил я.
Видимо, с импульсом спросил. Возбуждённо. Она увидела меня, наверное, впервые в жизни. Посмотрела туманным взором.
— Мм... Простите?
Я пояснил:
— Протесты.
— А, эти ублюдки будто с прошлого раза никуда не уходили. Весь Интернет в них.
— А на улице?
Но она вновь потеряла ко мне интерес: увидела мои тапочки с объёмными плюшевыми слоновьими мордами на носах и начала их щёлкать на телефон, проговаривая характерные приторности. Потом, не отрываясь от экрана, зацокала вверх по лестнице, оставив на площадке сладкий шлейф.
«Какое именно геройство мне уготовано? — мечтал я, продолжая спуск по лестнице. — Может, из горящего автозака детей выведу, а может, подставлю свою мощную грудь под град дубинок, направленных на женщин...» Масса чудесных подвигов мелькала в воображении.
Я шёл по лестнице, но вместо расписанных матом стен и прочей действительности глаза транслировали моему сознанию картины баррикад на фоне пожаров, рваные знамёна... И на фоне развевающихся флагов и огня — мой гордый силуэт, обнимаемый сзади женщиной.
— На-а головах ца-арей божественная пе-ена, — запел я на мотив романса. — Ку-уда-а плывё-ёте вы, ко-огда бы не Е-ле-ена, что Тро-оя вам, ахейские му-ужи...
Мы преодолели лестницу.
Дилин-дон домофона, скрип тяжёлой двери — и поток сырого ветра ударил в разгорячённое лицо. Буш прыгнул на пандус, скатился враскоряку и галопом рванул в утренний туман.
Всё вокруг покрывал лёд. Подозреваю, что это правительство приказало полить ночью тротуары водой, чтобы нам было скользко. Хорошая шутка, если этот губернатор знаком с дискурсом про лёд под ногами майора. На такой корке мы и правда будем сражаться где-то на уровне партера.
Корка покрывала всё: треснутый асфальт, шины, наклеенные друг на друга бумажные объявления и рекламки по стенам... Детская площадка, подарок директора регионального фастфуда, блестела, будто облизанная улиткой... Обжигаясь об холодную трубу перил, поверх облупленной краски которой тоже намёрзла корка, я аккуратно сошёл с крыльца.
Сделал туда-сюда тапочками, как ножницами. Скользко, как в детстве. Вдохнул тумана. Присел на ближнюю лавочку.
Всё мне в ту минуту нравилось.
Буш бегал, словно заяц из рекламы батареек. Даже его хвостик на пегом копчике больше напоминал плюшевый снежок, чем собачий обрубок. Пёс рыл мёрзлые клумбы, многократно помеченные местными кошками и изрытые наркоманами, тоже метил и погавкивал от удовольствия.
Иногда он прибегал к моей лавке, чтобы кинуть мне к ногам какую-нибудь падаль, а когда отбегал, смешно выкидывал короткие лапки в стороны в подобии фокстрота.
Подул тёплый ветер. «Лёд всё же растает», — подумал я. Открыл прогноз погоды: так и есть, +2. Ну, грызня под ногами силовиков отменяется, кажется.
Во двор заехал «бобик» и остановился прямо напротив моего подъезда, в паре метров от меня. Как любой честный гражданин, в первую очередь я подумал, что экипаж прибыл за мной. Вдруг правительство догадалось, что я собираюсь на протесты. Решили в корне себя обезопасить: мало ли — из Энакина Скайуокера же вырос Дарт Вейдер. А я так ещё и философ — в перспективе профессор. Значит, могу превратиться в особо опасного вольнодумца. Я поёжился.
Но нет, они не за мной: из «бобика» вылез средней комплекции сержант в меховой шапке, навис над клумбой и зажурчал струёй. Он отливал туда же, куда отливали все окрестные кошки и собаки, на ту же клумбу, которую не раз метил Буш.
Демонстративно изучая свои тапки-слоники, я думал: «Кто из них теперь имеет больше прав на этот участок территории — кто первый отлил, кто последний отлил или чьё амбре мощнее?»
