Отец

В детстве я был очень болезненным ребёнком. Стоило погоде слегка измениться: пойти мелкому дождику или температуре упасть на несколько градусов, как я тут же подхватывал простуду. Игра в снежки во дворе с ребятами или поход на речку были для меня сродни русской рулетке, в которой барабан под завязку заряжен разными инфекциями, как говорил мой отец. И шуткой это было только отчасти.

До подросткового возраста я и думать не смел, что можно пойти поперёк воли отца. Но всё когда-то случается впервые. Когда мне было одиннадцать, я со школьными друзьями отправился в открытый бассейн. На дворе был июль, и вторую неделю стояла ужасная жара. Даже по ночам температура не опускалась больше чем на пару градусов. К полудню под ногами начинал плавиться асфальт, что очень нравилось нам, мальчишкам. Мы вытаптывали на дорогах свои имена вперемешку с ругательствами и надеялись, что к вечеру похолодает, тогда произведения нашего остроумия могли сохраниться на века. По крайней мере, до следующего жаркого лета.

Трава во дворах давно уже превратилась из зеленой в желто-бурую и практически лежала на земле. Листья на деревьях поникли, некоторые даже принялись опадать, словно наступила осень. Только вездесущий тополиный пух летал в воздухе, устраивая настоящие летние метели. Он забивался в ноздри и заставлял меня непрерывно чихать.

Отец говорил, что на самом деле у меня аллергия на пыльцу, а пух здесь ни при чём. Но я-то чувствовал, как он щекотит мне ноздри.

Поход в бассейн казался настоящим спасением. И он становился вдвое привлекательней оттого, что я нарушал несколько запретов отца, бесивших меня в последнее время особенно сильно.

Купив билет на целый день, мы плавали до посинения. Из прохладного пахнущего хлоркой бассейна не хотелось вылезать. Мы и не вылезали до самого закрытия, пока охрана не стала нас выгонять.

Непрерывно хохоча с полотенцами на головах, намотанными на манер восточной чалмы, мы вышли на улицу. Мы ещё воображали себя сорока разбойниками из сказки про Али-бабу, когда задул сильный ветер и с неба упали первые капли дождя.

Это был настоящий ураган. Ветер ломал деревья, как будто они были одуванчиками, валил рекламные щиты и обрывал провода. Дождь хлестал под немыслимыми углами, проникая повсюду. И всё бы ничего, но его струи оказались ледяными.

Домой я вернулся мокрым до нитки. Когда я переступил порог квартиры, меня трясло от озноба.

Отец не стал ругаться. Он молча приложил ладонь к моему лбу, после чего ушёл звонить в скорую. Через пару часов меня в состоянии бреда и с температурой под сорок увезли в больницу с воспалением лёгких. Конечно, о том, что это воспаление я узнал лишь через три дня, когда начал приходить в себя. До этого момента я бредил, переживая странные видения, в которых видел себя то винтиком часового механизма, то ласточкой, летающей над городом.

Когда я пришёл в сознание на больничной койке, рядом сидел отец. Оказалось, что он был со мной всё это время, поил меня, колол лекарства и прикладывал ингалятор. Медсестёр он неизменно прогонял, позволяя осматривать меня лишь лечащему врачу.

Вам любопытно, почему ему позволяли так себя вести?

Ах да, я ведь не успел рассказать. Мой отец был настоящим медицинским светилом. В его кабинете вся стена пестрела дипломами, патентами и различными наградными листами. Гораздо позже я узнал, что в молодости он получил премию «За прорыв в области медицины», но на этом не остановился. Отец продолжал трудиться на ниве науки ровно до того момента, как его непутёвый сын подхватил пневмонию. С этого дня он бросил работу в научном институте и полностью посвятил себя уходу за мной. На мой горячие возражения он ответил категоричным отказом.

— Деньги у нас есть, — сказал он. — Достаточно, чтобы хватило не только на жизнь, но и на твоё домашнее образование.

