Зоя

Впервые я встретил Зою, когда мне было лет десять. Мы были одноклассниками, если это вообще что-то значит. Потом она ещё не раз меняла имя, облик, адреса и документы, но со мной, для меня она всегда была только Зоя.

Это была та самозабвенная детская дружба, которая начинается со слов: «Мне нравится твой пенал. Давай дружить?» и не заканчивается, даже если суровая учительница пытается вас рассадить на математике. И все было действительно здорово — мы вместе проводили каждую перемену, делились обедами, обменивались книгами и ловили кузнечиков за школой, пока не наступили зимние каникулы. Зоя заболела и мы не виделись все эти две недели. Потом она не появилась и в начале следующей четверти. Меня это злило. Ведь мы договорились провести каникулы вместе, я даже дал ей том Конан Дойля с главными рассказами про Шерлока Холмса из своей домашней библиотеки. А она вот так поступила — ни одной весточки. Я жалел, что не взял тоже у нее что-нибудь почитать — тогда было бы не так обидно. После третьей недели молчания, мною было принято решение больше никогда с Зоей даже не разговаривать.

Ещё через месяц грустная Наталья Петровна объявила однажды после занятий, что Зоя очень сильно болела и умерла. Родительский комитет мог бы и скрыть эту информацию, но, наша мудрая классная руководительница, предпочитавшая считать детей все же полноценными личностями (как жаль, что через пару лет Наталью Петровну уволили), решила не обманывать и рассказать, как есть. Никто не плакал, пара одноклассников посмотрели через плечо на меня. Но слез не было. Только тишина, словно целый мир замедлился на пару мгновений.

Я не был на похоронах. Да и что там делать ребёнку? Но темноволосая девочка с кривоватыми передними зубами, заливистым смехом, мой первый лучший друг, не выходила из моей головы ещё долгие годы. Точнее, ещё четыре. Пока мы снова не встретились.

Мне пришлось сменить школу. Много чего произошло, хорошего и плохого. Это одна из самых банальных и заурядных историй, которая только может быть — смена города из-за работы одного из родителей, повышение, понижение, новая должность, потом неизбежное возвращение на малую родину. Бытовая Одиссея. И это не моя история, и уж точно не история Зои. А мы ведь ради неё собрались, верно?

Я сидел в столовой, без энтузиазма грыз яблоко и просто ждал, когда же наконец кончится эта бесконечная большая перемена. Старые друзья остались позади, а новые пока не появились. Возможно, не стоило строить из себя отщепенца, но и лезть из кожи вон, чтобы кому-то понравиться тоже не хотелось. Поэтому я очень удивился, когда с уверенной улыбкой ко мне подошла рыжая девочка из параллельного класса. До этого мы и парой слов не обменялись, видели друг друга на линейке и все.

— Прости, что не отдала тебе тогда книгу. Сам понимаешь, — она пожала плечами и протянула мне том Конан Дойля.

Как-то машинально рука сама взяла книгу. Конечно, это был не мой утерянный сборник, а новое издание, недавно купленное. Но на секунду я перенесся назад на четыре года, вспомнил, как злился, что эта злая жестокая девчонка все не появляется и уже никогда не появится, хотя обещала…Любой бы подумал, что это какая-то шутка. Очень злой розыгрыш. Но никто не знал об этой невозвращенной книге. Даже мама была уверена, что ее, как многую другую мелочовку, потеряли мы при переезде.

Рыжая непринужденно села напротив и подперла голову руками.

— Ну что? Как твоя жизнь? — потом каждая новая встреча начиналась для нас с этого простого вопроса.

Теперь, судя по всему, самое время кое-что прояснить. Как такое возможно? Если Зоя умерла в десять лет, то как она вернулась моей ровесницей? Что вообще происходит? Как она объяснила в один из многих наших совместных вечеров, это было что-то вроде перерождения. Самое подходящее слово, наверно — реинкарнация. Но работало это не так, как могло показаться на первый взгляд. Она рассказала, что переродиться можно не только в будущем, но и в прошлом, в настоящем — это всегда непредсказуемо и не зависит от вещей вроде кармы или предназначения. На самом деле, можно даже пересечься с самим собой в другом теле, но так этого и не понять.

