2046
Концерт подходил к концу. Сикорский даже расслабился. Зря. Всё случилось внезапно, никто не успел вмешаться.
Непонятно откуда в руках детей возникли карточки с буквами. Они сложились в аббревиатуру над их головами. ЛДНРГБТ! Все цвета радуги.
Сикорский вспомнил часть этих букв. Они фигурируют в методичках. Да и память не подводит — всего-то чуть больше четверти века минуло после реформы.
Дети с воодушевлением пели: «Борьба идёт без гимнов и знамён, но наш народ не будет побеждён!» Ужасно выглядели эти циничные буквы на фоне гимна борьбы за всеобщую справедливость.
Сикорский не успел даже сообразить в полной мере, что делать, а ноги уже вывели его в фойе. Дрожащей рукой он закинул жетон в телефонный автомат, стукнул кулаком для верности.
— Это диверсия! — ответила ему дребезжащая трубка. — Действуйте по инструкции.
— Охрана, никого не впускать, никого не выпускать! Детей в красный уголок! Фамилии всех зрителей переписать! — Сикорский командовал отрывисто, тоном, не терпящим возражения.
Испуганные дети жались друг к другу, не решались поднять взгляда.
— Кто подал вам эту идею? — голос Сикорского был стальным, под стать усатому портрету на полстены.
Безответственные дети. Всего четверть века — и выросло новое поколение, не видевшее тех страстей. Доверь таким мир — продадут в один миг.
— Это Павлик, — сказал кто-то звенящим от волнения и торжественности момента голосом. — Это его идея.
Один из мальчиков попытался незаметно спрятаться за стоящее в углу знамя, но бдительные дети вытащили провокатора на свет.
— Павлик, кто тебя надоумил так поступить?
Павлик сурово сжал губы, проглотил скупую мальчишескую слезу огорчения.
— У нас в подъезде эти буквы. Я считал, что справедливо будет, потому что там написано «Униженные и оскорблённые».
— Объясни мне, что означают эти буквы?
— Я не очень помню. — Павлик сгорбился от необходимости называть опасные слова при всех вслух. — Ну, Л, кажется, любовь. Когда люди вроде как любят друг друга, а их за это ненавидят и убивают.
— А такое бывает на свете? В нашем предельно гуманном обществе, категорически нетерпимом к любым отклонениям?
— Нет, конечно…
— Что такое Д?
— Там написано — доноры.
— Какие доноры?! При чём тут они? Ладно, донор лицо уважаемое, жертвенное, это хоть куда ни шло… Что такое Н?
— Не знаю. Там написано: неоконы. Я думал, это те люди, которые не могут окончить начатое дело и от этого страдают.
— Не могут нормально кончить, говоришь? Это на них похоже… Р — это кто?
— Рахитчики. — Мальчик ещё сильнее съёжился под непонимающим взглядом Сикорского. — Ну, там так написано, это не я придумал. Честное пацанское слово!
— Рахита у нас быть не может. Все дети пьют рыбий жир. Да, неприятно. Это не сироп. Но ради здоровья — необходимо. — Сикорский посмотрел на часы. — В общем, так. Все остаются здесь. Никто никуда не уходит. За вами сейчас приедут.
Выяснить адрес Павлика было делом двух минут. Ещё десять минут — доехать по указанному адресу. Буквы, в меру затёртые, бросились в глаза, едва Сикорский открыл дверь подъезда.
У входа и на площадке второго этажа Сикорский выставил охрану. Изучил всё, что могло иметь отношение к преступлению: от подозрительных белых потёков на стенах, до валяющихся у мусоропровода окурков с отпечатками губ и остатками слюнной жидкости. Ничего. Остался не осмотренным только запертый подвал. Но и тут заминки не случилось. Система действует, как отлаженный механизм. Дворника доставили немедленно — и минуты не прошло. Испуганный старик бормотал какие-то оправдания, пока с хрустом отпирал висящий на двери амбарный замок.
В подвале привычно пахло плесенью, с потолка свисала оборванная с теплоизоляции гофрированная фольга на трубах отопления. После того как бомжам и детям с пониженной социальной ответственностью закрыли доступ в служебные помещения, в подвалах располагались ночлежки сторожей.
Видимый порядок не смог усыпить бдительности опытного сыскаря. За кучей хлама в дальнем углу Сикорский обнаружил малозаметный и по этой причине особо подозрительный прямоугольник сырости на сухой цементной стене. Помощники оперативно опросили квартирантов, никаких больших утечек или заливок в последнее время в доме не наблюдалось. Очень странным показалось такое Сикорскому. Он когда-то сталкивался с подобным, но то были бесформенные пятна и появлялись они, как выяснялось, после многодневных нешуточных ливней. Уж слишком идеально прямоугольным было пятно в этот раз. Откуда? Сикорский поковырял отваливающийся цемент стены, высыпал добытое в кулёчек. Отправил в отдел экспертизы.
