Ласточка

Она стояла, перегибаясь через перила. Позади с шумом проносились огни-машины. Её глаза тоже блестели: но не свет единственного работающего на мосту фонаря отражался в них — звезды.

— Смотри, смотри! — смеялась она, тянула руку и всё сильнее выгибалась.

Он бы и рад посмотреть, что творится в небе, но не мог отвести взгляда. Он смотрел на её улыбку, слушал смех и сам хотел смеяться.

Какая же она непостоянная! Ещё минуту назад шла, морщила носик и жаловалась на машины, а сейчас… Майский ветер взметнул концы розового шарфа и вот: перед ним уже не девушка — птица. Миг и взлетит!

Вспарит в небо, растворится в черноте, исчезнет среди звёзд и больше никогда не коснётся дорог города. Она тянется и, кажется, высота ей не страшна. Не страшны и километры меж ней и землёй, не страшен полёт, не страшно падение. Рука вот-вот коснётся звёзд — она просто не может упасть.

Перила заскрипели, дёрнулся металл, раздался протяжный гудок, фонарь мигнул. Девушка подпрыгнула.

— Алина!

Он сделал шаг, попытался успеть, подхватить, поймать, но было поздно.

Полёт был быстрым: она даже не успела сообразить.

Птица сидела на краю моста, и, точно очнувшись после долгого сна, часто моргала. Душа ещё рвалась ввысь, но момент был упущен. Алина в последний раз подняла взгляд в небо, перевела на фонарь, затем на бледное лицо Артёма и рассмеялась.

Только этот смех был другой, не звонкий и совсем не счастливый. Сердце колотилось, пальцы покалывало, а руки мелко тряслись. Слабость растеклась по мышцам: двинуться она сейчас не могла. Её ноги свисали над пропастью.

 

— Дура. Не делай так больше, — говорил Артём на следующий день у ворот университета.

Слушая его, Алина по-детски поджимала губки, переминалась с ноги на ногу и послушно кивала. Собранный хвостик незаметно опустился, а розовый шарфик спрятался под курткой. И даже в деловом костюме студентке третьего курса удавалось выглядеть ребёнком. А Артём, как ответственный взрослый, продолжал:

— Мы даже не пили! Знаешь, как я испугался?

И она испугалась. Но не так сильно, как следовало бы. Артём всё-таки волновался больше, даже по мосту запретил ходить. Алине же последнее казалось лишним. Сейчас, при свете дня, события ночи казались сном, а вот ночью, когда воспоминания были свежи, стоило прикрыть глаза, как она вновь взлетала.

Только падение отравило приятное чувство. Страх проел счастье, и летать больше не хотелось. Хотелось спокойствия и безопасности, твёрдой почвы под ногами.

— И что на тебя тогда нашло?

— Сама не знаю, — пожала она плечами, и крепче прижала папку к груди.

Помешательство. Безумие. Вот бы повторить!

Но не стоит. Не стоит. Не…

 

Алина выросла среди степей и камня. Она сбежала в город в поисках свободы, но попала в бетонную клетку. Похожие дома, одинаковые улицы, мир, накинувший серую вуаль. В городе было всего одно здание, отличающееся от других: стеклянная Башня, выросшая у моста. Когда они с Артёмом с утра проезжали мимо, он всегда говорил:

— Скорей бы учёба кончилась. Я буду работать на пятом, а ты на восьмом.

В Башню брали лучших, но он ни на миг не сомневался, что его таланты оценят. За Алину он тоже не переживал: все отмечали, что она станет отличным архитектором.

Алина кивала и спешно отводила взгляд. Не поднимала его, возвращаясь домой, и, тем более она не замечала Башню, когда доходила до середины моста, останавливалась, комкала листы и смотрела, как те камнем падают в пропасть. Смотрела и улыбалась.

Говорят, делать хорошо то, что ненавидишь, нельзя. Но она делала. Наверно, ради тех самых моментов наедине с собой, ветром и небом. Только вот рано или поздно всего становится мало. И в день, когда её чертёж не упал, а взмыл к солнцу, Алина захотела летать.

