Дойти, долететь, доползти

Сколько Анна себя помнила, ей всегда хотелось побывать в бабушкиной родной стране. Когда она была маленькой, мысли об этом возникали в знак протеста: девочка заметила, что взрослые всегда больше всего ругают самые приятные вещи — самые вкусные сладости, самых красивых кукол, самые интересные книжки. По этой логике, страна, о которой бабушка рассказывала всевозможные ужасы, должна была на самом деле оказаться, как минимум, интересным местом, и Анна мечтала, что когда-нибудь съездит туда и проверит, действительно ли это так.

— Будешь плохо себя вести, мы тебя туда отправим! — любила припугнуть ее бабушка, если девочка начинала капризничать. — Там тебя быстро научат слушаться. Там маленькие дети, которые не слушают старших, никому не нужны, их на улицу выгоняют и не кормят. И старики там не нужны, и все больные и слабые — кто не может себе на еду заработать, умирают с голоду. Да и кто может, но работу не смог найти — тоже на улице умирают, и никому их не жалко, никто им не помогает! Хочешь туда? Хочешь?

Анна энергично мотала головой, но про себя думала, что бабушка наверняка сильно все преувеличивает. Про ее любимую куклу она тоже говорила, что ее надо выбросить, потому что если внучка продолжит с ней играть, то перестанет есть, начнет худеть и, в конце концов, заморит себя голодом. Но Анна, хоть и сказала, что выбросила куклу, на самом деле стала прятать ее в большой плюшевой сумке в виде медведя и играла с ней, когда бабушки не было дома — но ей и в голову не приходила мысль о том, чтобы отказаться от еды. Особенно от конфет, которые бабушка тоже объявила опасными для здоровья и которые нисколько не вредили девочке, когда ей удавалось тайком ими полакомиться.

Анна не собиралась обманывать бабушку всю жизнь. Она думала, что позже, когда станет постарше, расскажет ей, что та ошибалась — что ни кукла, ни конфеты ей не навредили. Точно так же она мечтала и о поездке в Российскую Империю — чтобы узнать, как там на самом деле все устроено, а потом вернуться и сказать бабушке, что в стране, из которой ее увезли, когда она сама бала такой же маленькой, как теперь Анна, все вовсе не так ужасно, как она себе представляет.

А когда девочка пошла в школу, ей впервые пришла в голову мысль о том, что, возможно, жизнь в империи не просто не совсем ужасная, а в чем-то даже более приятная, чем у нее дома, в Норвегии. Это случилось, когда ее начали таскать к врачу почти каждый день после большой перемены из-за того, что ей не хотелось носиться по школьному двору с дикими воплями, как остальным детям, а хотелось просто сидеть на скамейке, рассматривать проходящих мимо людей и фантазировать о том, куда и откуда они идут и что будут делать дальше. Анна пыталась объяснить это учительнице, но та и слышать ничего не хотела.

— Посмотри, все дети бегают! Почему ты не хочешь? У тебя что-нибудь болит? Или тебе дома это запрещают? — допытывалась она каждый раз, отводя не желающую бегать первоклассницу в медпункт.

После недели попыток заставить Анну бегать на перемене учительница пришла к ним домой и о чем-то долго говорила с ее родителями и бабушкой. Девочка подслушивала под дверью, но до нее донеслась лишь пара фраз учительницы, когда она особенно сильно повышала голос на хозяев дома.

— Здоровый ребенок после уроков должен бегать! — крикнула она и то ли топнула ногой, то ли стукнул кулаком по столу. — А я обязана заботиться о том, чтобы мои ученики не болели. Это у вас на родине государству плевать на детей и родители могут делать с ними все, что хотят, но вы приехали в нормальную страну и обязаны жить по ее законам!

В тот вечер мама долго объясняла Анне, что учительницу не нужно сердить и что для всех будет лучше, если она пару раз пробежится по двору во время прогулки. А девочка думала о том, как хорошо, наверное, живется детям в той стране, откуда уехали ее прадед с прабабушкой, если там они могут делать на переменах, что хотят, и учителя не ругают за это ни их самих, ни их родителей.

Позже, уже став взрослой, Анна удивлялась, почему ее вообще не забрали из семьи и не отдали на усыновление какой-нибудь однополой паре, как это случилось с несколькими ее одноклассниками. То ли ей просто очень повезло, то ли причина была в ее внешности — в отличие от красивых и стройных отобранных детей, она была ничем не примечательной серой мышкой, да еще и довольно пухлой, так что усыновители на нее просто-напросто не польстились. Правда, во взрослой жизни не особо красивая внешность помогала ей мало: во время первой же попытки устроиться на работу ее направили в «центр отдыха для взрослых», а после ее возмущенного отказа лишили пособия.

После этого случая Анна впервые всерьез задумалась о том, что в Российской Империи женщины не сталкиваются с такими проблемами и что один этот плюс, пожалуй, может перевесить все те минусы жизни в этой стране, о которых ей так много говорила и бабушка, и учителя, и ведущие телепрограмм. Да, там не было пособий для безработных, но что толку от того, что здесь, дома у Анны, они есть, если она не может ими воспользоваться? И не она одна, а любая девушка, не желающая работать в публичном доме.

Правда, вскоре Анне удалось самой устроиться на работу в книжный магазин, и эти мысли на время отодвинулись в сторону. Ровно до того момента, когда заболела ее мать. Она давно чувствовала себя неважно, но поначалу сама не хотела идти к врачу, уверенная, что просто устала на работе и что скоро «все пройдет само», а потом, когда дочь с мужем, наконец, уговорили ее обследоваться, это оказалось не так-то просто. В поликлинике сидел смуглокожий врач в арафатке, заявивший, что все головные боли и обмороки у его пациентки случаются от того, что она не носит платок, и добиться от него хоть каких-то медицинских рекомендаций она не смогла. Дома, ругая его последними словами, мать Анны уселась обзванивать другие клиники, но оказалось, что в каждую из них можно записаться на прием в лучшем случае через полгода.

