Положительные примеры
— День добрый, Вячеслав Романович!
— Здравы будьте, Андрей Александрович! Как Ваше драгоценное?
— Хорошо, Вячеслав Романович, благодарю! А как сегодня экскурсии?
— Спасибо, замечательно! На утреннюю пришла только одна мадам, моросило ведь, если заметили. Санитарка с Садовой. Кандидат наук между прочим, но пенсионный возраст знаете ли, оптимизация здравоохранения… Живой ум, и какой приятный человек!
— Прекрасно! А я вот знаете ли, здесь сижу, солнышко — радуюсь!
— Чудесно, Андрей Александрович! Ну, я в Маяковку, девочки уже наверное, приготовили книги, хочу уточнить некоторые моменты из 30-х.
— Бывайте, Вячеслав Романович, Бог Вам в помощь!
Он пошёл по своим делам. Не от мира сего, легенда улицы. В шестьдесят лет ушёл в никуда из собственной квартиры, где жить, как ему «популярно объяснили», для него стало небезопасно. Что спасло? Страсть. Стремление всей жизни, рассказывать людям о любимом городе. Делать яркими северные краски, оживлять неухоженные фасады, знакомить туристов, да и местных коренных, с настоящим genius loci. И они знакомятся, не веря, что их потрясающий экскурсовод — БОМЖ.
А что поможет мне? Сейчас, сидя на портике колоннады Казанского, мне ничего и не надо. Солнышко греет, жизнь течёт, чего ещё хотеть? Но дома нет. И уже через несколько часов сумерки разбудят демонов. С первыми длинными тенями проснётся сомнение. «Смогу ли я выжить?» Потом голод, его не заглушить никак. «Что съесть?» Хорошо, что на вечер есть остатки булки в сумке. Её можно жевать долго, не проглатывая, пока мякиш не растворится сам и не исчезнет во рту. И только после этого сделать глоток воды из пластиковой бутылки, нагретой под рубашкой. А к ночи придёт… Дай Бог, чтобы этого не случилось… Тоска. «Всё не имеет смысла.» Это больнее кулаков хулиганов. Хуже только, когда Филю недавно подпалили, прямо во сне. Хотя он сам виноват, зачем спать на открытом месте. Напился.
Пора идти. Сегодня можно зайти к Евгеньичу в Боткинскую. Неделю не был, сказать: «Привет!», пройти медосмотр и санобработку. Евгеньич вроде, в святоши подался, при храме служить стал, но мужик нормальный.
В приёмном коридоре сидели трое, незнакомые. С сумками, полными расплющенных жестяных банок и пластиковых бутылок. Активы. «Кто последний?» Молчат. Уставились, будто я спросил, как пройти в библиотеку. Как будто они знать могут. «Кто на приём, спрашиваю?» Белая дверь приоткрылась, выглянул невысокий бородатый мужчина в белом халате, со светлыми глазами:
— Кто здесь шумит? А, это ты Андрей, будь добр, входи. Они без нужды зашли, говорят, только отсидеться, передохнуть. Что у тебя?
— У меня, Анатолий Евгеньевич, техосмотр.
— Ну давай, сначала на санобработку. Вши, блохи не беспокоят?
— Никак нет, слава Богу!
— Давай в узел, потом ко мне.
Узнав, что шумов в лёгких нет, сердцебиение в норме, пройдя обработку ссадин на левом боку, и получив на прощанье полпачки печенья, выхожу на Миргородскую. Вечереет. В квартале отсюда — Невский, «Флэт-уайт» в «Кофемании» по 320 рублей. Целое состояние, неделю жить можно. Louis Vouitton. Почему их стали считать признаком статуса? Неудобные сумки сомнительной привлекательности. Мне в другую сторону.
Универсальная «таблетка», купленная когда-то за 150 рублей, даёт пропуск в парадную на Марата. Теперь я практически местный жилец. Чердаки давно уже на висячих замках, но хороший парень, который водит туристов по крышам, сделал мне копию ключа. Главное, чтобы никто не услышал. Старики на верхних этажах чуют, как сквозняк дует по лестничным пролётам через открытую форточку в парадном, и как голуби ходят по оцинкованным крышам. Тихо, как мышь, приоткрываю дверь и прохожу на чердак. Путь в пять метров до лежанки за кирпичным выступом, отнимает минут пятнадцать. Потому что каждый шаг надо делать с большой паузой и разными интервалами, чтобы не было похоже на поступь. Пол чердака устлан серым подобием песка, и каждое надавливание отдаётся гулким скрипом над головами жильцов.
Сегодня я рано. Последние лучи солнца ещё проникают сквозь приоткрытое чердачное окно. Господи, как же хорошо, что сейчас лето! Было бы ещё теплее, можно было бы спать под мостом. Хотя, почти везде там сейчас понатыкали длинные шипы. За что такая ненависть? Спишь и думаешь, как бы не наколоться, а с другой стороны не свалиться в Неву. Как же так можно? Зимой спасения нет. Есть вариант в туннелях метро. Но там мало лежанок, а народу тьма. Хотя тепло. Хиля говорил, что на красной ветке снова видели призрака. Господи, как же жутко зимой! От ветра никакого спасения, и даже голод уже не берёт, потому что и тело, и разум цепляются только за одну мысль: «Где найти тепло, чтобы выжить?» Сейчас другое дело. Можно помечтать. Но вместо этого, слеза катится по щеке. Как это так всё получилось? Зачем? Кому это понадобилось? И как я умру? Евгеньич говорит, кто долго живёт на улице, у того мозги отказывают, работают только на сиюминутные нужды. Энцефалопатия. Но от этого не умирают. Что ждёт меня? Пневмония, скорее всего. Травиться я не собираюсь, от травм берегусь. Где моя страсть? Почему я не могу, как Вячеслав Романович, найти своё вдохновение? Почему не могу помогать Анатолий Евгеньевичу, или Сергею, который с друзьями лазит по теплотрассам и проводит медосмотры, в его обходах? Тоска. Ничего не изменится. Они из другого мира. Вот бы просто не проснуться завтра.