Буш притащил к моим ногам добычу. Удивительно, это был полуразложившийся дятел. Мне сразу вспомнился прочитанный недавно факт, что клюв дятла не вмонтирован намертво в череп, а подвижен. В противном случае, впиваясь в дерево, каждый новый раз птица могла застрять в нём навеки.
— Спасибо, малыш, — сказал я.
Буш тявкнул и убежал.
В этот момент зло закричал мент.
Я подумал, что это как-то связано с птицей, потом подумал, что всё-таки приехали за мной. Но нет. Просто страж, отливая, приметил выползшего из подъезда метадонщика.
Парень еле передвигался и не видел опасности, поэтому отливающий мент вместе с выскочившим из «бобика» близнецом-напарником взяли его практически без сопротивления — будто протянули руки за больной форелью.
Не успел я досчитать до десяти, как бедняга был прижат к пыльной ментовской машине, а тот страж, который покрепче, сильно и нежно держал его за плечо. Естественно, им требовались понятые — и вот головы в шапках повернулись ко мне румяными лицами. Я напрягся.
Пиликнул домофон, и из подъезда вышли Анжела с бойфрендом. О, эти с удовольствием побудут понятыми. Подпишут, распишут... Сейчас несчастному удвоят вес или утроят, а может, даже разнообразят... Может, и ещё что найдут бонусом.
Ничто не даёт такого драйва, как вовремя отступивший адреналин. Что-то подобное описывал Солженицын, вроде... Когда приговорён к расстрелу и сидишь в ожидании в одиночке где-то в подвале... Знаешь, что в любой момент откроют, и поведут, и где-то в коридоре неожиданно шмальнут в затылок. Беспокойный страх неопределённости времени неминуемой смерти.
А Ницше говорил, что только такие моменты важны для нас. Человек обретает себя, когда смертный приговор подписан.
Казалось бы...
Да, глупо сравнивать ожидание казни с повинностью расписаться в протоколе... Но всё же... Противно.
Даже смотреть не хотелось, как парня запихнут в тесную клетку в заду «бобика». Я решил быстрее вернуться домой и принять душ перед героическими подвигами.
— Буш, ко мне! — я покосился на стражей порядка, а они на меня, но вроде нейтрально.
— Бу-у-у-уш!..
Тишина. Этот пёс не убегал раньше... Может, суку почуял?
Я предусмотрительный. Зашил в ошейник трекер, а в телефон — приложение. Открыв карту, нашел Буша — точка вышла за пределы двора и двигалась на север.
Ну, ясно... Сука.
Я открыл «Тиндер» — Лена ничего больше не писала со вчерашнего вечера. Мы условились встретиться в 10:00 у памятника Пушкину. Сейчас полдевятого. Успею.
Вариант пройти мимо полицейских и гламурной четы я даже не рассматривал. Поэтому двинулся в путь как был — в пушистых тапочках-слониках.
Для кого-то это может показаться пустяком, но мои 127 килограммов и интеллектуальный образ жизни позволяли говорить «двинулся в путь», даже когда я выходил до почтового ящика.
А тут приключение...
И я всё ещё был преисполнен оптимизма. «Ладно, — думал я, — найду собаку, потом в душ — и на свидание. Тапки жалко, но чёрт с ними».
Метка на карте чуть сдвинулась. Буш был в трёхстах метрах, входил в частный сектор — Низы. Мы называли его так, потому что он лежал в низине относительно остального города. А ещё Низы разделяли мой спальный райончик и центр и были, как у нас говорят, грязным местом.
Подул сырой ветер, несколько прелых листьев из дворниковой кучи слетели на мокрый асфальт. Если я наступал на них, они клеились к тапкам. На автомате шаркая ногами по шершавому льду, я невольно постепенно намочил обувь и утяжелил её всяким мусором.
Прошло всего несколько минут, но я устал так, будто четыре дня покорял гору... Хотя сравнение в моих устах — фантастическое...
— Что Тро-оя вам, а-ахе-ейские му-мужи...
Грустно.
Я заметил, что иду по проезжей части, когда колонна автозаков набрызгала глиноснегом на мои любимые тапочки.
Я вздрогнул: в хвост колонны пристроили несколько обычных маршрутных пазиков, с одного даже не сняли номер — на этом автобусе каждое утро я добирался до универа...