Когда я, наконец, выписался из больницы, оказалось, что в школу я больше не хожу. Мои прежние друзья некоторое время ещё навещали меня, но со временем это стало происходить всё реже и реже, а потом обо мне забыли. Но я, как вы могли бы подумать, вовсе не огорчился. Не огорчился по той простой причине, что у меня не было свободного времени. Отец, когда говорил о домашнем обучении, вовсе не шутил. Он нанял лучших учителей по всем школьным предметам, добавив к ним несколько иностранных языков, физику, химию и биологию, которые должны были появиться только в старших классах. Кстати говоря, биологию преподавал он сам. Я и не знал, насколько умным был мой отец. Учитель из него получился хоть и строгий, но справедливый и талантливый. Если я что-то не мог понять, то отец разбирал всё до самых основ, пока я в озарении не хлопал себя по лбу. Оказалось, что сложная на первый взгляд наука на самом деле предельно проста. Но чтобы это понять, нужен хороший преподаватель. Таким был мой отец.

Когда я немного подрос, он добавил в мою программу основы рисования и танцы. Оказалось, что и эти дисциплины даются мне довольно легко. Вскоре я уже выкладывал в сеть свои первые комиксы и пожинал лавры. Танцы мне тоже очень нравились. Словно специально, отец нанял красивую девушку, и я конечно же в неё влюбился. Однажды между нами кое-что произошло. Уроки продолжались как прежде, и отец об этом ничего не узнал. А мы с учительницей, не буду называть её имени, остались хорошими друзьями.

Да, несчастной первой любви у меня так и не случилось. Как не случилось и настоящей крепкой дружбы. Но мне вполне хватало общения с преподавателями и приятелями в сети. Рос я хоть и необычным, но психически здоровым подростком.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я подал документы в столичный химико-биологический университет. К моему немалому удивлению, экзамены сдал легко, и осенью мне предстояло поехать учиться.

Наверное, к этому моменту вы решили, что у меня был очень деспотичный отец, душивший своей опекой. Порой и в мою голову закрадывались подобные мысли. Но как только я рассказал отцу о поступлении, он с радостью отпустил меня учиться.

— Я давно этого ждал, — ответил он. — И не делай такое удивленное лицо. Тебе пора начать самостоятельную жизнь. А я, пожалуй, займусь кое-какой научной работой. Может быть, даже напишу книгу.

— Книгу? Не знал, что ты пишешь. Дашь прочесть?

Отец тогда очень странно посмотрел на меня и не ответил.

Началась бурная студенческая жизнь. Довольно быстро я понял, что большинство преподавателей и в подмётки не годятся тем учителям, которых нанимал отец. Это было удивительно, ведь университет считался не только лучшим в стране, но и одним из лучших в Европе. Учился я с большим воодушевлением, вдобавок старался ходить в разные секции. Если среди студентов намечался флешмоб в поддержку окружающей среды или, к примеру, вечер танцев в стиле пятидесятых, я обязательно был там.

Времени на всё хватало с трудом, но я умудрился каким-то образом найти девушку. Она играла в студенческом театре и наповал сразила меня взглядом огромных карих глаз. Нам достались главные роли в новаторской постановке «Ромэо и Джульетты». Надо ли говорить, что, сыграв страстных влюбленных, мы и сами влюбились. Отношения развивались с головокружительной скоростью, и я начал подумывать о покупке обручального кольца. Однако сперва решил посоветоваться с отцом.

Отец всегда был скуп на слова, когда я просил рассказать о матери. По уклончивым ответам я понял, что с моей мамой они никогда не были особенно близки. Я получился, что называется, в результате случайной связи. Однако отец с обоюдного согласия забрал меня на воспитание. В детстве я иногда представлял, как на день рождения в дверях нашего дома появляется незнакомая, но очень красивая женщина, оказывающаяся моей мамой. Но мечты так и остались мечтами.

На мой вопрос о том, стоит ли делать предложение девушке всего через три месяца после первого свидания, отец ответил утвердительно. Я старался как можно чаще и подробнее писать о своей личной жизни, потому он был в курсе моих отношений. Не удивлюсь, если он досконально проверил всю доступную информацию о моей девушке и её семье. Дотошность была его вторым именем, а первым — научный подход.

Брак он одобрил, однако попросил обождать с ним до выпускного, а на тот момент обойтись обручением. Религиозным он не был, в его решении я видел исключительно рациональное зерно. Ведь любовь в юные годы гаснет также быстро, как и вспыхивает. Однако если он так думал на наш счёт, то ошибся. Мы продолжали любить друг друга до самого выпускного, а я — и после. Наверное, вы удивляетесь, что я до сих пор не назвал имени моей избранницы? Теперь мне больно его произносить. Но я забегаю вперёд.