 

Это случилось два месяца назад, когда дни настолько слились, что с моста хотелось сброситься самой. Но Алина лишь сжала зубы, от души поиздевалась над чертежом, убившем её выходные, хотела ещё покричать, но сдержалась, а потом, изо всех сил бросила его в серую кляксу, что люди называли небом.

Подумать только, пока она горбатилась в душной комнате, расцветающий март превратился в плаксивый ноябрь, да такой, что зубы стучали громче, чем в феврале. А по прогнозу тепло возвращалось не скоро.

Чертёж оценили, Алинину жертву нет, поэтому она без сожаления глядела, как виновник всех бед камнем летит вниз, и чувствовала себя чуть-чуть легче.

А потом птица похитила её листок. Вынырнула из-под моста, вцепилась когтями в комок и снова под ним исчезла.

«Показалось?» — мелькнула мысль, но хорошенько протерев глаза, и как следует напрягши зрение, на дне пропасти кроме шин, пластика и бутылок Алина ничего не разглядела. Хотя, нет, были листы, но те старые, это точно.

«Даже птице он нужнее, — подумала она. — И это, конечно, хорошо, но так никакого удовольствия». Постояла, посмотрела, тяжело вздохнула, решила, что в следующий раз чертежи лучше сжигать, и собралась уходить, как сама едва не полетела с моста.

Рядом стоял незнакомец. Ветер трепал его серое пальто, пытался вырвать лист размером с газету, но длинные, точно когти, пальцы крепко его сжимали. Он щурил глаза, и отводил мятую бумагу, будто плохо видел в близи, пытался что-то разглядеть. Алина узнала: это был её чертёж.

Как, откуда — вертелось в голове, но едва низкий голос уточнил:

— Оригинал? — она забыла все вопросы.

Девушка поджала губы.

— Копия.

Незнакомец кивнул.

— За что же так? — спросил он с лёгкой улыбкой, а девушка вздохнула, и впервые раскрыла правду:

— Как представлю, что всю жизнь придётся чертить бетонные коробки — в дрожь бросает.

— Тогда почему?

И на этот вопрос она знала ответ:

— Я обожала рисовать и любила математику. Когда я сказала, что уйду в искусство, мама всплеснула руками и закричала: «Таланту нельзя пропадать!», и отправила на архитектурный.

— Не уйдёшь?

— Год остался. Чего там.

А потом незнакомец разорвал чертёж: ветер подхватил кусочки, поднял в воздух. В этот же миг из-за туч выглянул лучик солнца, запахло первоцветами. Впервые за долгое время Алина почувствовала себя живой.

Она улыбнулась, хотела сказать это незнакомцу, но рядом никого не было. Лишь над мостом пролетела крупная серая птица.

 

На следующий день Алина притащила огромную папку, остановилась на том же месте и стала ждать. Час, два — она не замечала, как текло время, что ветер сегодня злой, как никогда, что вот-вот польёт дождь. Она была уверена ещё миг и снова появится незнакомец. Они помолчат, посмотрят на тучи, а они расступятся. Выглянет солнце, рассеются печали, и весна придёт не только в город.

Но незнакомец не приходил. Алина считала шаги, трещины в мосту, колупала краску с перил и всё поглядывала на птицу, сидящую рядом. Птица с таким же интересом смотрела на неё. Она совсем не собиралась улетать. Большая, с серой спиной и крыльями, белым воротничком. Алина с лёгкостью могла представить, как вчера своими длинными когтями птица схватила её чертёж. Одного только Алина понять не могла — откуда в городе сапсаны?

 

— Из парка, наверное, — вечером отвечал Артём. Отпил чай и протянул вторую кружку Алине. — Парк же недалеко.

Алина чай взяла и тут же отложила. Она была занята: время близилось к десяти, а в ежедневнике оставалось около пяти невычеркнуых строчек. Она бы точно успела сделать всё сегодня, если б не прогулка.