— А чего вы хотели? — огрызнулась на нее сотрудница одной из клиник, когда она стала спрашивать, почему нельзя прийти к врачу раньше. — Вы знаете, сколько клиник в Осло только за последний год закрылось? Сокращение финансирования — слышали о таком? Сами же, наверное, были за то, чтобы принять как можно больше этих… — тут женщина внезапно умолкла, пробормотала что-то неразборчивое, а потом повесила трубку.

Впрочем, матери Анны и ее родным, которым она пересказала этот разговор, и так было ясно, что хотела, но побоялась сказать та служащая: финансирование всех государственных программ сокращалось уже несколько лет подряд, чтобы направить как можно больше бюджетных средств на помощь приезжим из Африки и Азии. Об этом много говорилось в новостях, и случалось, некоторые знакомые Анны и ее родителей беспокоились, что из-за этого дорожает плата в школах и больницах, закрываются спортзалы и развивающие центры для детей, да еще и на улицах становится все опаснее. Но такие разговоры почти всегда заканчивались тем, что кто-нибудь из собеседников начинал возмущаться этими опасениями: «Как вы можете быть против помощи несчастным, вы перед ними виноваты, им гораздо хуже, чем вам!»

Бабушки, которая могла бы возразить на это, что жителям Российской Империи должно быть еще хуже, чем африканцам, и что принимать в страну надо только их, к тому времени уже не было на свете. А родители Анны не любили спорить, особенно о политике, так что на этом разговоры о беженцах обычно заканчивались. Да и не до того им было — матери с каждым днем становилось все хуже, она начала забывать самые известные вещи, и тянуть с обследованием дальше было нельзя. Анна с отцом продали все ценное, что нашлось дома, повесили в сети объявления о сборе денег, и им удалось набрать достаточную сумму, чтобы слетать в одну из канадских клиник. Но там врачи только развели руками: к ним обратились слишком поздно, опухоль в голове у матери уже невозможно было удалить.

А когда они вернулись в Норвегию, соседи сообщили, что всех жильцов их дома выселяют в пригород, а сам дом отдают новой партии азиатов. Когда-то квартиры в этом квартале выделяли беженцам из империи — и вот теперь государство забирало их назад. Правда, большинству жильцов, включая и Анну с родителями, удалось прожить в своем доме еще почти год: новые приезжие поначалу отказывались переезжать сюда, посчитав предлагаемые им квартиры слишком маленькими. Матери Анны не пришлось привыкать к новому жилью — ее не стало через пару месяцев после возвращения из Канады. Хотя она к тому времени уже почти не понимала, что происходит вокруг. Отец же дождался выселения, перевез вещи в новую маленькую тесную квартирку, помог Анне разложить все по местам, а на следующее утро она нашла его висящим на люстре.

В тот же год она познакомилась по интернету с Олафом, у которого умерла младшая сестра-диабетик. Она отмечала что-то с друзьями в ночном клубе, и какой-то парень попытался украсть у нее сумочку, где, кроме всего прочего, лежал и шприц с инсулином. Девушка увидела, как он забрал сумку, и позвала охрану, однако вор, несмотря на то, что черты лица у него были вполне европейскими, отличался довольно смуглой кожей, так что охрана лишь развела руками и выпустила его из клуба — обвинений в расизме все белые боялись, как огня. До дома сестра Олафа в ту ночь не дошла — ее нашли на улице, на пути к ближайшей к клубу аптеке.

Олаф рассказал об этом Анне, она в ответ рассказала про своих родителей, они несколько раз встретились — так началась их дружба. А потом к ним присоединились Виктор и Ингвар. Что случилось у них, оба молодых человека не говорили, но им хотелось того же, чего и Олафу с Анной — жить в стране, где законы едины для всех людей без исключения.

Причем вскоре выяснилось, что Виктор не просто мечтает об этом. У него был план, которым он, в конце концов, рискнул поделиться с новыми товарищами.

На вокзале, вопреки ожиданиям Анны, было не слишком людно, и девушка обеспокоенно огляделась по сторонам. На входе стояла рамка металлоискателя, возле которой скучали два охранника. У них явно было немного работы, а значит, они наверняка будут выполнять ее особенно тщательно, обыскивая всех, кто покажется им подозрительным. А она-то надеялась, что в выходной день многие поедут загород, и можно будет затеряться в толпе!

— Вон она, уже здесь, — послышался за спиной девушки голос одного из ее друзей. — Анна, приветик!

Обернувшись, она улыбнулась приближающимся троим парням, после чего с мрачным видом кивнула на металлоискатель. Те уже и сами увидели, что проход на вокзал может оказаться непростым, и, заколебавшись, остановились возле девушки. К рамке в этот момент как раз подходила высокая молодая женщина с пышными формами, и охранники при виде нее заметно оживились.

— Идем, раз уж приехали сюда, — тихо сказал Виктор своим спутникам и, встряхнув огромный рюкзак на спине, неторопливо зашагал к металлоискателю, давая женщине подойти туда первой. Анна, Олаф и Ингвар так же неспешно последовали за ним. Стражи порядка окинули всех четверых любопытными взглядами, но затем снова переключили свое внимание на подошедшую к ним раньше красотку. Та, поставив небольшую спортивную сумку на движущуюся ленту сканера, шагнула к рамке — и вокзал огласился противным писком. Охранники с ухмылкой переглянулись.

— Вытащите все металлические предметы, — обратился один из них к женщине. Она пожала плечами и принялась рыться в карманах куртки. На столик охраны со стуком высыпалось несколько монеток, к ним прибавилась связка ключей, а потом пара колец, которые дама сняла с пальцев. После этого она снова попыталась пройти сквозь рамку, и металлоискатель опять истошно заголосил.

— Тьфу, он у вас что, неисправен? — возмутилась женщина, хлопая себя по карманам в поисках пропущенных металлических вещей. — У меня нет больше ничего!

— Проверьте как следует, — развел руками один из служащих.

— Или, может быть, у вас на шее предмет культа висит? — добавил его напарник, подходя к ней чуть ближе.

— Ничего у меня не висит, еще не хватало! — с оскорбленным видом огрызнулась женщина. Но охрана только этого от нее и ждала.

— Что-то вы слишком нервно себя ведете, — заявил подошедший к ней страж порядка и, протянув руки, взял ее за воротник куртки. — Мы обязаны вас досмотреть, ношение религиозных символов в общественном месте — преступление.