После этого поехал ужинать.
Дома он всыпал ремня старшему, дал тумака пятому, отправил всю ораву спать. А поужинать так и не успел. Супруга, покряхтывая от тяжести большого живота, собрала ему поесть с собой. По всем признакам двойня будет, новые дети для Родины! Для острастки прикрикнул и на жену. Не на начальство же орать. Субординация для кого придумана?
На улице успело стемнеть. Вереница грузовиков, крытых брезентом, под покровом начавшейся тьмы перевозила раненых и трупы из фронтового госпиталя в тыловой. Небесная твердь успела заметно провернуться. На востоке поднялось созвездие Овна. Среди тусклых звёзд, прибитых к своду, полыхал красный Арес. Ближайший месяц он будет на своей огненной колеснице медленно пересекать созвездие. Была в газете статья астролога с говорящим названием: «Арес в Овне — быть войне». Призыв очередной партии овец в небесную обитель… Лес рубят — щепки летят.
В подвале Сикорский затаился на постели сторожа, поворочался и затих. Задание есть задание — утром сменят.
Но, кажется, он задремал. Потому что разбудило его непонятное шуршание, уже порядочное время доходившее до слуха сквозь дрёму. Будто сквозняк откуда-то врывался, шевелил целлофан и бумагу на куче отходов.
Прямоугольник в темноте светился как фосфором. Показалось даже, что смутные тени там какие-то мельтешат. Сикорский проморгался для верности, и вдруг тени на глазах стали складываться в быстро проясняющуюся, как за рассеивающимся дымом, картину. Человек?! В темноте всё было видно предельно ясно. Напомаженная дама с огромным детского вида бантом на макушке, легко дёрнув плечом, будто отбросив в сторону занавесь на двери, выбралась в подвал, проворно перекарабкалась через завалы и пошла по направлению к выходу.
Сикорский вскочил с места.
— Стой, кто идёт! — крикнул он, как делал множество раз, строго по уставу. Так надо было. Автоматически. Иначе страх лишил бы его сил. Не каждый день приходилось иметь дело с подземными сущностями, проходящими сквозь каменную стену.
Существо остановилось выжидающе.
Сикорский посветил ему в лицо фонарём.
— Кто такая? Фамилия?
Существо с усмешкой посмотрело на него и съязвило:
— Сикорский!
— Не паясничать мне тут! — внезапно разъярился Сикорский. — Твою фамилию спрашиваю, чучело!
— Ох, одичал ты, Сикорский, в своём солдафонском рвении! — Оппонент балетным движением сорвал с головы розовый бант, вытер ладонью макияж. — Противный ты какой, не видишь, что это я?
Сикорский внезапно похолодел. Исчадие, оно может любой вид принять, чтобы обвести вокруг пальца человека. Представить себя с накрашенными ресницами и губами? Да это страшный сон, такой только враг рода человеческого может явить.
— Гражданин, сейчас же перестаньте принимать мой облик! Прекратите это безобразие, немедленно. Иначе… Иначе…
Тут Сикорский запнулся. А что иначе? В пыточную его? Так выкрутится, если уж сквозь стены проходит да тобой может обернуться…
— Одно слово или движение — и получишь пулю в лоб! — постарался он перекричать свой страх.
— Даже в воздух первый выстрел не сделаешь? — глумливо осведомился оппонент.
Сикорский увидел, что обычный грозный тон на собеседника не действует. А выстрелишь, чего доброго, твою же пулю обратно завернёт. От такого всего можно ожидать. Надо действовать как-то по-другому.
— Да не дрожи ты, Сикорский. Лучше поговорим, давай, раз уж встретились.
— Зачем ты это безобразие на стене пишешь? — старательно храбрясь, произнёс Сикорский. — Детей наших с пути истинного сбиваешь?
— Знаешь, не удержался, — фыркнул гость. — Униженные и оскорблённые — ваши фанатики? Ну уж это слишком, Сикорский! Постеснялись бы перед истинно страдающими. Всякому сумасшествию есть предел. Миллионные шествия памяти устраиваете. А ведь голубых погибло в вашем фашистском мире несравнимо больше, чем в той войне с фашистами. У голубых объективно больше прав устраивать парады, чем у вас.
— Чего ты добиваешься?
Оппонент посмотрел на Сикорского, скорчил насмешливую рожу.
— У нас ничего не добиваются, красавец! Битьём принуждать окружающих — это ваше, уголовное. Мы просто живём и всё. Удовлетворяем своё любопытство. Потому что всё остальное у нас удовлетворено. Никто никого не заставляет насильно быть не собой.
