Сегодня ночью

Броня машины горячит солнцем и внутренней энергией. На ней полулежит Сайра, вцепившись в поручень. Его глаза сухие от пыли и недосыпа. Броневик ощутимо трясёт на ухабах. Дорога — обычная грунтовка, которая расползётся весной, тонет в мешанине переплетённых стволов, змеящихся ввысь, к чужой звезде. Под кронами леса вечная полутень и сырость. Шаг влево, шаг вправо — неизвестная земля. Может, Сайра напишет об этом — о своей службе на Малой Алии, тоске по дому, переживаниях, но это всё потом, в одной из вероятностей, а пока он на бесконечно далёкой планете, распят на броне и хронически голоден.

— Не спи! — орёт сержант.

Они вместе учились, а теперь в одном отделении. Только Зерно сержант, потому что здоровый лоб с разрядом по боксу, а Сайра — вечный рядовой.

— Въезжаем в город!

Дорога круто уходит за пригорок. Открывается вид на россыпи халуп из глины, говна и палок. Серые, коричневые, жёлтые мазки кисти близорукого художника. Такая вот инопланетная цивилизация. Броневик угрюмо рычит, предчувствуя кровь. Ему вторит двигатель второй машины. Ствол крупнокалиберного пулемёта покачивается в такт движению. Хищники вышли на прогулку. Первое время Сайра задавал себе нелепые вопросы. Если они миротворцы, то зачем им пулемёты?

— Короче, — Мат. Сержант проясняет ситуацию. — Смотрим за гоблинами, на провокации не поддаёмся. Только в воздух. Ясно?

Пару раз Сайра стрелял в спину гоблинам и не горел желанием повторять опыт.

— Вспышка слева! Рассыпаться!

Тело безвольной куклой спрыгивает с машины. В бою голова Сайры пустая и холодная, будто вылизанная псами миска. Ни страха, ни колотящегося сердца и потных подмышек, ни мыслей о Боге или семье.

— Отбой! Это блики! Какой-то урод поставил стёкла. Косяк, метнись кабанчиком, покажи наших!

Косяк, прозванный так за свои бесконечные промахи, трусит к застеклённому окну лачуги и разбивает его прикладом. Рожа щерится довольной улыбкой. Из России с любовью.

Гоблины кучкуются у машин. Это низкорослые жилистые гуманоиды с безволосыми головами и серой кожей. Глаза огромные, как у лемуров и жёлтые. Кочереги — союзники землян — называет гоблинов Озимыми. То ли оттого, что гоблины поднимаются в начале весны, то ли что-то сеют по осени. Озимые слабаки даже по меркам Сайры, но и этого хватает, чтобы заметно сократить численность кочерегов.

— Всем оставаться на местах! — командует сержант.

Миротворцы рассыпаются по городу. Раньше здесь жили кочереги — белокожие гуманоиды. Теперь здесь разруха. Поля заросли бурьяном выше головы, часть домов рассыпалась. Озимые — это охотники и скотоводы, им города до лампочки. Города нужны землянам, чтобы контролировать гоблинов.

Сайра вытягивает из подсумка определитель — бесконтактный считыватель данных с блях гоблинов. На каждом легальном гоблине бляха с маячком. За тушку аборигена без бляхи полагался дополнительный день к отпуску. Жестоко, но иначе никак — зверьё! Когда Озимые выходили из леса, кочереги без боя оставляли нажитое. Племена отступали всё дальше и дальше, пока не упёрлись в военные базы землян.

Проверяет ближайшего аборигена. На мониторе высвечивается история перемещений за неделю. Ничего особенного, за исключением того, что гоблин всё время находился в одной точке и не двигался.

— Сержант, у меня беглец!

Сержанту хватает одного взгляда.

— Почему снимал бляху?

— Моя не снимал! Моя носит! — лает гоблин. Голос у него неприятный, отрывистый, словно у собаки, что прогавкала полночи и выдохлась.

— Нет, гад, снимал! Чего это у тебя, падла, сердце три дня не билось?

Сержант хватает существо за грудки.

— Может, это ты прошлой ночью наших соседей поджог? Пакуем!

Сайра покорно защёлкивает на руках гоблина пластиковые наручники. Гордость земной науки, экологически чистые материалы — ваши обескровленные руки разложатся вместе с ними в течение полугода.

Остальные гоблины не вмешиваются, это ночные существа. Днём они вялые.

Чужое солнце перебирается почти на середину неба. Командование требует объехать посты, проверить дорогу на ловушки, отогнать нелегальных гоблинов… Но ради чего стараться? Чтобы обогатились и без того небедные семьи тиранов? Предки Сайры из кожи вон лезли ради великого будущего. И вот оно наступило, но для других — для Тридцати тиранов, магнатов, подпевал, красоток, звёзд на один вечер и разных гадов. А Сайре — кукиш без соли!

— Посидим до четырёх и вернёмся на базу, — решает сержант.

— А лишнее топливо? Сливаем?

— Я тебе солью… Поменяем на спирт.

Слитым топливом гоблины откупятся от диких собратьев, а те сожгут жилища последних, незатронутых войной кочерегов. Кочереги прибегут к миротворцам за помощью, и сфера земного влияния расширится. Таким образом, отделение выигрывало войну за Малую Алию.

