Обида

Собирать ману Грин начал в конце лета. Каждое полнолуние он приходил в Зачарованный Лес и терпеливо ожидал рассвета, когда на светло-сизое небо выкатится краснощёкая зорька и пискнет утренняя пичужка, вот тогда можно соскребать ману со стволов деревьев. Осторожно, аккуратно, не повредив кору.

Были у него любимые места, о которых никто не знал, да и не боялся он ходить сюда в отличие от некоторых городских магов — ленивых, чересчур говорливых, способных творить лишь простейшие заклинания и впадающих в ступор об одном только упоминание о Зачарованном Лесе.

Не зря, поэтому Грина уже столько лет приглашали на заседания магистрата не только как самого сильного мага, но и как основателя гильдии. Не на все, конечно, но ни одно важное не обходилось без его участия.

Старого мага знал практически каждый — и млад и стар, к нему часто обращались за советом. Он никому не отказывал, учеников набирал исключительно из деревенских, чтобы отправить потом обратно в деревню, считая, что в городе свою ауру они быстро испортят. Но не только из-за этого, был и другой интерес: создать некую защитную прослойку на подступах к городу и торговые пути оберечь от лихих разбойников.

Теперь всё это осталось в прошлом.

…Весной, как только малость подсохли дороги после обильных с радугой на полнеба дождей, в город пожаловал столичный маг, попавший в немилость при дворе. Румяный, дородный, крикливый, как торговка на базаре, поглядывающий на всех с презрительной усмешкой, он привёз королевский указ.

Грина срочно вызвали в магистрат, где глава, словно внезапно подхвативший близорукость, уткнувшись в грамоту, пробубнил о его Грина смещение с поста руководителя гильдии и отлучении, само собой, от дел магистрата. Не говоря ни слова, маг с насмешкой рассматривал вальяжно развалившегося в кресле незнакомого толстяка в дорогих одеждах. Тот в свою очередь скучающе, будто муху на стекле, разглядывал стоявшего перед ним старика, маленькие поросячьи глаза под нависшими бровями искрились холодом и равнодушием.

— Как вы ещё терпите эту рухлядь, — он покосился в сторону главы, — Я бы давно выгнал. Такие как он только мешают продвижению молодых. Их место на печи… — рассмеялся, точно горох на пол бросил, — …пусть бока отлёживают и тараканов считают.

Глава поперхнулся, буркнул, не поднимая глаз:

— Он лучший!

— И что? — скоромошьи-жеманно изумился толстяк. — Все мы когда-то были лучшими… — встал, деревянно ткнул пальцем в сторону Грина, удивляя того грубостью, невежеством, высокомерием: маленький, упитанно-перекормленный, никогда не знавшим что такое голод, а туда же. — Старик, я не знаю, какой ты там маг и знать не хочу, но чтобы с завтрашнего дня духу твоего здесь не было.

— Ну, ну… иронично обронил Грин и, сожалеюще, с пониманием взглянув на главу, вышел.

Старик не знал, сколько ему лет, давно перестал считать. А зачем? После шестидесяти это занятие можно спокойно отдать на откуп Времени, чьи ручонки летают по абаку быстрее, чем мысли в голове.

Зато он помнил ту пору, когда городские ворота, что выходили на три стороны — север, запад, юг — охраняли драконы. С востока прикрывала река. Неразумным мальчуганом с ватагой таких же как он часто дразнил этих огнедышащих, златоглазых, сплошь покрытых жёлто-зелёной броневой чешуей: то камешек кинет, то водой обольёт, то гримасы состроит. Не боялся. И зря… Нечаянно задетый как-то хвостом — много ли мальчонке надо — заработал удар, от которого вмиг потемнело в глазах и перехватило дыхание, чудовищное ускорение отбросило к стенке. Впечатался смачно, с хрустом и мешком костей сполз на землю. Из тумана забвения тут же показалась тень старухи с косой, разинула чёрную беззубую пасть, радостно потирая ладони.

