Рабыня
Солнце встало совсем недавно, но птицы в саду уже вовсю пели песни. Птицы эти были самые разные: и неприметные серенькие, и с вызывающей яркой окраской; и тихие, едва подающие голос, и знатные певцы, заводящие выдающиеся трели. Последних богатые жители самых разных городов горазды держать в клетках, где те поют, хоть и не так выразительно и ярко, как на свободе, но всё же гораздо ближе к хозяевам. Как птицы, так и клетки пользуются спросом; Педро говорит, Фео иногда мастерит такие поделки.
— Когда ты последний раз видела жениха? — спросил Педро.
— Неделю назад, кажется... или две? Не могу вспомнить, — дочь выкинула косточку абрикоса и потянулась к следующему фрукту.
— Зайди к нему сегодня. Поинтересуйся, как у него жизнь.
— Хорошо, папа, — Эйна продолжала опустошать стоящую на столе вазу, — только зачем? Вы же обо всём договорились, свадьбе быть?
Педро сидел, с комфортом упираясь в мягкую спинку кресла. Они с дочерью, — Эйной, — сидели в небольшом саду около дома на вершине холма и пили свой утренний кофе, вернее, пили бы, если бы служанка была порасторопнее.
— А вот возьми Доминго. С ним мы тоже обо всём договорились, и он много лет делает для меня мечи. Это тебе не мешает проведывать его чуть ли не каждый день. Можно подумать, ты выходишь за него, а не за Фео.
Девушка покраснела.
— Но папа! Разве Доминго не самый надёжный твой поставщик, чей товар купил нам дом, и всё, что у нас есть, до последней нитки?
— Это так. На то он и надёжный, что тебе не обязательно следить за каждым его шагом.
Втолковав эту простую истину, отец крикнул в сторону дома:
— Эй, Бэта! Шевелись, а не то я вырву ленту из твоих волос!
Эйна смотрела на него, как её казалось, дерзко, внешне же её лицо ничего не выражало.
— Завтра поеду опять продавать его товар. Глядишь, хватит и на ещё один дом.
— Ты едешь? Куда?
— В Хулу, оттуда морем — в Аркану.
— В Аркану?
Сколько слухов ходит об этом городе! Говорят, попасть туда можно только на корабле, говорят, там строят дома поверх других домов, говорят, посередине стоит огромная, — выше облаков, — башня, и это — школа, в которой обучают волшебников. Ещё Эйна слышала, что постоянно и по всему городу разные вещи то исчезают, то появляются, но девушка не верила в такие уж сказки. Она очень хотела бы там побывать.
— Возьми меня с собой!
— Ты же слышала, я иду морем. Такая примета: женщина на корабле — к беде. О, наконец-то, вот и кофе!
По тропинке к столику подходила служанка. Кажется, её звали Бэта, но сложно сказать точно — они часто менялись. Когда рабыня несёт тебе кофе, а ты сидишь в собственном саду, окружённая пением птиц, чувствуешь гордость за то положение, которое семье принесла торговля оружием. Над головой — чистое, безоблачное небо, под небом — птицы. Птицы летают в небе и сидят на деревьях. У деревьев есть корни, некоторые из них высовываются из-под земли, чтобы оказаться, например, поперёк тропинки, прямо под ногой смуглой темноволосой девушки, несущей поднос. Короткий вскрик, ещё более короткий полёт, и:
— А-а-а! — крик более долгий.
Богатое одеяние крупного торговца Педро приобрело новые черты. Ситцевая обивка его кресла пропитывалась чёрной жижей с чудесным вкусом и насыщенным ароматом. Сидевший в нём минуту назад хозяин стоял мокрый, его лицо не предвещало ничего хорошего.
— Иди-ка сюда!
— Пожалуйста, не надо! Господин, прошу, нет! — служанка подползала на коленях.
Хозяин левой рукой схватил её за голову, правой же совершил резкое, быстрое движение.
— Не-е-ет! — рыдала рабыня, теперь уже бывшая.
В руке Педро был зажат кусок ткани: лента блёклого серого цвета, означающая самое низкое социальное положение — раб. Его собственная лента, оранжевая, каким-то неведомым образом избежавшая потока кофе, крепилась к его седым волосам. Так же как и жёлтая Эйны — к её роскошным чёрным кудрям. У куста в тени висело две светло-синих. Одна Бэта валялась в ногах без статуса.