Почему же Зоя помнила свои прошлые жизни, как и почему находила меня? А вот это уже было и ей непонятно. Тогда, в школьной столовой, она объяснила, что случайно заметила меня на линейке, проверила имя и все вспомнила. И ей показалось хорошей идеей, хотя бы кому-нибудь рассказать свою тайну. Показать, что смерть — не конец дружбы. Я ее принял — потому что одному нести такое слишком тяжело.

Так начались наши многолетние сложные взаимоотношения, прерываемые периодически перерождениями. В какой-то момент, удалось привыкнуть к тому, что раз в несколько лет новый человек со знакомым взглядом окликает меня в толпе.

На самом деле, задумываясь об этом теперь, я понимаю, что мне больше ни с кем в жизни не было так легко. Каждый раз мы словно продолжали внезапно прерванный разговор — иногда буквально с того же места. Не было важно, кем мы сейчас работаем, какую музыку слушаем и за кого голосовали на местных выборах. Не копились взаимные обиды, за пропущенные дни рождения или другие праздники. Просто на короткий промежуток времени она появлялась и становилась частью моей жизни. Когда я поступил в университет и съехал от родителей, я первым делом сделал несколько дубликатов ключей от своей съемной квартиры специально для каждого нового ее воплощения.

О Зое не знали другие мои друзья. Нет, бывало, она с ними знакомилась. Иногда даже в нескольких обличиях. Но такое никогда и никому нельзя было рассказать. Да и кто бы поверил? С ней и самой можно было обсуждать и проживать то, о чем никто другой бы и не подумал. Иногда мне казалось, что ей просто было невыносимо видеть абсурдность жизни в одиночку. Нужно было с кем-то поделиться, посмеяться над ситуацией и с легкой душой начать все заново.

Когда она появлялась — привычный ход жизни на короткий промежуток времени нарушался. Зоя приносила с собой перемены, она была горным потоком, просачивающимся в самую глубь, в самые темные уголки земли. Ее авантюры были непредсказуемы, но, несмотря на это — была вокруг души Зои какая-то аура, которая не позволяла рядом с ней случиться чему-то плохому. Поэтому каждый раз, я примерно на неделю откладывал все свои дела и погружался в чужую жизнь. Конечно, с годами такое становилось все тяжелее проворачивать, но результат того стоил.

Например, помню, она пришла в облике андерграундной актрисы. Вся в чёрном, бледная, с крашеными волосами и странной любовью к кожаным вещам — от одежды до мебели. Что значит андерграундная актриса, спросите вы? Ну, в нашем городе это было довольно широкое понятие. Во-первых, никакого театрального образования. Максимум — участие в студенческих или школьных постановках, любительская коммерческая студия за плечами. Но это не значит, что игра при этом оставляла желать лучшего, вовсе нет. Во-вторых — широчайший диапазон. Утром она могла быть белкой на детском утреннике, а ночью — Венерой в местной постановке Мазоха. Как вы понимаете, билет, который Зоя принесла в тот раз был из второй категории.

Она пустила меня на место световика. Сверху смотреть на постановку — это совсем другое дело. Конечно, самое интересное, как может показаться, творилось на сцене — актеры в черной блестящей краске и металлических масках, декорации из зеркал, цветного стекла и чучел — вот, что видели глаза в зрительном зале. Мне же куда интереснее было наблюдать за гостями спектакля. С выбритыми висками, в очках, одетый, как металлист парень лет тридцати во втором ряду — контрабандист, как шепнула мне Зоя в антракте. Девушка в ярких сережках, с копной буйных черных волос — барыга. Поэты. Художники. Эскортницы. Анархисты. Мошенники. Каббалисты. Конечно, не все, купившие билет отличились чем-то подобным. Но когда все расходились, в бар вместе с актерами шли в основном вышеперечисленные. И я. Как свидетель и немой летописец очередной истории Зои.

Конечно, бывали и опасные моменты. Помню, как очередное такое обмывание удачного спектакля внезапно прервалось, когда в бар зашли двое суровых, бородатых мужчин. Несколько человек из гостей труппы замолчали, уставились в кружки. Никто не сказал ни слова, но словно холодок прошелся по залу, хотя в другой части бара все так же кипела жизнь, продолжались разговоры и разливался алкоголь. Те двое не сказали ни слова. Выбрали взглядом нескольких из толпы, вывели и ушли. Потом, словно случайно, по городу прошла череда поджогов рынков и подлежащих реставрации зданий. Но, опять-таки, сила Зои нас хранила — кроме тех бедолаг все вышли сухими из воды.