— Ты, надеюсь, его не трогала? — продолжал Артём, он остановился рядом, то ли рассматривая заваленный стол, то ли Алину, стучащую по клавишам ноутбука. — Дикая птица и не улетала — точно больная.

Сосредоточиться не получалось, и это злило. Ещё больше злило, что день прошёл зря, а жертвовать придётся ночью. Опять захотелось прокричаться и сбросить пару вещей с моста, но даже на это времени не было. Противный незнакомец, противный… Но при мысли о соколе она успокаивалась. Всё-таки, не каждый день встречаешь такую птицу.

— А может он домашний?

Это бы объяснило откуда взялся у незнакомца чертёж. Да и то, что сапсан не улетал тоже.

— Может, — Артём пожал плечами, заглянул в монитор через плечо Алины и внезапно её обнял.

Алина замерла, а потом расслабилась. Черт с ней, работой. Девушка потянулась за чаем. Ещё тёплый, насыщенно-пряный напиток, приятно согрел тело. Она снова едва не упустила момент.

— Всё равно его не трогай, — чуть позже договорил Артём. — Странно это.

 

Но не трогать сокола Алина не могла. Она возвращалась на мост снова и снова, встречала птицу, но ждала человека. А он не приходил. По вечерам злилась, что тратит время зря, но потом смирилась. Стала брать вместо рисунков чистые листы, останавливаться, набрасывать мост, птиц и серые тучи. И это могло бы длиться вечность, пока в один день сапсан не выхватил рисунок из рук.

Алина и глазом моргнуть не успела, как от сокола не осталось и следа. Зато на мосту появился незнакомец. Он снова держал её рисунок, но только — у Алины застыло сердце — он сидел на перилах моста.

— Осторожно! — выдохнула она, жалобно попросила: — Спуститесь.

И уже совсем тихо добавила:

— Вы можете разбиться.

— Разве я стеклянный? — удивился он, поёрзал на перилах, повертел листок в руках, а потом разорвал и новый рисунок. Мелкие кусочки полетели в пропасть — в этот раз чуда не произошло.

Алина не верила своим глазам. Она так бы и глотала воздух в немом возражении, если б хозяин сокола не пояснил:

— Это был чертёж. Ты с ними так поступаешь.

С тем, что это был чертёж, Алина была несогласна, но всё-таки решила сказать и про другие рисунки.

— Те тоже, — сказал он, и коснулся острого подбородка. — Разве что со мной…

— С вами? — Вот кого-кого, а его Алина точно его не рисовала!

Незнакомец кивнул, принимая оговорку:

— С сапсаном неплох.

 

Так он обрёл имя. Проще было звать незнакомца Сапсаном — своё настоящее он не говорил, а Алина не спрашивала. Зачем? Не в именах было дело, а в том… Она бы и сама не объяснила. Просто Сапсану можно было рассказать обо всём:

— Шла по подземке, а там ребёнок кричит и смеётся. И эхо, эхо такое звонкое! Самой захотелось прокричать что-то громко-громко и услышать…

— Ты крикнула?

Алина пожала плечами:

— Нет. Люди же…

— Попробуй, — улыбнулся он.

И она попробовала. Было пусто, горела одинокая лампочка, цок-цок-цок — звучали её каблучки, а Алина крикнула:

— А-у!

И эхо откликнулось.

— А-у!

«Как будто и вправду кто-то потерялся», — мелькнуло в голове. Алина рассмеялась, и эхо вместе с ней.

 

— Ты изменилась, — говорил Артём и улыбался.

— Мы тебя не узнаем, — говорили учителя и хмурились.

— Простите! — отвечала она. — Я честно сдам, но завтра. Можно?

— Тебе, Алина, можно.

И вслед всегда звучало:

— Только в последний раз.

Но она знала, что это лишь начало. За окном расцветала сирень, она же распускалась на полях Алининых тетрадей. Только ручки ей было мало, она устала от карандашей и хотела красок. Мазки стали уверенными, чёткими, летящими и искрящимися. Улучшения отмечали все, кроме Сапсана:

— И все-таки не то, — качал головой он, и поудобнее усаживался на перилах.