Миротворцы размещаются в домике на пригорке. С высоты легко разглядеть как приближающиеся машины начальства, так и орды диких Озимых. Вероятность появления обеих угроз — крайне мала. Стены в чёрных пятнах от окурков прошлых посиделок. На крыльце отпечаток подошвы на размазанном говне. Маленький шаг для человека, но огромный для всего человечества. Спирт быстро прочищает Сайре голову. Мысли мешают ему жить. Мысли делают и без того безрадостное существование невыносимым.

–…Короче, эти кочереги совсем отмороженные, — говорит сержант, примостившись на свою голубую каску. — Я тогда водителем был. Привожу двух генералов на военный совет. Пока совещались, стемнело. Кочереги говорят, мол, обратно ехать опасно, ждите рассвета. Вызываем базу — вертолёты заняты. Ночуем у местного господаря. Короче, господарь одному генералу подсовывает дочь, а второму — жену. И мне такой, мол, у него больше нет женщин для гостей. Но если захочу, он у меня отсосёт! Психи! Но если бы, сука, я тогда знал, что у меня год не будет женщины...

Солдаты ржут и Сайра вместе с ними, чтобы не отставать. Отстающих никто не любит, а его и подавно. У него нет друзей.

 

На базе инструктаж — рота построена в два ряда, блестит начищенными ботинками, латунными бляхами и свежими подворотничками. Пол влажный после недавней уборки. На стенах плакаты с советами на каждый день. Тонкости устава совмещены с тысячью и одним способом пересидеть артобстрел.

— Я личного задушу мерзавца, который облажается! — ревёт подполковник. — Повторяю для самых тупых — у нас гости с Земли! И если хоть один бесполезный ублюдок опозорится перед гражданскими…

Подполковнику три года до отставки. Он вернётся на Землю с повышенной пенсией и будет жить в новой квартире со старой женой. Ветеран — это опора нации, почётный гражданин великой страны, друг Тридцати тиранов. Чего нельзя сказать о Сайре. У Сайры ничего не было и ничего не будет.

— Сержант Просов! Ваше отделение выделено в помощь гражданским. Вылижите их так, чтобы им оставалось только млеть от восторга! Кстати, как звали того идиота, заснувшего на посту? Он же у вас под началом?

— Рядовой Рыбаков, выйти из строя!

Сайра шагает вперёд. Подполковник высится над рядовым. Они отличаются друг от друга, как волк от чау-чау. Сложно даже поверить, что это один вид. Изо рта полковника пахнет зверем — старым, неприятным, но всё равно зверем.

— Ты! Позор нашей части! Выродок! Скажи, ты коммунист или просто педик?

— Я — просто педик, товарищ подполковник!

— О, наконец-то я нашёл хоть одного честного среди вас, грязных педиков! Вот что, рядовой, если ты опять подведёшь меня… я просто прострелю тебе ногу и оставлю на ночь в лесу! Ты понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

— Назад в строй, солдат!

Лучше быть педиком, чем коммунистом. Педиков могут перевести служить в соседние страны. А коммунисты бывают либо правоверными из организации профсоюзов, либо мёртвыми. Рыбаков же и так на прицеле, он ещё на Земле прокололся. Отказался на вручении аттестата произнести символ веры, не вступил в профсоюз на мебельном, куда устроила его мать. Хороший профсоюз — из тех, что предлагает бесплатно отработать выходные ради модернизации хозяйского бизнеса. Рыбаков быстро лишился работы. Его станок сломался в неподходящий момент, и Сайра не выполнил план.

— Ты что, коммунист? — орал на него мастер цеха. — Ты специально это делаешь? Может, мне сперва отделать тебя, а потом вызвать полицию?

— Не надо полиции, — пробормотал ошарашенный Рыбаков. Ещё не Сайра, но уже пустое место.

— Напишешь заявление, и чтоб я тебя больше здесь не видел. Понял?

Коммунисты хуже педиков. Само их существование подрывает единство государства тридцати тиранов. Попал под подозрение в левых идеях? С тобой всё кончено. Рыбаков уволился, просидел без работы месяц, пока домашние не стали коситься. Пришёл участковый, снял отпечатки пальцев. Девятнадцать лет — ни работы, ни друзей, ни образования. Потенциальный преступник. Повестка пришла как спасительный билет. Куда угодно, лишь бы вырваться из этой квартиры, где твои родные так холодны, так презрительны к тебе. Где тебя считают коммунистом.

Через пару часов прибывают гости — двое безликих худощавых мужчин в белых халатах и девушка. Первая землянка за полгода. Сайре кажется, что от неё исходит сияние. Фигурка что надо, и лицо приятное, с пухлыми щёчками. Волосы каштановые, ровные и до плеч, нос прямой, чуть вздёрнутый на кончике. Сильнее всего запоминаются глаза — карие с лёгким зеленоватым отливом, такие ясные и умные, что кажется, будто гостья всё понимает. Понимать тут, правда, нечего.

— Татьяна, — представляется она и протягивает руку.

Сержант пытается облобызать её кисть.

— О! Как нестерильно! Отойдите от меня! Если вы решили, что я летела чёрт знает как далеко от Москвы, чтобы найти мимолётный роман с солдатиком, то вы меня плохо знаете. Ну, показывайте свои владения!