— Ты из ада к нам явился?! — воскликнул Сикорский, не сдержавшись.
— А на свете есть ад, кроме вашего? Что-то не припомню. А бывал я во многих мирах. На всякий случай, кстати, не пытайся проникнуть в портал. Он настроен на работу в одну сторону: страховка от дурака. Только технику зря раскурочишь. Хотя, в руках дикаря…
— Что за портал такой?
— Коридор между мирами. Путешествуем. Помнишь шамана Тимофея, который вещал перед голосованием по конституции, что мир стоит на пороге бифуркации и не проголосовавшие будут вброшены в разные реальности? Наш агент. Выдающийся уранист!
— Помню такого безумца. Сгноили на каторге, когда очищали мир после победы. Правильно народ проголосовал. Я вот сомневался и не пошёл. Зря, видать. Наши всё равно победили.
— Да, я тоже напрасно сомневался, победили наши. Тимофей тот президентом ещё побывал. Восемь лет, как положено по закону. У каждого мира своя судьба. Сколько процентов за какую поправку — такая и жизнь.
— Хочешь сказать, у вас проголосовали за это самое… ЛГБТ?
— Да, с большим отрывом. — Оппонент полез рукой за пазуху. — Не стреляй сдуру, нет у меня камня за пазухой, мне лекарство пора принять.
— Болеешь?
— Да нет, просто ВИЧ. Это как герпес — у всех. Но если не подавить его вовремя, придётся пропустить донорский день. А не хотелось бы праздника себя лишать…
— Донорство — святая обязанность, — сказал Сикорский. — Хорошо хоть с этим у вас в порядке. Но у нас не особо весело идут сдавать кровь. Всё-таки больно. Странные вы. Здесь вашим запрещено быть донорами. Вы заразные.
— Мы не кровь сдаём…
— Органы, что ли? — изумлённый Сикорский, зашарил лучом фонарика по телу гостя, выискивая рубцы.
— Дикари вы, — огрызнулся гость. — Мясники! Мы сперму сдаём.
— Руки оскверняете, проливаете семя? — Сикорский возмущённо и недоверчиво посмотрел на гостя. — Вы чудовища! Онан — преступник перед богом. Мы им всем причиндалы поотсекали в первые годы. И нынче детей в строгости держим. На горох ставим в угол на колени, если поймаем за нечестивым занятием. Иначе вымрем.
— Это ваши проблемы! — усмехнулся собеседник. — Доноры жизненно необходимы. Если не сдавать семенной материал, откуда дети возьмутся? Поначалу буква «О» даже в нашу аббревиатуру входила. Потом удалили её, как негативно-оценочную, очистились. Японские академики после принятия поправок специально для нас методику безболезненного перехода к новым порядкам разработали: пан-дзю назвали. Как психологическое айкидо, только не силовое, а эмпатическое. Даже плакат такой долго везде красовался: «А ты подзюпанил в метро в поддержку свободы личности?». На первых порах массовые акции проводили, всенародные. Теперь только праздник в календаре остался. Раз в год массово отмечаем. Великий переход земной цивилизации из эпохи «гав-хрю» в эпоху «пан-дзю»! А в остальное время по необходимости практикуемся. Допустим, если кто-то наступает кому-то в автобусе на ногу, все пассажиры в поддержку их дружно дзюпанят — и вместо скандала расходятся, как родные братья и сёстры! Пан-дзю — наше всё! Если не сдавать семенной материал, откуда дети возьмутся? Всё направлено на тренировку навыка, чтобы не угасал.
— Ужасно. Безобразники какие! — Сикорский от неловкости и растерянности даже ноги невольно поджал. — И что, много детей из пробирок у вас выросло? Вымираете, надеюсь!
— К сожалению, меньше, чем хотелось бы, — помрачнел гость. — Мы не боги, увы. Но — стараемся. Поначалу консервативные соседи пользовались снижением рождаемости, захватывали наши земли. Плодились, убивали наших, оставшихся в меньшинстве. Оправдывали свои действия естественным отбором. Фашисты — они все одинаковые. У самого чешутся руки, но надо свалить на другого и орать: «По морде захотел?!». Животные, что с них взять. Но мы сильны разумом. Не зря в условиях жесточайшего отбора и истребления тысячи лет эволюционировали. Используем научные технологии и психотехники, чтобы обращать дикарей в цивилизацию. Вполне эффективно получается, поддаются. С одной-то извилиной в мозгу много не надумаешь. Сейчас границы уже от нас движутся. А вы вот, наоборот, я смотрю, в прошлое, в пещерный век отправились. Даже о порталах понятия не имеете, хотя двадцать шесть лет назад о них уже писали.