Может показаться, что ее душа воплощалась только в таких — обреченных, с печатью ранней смерти на челе. Отчасти — это и правда. Если не изменяет память, ее любимым воплощением была практикующая ведьма, живущая в чердачной комнате одна со своими книгами и улитками. И умершая, как бы не рассмеяться… От сглаза. До сих пор не могу сказать — это была шутка или такое действительно возможно. Но, и это важно, не всегда ей нравилось ходить на острие ножа.

Было и по-другому — пятидесятилетний профессор зарубежной литературы, главным увлечением которого была рыбалка. Целый год мы встречались каждую неделю, чтобы порыбачить за городом — бесконечные разговоры в электричках, речные закаты и уха из походного котелка под разговоры о модерне, Прусте, Джойсе.

В любом теле, Зоя оставалась собой. И рядом с ней никогда не могло произойти ничего плохого. Она словно брала тебя за руку и помогала прочувствовать свою жизнь, жизнь своего города с другой стороны. В каждом воплощении ей не хватало чего-то, самой малости, чтобы внести в окружающую действительность какие-то видимые изменения, но это не мешало быть идеальным свидетелем. Словно опытный взломщик, она проникала в каждый дом умело, не оставляя видимых отпечатков и забирая с собой все самое ценное. И награбленным Зоя неизменно делилась со мной.

Но, как легко догадаться, мне не пришлось бы сейчас об этом говорить, если бы все так и продолжалось, верно?

Теперь придется прийти к самой неприятной части. Хотя и говорят, что плохое лучше вспоминать с конца, не могу с этим согласиться. Так можно забыть все хорошее и просто ослепнуть от злости и обиды. Пустая трата воспоминаний.

Собственно, нельзя сказать, что это был изначально ужасный вечер. Или ужасный цикл. Вовсе нет. Мне тогда уже было лет тридцать, и, разменяв четвертый десяток, я оброс ощутимым грузом ответственности в виде стабильной работы, собственного жилья и пары друзей, которые всегда могут позвонить в любое время дня и ночи и попросить о помощи. Поэтому появление Зои было как нельзя кстати. Мне нужен был предлог, чтобы хотя бы ненадолго почувствовать себя снова свободным, не отвечать на звонки, попробовать что-то новое. Я взял больничный и отправился к ней.

В этот раз ей пришлось вернуться мрачноватой студенткой, невысокой, с хриплым голосом и короткими каштановыми волосами. Она снимала комнату в квартире с балконом, в одном из таких двухэтажных старых домов с двориками, которых так много в южных городах. Их вечно грозятся снести, но поколения сменяются, а постановления так и остаются невыполненными. Мы как раз сидели на балконе, курили и обсуждали прошедшие года.

— Папа всегда мне говорил, что чем меньше у людей мозгов, тем он счастливее, — не знаю, разница ли в возрасте так действовала, но мне почему-то было важно говорить с позиции старшего, — в двадцать я был с этим согласен. Было приятнее чувствовать себя просто слишком умным и потому несчастным, чем признать свою несостоятельность. А потом, наступает момент, когда с просто понимаешь, что никто не счастлив. Просто кому-то достаёт терпения просто жить на своей маленькой территории, делать маленькое дело, потому что в масштабах истории, вселенной, думай, как хочешь, любое наше дело-маленькое и затеряется в веках в любом случае…

— Как новгородские берестяные грамоты — самая известная из них от мальчика Онфима. Вот и знаем мы о нем только то, что он умел писать и рисовал людей с руками-граблями. Вот и все. А что он любил, с кем был добр, а с кем зол-просто пропало, — Зоя закинула ноги на перила и со вздохом затянулась.

— А что, — не выдержал я, — ты была и Онфимом?

— Нет, его учителем. Порола за нетерпеливость, — усмехнулась она.

Небо постепенно темнело, даже шумные соседи в конце концов успокоились. Я посмотрел на Зою краем глаза. Было так странно просто вот так сидеть и разговаривать с все тем же человеком спустя столько лет. Может, не будь всей этой череды перевоплощений — такой бы она и выросла?

— Ты вообще никогда не хотела просто остаться в каком-нибудь одном теле и в одном времени? — это был не самый тактичный вопрос, но, когда вместе переживаешь десяток смертей — границы размываются.

— Было бы неплохо. По крайней мере удобнее — не надо каждый раз привыкать к новому отражению в зеркале. Да и переживать все радости взросления заново каждый раз — та еще радость, — усмехнулась она, — Но… На самом деле мне хотелось бы просто это все закончить.