Зерно обводит отделение глазами и, на всякий случай, грозит кулаком. Хороший кулак, признанный даже в Гардарике — боевой организации по подготовке молодёжи к службе. Сайре он чуть не сломал ребро.

Таня чем-то походит на ледокол — маленький, но только если сравнивать с глыбами льдин, шустрый и неудержимый. Её каштановые волосы издали блестят на фоне бритых голов.

— Покажите мне этих ваших гоблинов! — заявляет она.

— Танюша… — упрекает её коллега, худощавый мужчина с тонкими руками и редкой козлиной бородкой. — Нам как бы не помешало отдохнуть с дороги.

— Вот и отдыхайте! Ведите, господин сержант!

— Можно просто Костя! — предлагает Зерно.

— Или можно просто господин сержант, — отрезает гостья.

Всего на мгновение Сайра ощущает весну. На душе теплеет и будто бы распускаются подснежники. Но вот Татьяна уходит и снова возвращается пустота. Он — на чужой планете, отделённой от Земли бесконечным пространством и временем. Лишний здесь, лишний дома. Его никто не ждёт, ни одной родной души в Ойкумене. Отец его бросил… ну, как бросил… бросил он их с мамой в тот момент, когда решил, что пить за рулём и грубить полиции очень круто. Мама скрывала, рассказывала, что отец улетел покорять Космос. Тогда это было модно. Лучшие из сынов Земли устремлялись в Бездну. Устремлялись — и сгинули, рассеялись. А остались те, кто остались. Сайра тоже мечтал стать первопроходцем, чтобы папа гордился. Быть отважным, не знающим сомнений. И вот Сайра на Малой Алии — такой же скучный, такой же одинокий, как и прежде. Его ведь никто не ждал, даже мама. Мама надеялась, что он найдёт себя на службе и не вернётся. Может, когда-нибудь Сайра напишет свои рассказы, и она перестанет на него смотреть, как на ошибку.

 

Позже сержант расскажет, что путешествие к заключённым ничем не завершилось. Она его даже не поцеловала! А гоблины дремали в своих застеклённых аквариумах и не реагировали на охрану. Разве что изучали землянку. Но Татьяне и этого хватает, чтобы прийти в возбуждение.

Сайра моет коридор рядом с отсеком гражданских.

— Это даже не премия, — восклицает Татьяна. — Это открытие! Во-первых, налицо заговор. Первооткрыватели предали нашу страну. Во-вторых…

— Тебе-то какое дело? — говорит её коллега. — Слушай, я не собираюсь ручкаться с этими тварями, чтобы ещё один олигарх навтыкал здесь нефтяных вышек. Ты видела эту почву? Я во двор покурить вышел и нашёл неописанный вид червя!

— Ах ты ж мой любимый дурачок! — смеётся девушка и целует коллегу в лоб. Она замечает Сайру и хмурится.

— Эй, ты же один из тех, кого к нам приписали, да? Передай своему сержанту, чтобы готовил машину! Даю вам полчаса на сборы!

Через сорок минут они едут на броневике. За спиной остаётся база, наведённые на дорогу тяжёлые пулемёты и колючая проволока. В ней постоянно запутывались птицы и, украшенная десятками полусгнивших тушек, база кажется ужасом из сказки.

— Это что? — спрашивает Татьяна при виде палаточного лагеря кочерегов. Беженцы селились вплотную к базе, чтобы выпрашивать подачки. Старейшина или господарь, как он себя называл, не стеснялся продавать своих дочерей офицерам.

— Дерьмо это! — отзывается водитель. Ответ сержанта тонет в рёве двигателя.

Татьяна машет руками:

— Остановите машину!

Прежде, чем Татьяна вылезает из люка, лагерь уже под контролем миротворцев.

— Так это и есть кочереги?

Она пристаёт со своими дурацкими вопросами к каждому встреченному аборигену. Сайра пытается услышать хоть слово, как к нему привязывается очередной проходимец.

— Эй, чужаки! У вас есть патроны, а у меня канистра браги.

Сержант с ужасом косится на свидетельницу их делишек и отгоняет кочерега от Сайры.

— Татьяна… теряем время. Мы обязаны вернуться до заката.

Татьяна вздыхает и нехотя отстаёт от местных:

— На каком языке они общаются между собой? Как кочереги могут перенимать нашу речь? Почему у инопланетной жизни такое же строение органов, как у нас? Ладно, вы всего лишь солдат, но вы же учились в школе! Какова вероятность, что в тысяче световых лет от Земли могут появиться европеоиды, частично земная растительность и животный мир?

Сержант пожимает плечами:

— Я всего лишь солдат, это вы правильно сказали. Наш капеллан говорит, что мир создан за шесть дней и люди по образу и подобию Божию. Не мне судить, насколько заблуждается святой отец, но Малая Алия вполне укладывается в его схему.

Ревёт заведённый мотор. Массивная туша броневика дрожит в нетерпении, обрастая клубами удушливого дыма.

— Поехали! — рявкает водитель.