Набежал народ жестами, словами изливая гнев и ярость на дракона. Тогда тот сделал то, чего никто не ожидал: лапой расковыряв грудь, напитал коготь из раны алой кровью, поднёс к лицу мальчика…

…Янтарные, тепло-сладкие капли тягуче падали с серого неба, Грин, смеясь, ловил их ладонями и запихивал в рот. Вкусно! Брызги от капель издавали хрустальный звон и ажурным, золотистым роем окутывали всё вокруг. Справа кто-то кричал. Он повернул голову: неясный тёмный силуэт махал поднятой рукой, слов не разобрать, но тон явно угрожающий. Приглядевшись, насколько позволяла серая мгла, мальчик увидел старуху — дряхлую, страшную, в лохмотьях, провалы-ямы глаз черны как бездна дьявола, злоба сочилась из них ядовитой дымкой, пытаясь достать его. Напрасно. Мальчик знал, что теперь ему ничего не угрожает и скоро он увидит родных, близких, друзей…

На следующую весну драконы улетели. Насовсем. Взметая пыль с дозорных площадок, легко, друг за другом, поднялись в ласковое, синеющее небо и встали на крыло. Больше их никто не видел.

Много воды утекло с тех пор, но золотые искорки нет-нет да проскочат в глазах мага, смущая и вгоняя в трепет собеседников.

Город он покинул. В тот же день. Не хотелось ловить сочувствующие взоры горожан, слышать робкие, в вполголоса, слова сожаления, молчать и сдерживать себя, глядя на членов магистрата, отводящих в сторону глаза и сетующих о том, что, мол, люди они подневольные, да и семью кормить надо, и о себе подумать, а прихвостень этот придворный ненадолго и скоро уедет обратно. Просто нужно подождать немножко. Чуть-чуть…

Муторно и противно стало на душе у Грина, не выдержал, ушел жить в деревню. Знал — первое время будут помнить и жалеть, затем болото повседневности затянет всё тиной бытия и лишь в кабаках, за кружкой хмельного эля, кто-нибудь раз-другой упомянет его имя.

Забудут. Из праха вышел, туда же и вернётся. Любовь людская скоротечна, а благодарность тем паче.

Обида грызёт и грызёт… Почти полгода будто ветром сдуло, кануло в вечность, а никто не зовет, не встаёт на защиту, не шлёт весточки.

Сумка, набитая до отказа маной, приятно грела спину. До деревни шагать и шагать, не раньше полудня доберёшься. Но настроение приподнято-бодрое — последний заход. Теперь хватит на то, что задумал.

…Дракон летел в сторону города, чувствуя непривычную тяжесть седока. Ночь, прикрывшись мохнатым звёздным одеялом, насмешливо ухмылялась, луна жаждала игры, пытаясь кончиком серпа подцепить драконье крыло.

…Мана сыпалась с неба белыми хлопьями, заботливо ложась на крыши домов, нежным узором покрывая стены, мостовые пустынных улиц и площадей. Стражник у городских ворот, дивясь обилию «снежинок» — вроде рановато для первого снега — поймал одну ладонью и лизнул. Судорога, точно невидимая смертоносная игла, мгновенно прошила тело насквозь.

Звук упавшего копья никто не услышал.

Высадив старика на верхушке горы, что тёмным горбом высилась за рекой, дракон вздохнул с облегчением и взмыл вверх, навстречу щербатой улыбчатой луне. Нарезая круги над неподвижно-чёрной водой, он мечтал поскорее вернуться домой в Зачарованный Лес и забиться в тёплую пещеру — досматривать вековой сон.

Старый маг торжественно выпрямился, взмахнул посохом, вычерчивая огненные руны в холодном воздухе. Заклинание, сорвавшись с уст Грина многоглавым змеем, одним стремительным рывком отбросило руны к городским стенам.

…Город пылал. Адское пламя рычащим, беспощадным зверем пожирало всё на своём пути. Улицы наполнились толпами обезумевших людей, пытавшихся выбраться из города любой ценой, и крики тех, кто не успел выскочить из горящих, наполненных удушливым жаром домов, только подстёгивал сильнее, внося панический хаос и сумятицу.

Особенно досталось магистрату, чьи стены чернели и рушились с небывалой быстротой, разнося вокруг тёплый пепел…