— Ладно… — Сикорский внезапно почувствовал сильную усталость от общения с нелепым собеседником. Чёрт-те что, ещё и бантик на нём! Что за смысл спорить с безумным? Только время зря тратить. Ещё заразу мозговую подцепишь, начнёшь с ним соглашаться сдуру. К стенке — и весь разговор! — Как я погляжу, вы всё умеете, всё знаете. А с чего это дети ваши рахитом болеют, так, что вы даже букву такую в свои лозунги засунули?
— Ох!.. — Оппонент сокрушённо вздохнул. — Вот это проблема проблем, пока нерешаемая! У нас дожди всё время. Радуга — потом дожди, снова радуга — и снова дожди. Такой теперь мир. Солнце нормально не показывается, витамина «Д» детям не хватает. Работаем над этим. В инкубаторах вводим им кальций. Но плохо усваивается. Слишком много микробов и паразитов в первые годы перемен циркулировало. Ведь сплошь контакты, никакой самоизоляции. Организмы повредились основательно. Разберёмся, и не такое расхлёбывали. Помнишь Ляковидскую, не к ночи будет помянута, которая даже в мороженом радугу видела? Вот у нас так теперь везде: из каждого утюга радуга, из каждого чупа-чупса — ручеёк.
— Чего-то ты одних врагов народа припоминаешь. — Сикорский неприязнённо фыркнул. — Как не помнить такую! Когда рванула дальневосточная Кущёвка и воры получили свою законную долю в парламенте, мы эту стукачку в расход пустили. Пропагандистка. Под видом общественной организации исподволь внушала детям мысль, что союз между женщинами нашей страны — это хорошо. Старая противная лесбиянка!
— М-да-а… — гость как-то уж совсем сник. — Убили, стало быть, бедолагу? Сумел ты меня в депрессию вогнать, Сикорский. Не зря нас предостерегают от общения с одномерными. Давай теперь мириться, другого выхода нет. Применим передовую методику на дикаре. Посмотрим, сработает ли. Снимай ремень. Чего уставился? Подзюпаним на брудершафт за встречу, чтобы друзьями разойтись. А то глаза друг другу сейчас выцарапывать начнём.
Сикорский даже опешил от наглости оппонента.
— За кого ты меня принимаешь?
— За тебя, за кого же ещё? — Гость внезапно рассердился. — Прекрати юродствовать! Здесь никого нет, не старайся выслужиться, не услышат, не оценят. Я же знаю, что ты этим балуешься, особенно когда жена в положении. То есть почти постоянно. Оттого и злой такой, что правду о себе не можешь сказать. Другим тоже рты затыкаешь.
Сикорский невольно покраснел и опустил глаза. Помялся.
— Это что же ты мне предлагаешь? — проговорил он, помолчав. — Тихо сам с собою, невоздержанно сопя в четыре ноздри, спрятавшись от всех? Сливать собственное будущее к едреням? Даже у писателей фантазии не хватит подобное сотворить. Давай уж лучше я тебя подвешу на крючках. И — хлыстом, хлыстом по мягкому месту! И по немягкому тоже! Чтобы дурь из башки выбить! Поэффективнее будет.
— Вот так и появляются маньяки: от запретов на всё естественное! Садюга ты. И не лечишься! Альтернативный анимус в голове у своей виртуальной анимы! Ещё и в сказки веришь. — Гость презрительно фыркнул. — Человек сквозь стену прошёл, а ты даже не усомнился, что это в реальности происходит. Такое ведь только во сне бывает! Ты спишь, Сикорский, проснись! Народ тебя как новеллу читает, только глянь на них, протри глаза, нависли со всех сторон над тобой, как Наташины коты! Это я написал про тебя, такого ненормального, рассказ! Иначе откуда бы ты вообще здесь, на богемном конкурсе, взялся?
— Э-э! Что это? Кто эти люди? Что за цирк? — Сикорский от неожиданности и испуга вскинул руки, прикрываясь.
— Говорю же тебе: литературный конкурс. Такие времена у нас на дворе, все поголовно грешат творчеством. Грешат и грешат! Прямо поветрие какое-то! Сочиняют извращённое, безобразное будущее, одно чудовищнее другого. Каждый в меру своих фантазий. А я как бы наблюдатель за ними. Подглядывающий, так сказать! Благодарные времена, грех жаловаться. Докапываться до людей годами не надо. Каждый сам всю свою подноготную выложит, на блюдечке тебе преподнесёт. Только успевай диагнозы ставить и статистику извращений подводить! Порой и противно, да что поделать, мирюсь. Иначе, какой я инженер человеческих душ, если всей правды о них знать не буду?