И снова дорога. Сайра устал обнимать броню, вцепившись в поручень. К чему эта поездка? Чтобы сержант покрасовался перед девушкой? К тому моменту как броневик ворвётся в стойбище гоблинов, Сайра основательно наглотается пыли и высохнет как вобла. Его нестерпимо мучит жажда и желание отлить.

Гоблины высыпают поглазеть на землян.

— Так вот они какие! — восклицает Татьяна. Она кажется такой же свежей, как и в час прилёта.

Аборигены собираются всем табором. Татьяна, словно пророк из библейских побасенок, ступает в народ. Лицо белоснежное, волосы сияют. Сайра немного стесняется опустить взгляд. Святые на то и святые, что им не заглядывают под подол. От прикосновения к своей грешной плоти гоблин вздрагивает и щёлкает, словно сорока. Стойбище резко оживает звуками. Ни дать ни взять кошка вспугнула птичью стаю. Гоблины пялятся на Татьяну.

— Вы им, похоже, понравились, — нарушает тишину Зерно.

— Язык мужчин, — рассеянно бормочет Татьяна. — Сугубо для охоты и войны.

Девушка склоняется над гоблином.

— Вы меня понимаете?

Гоблин кивает.

— Где ваши женщины?

Тупая морда вместо ответа.

— Те, кто рожает детей. Детей, понимаете?

Гоблин скалится. Должно быть, для него это означает улыбку.

— В лесу.

Татьяна подзывает сержанта.

— В отчётах указано, что женщины в стойбище есть и так же помечены маячками. Они хоть раз покидали поселение?

— Баб у них мало, они редко выходят на солнце.

— Я могу посмотреть?

Некогда добротная изба переживает последние дни — стены никто не красил, не конопатил щели между брёвнами, не мыл такие редкие в этом краю стеклянные окошки. Проходы завалены бытовым мусором, шевелящимся от крыс. Внутри пахнет затхлым воздухом и мочой.

— Прям как у меня дома, — басит Косяк.

Гоблины ютятся в гнёздах из тряпок и шкур. Одно из существ чуть отличается ростом и шириной бёдер. Морда гоблина отливает зелёным в полутьме.

— Это она, — говорит сержант.

— Вы говорите на английском?

Лицо существа не меняется. То ли она не понимает, то ли и не хочет понимать. Хозяин дома ей что-то шепчет, и она скалится в улыбке.

— Что ты сказал? — спрашивает Татьяна.

— То, что из вас выходить хорошая женщина.

Лицо гоблина принимает такое хитрое выражение, как будто бы он сказал нечто остроумное. Жильцы в едином порыве разражаются щёлкающими звуками. И снова тишина. Только в полутьме мерцают жёлтые глаза, похожие на маленькие луны на ночном небе.

— А ну тихо, нечисть! — рявкает сержант. — Не знаю, что на них нашло. Они так себя не вели. Во всяком случае, с нами. Это же мразь, погань! Обожают грабежи…

Татьяна что-то пишет в блокноте.

— Значит, маячки записывают любые передвижения. Вы ловили женщин на грабежах?

— Кстати, нет. Не помню ни одного случая. А в чём проблема?

Татьяна улыбается уголками рта:

— В конце концов, вы заслужили немного информации. Представьте моё удивление, когда я услышала речь на эсперанто! Вы не знаете такого слова? Это вымышленный язык, кажется, из девятнадцатого века. Предполагалась, что на нём будут говорить люди будущего. Можно поверить, что сходные условия привели к одинаковому развитию эволюции в разных звёздных системах, но, чтобы к одному языку… В отчётах об этом нет ни слова. И какова вероятность, что опытные исследователи могли допустить такую небрежность? Нет, здесь именно, что заговор. Кто-то не хочет, чтобы наше государство вело здесь разработки. Вот только зачем? Это будут решать совсем другие люди.

Сайра столбенеет. Неужели это тоже люди? Жалкие кочереги, отдающие офицерам своих жён? И тщедушные гоблины? Как можно до такого докатиться! И как они вообще попали на Малую Алию? Ни один колонизаторский корабль первой волны просто не успел бы долететь…

— А нам-то от этого какая выгода?

— Вам, сержант, никакая. А вот наше государство сможет разрабатывать полезные ископаемые без опасений нарушить закон о невмешательстве в миры с инопланетной разумной жизнью. Раз это потомки землян, то на них распространяются наши законы. А я, похоже, защищу докторскую...

Сайра мимоходом смотрит на часы. Без четверти четыре — поздновато для прогулок.

— Ну и вставят же пистон этим вашим исследователям, — бормочет сержант.

Татьяна ещё немного крутится по стойбищу. Внимание гоблинов становится всё более навязчивым. Аборигены стараются подобраться поближе, коснуться девушки своими серыми пальцами. Сайра содрогается от отвращения, глядя как гоблины пожирают землянку глазами. Каково было терпеть это Татьяне! На её лице ни одной негативной эмоции. То ли она обладает железной выдержкой, то ли играет в покер. Может, и ухаживания сержанта ей приятны в той же мере…

Белый диск звезды нависает над самыми верхушками деревьев. Несколько холодает, хотя и раньше было нежарко. Дует слабый, постепенно усиливающийся ветер, выхолаживающий лицо и кисти.

— Татьяна! Ну, хватит…

Устав ходить за девушкой хвостиком, Зерно коротает время в картах. Сайра проигрывает ему три партии подряд и предпочитает дремать, привалившись к стене.

