Трансформация жизни

Он пришёл на работу как обычно — ровно к восьми часам утра. Сказывалась многолетняя привычка и железный закон самодисциплины, усвоенный им ещё в юношеские годы. Приветственно кивнув секретарше, он прошёл в свой кабинет, надел белый халат и сел за стол, положив на него руки. Так он просидел какое-то время, глядя на обложку старого журнала, на которой была его фотография и под ней текст «Сергей Иванович Седов, главный врач новой клинической больницы». Фотография улыбалась, сияя глянцевыми глазами и белозубой улыбкой уверенного в себе человека. Затем он встал и подошёл к зеркалу. Разница между отражением и фотографией была очевидна, хотя с выхода журнала прошло не так уж много времени, всего каких-то полтора года. Однако уже год, как все они живут по новым правилам. По правилам, которые возникли как-то сами собой, как следствие доказательства теоремы трансформации жизни.

 

Весь этот кавардак начался семь лет назад с сенсационного открытия, которое для большинства людей прошло почти незамеченным.

Тогда только специалисты в области субатомных взаимодействий поняли грандиозность нового принципа передачи информации и с головой кинулись в водоворот соблазнительной теории. Несколько лет всё было тихо и спокойно, пока они приводили теоритический хаос к математическому порядку и разрабатывали свою технологию. Само же устройство, если его можно так назвать, было произведено и впервые тестировано почти два года тому назад. С того злополучного дня и началась новая эра в судьбе беспокойного человечества.

 

Ему же, как человеку далёкому от понимания нелогичности и своенравия капризных электронов, кварков и т.п., приходилось довольствоваться упрощённым объяснением принципов работы этой системы. Впрочем, как и основной массе населения, не вникающей в тонкости и парадоксы микромира. Для обывателя это объяснение звучало примерно так — приемо-передающее устройство, представляющее собой определённо сформированный сгусток частиц, обладающий строго заданным уровнем и частотой колебаний. Носителем же этого чудо — сгустка был человеческий мозг, который выступал в качестве кодирующего модуля, а так же своеобразного коммутатора связи. Первые же испытания показали, что новая технология совершила беспрецедентный прорыв в сфере коммуникаций. Абоненты связывались друг с другом по своему выбору, что происходило практически мгновенно, обменивались информацией, а при завершении сеанса легко выходили из контакта. Качество переданной и принятой информации оценивалось специалистами как абсолютно сто процентное. Мир ликовал. Дальнейшее эксплуатирование этой технологии сулило такие перспективы, что та же пресловутая телепатия казалась делом уже завтрашнего дня.

 

Спустя ещё полгода, обладателями новейших коммуникаторов стали первые частные лица. Ну, а потом пошло, поехало! И всё было весело и забавно до тех пор, пока в одном из городков Европы не произошло странное событие, которое сначала отнесли к разряду курьёзных. Статья в местной газетке была воспринята читателями, как очередной приступ паранормальной паранойи. Этакий прокисший винегрет спиритизма, лжи и чудачества. В тексте статьи говорилось, что одна уважаемая жительница города, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, несмотря на свой довольно преклонный возраст, утверждает, что каждый день общается со своим недавно умершим мужем посредством имплантированных им коммуникаторов. Однако посмеиваться и подтрунивать над бедной старушкой долго не пришлось, так как подобные заявления вскоре посыпались со всего света, вовлекая в этот водоворот людей разных возрастов и сословий. Всё это безобразие стало походить на какую-то загадочную эпидемию. Общество, конечно же, может поглумиться над семидесятилетней домохозяйкой, ухмыляясь и вертя пальцем у виска, но когда о том же самом говорит, например, всеми уважаемый академик, почёсывая в затылке, и вместо чётко сформулированных ответов на конкретные вопросы начинает упражняться в произношении долгой буквы м-м-м…, тут согласитесь есть о чём поразмыслить. Вот тогда-то и стали досконально изучать таинственные несуразности новоиспечённого феномена.