— Да как вы смеете?! — дама шарахнулась назад. — Уберите руки!

— Оформляем задержание? — обернулся схвативший ее за одежду охранник к напарнику и положил руку на висящую у него на поясе кобуру с револьвером-парализатором.

Их жертве стало ясно, что качать права дальше не стоит — теперь каждое ее слово могло принести ей множество проблем, и она точно уже не сможет поехать туда, куда собиралась.

— Нет у меня ничего на шее, проверяйте! — проворчала она, расстегивая курку и оттягивая воротник свитера.

Охране только это и требовалось.

— Дайте посмотреть! — усмехнулся один из служащих и засунул руку ей за пазуху.

— Уроды, — процедила сквозь зубы женщина, когда спустя несколько мгновений он убрал руку, уступив место своему товарищу.

— Борьба с религиозным мракобесием — тяжелое дело, — хмыкнул тот и приглашающим жестом указал на металлоискатель. Женщина, не поднимая глаз, сгребла в карман мелочь и ключи и прошла под аркой, которая на этот раз не запищала. Охранники, в очередной раз усмехнувшись, подмигнули друг другу.

Их жертва поспешно удалилась вглубь вокзала, бормоча себе под нос какие-то ругательства. Анна с трудом удержалась, чтобы машинально не прижать руку к груди — она носила на шее деревянный «предмет культа» с двенадцати лет, и мастерски научилась прятать его сначала от бабушки и школьных учителей, а потом, когда запрет на ношение крестиков распространился на любые общественные места, и от охранников.

Тем временем, Виктор, напустив на себя равнодушный вид, занял ее место перед металлоискателем и опустил на пол свой огромный рюкзак. Трое его спутников тоже приблизились к арке, остановившись у него за спиной.

— Что у вас в рюкзаках? — спросил один из служащих, с удивлением рассматривая внушительный багаж путешественников.

— Палатки, спальники, одежда всякая теплая, — пожал плечами Виктор. — Еда, аптечка там… Все походное снаряжение, в общем.

Теперь стражи порядка разглядывали рюкзаки и их владельцев с искренним любопытством. Отношение к любителям экзотического отдыха в Норвегии, да и вообще в Европе было неоднозначным. На словах все признавали, что любой человек свободен выбирать любое увлечение и туризм в этом плане ничем не хуже других, но в то же время люди, способные прожить без особых благ цивилизации, пусть даже и не очень долго, у многих вызывали подозрения. Слишком уж это было странно для всех остальных, а странное не могло не пугать. Однако открыто любителей походов никто не осуждал, в фильмах и телепередачах о них не говорили ни плохого, ни хорошего, так что у охранников не было заложенной в голову установки считать их потенциально опасными. Кроме того, эти двое стражей порядка и так уже вдоволь наиздевались над предыдущей пассажиркой — следующих можно было пропустить без всяких проволочек.

— У вас что, в каждом рюкзаке по палатке? — все же спросил один из них для порядка, когда багаж Анны и ее друзей поехал по движущейся ленте для просвечивания. На экране, в который он смотрел, было видно, что основную часть всех четырех рюкзаков занимает какая-то сложенная в несколько раз ткань с веревками и еще какими-то приспособлениями, о назначении которых далекий от туризма человек мог только догадываться.

Этот вопрос четверка путешественников предвидела: к нему все были готовы.

— Конечно, нас же четверо, — спокойно ответила Анна. — Каждому нужно свое личное пространство.

Охрана понимающе закивала — это им было понятно. О личном пространстве и его злостных нарушителях можно было услышать в каждом втором фильме, ток-шоу или песне.

— Что ж, проходите, — кивнул один из служащих на металлоискатель, и четверо друзей по очереди проскользнули сквозь него — к их огромному облегчению, в полной тишине.

Через несколько минут они уже сидели в вагоне электрички, затолкав свои гигантские рюкзаки под сиденья. Вагон постепенно заполнялся пассажирами, но пока их было еще немного, и рядом с компанией походников никого не было.

— Личное пространство, чтоб его, — пробурчал Ингвар. — Если бы мой сосед его соблюдал, я бы сейчас с вами тут не сидел и не разговаривал!

Анна и Олаф понимающе кивнули, а Виктор приложил палец к губам. Историю о том, как пятилетнего Ингвара оставила одного дома присматривавшая за ним девочка-подросток, и он, попытавшись забраться на шкаф, упал оттуда и сильно ударился головой, после чего в его квартиру вломился услышавший грохот сосед, они знали, но болтать об этом теперь, среди других людей не стоило. В лучшем случае, это просто привлекло бы к ним ненужное внимание, в худшем среди пассажиров мог найтись кто-нибудь особо активный, кто решил бы проследить за ними, чтобы узнать, о каком соседе идет речь и донести на него в полицию.

Ингвар замолчал и уставился в окно. В вагон вошли еще несколько человек, и электричка медленно тронулась с места. Вскоре она уже неслась, набрав скорость, среди поросших местами пожелтевшими, а местами полностью голыми деревьями, за которыми порой виднелись какие-то дома. Представить себе более скучный и даже тоскливый пейзаж было сложно.

Виктор сунул руку в карман и достал оттуда упаковку игральный карт:

— Что скажете?

Лица его друзей оживились. Путь им предстоял долгий, но о развлечении в дороге никто, кроме Виктора не подумал — у остальных головы были заняты более важными мыслями, и они уже приготовились всю дорогу помирать от скуки.

Подъем в горы давно стал для всех четверых привычным делом — в том числе и с огромными рюкзаками за спиной. Тем не менее, в отличие от прошлых поездок в эти места, Виктор потребовал от своих спутников подниматься как можно быстрее и лишь изредка разрешал им ненадолго присесть возле тропинки, сняв со спины рюкзаки. Настоящий привал компания устроила, только когда небо над их головами начало темнеть, а солнце, все ниже спускающееся за их спинами, сделалось красным и холодным.

К тому времени, когда им удалось поставить палатку — одну на всех — солнце почти скрылось за горизонтом, и горный склон погрузился в мрачный осенний сумрак. Зато костер, несмотря на стремительно сгущающуюся темноту, путники развели быстро — облитые горючей жидкостью брикеты для камина вспыхнули от первой же спички, и яркие языки пламени немного подняли всем четверым настроение.