— Нам пора!

— Да-да, иду! Ой! А меня это… не пускают.

— Я там щас кому-то грабли-то и оторву! — рявкает сержант, подымаясь. Пиковая девятка падает рубашкой вниз. Сайра задерживается, собирая карты.

Но гоблины — эти трусливые, слабые существа, трепетавшие перед землянами — не расступаются. Аборигены кучкуются вокруг девушки. Сайра видит расширенные от ужаса глаза Татьяны и, не думая, вскидывает винтовку. Сержант впереди всех, наступает на толпу, сжимая кулаки. И снова — никакой реакции. Ещё вчера он таскал их за шкирки, но вдруг в них что-то сломалось, и они уже совсем чужие.

— А ну, пошёл на… — Сержант бьёт в рожу ближайшего на пути. Повторить не дают. Под птичий гвалт сержанта поглощает метущийся комок плоти. Множество лап обвивает его шею, ноги, выворачивает руки. Падая, сержант выдаёт очередь из винтовки. Пули хаотично разлетаются, едва не изрешетив саму Татьяну. Но гоблины остаются целы.

Ему вторят винтовки отделения. Выстрелы разгоняют аборигенов, брызнувших в стороны. Сержант рывком поднимается и, схватив девушку за руку, тащит к броневику.

— Вам особое приглашение требуется? Валим!

Забрало сержанта покрывают трещины, лицо кровоточит, нос свернут. На щеке отпечаток зубов. Вдогонку летят камни и обломки кирпича. Звякает, переломившись о броню, дротик. Прикрывая бегство, работает пулемёт. Пули поднимают щепу, вгрызаясь в бревенчатые стены. Сайре закладывает уши. Запрыгивая на машину, он с удивлением замечает, что удерживает спуск разряженной винтовки. Напоследок пулемёт срезает крышу.

Они почти вырываются из ловушки, как их догоняет брошенная бутылка. По корпусу броневика расползается воспламенившаяся жидкость. Резко пахнет гарью и бензином. Косяк и Сайра сбивают пламя куртками. При этом Косяк ухитряется обронить винтовку под заднее колесо. Исковерканное дуло наполовину вдавливается в гравий.

Километрах в десяти от города машина тормозит. Сержант хватается за голову при виде опалённого броневика. Даёт по шее Косяку. Смотрит в зеркало. На его щеке наливается чудовищный жёлто-синий синяк и запекается кровь в форме подковки.

— Вот же мрази! С таким шрамом мне никогда себе невесту не найти…

— А может ты уже нашёл, — шепчет Татьяна. Её лицо остаётся смертельно бледным.

Зерно вымученно улыбается. Сайра, конечно, ему завидует, только в хорошем смысле. Ему жаль, что он не может быть таким же храбрым и сильным. Таким, чтобы понравиться надменной учёной.

— Чего это они на тебя набросились-то? — спрашивает сержант.

— У меня есть догадка, но я пока не могу её высказать.

Сержант вздыхает:

— Ну вот, пока мы были в одной лодке, то, как бы равны. А только утихло, так снова это — вы учёный человек, а мы тупой инструмент.

— Не в этом дело, Костя, не в этом дело… Глупо на эмоциях строить теории. Поедем… домой?

За спиной ещё одно разорённое поселение. Сначала миротворцы не уберегли его хозяев, а теперь и захватчиков. Ночью стойбище разбомбит беспилотник. Нечего, мол, на землян поднимать руку…

 

Иногда хорошо быть маленьким винтиком в системе. Особенно это хорошо, когда начальство не в духе. А оно, без сомнения, было не в духе. Если бы убили гостью, если бы погиб хоть один солдат, то на Малую Алию неизбежно бы приехала комиссия. Нарушений хватает и в самой образцовой части, а на базе давно всё сгнило. Даже спустя час после разбора полётов на лице сержанта нет ни кровинки.

Где-то рыдает женщина. Кричит на своём непонятном женском языке, стучит кулаками по полу.

— Что за шум? — спрашивает Сайра.

— Отселяют походных жён офицеров. Ждём проверку. Подумаешь! Вот сколько воя поднимется, когда мы прогоним кочерегов!

— А что с ними будет?

— А что будет с нами, если их увидят у базы? — рявкает сержант и у Сайры пропадает желание задавать вопросы.

До отбоя Сайра работает в наряде по уборке мусора. Работа предельно честная, без притворства, тяни–таскай. Набитые пакеты отгружаются в крематорий и мягким чёрным пеплом разлетаются над лесом под слёзы экологов. Разбирая очередную урну, Сайра замечает торопливо отдаляющуюся фигуру Татьяны. Кажется, она что-то выкинула. Сайра заглядывает в мешок и тут же наказывается за любопытство. В мешке лежит использованная прокладка и пустая пачка стимуляторов.

 

Кочерегов выселяют. Выселяют безжалостно, торопливо, выгоняя их на улицу и, без заминки, ровняя с землёй лачугу. Вид у аборигенов, мягко говоря, потерянный.

— Ты что, сука, встал? — орёт подполковник на сержанта, перекрикивая бульдозер. — Может, ты меня решил под статью подвести? Или себя? Думаешь, меня за жабры схватят, так сам чистенький останешься? Нет, братец, со всеми утонешь! Так что гони эту мразь, если жить охота!