После шести курсов специалитета и магистратуры я блестяще сдал все выпускные экзамены, и моя девушка — тоже. Мы готовились отпраздновать два события сразу: сперва — получение дипломов, а затем свадьбу. На торжество должны были собраться все наши общие друзья, родственники со стороны невесты, а также мой отец.

После церемонии мы планировали улететь в свадебное путешествие по Европе. Однако за пару дней до вручения дипломов отец угодил в больницу с инсультом. Я тотчас же примчался к нему, но в палату меня не допустили. По словам доктора, жизни отца ничего не угрожало, но ему требовался покой.

— Как только ваш отец придёт в себя, мы сразу же вас известим. До этого момента навещать его бесполезно.

В совершенной растерянности я возвратился в пустой дом, где провёл детство. Ключи от дверей всегда лежали в кармане. Не зажигая свет, я налил кофе и уселся на диван в гостиной. Позвонил девушке.

К тому, что я задержусь, она отнеслась с пониманием. Рассказала о выпускном — ректор сокрушался, что я не смог присутствовать на вручении диплома. Согласилась, что свадьбу и путешествие придется отложить до момента, когда отца выпишут из больницы. Все заботы о переносе торжества, не смотря на протесты, она взяла на себя.

— И не думай возражать, — строго сказала она. — Я отлично знаю, что значит для тебя отец. Честно говоря, скромная вечеринка с близкими мне нравится гораздо больше, чем банкет с уймой гостей.

Мы ещё долго говорили друг с другом, и на душе становилось легче. Я почувствовал, что теперь в состоянии заснуть и по привычке отправился в детскую, однако старая кровать оказалась мне мала. Спать на коротком диване в гостиной было неудобно. Немного посомневавшись, я решил лечь на отцовской кровати.

В спальню, по совместительству являющуюся кабинетом, я зашёл, испытывая невольный трепет. В детстве мне не разрешалось входить без спроса, особенно когда отец работал. Окна были плотно занавешены, а кровать расстелена, но не смята. Наверняка отец собирался ложиться перед тем, как случился инсульт.

В углу стоял компьютер. Монитор был потушен, однако лампа системного блока горела. Перед сном отец над чем-то работал.

Испытывая постыдное чувство любопытства, я пошевелил мышку. На экране высветился файл: графики и цифры. Кажется, он говорил, что пишет книгу, но открытый документ скорее напоминал научную диссертацию.

Я потянулся свернуть файл и замер — в заголовке документа стояло моё имя.

Накатило смутное беспокойство.

Ругая себя за неуместное любопытство, я пролистал в самое начало и начал читать. Передо мной был дневник научного эксперимента. В первой главе отец ставил цель и выводил теоретическое обоснование опыта. Во второй — описывал суть. Буквально первых строк хватило, чтобы вызвать во мне бурю чувств. Как молодой учёный я мог в полной мере оценить смелость отцовской работы, однако вместо этого испытал шок. Потому что объектом эксперимента был я сам.

Старинные часы на стене отбивали один час за другим, но я не замечал хода времени. Я читал, как мой отец создавал в лаборатории образец идеального человека. К выбору исходного материала он подошёл самым тщательным образом, сочетав собственный геном с геномом известной биатлонистки, пользовавшейся услугами одной из клиник криоконсервации, с которыми сотрудничал институт отца. Он вырезал и рекомбинировал, чистил и совершенствовал. С самого рождения я был обречён стать совершенством с высочайшим интеллектом и непобедимым иммунитетом. Однако не стал.

Я уже говорил, что с детства был болезненным ребёнком. И эта болезненность очень беспокоила моего отца. В открытом файле содержались все до единого случаи моих заболеваний с подробным анамнезом. Мне стали понятны причины частых анализов крови, которые, якобы, требовали делать врачи. Каждое назначенное мне лечение отец перепроверял и корректировал по своему усмотрению.

В его первых записях царила неуверенность, однако со временем я перестал постоянно болеть и стал проявлять заметные успехи в учёбе. И неуверенность сменилась осторожным оптимизмом, а затем и откровенным торжеством. Отличные результаты школьных экзаменов, образцовая спортивная подготовка, блестящий университетский диплом. Ему осталось убедиться лишь в том, что я способен иметь здоровое потомство; и можно было пожинать лавры.