 

Первое время поиски причин странного эффекта были безрезультатны, пока в курилке одного из НИИ, в клубах табачного дыма не прозвучала на первый взгляд сумасшедшая догадка, которая впоследствии и оказалась верной, верной настолько, что перевернула мир с ног на голову. Человек во все свои разумные века веровал в то, что всё-таки, не смотря ни на что, какая-то часть его существа, при уходе в мрачное небытие, остаётся нетленной. В века более разумные часть эту начали взвешивать на смертном одре, наблюдая, как она покидает тело и отправляется по своим загадочным делам, так сказать, налегке. Пройдя довольно долгий путь переименований, в самые разумные из времён, её стали называть энергетическим облаком.

 

Так вот, суть догадки была в том, что облако это, стряхнув с себя килограммы уже бесполезной плоти, каким-то непонятным образом захватывает своим силовым полем субатомный сгусток импланта, не давая ему развалиться в остывающем теле. При проведении экспериментов подобных взаимодействий, научным светилам пришлось признать высокую степень возможности положительного результата такого слияния. После этого заключения ядовитые на язык шутники от журналистики принялись зубоскалить, что угрюмый, утерявший всяческую бдительность Харон, стал возить через туманный Стикс не просто души усопших, но души с телефонной контрабандой. Убедившись же в реальности, на первый взгляд абсурдного предположения, сильные мира расценили случившееся, как великое достижение человечества, по обыкновению первым делом принявшись за подсчитывание будущих дивидендов, совершенно не обращая внимания на первые признаки грядущей катастрофы.

 

***

Он встал из-за стола, вышел из кабинета, и, остановившись перед секретаршей, которая тут же перестала печатать, мрачно спросил,

— Ну, что у нас новенького?

— Ещё три заявления на увольнение, Сергей Иванович.

— Что, всего три?

— Нет. Три ведущих специалиста, а всего восемь, включая санитаров и техперсонал.

— Что-то сегодня маловато.

— Да нас всего осталось тридцать человек, — выпалила девушка, и словно устыдившись резкого тона, опустила глаза.

— Умгу. Ну, тридцать так тридцать. Медикаменты привезли?

— Нет. Ни вчера, ни сегодня машины не было.

— Вы звонили на центральный склад?

— Несколько раз. Никто не берёт трубку.

— Звоните ещё! Кто-то ведь должен, в конце концов, ответить. Второй корпус закрыли?

— Да, вчера вечером. Закрыли и опечатали.

— Понятно. У меня обход. Если кто станет спрашивать, буду через час.

 

Она кивнула головой и продолжила набирать текст.

Он шёл по коридору, заложив руки за спину, глядя себе под ноги. В голове с самого утра почему-то вертелся стишок Александра Сергеевича — «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…».

Остановившись у окна, он стал смотреть вниз на улицу. В парке рядом с больницей, с колясками прогуливались две молодые мамашки. Они о чём-то живо беседовали, попеременно наклоняясь к своим чадам, что-то там поправляя и наверняка приговаривая всякие бессмысленно трогательные — уси-пуси. Картинка была идиллично умиротворённая, как пастораль, до тех пор, пока опять не вмешался Пушкин со своим «Тятя, Тятя наши сети притащили мертвеца». Он ещё с минуту смотрел на двух счастливых жизнерадостных женщин и думал: «Господи… Зачем нам вся эта потусторонняя блудь. Зачем?!»

 

Он отвернулся от окна и пошёл дальше по коридору, вспоминая, как столкнулся с этой новой реальностью впервые. Как почти уже год назад, когда только-только в прессе стали появляться первые сообщения о голосах, его младшая сестра Зоя, недавно потерявшая своего семнадцатилетнего сына, погибшего в горах, ворвалась к нему в кабинет в верхней одежде, запыхавшаяся, с обезумевшими глазами. Она свалилась на ближайший стул, дёрнула ворот пальто и хрипло выдохнула,

 

— Серёжа! Он со мной говорил!

Оторвавшаяся пуговица закружилась и зацокала на столе.

— Зоя, кто с тобой говорил?

— Я разговаривала с сыном! С Толиком!

— Зоя, ты понимаешь что говоришь? У тебя нервный срыв. Я дам тебе успокоительное.