— Так скоро и кончится…

— Нет, не в этом смысле…Просто… Вот смотри, — она выкинула окурок и повернулась ко мне, — сейчас я Катя, двадцать лет, студентка филфака. Самое болезненное воспоминание в моей жизни связано с неудавшейся поэтической карьерой.

— То есть?

— Я очень хотела стать частью драмкружка в универе, подружилась со знакомым худрука, заверила, что пишу классные стихи. И вот, час истины — худрук внезапно решил посетить пары и сел рядом со мной. Я, как бы невзначай, раскрыла блокнот со стихами. И он это заметил. Внимательно просмотрел. Прочитал. На перерыве вышел покурить и до экзаменов больше не появлялся…

— А стихи правда классные были?

— Конечно нет, но все равно обидно…Но не в этом суть. Вот есть у меня еще лет пять-десять — буду продолжать писать свои стихи, попытаюсь работать по профессии, потом перейду на фриланс, поеду в путешествие автостопом, поживу полной жизнью, заведу друзей, знакомых, а потом это опять просто закончится. И не останется ничего. Меня отбросит в восьмидесятые какие-нибудь. Предыдущего века или будущего. И там — то же самое. Все те же лица, все те же проблемы. Знаешь, иногда мне кажется, что единственное существенное различие между эпохами — уровень гигиены и медицины. И то зависит от удачи, — она вздохнула, — ты — единственная константа в моей жизни. А когда ты умрешь, то и этого не будет.

Ее силуэт был едва различим в темноте. На секунду я увидел перед собой все лица Зои, от самого первого до последнего, даже те, о которых не знал. В соседнем окне включили свет и я увидел, что все ее глаза наполнены страхом.

— И что ты будешь с этим делать?

Зоя не ответила. Закурила еще одну сигарету и отвернулась. Я обнял ее за плечи. Как можно помочь справиться с тысячелетнем одиночеством? Да и одиночество ли это, если в одной голове уживается память о сотне и сотнях жизней? Это слишком тяжелая ноша для одного человека. Никто бы не выдержал.

Балкон под нами с чудовищным треском и грохотом обломился. Залаяли собаки, я закричал, в ушах был только стук собственного сердца и последнее, что я услышал, перед тем, как потерять сознание — предсмертный вздох Зои.

Теперь я понимаю, что именно тогда все и кончилось. Еще тогда стоило просто развернуться и уйти, так было бы правильнее, уж поверьте, тому, кто испытал все, что только можно испытать, слышал все слова на всех языках, прощальные записки не нужны. Но, ошибку всей жизни можно вычленить из череды всех неправильных поступков только перед самым концом, да? Надеюсь, это была не она.

Да, я выжил тогда. Надуманный больничный превратился в настоящий, но это было не главной проблемой. Это был момент, когда магия исчезла. Что-то надломилось в мироздании, рядом с Зоей больше не было безопасно. Конечно, загипсованная нога — не конец света. Но понять, что никто не будет, как раньше нужно было уже тогда.

Ее прогноз, обычно всегда точный, в этот раз не сбылся — ветхие крепления внесли свои коррективы. И Зоя поняла, что может сама контролировать длительность очередного цикла. Возможно, впервые за всю историю своих перерождений она почувствовала, что по-настоящему управляет своей жизнью. И теперь я стал не просто свидетелем. А ассистентом.

Мне не хочется подробно расписывать, во что из раза в раз ей удавалось меня втягивать. Вы уже и сами поняли, чем все в итоге заканчивалось. Теперь наши встречи всегда были последними.

За тридцать лет мы успели изучить город вдоль и поперек. Теперь, повинуясь сентиментальности или ностальгии, мы все чаще посещали любимые или знаковые места. Иногда эти ночи, сейчас я понимаю, что это ужасно и неправильно, превращались в свидания. Если можно вообще так сказать — вряд ли удастся представить двух более отвлеченных друг от друга людей. Но у нас была общая тайна — ее тайна и поэтика ночи перед казнью. Зоя была сама себе судьей и палачом. Мне оставалось только держать мешок.