Усевшись вокруг костра на собственные рюкзаки, трое парней и девушка пустили по кругу сначала банку с саморазогревающимися консервами, а потом термос с чаем. Поначалу они с наслаждением грели руки о теплую банку, но вскоре брикеты в костре разгорелись сильнее, и сидеть у огня стало даже немного жарко. А потом в окончательно почерневшее небо начали, медленно кружась, подниматься искры, и Анне на какое-то мгновение показалось, что она вернулась в детство, в то время, когда ходила в походы с отцом и парой соседских детей, чьи родители никак не могли понять, как такое времяпрепровождение может нравиться современному цивилизованному человеку.

Девушка покосилась на своих спутников — все трое тоже сидели с мечтательными лицами. Тоже что-то вспоминали? Или представляли себе будущее, новую жизнь, к которой они пытались прорваться?

— Интересно, сейчас в империи люди ходят в походы? — словно отвечая на не высказанный вслух вопрос Анны, проговорил Ингвар. — В России, как я понимаю, раньше было много любителей этого дела…

— Сейчас их там тоже хватает, — отозвался Виктор, внезапно помрачнев. — Но я, кажется, зря вам все это время вбивал в головы, чтобы вы не ждали в империи сладкой жизни. Никому из нас там ни походы, ни другие развлечения не светят, мы до конца жизни будем туалеты чистить, и заработанного нам будет хватать только на еду.

— Да ладно тебе нас пугать! — неуверенно улыбнулся Олаф. — Выходные в империи есть? Есть. Значит, будет у нас и время загород съездить. И если бы все, кто туда бежит, чистили сортиры, там бы ничего кроме этих сортиров не было!

Ингвар прыснул, но при этом посмотрел на Виктора с опаской, словно боясь, как бы тот не опроверг все аргументы их друга.

— А с чего ты взял, что империя принимает всех, кто в нее бежит? — огрызнулся предводитель их маленького отряда. — Об этом вроде не только я рассказывал: императрица — не дура, она учится на чужих ошибках и кого попало к себе пускать не будет. Ей не нужно, чтобы ее страна стала такой же, как Германия с Францией или наша Норвегия.

— Но ты говорил, что тех, кто сдается имперским пограничникам, они к себе пускают! — возразила Анна.

— Пускают — но потом тех, кто не собирается там работать, где ему скажут, и вообще считает, что ему там что-то должны, отправляют назад, — пожал плечами Виктор. — Да и тех, кто пройдет отбор, но потом хоть что-нибудь нарушит, хоть один раз на работе схалтурит или косо на кого-нибудь посмотрит, тоже обратно депортируют.

— Но слушай, — подал голос Ингвар, — если бы все было так жестко, туда бы никто не бежал…

— А ты думаешь, много таких, как мы, ненормальных, которые на это решились? — Виктор принялся ворошить палкой угли, и костер, начавший было гаснуть, разгорелся с новой силой. — Это раньше многие хотели в империю перебраться — и перебирались, но большинство из них потом возвращались, потому что там оказались не нужны.

Анна быстро переводила взгляд с одного молодого человека на другого, не зная, чьи слова выглядят более достоверными. Все это она слышала от них уже не один раз, но раньше после таких разговоров все они дружно решали, что им все равно надо попытаться пересечь границу, потому что жизнь в Норвегии стала совсем невыносимой, а в Российской Империи, несмотря на строгие порядки, точно будет лучше. Теперь же на лицах Олафа и Ингвара читалось сомнение в том, правильное ли они приняли решение. Да и Виктор, казалось, уже не был уверен, что ему стоило брать их с собой.

Настроение у всех четверых упало так же стремительно, как до этого поднялось. Угасающий костер грел все слабее, да и ночная темнота уже не казалась романтичной, а начинала пугать — ведь в ней могли притаиться пограничники, решившие проверить, точно ли на склоне устроились простые любители горных походов. Виктора и его друзей часто видели здесь в прошлые годы, да и этим летом, так что они не должны были вызвать подозрений, но мало ли…

— Ребята, пошли спать, — предложила Анна, оглянувшись на одноместную палатку и безуспешно попытавшись представить себе, как они втиснутся туда вчетвером. — Надо как следует отдохнуть перед завтрашним.

Трое парней посмотрели на нее с благодарностью — им тоже хотелось поскорее прекратить неприятный разговор, но никто из них не решался признаться в этом. Девушка снисходительно усмехнулась и первой полезла в палатку.

Ночью Анна несколько раз просыпалась из-за того, что соседи по палатке наваливались на нее с обеих сторон, так что она начинала задыхаться. Девушке приходилось отпихивать их от себя, и они недовольно ворчали сквозь сон, но все же отодвигались, давая ей немного свободного пространств. Позже, под утро, Анну начал толкать спавший справа Ингвар, но теперь уже она, хоть и почувствовала это, не смогла проснуться полностью и машинально прижалась к лежащему слева Виктору, после чего снова отключилась от реальности.

В следующий раз девушка проснулась, когда в палатке уже было светло от просочившихся сквозь ее ткань солнечных лучей. Еще только приоткрыв глаза и пошевелившись, Анна почувствовала, что вокруг нее что-то изменилось. Что-то было не так, как ночью, непривычно… Ну конечно же — стало гораздо просторнее! Девушка приподнялась и протерла глаза. Так и есть — в палатке, кроме нее, было только двое парней, Игнвар, толкавший ее ночью, куда-то исчез. Видимо, проснулся раньше всех и, может быть, уже сидит у костра?

Осторожно, чтобы не потревожить спящих Олафа с Виктором, Анна стала выбираться из спального мешка. Выпутавшись из него, она все так же медленно и аккуратно расстегнула молнию на палатке и, выглянув наружу, в первый момент зажмурилась от неожиданности — все вокруг было белым от выпавшего ночью снега. Воздух был наполнен морозной свежестью, очень приятной после душной палатки, но в то же время и пугающей — ведь им предстояла еще очень длинная дорога. Мысль о том, что внезапная перемена погоды может разрушить все их планы, заставила девушку вздрогнуть. Даже если будет не слишком холодно, на чистом, нетронутом снегу будут так ясно отпечатываться их следы!