— Свободна! — отец повернулся к Эйна. — Видимо, мне придётся попросить у тебя кое-что. Сходи на базар, нам, видимо, нужна ещё одна новая рабыня.
***
Проходя мимо кустов, отбрасывающих тень, девушка негромко присвистнула, показывая, что выходит из дома. Тень немедленно отделилась и пошла следом, оказавшись двумя телохранителями в полных доспехах и при оружии. Широкого, низкого и коренастого звали Охр, а высокий и тонкий отзывался на имечко Ана. Они, как и следует профессионалам, шли сзади, не обгоняя, но при этом и не попадаясь на глаза. Об их присутствии можно было бы забыть, если бы не громкое пыхтение, вызванное палящим солнцем.
Девушка шла вниз по дороге, именуемой Золотой, местами переходящей в лестницу. Деревья и кусты по правую руку свисали прямо над улицей; Эйна протянула руку и сорвала апельсин, тут же вонзив в него острые зубы. Это было стройная, изящная девушка, в чьём взгляде было одновременно что-то мечтательное и что-то надменное. Острый подбородок и точёные скулы подчёркивали величину глубоко посаженных карих глаз. Она была одета в лёгкое, без изысков, платье; встречные люди кланялись ей в пояс. Неважно, как она выглядит, и как одета. Важно, какого цвета лента в её волосах.
Жёлтая.
Кланяйтесь.
Была бы лента оранжевой, поклон бы был в пол. Красной — нужно ещё и присесть.
Дорога вела вниз; с высоты можно было рассмотреть её всю. Вот она спускается к подножию холма, проходит через квартал ремесленников, через рынок, выходит к городским воротам и превращается там в тракт, который, петляя, уводит куда-то вдаль, уже не видно куда. Это та самая дорога, по которой отец завтра двинется в Хулу — город, про который нельзя сказать ничего хорошего, кроме того, что в нём есть корабли. Корабли, на которые ей нет хода.
Солнце поднималось всё выше, становилось жарче — на небе ни облачка. Какое облачко захочет проплывать над городом, в котором расположена Зловонная Глотка? Эйна бросила взгляд влево. Вход в шахту выглядел, будто врата в Ад — тёмные, пугающие, приводящие в трепет даже в такой день. Вокруг входа ничего не растёт, будто там выжженная земля. Нет, эту землю не выжигали. Её вскапывали.
Холмы, богатые железной рудой, давно стали входом в рудники, глубокие, словно отчаяние попавшего в них человека. Из шахты никто не выходил. Глотка — врата в один конец, после этого — лишь обмен: руду за еду. Так всю оставшуюся жизнь, не очень длинную. Кирку не давали: её надлежало подобрать внутри. Никто не сбегал оттуда, похоже, без помощи снаружи это невозможно. Да только кто им поможет?
Кончились плодовые деревья справа, кончился ужасный вид слева — спуск кончился, и троица вошла в ремесленные кварталы. Ставни закрыты, защищая комнаты от жгущего проникновения солнечных лучей. На входах — по знаку — символу гильдии, в которой числится умелец. Каждый двор опоясан решёткой, с каждого раздаётся шум, повсюду мелькают люди в разноцветных одеждах, ни на что не обращающие никакого внимания. У большинства из них синие ленты в волосах.
Человек без ленты — человек без статуса.
Человек без статуса отправляется в Глотку.
Пару раз мелькнули жёлтые, один раз и Эйне пришлось поклониться — пересёк дорогу Носящий Красную Ленту. Телохранитель чуть ли не целовали землю.
У каждого гражданина хоть раз в жизни мелькает мысль: а почему бы мне повязать красную ленту в волосы; повязать не как знак признания и уважения в обществе, а по собственному почину, никого не спросясь? Мысль мелькает, и исчезает, побежав по более важным делам, словно солнечный зайчик. Стража не дремлет, а слухами земля полнится. Человек, носящий не ту ленту, лишается её вовсе.
Человек без ленты отправляется в Глотку.
— Почему мы опять тратим деньги на новую рабыню? — спросила Эйна отца перед уходом.
— Деньги — всего лишь способ заставить человека делать то, что ты хочешь. — ответил тот. — И я хочу, чтобы мне подавали кофе нормально!