Алина смотрела на кривые линии своего «лучшего» рисунка, сравнивала с явно улучшившейся техникой нового и не понимала. А Сапсан долго отказывался объяснять, пока в один день не проронил:

— Ты боишься себя отпустить.

Но это не помогло.

«Эх, вот бы сокол появился опять! — думала Алина, — Если уж его набросок так хорош, не стоит ли нарисовать его ещё раз?» Может хоть тогда она поймёт.

 

— Вот оно! — воскликнул Сапсан, а Алина даже не улыбнулась.

Ещё до того, как показала рисунок, Алина знала, что он скажет. Почему? Потому что она действительно поняла, что Сапсан имел ввиду.

Дело впрямь было не в технике, не в материалах, не в цветах. Тогда, короткими штрихами накидывая сапсана, Алина впервые забыла, что она рисует, и думала о том, что хочет сохранить. Сокол почувствовал это, и ожил на страницах.

Рисунок в руках Сапсана тоже был таким. Ещё около пяти набросков осталось в папке — она показала ему лишь один. В эту ночь Алина так и не смогла уснуть, вместо этого на бумаге рождались образы ночного моста, фонарей, звёзд и...

— Ты почувствовала это? — обернулся он и чуть не слетел с перил. — Лёгкость? Покалывание в пальцах? Ты отпустила себя?

Если бы! В груди всё сжалось:

— Я упала.

— Ты летела! — воскликнул Сапсан, и впервые она увидела не непринуждённое спокойствие, а восторг: — Послушай, то, что ты чувствовала — это начало. Смотри!

Он встал. Алина ахнула.

Сапсан стоял на железных перилах, а те даже не скрипели. Ветер рвал пальто, под ногами была пропасть, но птица не боялась высоты.

Визг шин: машины остановились.

— Мама! — закричал ребёнок и показал пальцем — рядом так некстати оказались люди.

— Смотрите! — пронеслось по мосту. — Звоните, звоните…

— Вот она — свобода, — говорил Сапсан, а у Алины замирало сердце. — Это ты чувствовала вчера, это почувствуешь завтра, это чувствуешь сейчас.

И она чувствовала. Небо вдруг снова стало близким, а Солнце можно было схватить руками. Ветер подбадривал, хотелось подпрыгнуть и раствориться в синеве.

— Это — полёт. Ты, я, все мы — птицы.

Птицы! Хотелось рассмеяться. Это она поняла ещё вчера, когда захотела коснуться звёзд. А сейчас Алина осознала, что полёта в рисунках ей всегда будет мало.

— Дай мне руку, Ласточка.

Ей нужен был не вчерашний миг, а полёт настоящий, кружащий голову, вечный. С тучами наперегонки, с ветром и солнцем в догонялки. Полёт свободы, где всё небо будет принадлежать лишь ей, а она ему.

Она хотела протянуть ладонь, но тут вспомнила бледное лицо Артёма, свою дрожь. Посмотрела на удивлённого ребёнка, его застывшую в ужасе маму, и отвернулась.

— Ты всё ещё боишься высоты, — горько сказал Сапсан.

А потом раздался крик.

Алина обернулась.

Она видела, как Сапсан, скрестив руки на груди, падает в пропасть, а та принимает его. Как пальто коконом обхватывает тело, как он исчезает в темноте.

Всё застыло. Замер ветер, остановилось время, и лишь тихий вздох пробудил мир.

К солнцу взмыла серая птица. Раздался клёкот, сокол покружил над мостом, а потом исчез в небесах.

На негнущихся ногах Алина подошла к краю, посмотрела вниз.

Но тела не было.

 

Алина забыла о Башне, но Башня помнила её. Она знала каждый её чертёж, каждый рисунок. Она видела её полёт и падение. Она ждала её.

— Меня взяли! — однажды, смеясь, пришёл Артём.