Взгляд девушки скользил по тонкому белоснежному покрывалу, застилавшему весь склон, и не находил, за что зацепиться. Снег скрыл камни и мелкие кустики, сгладил все неровности, по которым так тяжело было идти с огромным рюкзаком за спиной… Даже то место, где ночью горел их маленький костерок, было теперь таким же белым, как и все остальное. «Странно… — удивилась Анна. — Если Ингвар уже встал, почему он первым делом не развел костер? Или он вообще только что из палатки вылез, не успел еще?..»

Она уже чувствовала, что дело не в этом, но отказывалась верить этому предчувствию и все шарила глазами по склону и прислушивалась, надеясь увидеть Ингвара где-нибудь за кустами или услышать его шаги за палаткой. Но вокруг по-прежнему царила тишина, нигде не было заметно ни малейшего движения, и в конце концов, девушка вылезла из палатки и принялась изучать местность вокруг нее более детально.

От палатки вниз по склону вели следы, припорошенные снегом, но все равно еще достаточно заметные. Назад они не возвращались, и было ясно, что уже и не вернутся. Анна подошла к сваленным возле палатки рюкзакам, тоже присыпанным снегом, и сразу же увидела торчащий из одного из них блокнотный листок бумаги, свернутый в трубку. Записка была короткой, всего несколько слов: Ингвар извинялся перед своими спутниками за то, что покидает их в последний момент без предупреждения, потому что передумал бежать и потому что жизнь в империи пугает его намного больше, чем в Норвегии.

— Дурак, — тихо вздохнула Анна, прочитав это письмо, и торопливо зашагала вдоль следов Ингвара, словно надеясь, что он не успел уйти далеко и что ей удастся догнать его и уговорить вернуться. «Черт бы побрал этого Виктора, надо было ему вчера все эти ужасы про империю рассказывать! — ругалась она про себя. — Даже если это и правда — это все равно лучше, чем попасться теперь пограничникам!»

В следующую минуту ей стало ясно, что догонять сбежавшего товарища бесполезно. Его следы были сильно присыпаны снегом, и это значило, что ушел он уже давно, хотя бы часа два назад, так что теперь находился уже на полпути к трассе. И чем дольше он спускается по склону, тем больше вероятность, что его поймают пограничники или просто «бдительные граждане», которым он может и проболтаться об оставшихся наверху товарищах и о цели их похода. Не то чтобы Анна считала, что Ингвар на это способен, но все-таки после его бегства относилась она к нему уже не так доверительно, как раньше.

Вернувшись к палатке, девушка решительно дернула молнию на ее входе.

— Вставайте! — крикнула она внутрь. — Ингвар ушел!

— Как ушел, куда? — послышался изнутри заспанный голос Олафа, но Анна уже шла к занесенному снегом месту для костра. Оба ее спутника, зевая и ежась от нежданного холода, выбрались из палатки и, так же, как недавно их подруга, принялись недовольно разглядывать заснеженные окрестности.

Анна махнула рукой в сторону рюкзаков:

— Вон там записка от Ингвара. Он решил вернуться. Ты, Виктор, вчера этого добивался?

Виктор одним прыжком оказался возле рюкзаков и схватил письмо их сбежавшего друга. Пробежав его глазами, он опустил руки и с сокрушенным видом покачал головой:

— Если он побоялся идти в империю из-за моих рассказов, значит, он в любом случае там не прижился бы.

— Откуда тебе это знать?! — вспыхнула Анна. — Если бы не твои вчерашние страшилки…

— Оттуда, что я уже шесть лет таких, как вы, из Европы утаскиваю! — огрызнулся Виктор и, не обращая внимания на уставившихся на него круглыми глазами спутников, продолжил. — И рассказывать обо всем без прикрас — моя обязанность. Потому что те, кто не до конца представляет себе жизнь в империи, нам не нужны.

— Нам? — переспросил Олаф. — Так значит, ты..?

— Я русский, но родился в Финляндии. Еще до того, как она вошла в состав империи, как ты понимаешь, — уже мягче объяснил Виктор. — Раньше помогал финнам перебегать в империю, теперь вот в Норвегии работаю. Когда она к нам присоединится, видимо, еще в какую-нибудь страну перейду.

— Когда присоединится? — усмехнулась Анна, выделив слово «когда». — Да ты к тому времени уже на пенсию выйдешь!

— Не факт, в Финляндии тоже поначалу мало кто присоединятся хотел, но когда таких желающих набирается определенный процент… — Виктор снова посмотрел на своих друзей по очереди. — Может, вы тоже хотите уйти? Если вы передумали, говорите об этом сейчас, потом будет уже поздно.

— Да не передумали мы, и теперь уже точно не передумаем! — Олаф забрал у него письмо, быстро прочитал его и в сердцах скомкал лист бумаги. — Давайте быстрее поедим и дальше пойдем, пока Ингвар сюда полицию не привел!

Анна опустила глаза — не ей одной пришла в голову мысль, что их спутник может вольно или невольно выдать их. За завтраком — все той же саморазогревающейся тушенкой — об этом, судя по всему, думал каждый из них, потому что все трое молчали и явно торопились. Потом так же быстро они свернули палатку, спрятали ее вместе с кучей других, теперь уже не нужных вещей среди камней и двинулись в путь.

Виктор гнал оставшихся спутников вперед, снова не давая им отдыхать, и они не сразу поняли, что холод все усиливается — им от постоянного подъема было даже жарко. Только когда их предводитель согласился сделать небольшой привал, Анна и Олаф почувствовали, что воздух стал еще более морозным, чем утром. Вдобавок поднялся ветер — он гнал по склону наметенный за ночь снег, закруживая его маленькими белыми вихрями. Путники переглянулись, и в глазах каждого из них читался немой вопрос: не слишком ли поздно они решили осуществить свой план и не лучше ли теперь, раз уж так случилось, вернуться домой и предпринять еще одну попытку весной? Однако отступать, когда их цель была так близка, никому не хотелось — да и не факт, что весной у них хватило бы решимости, чтобы попробовать еще раз.