Девушка вынырнула из воспоминания и нырнула в кованую арку со значком молота сверху.
***
Широкий двор, весь расположенный под широкой крышей. Печь, меха, точильные камни, стопки заготовок и завалы ящиков с рудой. И, конечно, радушный хозяин.
— Эйна! Здравствуй. Всё так же, как и вчера.
Постепенно стремящийся к идеальной форме, — то есть, к шару, — Доминго был примерно одного возраста с её отцом. Волосы его блистали бы сединой, если бы он мог ими похвастаться: мастер был лыс. Вокруг его шеи был повязан длинный, — так, чтобы хватило на всю его толстую шею, — платок оранжевого цвета. Мужчина улыбался во все свои двадцать девять зубов, и в три золотых.
— Предложить тебе кофе?
Вокруг суетились ученики, подмастерья и наёмные работники, старый чёрт только руководил. Пока с них сходил седьмой пот, а мастер колдовал над туркой, Эйна, притворяясь, что слушает, косила глазом.
У кузнечных мехов работал Маркос — подмастерье Доминго, недавно разменявший второй десяток. Бугристые руки, рельефный торс и широкие плечи притягивали взгляд, будто магнит. Он стоял к ней спиной, но перед лицом были его глаза, яркие, цвета морской воды на мелководье в погожий летний день. Волосы его, — наверное, во всём городе нет больше таких волос, — были такие светлые, что казалось, будто они ярче солнца. Он работал у Доминго уже несколько лет.
— Тебя, я слышал, можно поздравить? — спросил мастер.
— С чем?
— С новым цветом, конечно. Жена такого человека вряд ли останется в жёлтом.
— Ах, да. Я в предвосхищении.
— Ожидаю, дальше, может, и покраснеешь?
— Может, но не сегодня. Мне ещё на базар идти. — Она коротко пересказала курьёз, приключившийся утром.
— Гм, — произнёс Доминго, — хоть что-то в этом мире остаётся неизменным. Педро в своём репертуаре. Жизни рабов, конечно, зачастую не позавидуешь, но бывают и счастливые экземпляры. Маркос, вот, — махнул он рукой в сторону подмастерья, — тоже был рабом, но давно уже выкупился.
В волосах светлее солнца была повязана светло-голубая лента. Эйна повернула голову, и тут же резко отвернулась — не пристало ей обращать внимание на низшее сословие.
— Может, — осенило её, — раз он был сам рабом, поможет мне с выбором? Отпустишь его ненадолго?
Мастер щёлкнул пальцами и указал подмастерью на выход.
***
Они шли по торговым рядам, ища тот, на котором торгуют рабами. Вокруг стоял шум и гвалт, покупателей постоянно хватали за руки, подтаскивая к своему лотку, запихивая что— то за пазуху, непрестанно говоря — всё это немного мешало. Эйну, впрочем никто на хватал, её конвой негласно заставлял торгашей занизить наглость. Конвой состоял из трёх человек — Маркос держался сзади на почтительном расстоянии, составив компанию неразговорчивым охранникам. Она поговорила с одним продавцом, с другим, с третьим. «Зачем я только его взяла?» — удивлялась она сама своей прихоти. Один из работорговцев толкал речь, собирая вокруг себя всё растущую толпу.
— Люди добрые, я представляю вам сильных мужчин. Умеющие владеть как мечом, так и копьём, они отлично покажут себя и как прилежные охранники, и как гладиаторы, приводящие публику в восторг!
К столбам были прикованы цепями десятка два человек. Все они были одеты в тёмную, грубую, местами рваную одежду. Их длинные, грязные патлы падали на лица, на давая их толком рассмотреть, что, впрочем, никого не волновало. У многих на одежде были следы крови; не понять, своей, или чужой. Широкоплечие, смотрящие исподлобья, угрюмые люди с сильными, накачанными руками — вот какими они предстали перед толпой. Головных уборов у них не было; может, их отобрали, когда их брали в плен.
— Они поставили на кон свою свободу, и проиграли её, занимаясь разбоем на дороге! Они...
— Мы не занимались разбоем на дороге, — вдруг громко и чётко заявил женский голос.