Только трафаретом наспех пометили.
Места есть...
А Буш уже был ближе, я перешёл на грунтовку и ускорил шаг. Фруктовый переулок... Проезд Космодемьянской... Переулок Солнечный... Переулок Тенистый...
Мёрзлое утро, но люди шебуршились в своих дворах. Из-за заборчика справа вился тонкий дымок и пахло винно-свиным маринадом, шипящим на углях. Из другого двора взлетела зелёная ракета. Дешёвая. Она погасла с шипением в пятнадцати метрах. Что-то нетрезвое заорало:
— Ре-во-лю-ция!!!
С другого двора взлетела красная ракета, и что-то не менее нетрезвое заорало:
— РАИССА!
Я поспешил мимо. Для кого-то эти дни — как Новый год: повод выпить и пожарить мясо. Локдаун — Рождество, протесты — Новый год.
Но ракеты, как я и предполагал, испугали Буша. Маячок на карте метнулся в сторону, и я двинулся наперерез.
К этому моменту я успел насквозь пропотеть, а тапочки состояли больше из песка и воды, чем из тапочек. На слоников они перестали быть похожими, и сравнить их теперь можно было разве что с хедкрабами.
Но карта наконец довела меня до моего пса: возле углового дома на пересечении Ягодного переулка и проезда Космодемьянской Буш рылся в груде отбросов...
Стоило окликнуть его, но я так устал бегать по грязи в ледяных слониках, что не придумал ничего лучше, как подло подкрасться и схватить его сзади в охапку, будто поросёнка.
Поплатился за это, конечно. Буш нешуточно цепанул меня зубами за запястье.
Впрочем, сразу отпустил. Заскулил виновато, засуетился; локтем я чувствовал, как волнуется его копчик, а обрубок хвоста крутится как пропеллер. И при этом Буш умудрялся порыкивать.
Я посмотрел время.
— Почти час я бегал за тобой, скотина!
Буш запыхтел холодным носом по моим щекам, пытался облизать кончиком языка — я позволил. Пахну́ло свежим дерьмом.
— Надеюсь, оно не человеческой природы, — так попытался я себя успокоить и чмокнул пса в нос.
На свидание перехотелось. Геройств тоже.
Тут ещё и противный голосок сзади:
— Да нет у него нниха. Гля, какой грязный, как чушка.
— Да есть же. Он тут час бегал, тэхой блатной светил.
Ага, это они про мою «Сони» серии Z. Я повернулся: три типичных джентльмена.
Они окружили меня, как гиены — Аслана. Ржали примерно так же. Один носком туфли пнул по разбухшему хоботу. Сказал:
— Испачкались черевички.
— Да, очевидно.
— Чистить надо. Чистить надо вежей, — он сказал это очень наставительно и впырился мне в глаза, ожидая реакции.
Я знал, что пожалею, но всё же уточнил:
— Что за вежа?
— ГАВНО СВЕЖЕЕ, — гоготнул он и всадил кулак мне в челюсть.
Ну, я не стал геройствовать, рухнул сразу на колени, лбом в песок. Буша прикрыл собой, он затих, падла, понял, что тут не стоит дёргаться.
Меня попинали как-то по-доброму — даже косточки никакой не сломали. Обчистили карманы, забрали «Сони» и, гогоча, убежали. Я подумал, что на свидание теперь явно не пойду.
Той же дорогой решил не возвращаться, немного отряхнулся и, расстегнув пальто, запустил под мышку Буша — тот поёрзал, устроился. Только морду из воротника высунул, а из морды язык. Я снова двинулся в путь.
Ещё переулок — и я буквально вывалился на тротуар.
Окраина центра. Здесь было шумно и сюрреалистично после деревенских пейзажей Низов: мокрая плитка тротуара, серое небо; яркая толпа идущих мимо людей скандировала лозунги.
У меня не было намерений присоединиться к шествию, поэтому я шагнул назад в переулок, решив пропустить их и поймать какое-нибудь такси до дома.