— Есть, гнать их всех! — буркает сержант. Больше солдаты его отделения не церемонятся.

Сайра глохнет от криков. Ему жаль кочерегов, тем более что они тоже земляне, но против приказа не попрёшь. Наверное, пособники фашистов так же оправдывались. Просто выполняли приказы. Возьми ребёнка за плечики, сверни ему набок шею и швыряй в печку. Или как-то иначе?

Три десятка кочерегов с ужасом созерцают ровное поле вместо своего городка. Хищники не виноваты в том, что они хищники. Такая уж у них природа. А жертва всегда виновата в том, что жертва. Может, плохо училась или боксом в школе не занималась. Или вообще — разговаривать не умеет. Такая вот фашистская логика.

 

Полковник запрещает гражданским покидать свой отсек, но Татьяна ухитряется выскользнуть к сержанту. Сайра на карауле и прекрасно слышит их разговор за окном.

— Это я их приманила! Я — виновата! — вскрикивает Татьяна. — Они на кровь так реагируют. Они ведь не люди… не совсем. Вот кочереги — да, такие же как мы. А гоблины — какая-то смесь. Их изучать надо. Это почти самый настоящий инопланетный вид.

— Почему почти? — без интереса спрашивает сержант.

— Потому что мутанты. Они… словно определённая форма. Есть на Земле такие существа, у которых личинка и взрослая особь выглядит по-разному. И даже способны в этих формах размножаться. Мне кажется, что гоблины — это тоже какая-то стадия. Но между чем и чем? Возможно… прозвучит глупо, гоблины в нынешней форме это что-то вроде биологического оружия.

— Тань… давай без этих. Мне с тобой побыть хочется, а не этих гадов представлять…

— Какой же ты дурачок! Ведь ты не понимаешь, что они за мной идут! Приманила я их.

Сайра слышит сдавленный смех сержанта.

— Сомневаюсь, что мощи всех гоблинов хватит, чтобы одолеть хотя бы один пулемёт.

— Но что будет с кочерегами?

— А ты не смотри в сторону зла, иначе нервов не хватит с этим жить. Мы подберём тех, кто выживет… если выживет. Наладим им новую жизнь, раз уж они люди.

Некоторое время их не слышно, и Сайра решает, что Татьяна ушла.

— Со спутника заметили передвижение гоблинов. Часов через восемь их будет здесь не меньше сотни. Кочереги не переживут ночь.

— Мне действительно жаль, но я ничего не могу сделать. Ты же не предлагаешь мне дезертировать им на выручку?

— Конечно, нет.

Значит, сегодня ночью. Сегодня ночью Озимые размажут кочерегов. Не все из них вымрут, остаются и другие поселения. Кто успел сбежать в горы к чака, другим дикарям, кто отсидится у стен соседней базы. Но всё же…

План у Сайры появляется сразу, столь же быстрый, сколь и безумный. Вечером Сайра уйдёт с поста. Возьмёт оружие и уйдёт. Сайра не переоценивал своё боевое искусство, чтобы в одиночку противостоять гоблинам, но неужели после пары выстрелов ему не придут на выручку? А вот что будет потом… Суд или расстрел. Может, дурка. Но если оставить всё как есть и закрыть глаза, то, чем тогда Сайра лучше этих гадов? Если он совершит хоть один поступок… Может, хоть кто-то…

 

Вечером Сайра уходит с поста. Всё ждёт окрика, выстрела в спину… Уносит винтовку и, взломав ящичек в дежурном шкафу, набивает карманы патронами. Обратной дороги нет. Прощай, мама! Впрочем, она его и не любила. Никто не любит лицезреть свои ошибки… Просто так вышло, ошибка в геноме или социальная травма и бац — ты не такой как все, не ощущаешь единство. Вечный одиночка. Всегда. Сайра, конечно, прятался как мог, но люди всё равно чувствовали его притворство. Его глубоко лживую и порочную натуру, ведь по словам верховных тиранов, нет худшего порока, чем не чувствовать нужды народа. Того чувства, что объединяет и хозяина фабрики и самого последнего её работника. Но он ещё покажет себя! Настоящему автору и тюрьма не помеха, лишь бы бумагу давали. Лет десять отсидит и выпустят. Напишет свои рассказы, объяснится. Может, кто его и поймёт.

Кочереги никуда не уходят. Ни дать ни взять — брошенные собаки. Ждут, пока непонятно чем обозлённые хозяева сменят гнев на милость. Трезор, к ноге! Хороший мальчик. Лови косточку!

— Вы за нами, хозяин? — на ломанном английском спрашивает один из них с совершенно мультяшным из-за угодливости лицом. Глаза-щёлочки, исковерканный улыбочкой рот, сгорбленные плечи. Прямо бывший мастер цеха Сайры перед начальником!

— Никто не придёт вам на помощь. Сюда идут Озимые и вам придётся драться.

— Это невозможно! — восклицает кочерег, теряя акцент. — У меня дочь беременна от вашего господаря. Он же не может бросить своего ребёнка! Он просто не знает… Не знает.

— Расскажете эту историю другим землянам, если переживёте ночь.