Эйне повернула голову на голос. Его обладательница, откинув волосы, с вызовом смотрела на продавца. Она была одета в грубую мужскую одежду, волосы неопрятно торчали — неудивительно, что её приняли за мужчину. Вокруг её шеи обвилась массивная цепь — символ рабства, закреплённый одним концом у столба и не дающий убежать. Глаза горели огнём, из пореза на голове сочилась кровь, и на эту секунду Эйне показалось, что в волосах повязана красная лента.
— Не разбойники, значит? Кто же вы тогда?
— Мы пираты. Мог бы узнать при покупке, торгаш.
Продающего не смутила такая поправка и он продолжил расхваливать свой товар перед толпой. Речь лилась, как из рога изобилия; его совершенно не волновало, что он не знает, кто его товар. Эйне подошла к подавшей голос женщине.
— Ты говоришь, будто свободная женщина, — сказала она пиратке.
— Так я и свободна, — усмехнулась та. Усмешка вышла кривой.
— Вокруг твоей шеи цепь.
— За твоей спиной солдаты.
Теперь улыбнулась и Эйне. За её спиной и правда стояли Охр и Ана.
— Я, по крайней мере, могу идти, куда хочу, — уточнила Носящая Жёлтую Ленту.
— Правда можешь? — переспросила пиратка.
«Женщина на корабле — к беде» — вспомнились Эйне слова отца. Она двинулась прочь от торговца с этой партией рабов, и только пройдя несколько десятков шагов, поняла, что чего-то не хватает. Она обернулась. Маркос так и остался стоять, глядя на те же столбы; работорговец орал:
— Эта мерзавка перерезала мужчинам глотки, но это осталось в прошлом! Теперь она станет страстной наложницей. Каждый, кто возжелает её, получит...
— ... ногой по яйцам! — прокричала страстная наложница.
Кнут ужалил её в спину и пополз на новый заход, но она даже не вскрикнула.
— Она станет верно служить ему до самой смерти! — продолжал продавец.
— И смерть его будет скорой! — проорала она.
Кнут хлестал и хлестал по спине, никто не останавливал надсмотрщика. Тот бил и бил, не слыша приказа остановиться. Кровь текла по порванным лохмотьям, текла по коже, падала на землю и пропитывала сухой песок. Толпа смотрела на действо, и все глаза были прикованы к ней. В том числе глаза цвета морской воды на мелководье в погожий летний день.
***
Она двигалась по направлению к дому, у неё в руках была цепь, другой конец которой обвился вокруг шеи новой служанки.
— Её точно в Глотку запихнут, — непонятно, кто это сказал, то ли Охр, то ли Ана.
Всё время после того инцидента они переговаривались за её спиной шёпотом. Маркос и вовсе не пошёл дальше с ними, презрев разницу в цвете лент. «Так и обратно в рабство недолго» — со злостью размышляла Эйна. Они вышли на площадь. Солнце давно перевалило за середину небосклона, и по углам собирались кучками небольшие группы людей. Обычное дело. Люди разговаривали, шутили, смеялись, но почему-то это выглядело теперь таким чужим для неё, таким инородным, словно все эти люди — не люди, или они все скоро отправятся в Глотку, ну или она отправится. Она определённо не знала никого из них, да и кого здесь знать: все светло-голубые, синие, зелёные, что ей толку от знакомства с ними. В сопровождении телохранителей и с хвостиком-рабыней следом она пошла через самый центр, в самом центре она и остановилась.
На одной из сторон площади, с краю, стояла женщина, перед которой лежала шляпа с несколькими монетами внутри. Когда Эйна входила на площадь, она молчала, видимо, взяв перерыв между двумя песнями. Но на середине её голос зазвучал, а звук шагов Эйне, наоборот, смолк. Она пела:
Сгустились тучи надо мной от бурь и вьюг,
И я запуталась в своих вопросах трудных.
Вокруг кишмя кишит толпа друзей, подруг,
Я не хочу их видеть рядом ни секунды.
Хочу бежать в ночи и издавать свой крик,
Нестись вперёд, будто тропическая птица,
И помнить каждую секунду, каждый миг,
Что не сбылось, тому теперь уже не сбыться.
Настанет новый день, вот близится восход,
Но только солнцу почему-то я не рада,
Что в наступивший день со мной произойдёт?
Что принесёт последний луч его заката?