Наверное, в этот момент я уже твёрдо решил, что ни на какое свидание не пойду; все шли такие красивые, а я стоял грязный в грязном переулке, мои ноги пожирали холодные хедкрабы, а из воротника пальто выглядывал корги, который поел дерьма и теперь хотел пить. Неудивительно, что некоторые ребята, не обращая на меня внимания, заворачивали в переулок, чтобы отлить.
Буш поскуливал — воодушевлённая толпа его пугала.
Почти сразу за яркими людьми шла, щёлкая щитами, колонна серых «космонавтов»: ОМОН, Росгвардия, полиция — хз, как их различать. Они мельтешили своими щитами и дубинками, сверкали шлемами.
Гремели мимо долго. Очень долго. Стоило бы показать это бате: бесконечные ряды сильных, откормленных мужиков, длинный хирд беззаботных воинов Левиафана.
Плечистые, рукастые... Молодые парни. Выглядят отталкивающе. Вдруг двое выходят из колонны и идут в мою сторону. Один прошёл мимо — отлить, а второй подошёл ко мне и совершенно без прелюдий приказал выворачивать карманы.
— На каком основании? — спросил я.
На самом деле мне было страшно даже больше, чем Бушу, который скрылся мне под мышку и вибрировал там, как игрушка. В этот момент меня покинули остатки боевого духа.
Мент устало выдохнул. И поднял забрало. Под забралом была балаклава, конечно, но я немного успокоился: если тонированный визор пугал, как фейс злого робота, то тут я видел глаза представителя одного со мной вида.
— Не будем тратить моё и твоё время: в городе митинги, покажи, что нет ничего запрещённого, и иди.
Я уже хотел подчиниться: этот мент мне немного импонировал — потому что стоял рядом, не кричал и вроде не хотел бить, к тому же усталость волевого человека всегда притягательна. Но тут вмешался ещё один: подошёл от забора, застёгивая ширинку, развернул меня к стене, ударами берца по щиколоткам раздвинул ноги, не поленился присесть на корточки и общупать мои телеса от щиколоток до макушки. Не побрезговал пощупать и мошонку, хоть и сквозь штаны.
Пищащий Буш его не заинтересовал. А больше у меня ничего и не было.
— Брось его, — сказал усталый. — Он явно не из этих.
— Может, наркотики найдём? — неприятно хохотнул неприятный.
— Сегодня поощряют за другое.
Они синхронно развернулись и влились в хвост уходящей колонны.
Пошёл мокрый снег, мимо пронеслась легковушка — из приоткрытого окна успел пророкотать пару строк Билли Джо Армстронг:
— I walk a lonely road
The only one that I have ever known...
Долго не мог поймать такси, а когда поймал, старый армянин не захотел сажать меня, грязного, вонючего и без денег. Пришлось хлопнуть дверцей, вдохнуть выхлоп несвежей «Лады».
Дошёл до остановки и присел на лавочку под навес. Буш выполз из-под моей подмышки, повертевшись уроборосом на коленях, завалился калачиком и сразу уснул.
По крыше шуршала морось, ветерок заставлял неприятно ёжиться. По проезжей части маршировали полки.
Многие думают, что инсайты обычно приходят в результате череды каких-то впечатлений, вызванных цепочками невероятных случайных событий. Что мы все имеем если не какое-то предназначение, то хотя бы место в этой Вселенной. Имеем реальный вес... Мы наполняем важностью и драматизмом события, к которым имеем отношение, которые происходят с нами. Оперируем категориями эпичного, пафосного, трагического.
Но на самом деле в момент, когда в моей голове впервые сформировалась концепция типовой индивидуальности, которая через 17 лет принесла мне Нобелевскую премию, мне было просто холодно, мокро, немного жалко себя и чуть-чуть отвратительно от того, что я поверил: приключения — это то, что нужно среднестатистическому человеку.
По правде, Бильбо Бэггинс был жестоко обманут Гэндальфом, Гэндальф испортил хоббиту жизнь ради того, чтобы получилась захватывающая, дергающая за наши животно-эмоциональные ниточки история. И лет в шесть, когда папа впервые прочёл мне эту книгу вслух, я был обманут вместе с беднягой Бильбо.