Сайра ожидает услышать плач. Это же кочереги — трусы и падальщики.

— Значит, сегодня мы умрём, — бормочет кочерег. Он оборачивается. — Гафа, слышал? Ты мне больше ничего не должен. Я прощаю тебя. Один ляд, твоими семенами ничего не засеять. Пенкни… достань нож из рюкзака. Когда они придут… режь себе горло. Попроси соседа, если рука дрогнет. Ты знаешь, что с тобой будет. Ты же знаешь… Ласка — ты тоже, дочка. Режь за двоих… поняла? Я не хочу, чтобы мой внук бегал вместе с ними. Ну, а ты, чужак? Пришёл посмотреть на чужое горе? Вот он я — бывший господарь из семьи господарей. Мы правили землёй со времени сошествия богов. Конец. Смейся, молодой хозяин! Нет ничего отраднее чужого горя!

Гафа, тот сгорбленный мужчина, к которому обращался бывший господарь, улыбается:

— Говорят, ещё никто не смог убежать от стаи озимых, идущих по запаху женщин. Может, я буду первым. Ласка… я всегда жалел, что старше тебя на десять лет и к тому же женат. Ты была рождена для другой жизни, обидно, что никто из нас не смог тебе помочь.

Он добавляет на эсперанто и Ласка, та беременная от подполковника девушка, смеётся. Светлые локоны трепещут от движенья.

— Есть небольшой шанс уцелеть, — говорит Сайра. — Совсем небольшой. Знаете, что это такое?

Он показывает на свою винтовку.

— Мой отец выточил первый штуцер в округе, — хмыкает бывший господарь. — Нашёл чем удивить…

— Вот эта штука поможет нам уцелеть. Если начать стрельбу… У нас своих не бросают, а подполковнику за гибель солдата придётся отвечать. Только бы продержаться. Хоть бы какой-нибудь завал сделать… Времени, правда, в обрез.

Звезда почти скрылась за деревьями и наступает тьма. Такая абсолютная в лесу, такая непроглядная, где и костра-то не увидишь, отойдя в сторону. Особо не повоюешь.

Сайра примечает впадину между холмами. На самом дне темнеет тонкая плёнка воды. Грязно и неудобно, но места хватит, чтобы отсидеться до утра.

— Озимые нас всё равно учуют по запаху, — говорит Гафа. — Разведём как можно больше костров. Хоть не в темноте подохнем.

— Да кто такие эти ваши Озимые?

На инструктаже их не особо информировали об планете. Озимые? Ну, да, есть такие агрессивные дикари. Их надо контролировать, а если не получится — убивать. Без энтузиазма, потому что всякая инопланетная жизнь неповторима и священна.

Мешки с вещами сволакивают в ложбину. Сайра присматривает себе место у бугра, откуда можно будет безопасно отстреливаться. Напоследок он припас осветительную ракету. Кто знает, может, гоблины испугаются земной технологии.

— Озимые-то? — переспрашивает отец Ласки. — Наше проклятье. Мы ведь были сильнее чака и доростов. Дед открыл огнебой, отец содержал мастерскую. Мы забрали реку и луга. Но было одно подлое трусливое племя… Эльки, будь проклято это имя! Мужчины их тщедушны, слушаются женщин и под хвост балуются. Женщины же сплошь колдуньи! Красивые, правда, но ведьмы. Мы ходили к элькам за невестами, а их слабые мужчины ничего не могли с этим поделать. В моих жилах, кстати, тоже кровь ведьмы. Однажды на глазах колдуньи убили её слабого мужа. За это она призвала Озимых, чтобы и мы побывали в шкуре побеждённых. Озимые поднялись по весне — убили деда, половину мужчин, съели скот и забрали женщин. Мы искали их, а когда нашли…. Дядя сошёл с ума. Об этом нельзя говорить на ночь.

Остатки хвороста собрали, спотыкаясь в потёмках. Не очень-то и помогут эти костры, разве что внимание патруля привлекут. Приедет патруль, заберёт дезертира. Бросит подыхать кочерегов.

— Зачем им ваши женщины?

Гафа прыскает в ладонь.

— А сам как думаешь, зачем женщины нужны? Озимые в этом деле похожи на пауков. Видел, как паучата вылупляются?

Костры выхватывают из тьмы небольшие участки, слишком далёкие от Сайры, и тепло растворяется впустую. Поднимается куда-то в Бездну над головой и тонет, тонет. Как сгинули и самые храбрые люди с Земли. Сайру сотрясает дрожь, он понимает, что заболевает. Это так забавно, по-людски, переживать за потёкший нос накануне смерти.

В части, наверное, переполох. Ищут Сайру, с ног сбиваются. И сержант такой — сердится, выбить дух грозится.

— Эй, чужак! — спрашивает Гафа.

— А?

— Зачем ты к нам вообще припёрся? Мы же умрём. Ты понимаешь?

— Я у мамы не очень умный. Так понятно? Хватит ныть! У нас на Земле есть один народ — индийцы. У них водятся тигры. Ну… такие огромные и агрессивные звери, размером с лошадь. Бывало, повадится тигр людей таскать и убивает их числом до трёх сотен, пока из других стран не вмешаются. А индийцы и не сопротивляются особо. Суждено, мол, умереть, так суждено.