За окном разгорался рассвет. Лучи солнца проникали сквозь неплотно занавешенные шторы, прочерчивая на ковре святящуюся полосу.

С трудом я оторвался от экрана, по которому из угла в угол бегала абстрактная заставка. Мне она показалась похожей на лабораторную мышь, пытающуюся найти выход из лабиринта. Но выхода не было.

Не осознавая, что делаю, я собрал в рюкзак личные вещи. Затем нашёл на кухне столовый нож и кинул к остальным пожиткам.

Первый трамвай до больницы отправлялся через полчаса. По пути на него я вспоминал эпизоды из детства; теперь они виделись мне совсем в ином свете. Отнюдь не любовь руководила отцом, когда он оставил работу ради меня. Вовсе не заботу проявлял он, постоянно интересуясь моими делами.

Кондуктору пришлось дважды повторять просьбу оплатить билет. Наверное, он подумал, что я притворяюсь глухим, желая сэкономить на проезде.

Медсестра в приёмном отделении попыталась меня остановить, но я сказал, что иду в кабинет лечащего врача.

— Хочу обсудить, как скоро отца можно будет перевести в частную клинику.

Когда требовалось, я мог быть очень обаятельным. Не даром в студенческом театре, мне давали главные роли.

В отделении реанимации отцу предоставили отдельную палату. Неслыханная привилегия. Палата была небольшой, светлой и оснащённой самым современным оборудованием.

Как только я вошёл, в нос ударил запах камфорного спирта. Отец по-прежнему был без сознания. К его руке тянулся катетер с капельницей.

Я запер дверь на защёлку и подошёл к кровати. Лицо отца было безмятежно, как у спящего; грудь под одеялом равномерно приподнималась и опускалась.

— За что ты так поступил со мной? — прошептал я. — Ты ведь был моим кумиром. А кем для тебя был я? Смелым экспериментом?

Скрипнула молния; я вынул нож из рюкзака. Солнечный зайчик пополз по одеялу.

— Ни один комитет по этике не дал бы разрешения на опыты над человеком, но тебя это не остановило. Твоя монография была бы фурором. Интересно, когда ты собирался её опубликовать? После моей свадьбы или после рождения внука?

В глазах у меня защипало. На мгновение я прикрыл их, чтобы утереть слёзы, а когда открыл вновь — на меня смотрел отец.

Смятение, в котором я прибывал всё это время, не позволило заметить очевидного — отец не был без сознания, он просто спал.

— Когда умру, — невнятно произнёс он.

Наверное, инсульт повредил речевой центр мозга.

— Мир должен был узнать. Но я не смог. Думал, смогу. Но это больно. Прости.

Он посмотрел на нож в моей руке и прикрыл глаза.

— Я понимаю.

— Нет, не понимаешь.

Солнечный зайчик прыгнул в сторону. С громким дребезгом нож упал на паркет. Затем хлопнула дверь палаты, и мой отец остался один.

Я убил своего отца. Не ножом; он так и остался валяться посреди палаты. Я убил его тем, что вычеркнул из своей жизни.

Навещать отца я перестал и на звонки из больницы не отвечал. Изнурительную реабилитацию после инсульта он проходил в одиночестве. Думаю, к одиночеству он давно привык. Но моё молчание, пришедшее на смену регулярным звонкам, свело его в могилу.

На отцовские похороны приехало много именитых учёных; и все они, должно быть, удивлялись, что среди скорбящих нет его сына. Я не захотел провожать его в последний путь и даже не сказал о похоронах своей невесте, но она всё равно узнала из новостей.

— Ты стал другим, — за ужином сказала она.

Я молча жевал овощи.

— Не знаю, что с тобой произошло. Ты не рассказываешь и этим пугаешь меня ещё больше. Если ты будешь молчать, то я разорву помолвку. Не молчи, пожалуйста! Хотя бы намекни.

Я оторвал взгляд от стены и впервые за долгое время посмотрел на невесту. В её красивых карих глазах застыло отчаяние.

— Пожалуйста, — повторила она.

Смотреть на то, как она страдает, было невыносимо. И тогда я решился.

— Не знаю, с чего начать. Я убил отца. Это если кратко, а если по порядку, то… В детстве я был очень болезненным ребёнком.