В эти же минуты вместе с осознанием того, что против воли был втянут в эту антицивилизационную ерунду авторами остросюжетной литературы, я понял, что антиутописты — Замятин, Оруэлл — были в корне неправы... Вероятно, они тоже оказались обмануты, раз решили, что индивид и индивидуальность — это хорошо, а государство — плохо.
Вера в собственную уникальность — грандиозный обман и главная опасность для современной цивилизации. Люди взаимозаменяемы. Личности как таковой не существует. Есть роли, модели. Личность — это конструкция. Набор установок, сформированных окружением. И такая личность уже программирует мозг, наполняя наш образ существования через операторы, циклы.
Стоит понять это — и всё становится на свои места. Мы можем испытывать удовлетворение жизнью вне зависимости от того, какой теперь строй, — лишь бы были удовлетворены наши потребности. В таком случае любой протест против строя — это опасный баг, ибо делает несчастными обманутых лаганутой идеологией людей и здоровое общество...
Мои этические концепции давно преподают в университетах, но люди по-прежнему любят беллетристику, верят в неслучайность случайностей и в то, что система — это зло. Они не любят концовки, в которых герой никуда не приходит или же бессмысленно погибает (как обычно и происходит в действительности). Благо Бегбедер в своё время придумал способ удовлетворения всяких романтиков...
Мне было хреново на этой лавочке, да. А когда очень хреново, околонигилистические размышления срабатывают как успокоительное: дескать, чувак, ты ни в чём не виноват, кто ты такой в масштабах Вселенной?
Буш мирно посапывал на моих коленях, улица опустела. Вдруг я почувствовал напряжение в теле пса. Он зарычал сквозь сон, а затем спрыгнул на землю и залился лаем.
Из-за поворота, скрипя резиной, вывернул «бобик», перекувыркнулся, лёг на бок, проехался по асфальту, оставляя на нём полосу серой краски, и остановился рядом со мной. И загорелся.
У него вспыхнул двигатель. Менты в панике выскочили через водительскую дверь и убежали — я с удивлением узнал в них тех, что утром заезжали во двор. И одновременно пришло понимание, что там, в заду, брошенный и беззащитный, оставлен на произвол судьбы метадонщик.
Не буду врать, я не бросился спасать его без сомнений. Скорее, я впал в ступор и долго тупил, теряя драгоценные секунды. Но Буш решил всё за меня: он спрыгнул вниз, подбежал к пылающей машине и призывно загавкал. Мне не оставалось иного выбора, как послушаться его.
Я качаю железо в фитнес-клубе, поэтому мне не составило труда отломать от остановки кусок ржавой арматуры. Действуя ею как ломом, я открыл темницу метадонщика и вытащил его, перхающего дымом, на божий свет. Откашлявшись, тот произнёс хрипловатым и блатным баритоном:
— Ты спас мне жизнь, а что я могу для тебя сделать?
И кажется, я знал, что...
Через двадцать минут три гопника стояли перед нами на коленях, извинялись и протягивали мобилы на выбор. Я взял свою «Сони», снисходительно пошлёпал по щеке того, кто мне вежу советовал, поблагодарил метадонщика и побежал в центр.
По пути открыл «Тиндер». Лена писала много. Видимо, революция в самом разгаре.
Я написал:
«Могу я чем-то помочь?»
Она ответила сразу:
«Да, слава богу, что ты написал. Ты нам срочно нужен, где ты? Мы пришлём машину».
Через пять минут я прыгнул в броневик и помчался с ветром на высоту, где революционеры обороняли две двери, возле которых сидели два говорящих сфинкса — белый и чёрный.
Едва я выпрыгнул из броневика, как Лена радостно повисла у меня на шее.
— У нас две двери, — защебетала она. — За одной — ядерный детонатор, который сработает при открытии, а за другой — склад боеприпасов, который поможет нам выиграть революцию. Сфинксы знают, за какой дверью что, но один всегда лжёт, а второй всегда говорит правду, и каждому из них можно задать только по одному вопросу. Федь, у нас нет философа в отряде, ты сможешь помочь? На тебя вся надежда…
С этой задачей справился бы и метадонщик. Я улыбнулся:
— Вы можете на меня рассчитывать.
И гордо пошёл к сфинксам. За спиной у меня мотали знамёнами. Буш счастливо погавкивал.