— Озимые — это тебе не тигры, — хмыкает Гафа. — Но я понял. Видел бы ты наш народ в лучшие годы, прежде чем судить… Как мы резали эльков!

Гафа далеко не молод по местным меркам. Ему может быть и тридцать, и сорок, а выглядит он и вовсе на пятьдесят. Горе старит. Лицо его мечтательно. Чем хуже живёшь, тем более великим кажется прошлое.

Сайра дремлет, пока его не пробуждают взволнованные голоса кочерегов. В яме продолжается краткий инструктаж по технике самоубийств.

— Режьте себе глотки при первой опасности, — напоминает бывший господарь.

В темноте что-то светится. Среди кустов проступают маленькие жёлтые луны. Две, четыре, десять. Лес полнится привычными щёлкающими звуками. Язык мужчин, значит? Сайра снимает винтовку с предохранителя. Мышцы землянина совершенно одеревенели от холода, и он глотает таблетки стимуляторов.

— Назад! — кричит Сайра. — Эта земля под защитой ООН!

Его слова глохнут в птичьем гвалте. Судя по светящимся глазам, гоблины напирают со всех сторон. Сайра переводит винтовку на одиночный режим и даёт пробный выстрел. Звук выстрела буквально тонет во влажном лесу. Слишком тихо, что его услышать с базы. Никто не придёт ему на выручку!

Щёлканье стихает и луны пропадают из виду. Попал? Вряд ли, да и глупо надеяться, что гоблины уйдут из-за убитого. Рядом звякает какой-то предмет, ломается о камень и отскакивает к Сайре. Пальцы нащупывают обломок стрелы. Быстро же его вычислили!

Сайра перекатывается на другую сторону бугра. Стреляет на шум и снова и откатывается. Опять свист стрелы. Сколько же ему так придётся прокрутиться до рассвета? Часов семь, если не больше. А если гоблины не уйдут? Они же не существа из сказок, чтобы жить по правилам.

Выстрел. Гоблины щёлкают. Обдумывают, значит, как с ним разобраться. Это хорошо, что обдумывают. Значит, разумны, просто так не сунутся. Может, поговорят и уйдут.

— Чужак, — Сайра слышит голос Гафы. Тот, пригибаясь, ползёт из ямы. — Старый козёл велел тебе передать, что, когда они кинутся… мы их отвлечём. А ты беги к своим! Нечего с нами в одной куче лежать.

— И не мечтай!

Костёр вдруг шипит, выплёскивая в небо ворох искр. Гоблины ухитрились забросать пламя землёй, пока он мечтал. Стреляет. Снова и снова. Но гоблинов слишком много, чтобы Сайра уследил за всеми кострами. Пока он перезаряжает обойму, тухнет ещё два костра. Последний — и лес погрузится во мрак. Гоблины возьмут его голыми руками…

В порыве гнева Сайра стреляет сигнальной ракетой. Красная вспышка раскатывается над кронами деревьев. И тут он видит… лес буквально кишит гоблинами. Десятками, сотнями тварей. Даже если бы Сайра был не один, с товарищами, понадобились просто ящики патронов, ящики. Всех не перестреляешь! Сколько же их здесь? Два-три-четыре стойбища. Безликие фигурки скользят между кустами словно дельфины на волнах. Ничего общего с тупыми и сонными существами из городов. Сайра видит их… но вот беда — и Озимые видят и его.

Второй магазин уходит раньше, чем Сайра осознаёт, что стреляет. И снова — попал? Не попал? Какая разница? Всех не перестреляешь. Что-то тяжёлое ударяет рядом. Мимо! Сайра перекатывается и понимает, что не может. Его припечатало к земле дротиком, а он и вовсе не почувствовал боли. Некоторое время он тупо смотрит на дротик в своём теле. Вот из складок одежды выступает кровь. Реки, озёра крови.

Руки знают своё дело. Перезаряжают винтовку, открывают огонь короткими очередями. Для кого беречь патроны? Для этих тварей что ли?

Кто-то кричит ему на ухо.

— Отвали! — рявкает Сайра, но вместо это вырывается невразумительный стон.

Поле зрения стремительно сужается. Он вертит головой, не чувствуя шеи. Ствол винтовки уже не обжигает как прежде. Это хорошо. Хорошо, что не придётся мучиться. Последний патрон для себя. Патрон для себя. Земляне в плен не сдаются. Особенно, если никто и не берёт. Проморгал. Казалось бы, только что были полные карманы…. Сайра роняет пустую обойму и не может подобрать. В жилах остаётся слишком мало крови, чтобы мозг функционировал. Вспышки впереди. Раскаты грома. Нервы в последний раз передают импульсы. Ошибка восприятия.

— Они идут! Идут! — голос в голове. Кто говорит? Бывший господарь? Гафа? Ласка? Какая разница! Он просто отдохнёт немного и всем ещё покажет. Напишет свои рассказы, теперь-то есть о чём. Может быть, его даже перестанут презирать. Только на секундочку закроет глаза.

— Идут! Ты смог! Они идут за тобой!

Идут — значит, есть ноги. А есть ноги — значит, идут. Всё логично. Логика — это хорошо. А его история обязана закончиться хорошо…