Они посидели еще пару минут, а потом, по знаку Виктора, снова встали и продолжили подъем. Шли все трое опять молча, не глядя друг на друга, да и вообще почти все время опустив глаза в землю. Усталость, немного отступившая, пока они сидели, вскоре навалилась на них с новой силой, дышать стало тяжело — они были уже на высоте в километр с лишним — но все понимали, что терять время теперь опасно, и не спешили признаваться в этом.

— Осталось совсем чуть-чуть, давайте! — подбадривал Виктор остальных. Те в ответ лишь молча кивали.

Анна не следила за временем — тяжело было даже поднять руку, чтобы посмотреть на часы — но в какой-то момент заметила, что вокруг становится темнее. Короткий осенний день стремительно близился к своему завершению, и если их расчеты были верны, уже скоро они должны были оказаться на вершине горы. О том, что будет, если они шли медленнее, чем планировали, и не успеют попасть туда до полной темноты, девушка решила пока не думать. Может быть, им еще повезет, может быть, они уже совсем скоро будут на месте, может быть…

— Все! — услышала она впереди голос Виктора и, скривившись, попыталась разогнуться, чтобы посмотреть, где они теперь находятся. Перед ней шел Олаф, и в первый момент Анны увидела только его огромный серый рюкзак, успевший страшно надоесть ей за эти два дня. Но потом, выглянув из-за его спины, она увидела, что бесконечный горный склон, по которому они все это время поднимались, действительно, наконец, закончился — он обрывался в нескольких метрах впереди, и за ним начиналось темно-синее небо, на котором уже горели звезды.

— Ну все, падаем! — Олаф сбросил рюкзак и повалился прямо на присыпанный снегом каменистый склон, не обращая внимания на холод. Виктор, чуть помедлив, последовал его примеру, а за ним плюхнулась на землю и Анна. Неподвижно лежать и не чувствовать тяжести давящего на плечи рюкзака — существовало ли в мире более сильное наслаждение? В тот момент девушка была уверена, что нет.

— Ребята, — обратилась она к своим друзьям, глядя в звездное небо, — так ведь что же получается — мы с вами в первый раз взяли эту высоту?

— Ну да, — отозвался лежащий справа Виктор. — А что?

— Надо тогда встать и пожать друг другу руки — всем вместе, одновременно, — сказала девушка. — Это традиция такая у альпинистов, я читала.

— А нельзя это лежа сделать? — простонал слева Олаф.

— Думаю, можно, — не стала спорить Анна и вытянула вверх обе руки. — Давайте, где вы там?

Молодые люди тоже протянули ей руки — это было, наверное, самое необычное рукопожатие, которое видела вершина горы Халтиа, распложенной на границе между Финляндией и Норвегией. А потом все трое, не сговариваясь, поднялись на ноги, подошли каждый к своему рюкзаку и расстегнули их, после чего начали аккуратно вытаскивать из них светло-серые шелковые свертки. Начинался последний этап их путешествия.

Разворачивая на земле огромное шелковое полотнище и разматывая тянущиеся от него тонкие стропы, Анна старалась пока не думать о том, что сейчас ей нужно будет подняться в воздух под этим серебристо-серым куполом. Все ее мысли были сосредоточены на том, чтобы сделать все правильно, чтобы параплан был готов взлететь, как только она решит это сделать. Виктор и Олаф так же молча занимались своими куполами и, судя по всему, тоже сосредоточились на том, чтобы правильно развернуть их, не думая о ближайшем будущем. Они проделывали это уже много раз, тренируясь в этих же местах, но ниже по склону, и теперь, несмотря на холод и сгущающуюся темноту, все их движения были доведены до автоматизма.

Вскоре ветер уже слегка трепал края всех трех шелковых куполов, а их владельцы стояли, опутанные ремнями и связанные с серым шелком множеством тонких нитей. Купола были готовы взлететь, надо было только повернуться лицом к тому склону горы, на котором путешественники еще никогда не бывали, пробежать по нему вниз несколько шагов, оттолкнуться и позволить куполу взвиться в воздух. И пролететь несколько метров над склоном — достаточно высоко, чтобы не задеть невидимые лучи пограничной сигнализации, и достаточно низко, чтобы параплан не засекли радары, следящие за самолетами.

Через несколько метров вниз по противоположному склону начиналась территория Финляндии. Финской области в составе Российской Империи. Нужно было только как следует разбежаться и поймать ветер, чтобы попасть туда.

Ветер сразу же ударил Анне в лицо — так сильно, что несколько мгновений она была уверена: сейчас ее отбросит обратно на склон и впечатает в камни. Но потом не менее сильный порыв ветра внезапно толкнул ее в спину, и она увидела, что склон со всеми его камнями и крошечными кустиками остался далеко внизу. Ветер нес ее куда-то вперед, поднимая все выше над горой, склон уходил все ниже, а далеко впереди сквозь туманную дымку блестели несколько огоньков. Фонари или окна домов на финской территории. В империи…

Вот только Анне уже не очень верилось, что она сможет попасть туда. Запрокинув голову, она увидела купол своего параплана, едва различимый на фоне быстро темнеющего неба. Ветер надувал его все сильнее, унося легкую девушку на какую-то невообразимую высоту и становясь при этом все холоднее.

Внизу грохнул выстрел. Потом еще один — за которым последовал чей-то быстро оборвавшийся крик. Гулкое эхо разнеслось по склону, и Анна, уже собиравшаяся спуститься пониже, замерла неподвижно, сжавшись в комок, зажмурившись и чувствуя, что не может пошевелить даже пальцем. Она знала, что просто висеть в воздухе нельзя, что надо, наоборот, метаться из стороны в сторону, не давая пограничникам возможности прицелиться, но ничего не могла с собой поделать. Охвативший ее страх требовал, чтобы она затаилась и переждала опасность молча и неподвижно. «Они меня не увидят, уже слишком темно, они не заметят параплан», — мысленно повторяла она, пытаясь убедить себя в этом. Ветер подул сильнее и потащил ее куда-то в сторону, но она не могла заставить себя даже открыть глаза, чтобы посмотреть, куда летит.