Алина грустно улыбнулась. Через время взяли и её. Артём работал на пятом, она на восьмом. В своём синем костюме Алина мало отличалась от других, и лишь розовый шарфик, который она отказывалась снимать, выделял девушку из толпы.

— Деревенщина, — шептались коллеги.

— Зато работает лучше вас, — разгонял их начальник-ястреб.

И работала б ещё лучше, если б не останавливалась у окна и не глядела вдаль.

Алина всё ещё помнила полёт, и этим была ценна, она отказалась от него — этим становилась ценнее. Отказавшиеся редко взлетают, знала Башня, но Ястреб всё равно зорко следил за птицей, и если чувствовал, что Ласточка вот-вот упорхнёт, подходил и шептал:

— Пойдём, дорогая, полёт не там.

Алина знала, что это не так, но слушалась. Чертёж за чертежом, дни вновь превращались в кашу. Ей хотелось поступить как в универе, прокричаться на мосту и выбросить ненавистный проект, что б он грохнулся о землю, но ни оригинал, ни копии из Башни выносить было нельзя.

А вместе с мостом вспоминался и Сапсан, лёгкие дни, смех. Она всё думала, что тогда сделала что-то не так. Смеяться в подземке нужно было не в одиночестве, а со всеми.

 

— Если б ты мог летать, ты бы сделал это? — спросила она однажды Артёма, когда он поднялся к ней, как обычно протянул кофе и приобнял. — Ты б взлетел?

Артём, даже не посмотрев в окно, сразу кивнул. И это её удивило:

— Так почему? Почему ты не летаешь?

— Ты шутишь, — улыбнулся парень.

Но Алина сегодня была серьёзна:

— Мы птицы, Артём. Ты, я, все мы можем летать. Но стоим здесь. Почему?

Он отстранился:

— О чем ты?

— Я чувствую это, каждый день чувствую, и не могу забыть. Я смотрю в небо и мне легко. А ещё… ещё это покалывание в пальцах — будто перья растут, — оно не проходит с того дня, понимаешь?

Тут к ним подошёл Ястреб:

— Пойдём, дорогая…

— Нет! — она отшатнулась и подошла ближе к стеклу, — Я лишь не могу себя отпустить.

И вдруг Ласточка поняла:

— Я не боюсь летать!

Она взглянула вниз:

— Я боюсь падать.

 

— Алина! — кричал Артём.

— Охрана! — кричал Ястреб, а Ласточка бежала по лестнице к солнцу.

Синий пиджак распахнулся, розовый шарфик летел следом, ещё пара ступенек.

Ветер игриво встретил на крыше Ласточку, и она поняла, что поступает правильно.

— Ты с ума сошла! — кричал Артём, а она смеялась:

— Ну и пусть!

Полёт, небо, солнце.

— Сапсан! — позвала она, и издалека раздался клёкот.

— Одумайся! — звал Ястреб. — Зачем тебе небо? У тебя есть всё. Взлетев, ты это потеряешь. Ты не сможешь вернуться, Алина.

— Пускай! — она подбежала к краю. Небо звало, а ещё… ещё она видела серую точку!

— Ты потеряешь меня, — сказал Артём, и Ласточка поняла, что это правда.

Она обернулась. Заглянула ему в глаза, и протянула руку-крыло:

— Так полетели.

Парень покачал головой.

— Птицы все, но взлететь сможет не каждый, — вздохнул Ястреб. — Оставайся с нами. В небе полно парящих.

Будь это год назад, она бы подумала, но Сапсан крикнул ещё раз, и Алина прыгнула.

Пиджак коконом обхватил тело, она исчезла в темноте.

Мир замер. Застыли облака, исчезли звуки и лишь запоздавший крик:

— Нет! — прорезал воздух.

Артём упал на колени, закрыл лицо руками.

— Спокойно, — похлопал по плечу Ястреб. — Башня умеет ловить пташек.

 

Ласточка билась в сетке, умело спрятанной под крышей, хлопала крыльями, пищала, но вырваться не могла. В синем небе парил Сапсан, он видел Ласточку, но помочь не мог. Силки распутываются лишь человеческими руками.