Раздались аплодисменты, несколько монет звякнули об соседей в шляпе. Девушка с телохранителями так и стояла посреди площади. Никогда в жизни ей не хотелось петь, вообще она полагала, что это низменное занятие, недостойное для всех выше синего. Однако сейчас ей хотелось бы быть на месте этой женщины. Или на месте тех, кто кидает ей деньги, вообще на любом месте, только не на своём.
***
В лавке Фео в такое время всегда пусто: подмастерьев он отпускал к вечеру, а для торговли с самого обеда никто не ходит. Сам ювелир частенько оставался подольше, стремясь урвать побольше от светового дня; при свете факела или свечей хорошего изделия не получится. Вот в этот день он сидел и выплавлял прут за прутом, скрупулёзно соединяя их между собой, не ожидая, что какой-либо посетитель забредёт к его дому. Тем удивительнее было ему услышать стук в дверь.
— Входите, не заперто!
Эйна зашла внутрь и прикрыла за собой дверь.
Это было просторное и светлое, но некрасивое помещение. Простая функциональная мебель, широкие окна, каменный пол — ни ковров, ни картин. В углу расположилась массивная печь, вокруг неё в хаотическом порядке лежали бруски с разными оттисками. Хозяин поднялся.
— О, Эйна! Вот не ожидал, так не ожидал!
Низенький и полный, он лучше выглядел за работой, чем встречая гостей, но, подойдя, расплылся в гостеприимной улыбке.
— Я только секунду, кое-что найду.
Он принялся рыться в одном из своих ящиков, подняв в воздух клубы пыли.
— Вот, нашёл, закрой глаза. Теперь открывай!
Вокруг её шеи обвилась массивная золотая цепь — работа ювелира.
— Хотел ближе к свадьбе подарить, но раз уж такой случай — как я могу держать её у себя? Ты ходила сегодня на базар? Расскажи, что там было?
Эйна, сев, стала пересказывать сегодняшний день. Фео вернулся к работе, продолжив мастерить поделку из прутьев; насколько можно было судить, это была золотая клетка для певчих птиц. Когда рассказ девушки дошёл до лестницы, хозяин попросил:
— Спой мне.
Никогда в жизни ей не хотелось петь. Не хотелось и сейчас.
— Сгустились тучи надо мной...
***
Когда она поднялась домой, закат уже догорал, солнце спешило скрыться за горизонтом. Золотая клетка была закончена; цепь болталась на шее Эйны. Длинные тени города падали на тракт, петляющий, уводящий в далёкую даль под названием Хула. Редкие путники были в пути в этот час. И тут грянул набат.
— Бом!
Она бегом бросилась к Золотой улице; добежав, бросила взгляд в сторону Глотки: страшная дверь уже не была закрыта, и из врат в Ад выползали тени.
— Бом!
Ближайшие к шахте дома горели, едкий дым поднимался от них в воздух. Разноцветные одежды мелькали, поднимаясь по улице, у кого то упала, развязавшись, лента и так и осталась лежать на камнях.
— Бегите! — крикнул кто-то из потока. — Рабы вырвались!
Тёмная масса вышедших из шахты теней двигалась на запад. Вот они вышли на Золотую улицу. Телохранители, только-только догнавшие её, бросив короткое ругательство, встали поперёк улицы.
— Беги! — кричали они. — Мы их задержим!
Эйна стояла в оцепенении и не могла двинуться с места, словно на её ноги нацепили кандалы. Она могла только смотреть широко раскрытыми глазами на то, как толпа выходит на Золотую улицу, а затем... как идёт прочь.
— Они не собираются подниматься! — сообразил Ана.
Гуща потекла к воротам. Впереди неё бежали два силуэта: один чёрный, перемешавшийся с красным, а у второго была светлая голова. Эйна бы сказала, светлее солнца.
Ноги вернулись к ней и она резко побежала. Но спустя всего пару шагов сильные руки Охра остановили её.
— Пусти меня! — вырывалась она.
— Куда? — непонимающе спрашивал Охр. — Как я буду там тебя охранять.
И она бессильно повисла в железной хватке. Толпа убывала. Солнце садилось всё ниже. Тени надвигались, становились длиннее, но в дом идти решительно не хотелось. Она стояла и смотрела за крепостные стены, как заключённый смотрит за свою решётку. Солнце подмигнуло ей в последний раз, и город поглотила ночь.