«Кто-то кричал. В кого-то они попали, — внезапно пришла ей в голову новая мысль. — Из боевого оружия или из парализатора? И кто это был, Олаф или Виктор?» Оба молодых человека были ее друзьями, обоим она доверяла, как самой себе, когда они готовили побег в империю. Кого бы из них она ни потеряла сейчас, это в любом случае должно было стать для нее большим горем, но она все равно зачем-то пыталась угадать, кому из них не повезло, а кто пока еще был жив и летел сейчас вместе с ней над горным склоном. Второй выстрел, за которым тоже последовал громкий крик, переходящий в стон, оборвал эти догадки. Теперь было ясно, что обоих друзей Анны или нет в живых, или они попались пограничникам. А еще — что она станет следующей, и ей все-таки надо хотя бы попытаться улететь подальше. С трудом подавив панику, девушка попыталась определить, в какую сторону дует ветер, и развернуть купол параплана так, чтобы отлететь от склона. Поначалу ей это как будто бы удалось — Анна почувствовала, как ее повело в сторону — но в следующую минуту она вдруг поняла, что стремительно снижается, что склон, над которым она летела, становится все ближе и ближе. Надо было снова набрать высоту, но тут внизу опять загрохотали выстрелы, и Анна, вздрогнув, опять на несколько бесконечно долгих мгновений сжалась в неподвижный комок.

Потом ей удалось взять себя в руки, и она попыталась выправить свой полет, но это было уже бесполезно — ее параплан несся прямо на склон, и она сосредоточилась на том, чтобы не слишком сильно удариться при приземлении. Это было еще сложнее — склон был почти не виден в окутавшей все вокруг ночной темноте, и девушка не могла понять, на каком расстоянии от него она летит. Ей казалось, что до земли еще пара метров, но внезапно что-то ударило ее по ногам, и она покатилась по довольно крутому склону, чудом успев сгруппироваться и запутавшись в стропах параплана. Серый шелковый купол упал на нее сверху, окончательно лишая ее возможности видеть, что происходит вокруг, и девушка забилась под ним, тщетно пытаясь распутаться.

— Не дергайся! — услышала она над собой резкий голос. — Замри, иначе скатишься в пропасть!

Анна подчинилась. Она не знала, можно ли верить ее преследователю и не была уверена, что действительно оказалась на краю пропасти, но одно то, что он стоял рядом с ней, уже означало, что лучше сделать так, как он требует. Убежать от него она в любом случае не могла.

— Я сдаюсь, — сказала девушка и начала осторожно выпутываться из огромного шелкового «крыла». Сделать это вслепую было почти нереально, но внезапно она почувствовала, как чьи-то сильные руки начали дергать ткань купола — причем рук, как ей показалось, было, как минимум, две пары. Неожиданно послышался громкий треск, и Анну потянуло куда-то вбок — испугавшись, что именно в этой стороне может находиться обрыв, она припала к земле, попытавшись как можно крепче прижаться к склону.

— Не дергайся! — снова прикрикнул на нее пограничник, после чего у нее над самым ухом раздался еще чей-то смешок — она не ошиблась, преследователей и правда было двое.

Оглушительный треск рвущейся ткани параплана заставил Анну присесть от неожиданности, но все те же сильные руки снова заставили ее встать. Шелк опять затрещал — и в следующий миг девушка смогла увидеть, где находится и кто ее схватил. Их действительно было двое — рослые мужчины в форме норвежских пограничников, насмешливо фыркнувшие, когда она уставилась на них перепуганными глазами. Все трое стояли на небольшом уступе, который в пре шагов о них и правда обрывался отвесно вниз. Пропасть, не пропасть, но падение туда в любом случае было опасным — за уступом не было видно ничего, кроме глухой черноты. «Как они успели так быстро добраться до вершины? — успела удивиться девушка. — Неужели Ингвар все-таки попался и рассказал о нас?! И почему они вообще здесь — я что же, не пересекла границу?»

Ответ на последний свой вопрос Анна получила почти сразу. Один из пограничников молча навел на нее парализатор, но его напарник тут же схватил его за руку:

— Хватит, настрелялся! Мы на имперской территории!

Девушка, услышав это, собралась было позвать на помощь — был шанс, пусть и небольшой, что ее услышат финские пограничники — но рука собравшегося выстрелить в нее мужчину мгновенно зажала ей рот, не давая издать ни звука. Второй рукой он притянул ее к себе, после чего принялся деловито обшаривать карманы ее пуховика.

— Ни черта нет! — проворчал он недовольно. — Эти перебежчики — блаженные какие-то, хоть бы ценное что-нибудь с собой взяли! Думают, им там все на блюдечке преподнесут! Так, а здесь у нас что?

Его рука скользнула Анне за пазуху и принялась шарить там. Девушка попыталась отстраниться и пнуть его ногой, но он ловко увернулся и выдернул руку назад, зажав в ней крошечный деревянный крестик. Тонкий шнурок, на котором он висел, на мгновение больно врезался девушке в шею, но тут же лопнул.

— Пошли скорее! — второй пограничник дернул своего коллегу за рукав.

— Сейчас, — тот поднес крестик к глазам и раздраженно выругался. — Тьфу ты, и это дешевка!

Анна попыталась выхватить у него крестик, но он внезапно отклонился чуть назад и с размаху запустил им в ночную темноту — девушка только и смогла увидеть, как перед ее лицом мелькнул шнурок. Она вскрикнула — и неожиданно почувствовала удар в живот, после которого по ее телу тут же начал разливаться обжигающий холод. Пограничник все-таки пальнул в нее из парализатора.

Темное звездное небо внезапно встало перед девушкой вертикально, и она поняла, что упала на спину, хотя самого падения и не почувствовала. Единственным ее ощущением стал теперь сковавший ее холод, который в следующий миг стал еще сильнее — пограничник всадил в нее еще один заряд.

— Все, пошли, — кивнул он затем своему напарнику, убирая оружие в кобуру.

— Уверен..? — второй пограничник с сомнением посмотрел на лежащую на спине и глядящую неподвижными глазами в небо девушку.

— Ночью обещали минус двадцать, да и вообще они после двух зарядов по-любому до утра не дотянут, — бросил его коллега, после чего их голоса и шаги стихли.