Да, в какой-то момент вечное возвращение превратилось в вечное прощание. И я вдруг понял, что меня стала тяготить эта связь. Не могу сказать точно, когда — то ли смывая с рук кровь, то ли рассеяно выбрасывая из пепельницы окурок со следами помады. Но меня осенила одна странная, но единственно правильная мысль — что на моем месте лучше бы быть псу, чем человеку. Доверительно посмотреть в глаза. Положить руку на плечо. Больше не надо было даже свидетелей. Летописцев. Все, что делала теперь Зоя — разрушала по крупице каждую свою новую личность. Словно сама цель была в том, чтобы осталось как можно меньше. Повторная переработка от повторной переработки. Бесконечный круг.

И поймите, никто не нуждался в спасении. Ни у кого из нас никогда и не возникало такой мысли, что один человек действительно может спасти другого. Да и человеком ли я оставался для Зои? И осталось ли что-то человеческое в ней? Теперь в знакомом многоликом взгляде я видел только саморазрушение. Она стала равнодушна не только ко мне, но и к тому, что происходило вокруг. Ее больше не трогала несправедливость, жестокость, больше не хотелось бросаться на выручку слабым. Даже когда все летело к чертям, она оставалась единственным стабильным элементом. Заключенная в собственных кругах ада.

А я был якорем. По какому-то наитию, инстинктивно, она тянулась ко мне, преодолевая темную бездну небытия. Каждому зверю нужно логово, в котором можно спрятаться от врагов, непогоды, в котором можно просто переждать и восстановить силы. У нее такого места не было. Только я. И она протягивала бледные руки, словно надеясь насытиться моей жизнью, впитать прошедшие годы, наполниться, но не получала ничего. И снова становилась частью пейзажа — пропадала и успокаивалась ненадолго.

Больше не было вопросов, как моя жизнь. Да и разговоры в целом были редки. Словно видеть знакомое лицо для Зои было уже достаточно, какими бы ни были ее цели. И, если раньше, можно сказать и так, наши встречи помогали мне пережить трудности или вспомнить, что хорошего есть в мире вокруг, то теперь и это исчезло. Она была рядом, но только физически, как языческий истукан — древняя и равнодушная. И я начал вспоминать. А была ли она когда-нибудь действительно рядом?

На самом деле, Зоя имела странное свойство быть предвестником беды. Ее первая смерть — череда переездов. Вторая — пожар в родительском доме. Третья — увольнение. И так далее, от более мелких, вроде расставания с опостылевшей девушкой, до крупных — неприятного диагноза и долгого лечения. Но, что удивительно и почему мне раньше никогда и в голову не приходило эти вещи связывать, она исчезала каждый раз, когда ситуация накалялась. Приходила в моменты затишья и скрывалась с горизонта перед бурей, как обласканный фортуной капитан корабля. Сейчас я понимаю, что судно было пиратское. И команда не приносила в порт ничего, кроме разгула и смуты.

Милая, милая моя подруга… Да и имею ли я право так говорить? Да, наша история длилась больше тридцати лет, но что я знаю о ней? Что мог дать, кроме своей компании? Да и что ей было в сущности нужно, что заставляло вновь и вновь находить меня? Зачем ей, уставшей, загнанной нужен был стареющий, безотказный собеседник? Это вопросы больше не имеют значения. И ответы мне больше не нужны.

Так какой же конец у этой истории, спросите вы? Я не знаю. Потому что вот уже десять лет или даже больше не видел Зою. Жизнь вынудила переехать и оставить многие старые знакомства позади. Очень сложно начинать на новом месте в таком возрасте, но перемены — это не всегда к худшему. Могу сказать, что в целом, все устаканилось. Конечно, были и тяжелые времена, но куда же без них? Просто не было больше их предвестника. Не приходилось больше быть тем единственным приглашенным, но так и не пришедшим на похороны, незнакомцем.

Иногда, конечно, бывало и одиноко. Приходилось рассказывать новым друзьям истории про странных знакомых, неожиданно умиравших при самых разных обстоятельствах. И, в этих историях, они оживали на короткие мгновения снова. Это самое большее, что теперь можно было сделать. По большому счету, это большое везение, если есть кому и что рассказать о тебе после смерти.

Возможно, она все еще ходит где-то поблизости. В толпе мне больше не мерещится знакомое лицо. Могу только надеяться, что она наконец-то обрела что-то вроде покоя. Нашла новую постоянную в своей жизни. Забыла свое бессмертье. А может, она наконец-то нашла способ наконец прекратить череду бессмысленных, пустых перерождений. В любом случае, надеюсь, что я смогу ее когда-нибудь отпустить. По-настоящему попрощаться с тобой, Зоя.