Несколько мгновений Анна еще слышала их удаляющиеся шаги, а затем все стихло. Исчезли не только звуки, но и почти все остальные ощущения: девушка не чувствовала холода, ей в спину не впивались твердые неровности каменного склона. Ощущение было такое, словно она плыла над склоном, лежа на чем-то бесконечно мягком.

Единственным чувством, не оказавшим ей, было зрение — она видела над собой черное небо с мерцающими звездами, довольно тусклыми, светившими как будто бы через легкую туманную дымку. Справа на звезды наползала какая-то черная тень, скрывая их одну за другой — то ли небо затягивали тучи, то ли над горой проплывал купол параплана Олафа…

Анна попробовала пошевелиться, но ей сразу же стало ясно, что из этих попыток ничего не выйдет. Все ее мышцы были полностью расслаблены, и она не могла даже слегка напрячься, не говоря уже о том, чтобы шевельнуть хотя бы пальцем. Невозможно было даже закрыть глаза, чтобы полностью отключиться от реальности — девушка вынуждена была и дальше смотреть на равнодушные звезды. Впрочем, их все сильнее затягивало облаками, и Анна знала, что скоро небо над ней станет полностью черным и она погрузится в беспросветную темноту. Из которой, возможно, уже не выберется — двойная доза парализующего вещества была слишком большой даже для людей гораздо более крупной комплекции, что уж говорить о ней, худенькой девушке… То, что она до сих пор был жива и в сознании, уже можно было считать чудом. Но она понимала, что больше никаких чудес в ее жизни не будет. Все чудеса исчезли в черной пропасти вместе с улетевшим туда крестиком, растворились во мраке.

Звезды над девушкой были уже почти невидимыми, лишь одна или две, самые яркие, пока еще просвечивали сквозь сгущающиеся облака. Вскоре исчезли и они, и теперь Анна уже не могла понять, лежит ли она по-прежнему с открытыми глазами или ей удалось опустить веки. Тьма вокруг стала полностью непроницаемой, зрение отказало девушке, как до этого отказали все остальные ощущения. Так она и лежала теперь, не ощущая вообще ничего, не зная, сколько прошло времени — может, несколько минут, может, часы… Чувства времени у нее тоже теперь не было, оно тоже покинуло ее вместе со всеми остальными чувствами.

Хотя… кажется, что-то она все-таки чувствовала. Было что-то, что соединяло ее с окружающей действительностью, связывало с ней тоненькой ниточкой, не давало полностью отключиться от нее. Какое-то очень слабое ощущение, которое девушка не могла описать — она только знала, что оно было. Поначалу ей даже не удавалось определить, где, в каком месте возникло это чувство, но, в конце концов, после долгих попыток сосредоточиться, она поняла, что ощущает что-то в самой середине груди. Точнее, на груди, сверху — как будто бы там лежало что-то легкое, почти невесомое. И при этом теплое — так ощущаются деревянные предметы, нагревшиеся от тела.

Именно так она всегда ощущала свой нательный крестик.

Еще несколько минут — или часов? — Анна лежала, пытаясь сосредоточиться на этом чувстве и не понимая, откуда оно вообще взялось. У нее на груди не было крестика, она собственными глазами видела, как он улетел с уступа куда-то в ночную темноту. У нее вообще ничего не было на груди, кроме одежды, которую она не чувствовала. Но ощущение лежащего там маленького теплого предмета не проходило — наоборот, оно постепенно становилось все сильнее, и теперь у нее уже не было сомнений в том, что она действительно чувствует этот предмет, что ей это не кажется. Может быть, на нее упал какой-нибудь маленький камешек? Но она не почувствовала бы камешек сквозь одежду, даже если бы ее не подстрелили из парализатора!

Нет, это был не камушек. Слишком хорошо Анна помнила то легкое ощущение лежащего на груди крестика, которое сопровождало ее почти всю ее сознательную жизнь. Объяснить это было невозможно, но девушке внезапно пришло в голову, что если с ней случилась одна необъяснимая вещь, то вполне может случиться и еще одна. Если она очень постарается…

Анна снова попробовала напрячься, и на этот раз мышцы отозвались на ее попытки легкой болью. Отказываясь верить в это, она продолжила напрягаться — и окончательно убедилась, что к ней начала возвращаться чувствительность. Хотя это было невозможно: после двух зарядов парализатора ей полагалось лежать неподвижно в лучшем случае до утра. Но раздумывать еще и над этой странностью теперь точно было нельзя — надо было воспользоваться счастливым случаем и попытаться встать. Или, для начала, хотя бы пошевелиться.

Сколько времени она мучилась, пытаясь заставить себя двигаться, девушка не знала. Ей казалось, что прошло много часов, прежде, чем ей удалось пошевелить левой рукой, однако когда это случилось, вокруг все еще было темно, а значит, на самом деле это длилось не так уж долго. К счастью, дальше дело пошло быстрее — вслед за левой рукой начала дергаться, отвечая на «приказ» Анны, и правая, и вскоре ей удалось провести обеими ладонями по груди и убедиться, что под курткой нет никаких мелких предметов. Однако ощущение чего-то крошечного и теплого так и не исчезло — она продолжала испытывать его, когда перевернулась на бок и приподнялась на все еще слабых и плохо слушающихся руках, когда встала на четвереньки и когда проползла пару метров вниз по склону, в ту сторону, где, как она думала, пограничники оставили кого-то из ее товарищей. Первые шаги дались ей с трудом, но потом по всему ее телу словно пробежал электрический разряд, и к нему начала возвращаться чувствительность, а вместе с ней и способность двигаться. Ощущение было крайне неприятным, но, к счастью, оно не мешало Анне ползти по склону, причем девушка чувствовала, что еще немного — и она сможет попробовать встать на ноги.

А потом впереди, чуть выше по склону, послышался чей-то стон. Девушка заставила себя ползти быстрее, вновь гадая про себя, кто из ее друзей лежит там, кто из них точно был жив. Но еще до того, как она добралась до стонавшего товарища, с другой стороны, ниже по склону, тоже раздались какие-то негромкие неразборчивые звуки.