— Да нет же Серёжа! Я говорила с ним, слышишь?! Говорила! Это всё импланты. Мы установили их перед его поездкой.

— Зоенька, родная! Это обман, коммерческий ход. Ну, подумай сама.

— Я понимаю, что ты, как врач не можешь это так легко принять. Но ты должен верить мне. Серёжа. Должен!

 

Он вертел в руках оторванную пуговицу и смотрел на сестру.

— Ну, хорошо. Что же он тебе сказал?

— Он сказал: «Прикольно».

— Что прикольно?

— Там где он сейчас, там прикольно.

— Умгу. И это всё?

— Нет. Он ещё сказал, что не надо бояться.

— Чего?

— Ну, как чего? Смерти, конечно! Серёж, как ты думаешь, мы часто с ним сможем разговаривать?

 

В ответ он только пожал плечами, не зная, что ей ответить. Когда же она ушла, он ещё долго сидел в своём кресле без единой мысли в голове, потирая меж пальцев серую матовую пуговицу, которая и сейчас лежала в кармане его халата, как какой-то зловещий талисман или неумолимый укор его скептицизму. Он считал, что именно с того чёрного дня всё полетело в тартарары, по крайней мере для него. Положение дел во вверенной ему клинике неуклонно ухудшалось, пока не докатилось до катастрофического состояния. Две трети ещё работающего корпуса стояло пустым. Если так пойдёт и дальше, то больницу придётся закрывать, тем более что и работать-то будет некому.

 

Вместе с дежурным врачом они прошли по палатам, осматривая больных. В основном это были люди, проходившие постхирургическую реабилитацию, или же те, кого готовили к операции. А ведь совсем недавно желающих лечь просто на обследование было столько, что им приходилось записываться заранее и ждать освободившегося места. А потом грянула эта напасть. Газеты и интернет захлестнула волна информации о том другом существовании, реальность которого теперь считалась абсолютно доказанной. Те, кто находились за гранью, охотно делились своими ощущениями и принципами устройства их мира. И получалось так, что все эти красочные вымыслы об адских муках и райском блаженстве, лишь бесплодная игра воображения талантливых выдумщиков. Собранные и проанализированные сообщения указывали на то, что потусторонняя вселенная представляет собой пространство энергетических уровней от самого низкого — мерцающего, до высшего — ослепительно яркого, а каждый вновь прибывший занимал в этом пространстве своё конкретное место, в зависимости от силы его собственной энергетики. И вот, как только живые убедились в том, что физическое умирание это далеко не конец существованию и впереди их не ждёт раскалённая сковорода окружённая шайкой рогатой шпаны, вот тогда-то и начали осыпаться устои патриархального мировоззрения.

 

Стена страха смерти рухнула и более не сдерживала ни любопытных, ни отчаявшихся. По всем странам прокатилась волна самоубийств, вскоре, однако утихшая, так как с теми, кто покончил с собой, никакой связи установить не удавалось. Видно в мироздании действительно существует строжайший запрет на лишение себя жизни, и вовсе не из-за религиозных соображений, а из-за того, что самоубийцы на этом свете не исчерпали до конца свой кредит энергии. Как ёрничали всё те же газетчики: «Ай-ай-ай! Низя-я-я! Батарейка ещё не кончилась!» И хотя точно никто не знал природу той таинственной энергии, величина которой определяла уровень будущего бытия, однако чисто интуитивное убеждение сложилось таково, что ни в банковских закромах, ни в экономических топях, ни тем более в политических дебрях искать её не имело смысла. Убеждённость эта разрастаясь с каждым днем, стала попирать своим размахом государственное устройство, начинавшее трещать по всем своим подгнившим швам, и неизбежно вела к великому разудалому хаосу…

***

Закончив обход, он вернулся в свой кабинет. На столе зазвонил телефон. Он снял трубку и услышал голос секретаря,

— Сергей Иванович. Звонит Ваша сестра. Вы будете с ней сейчас разговаривать?

— Да, да. Переключите, пожалуйста.

 

В трубке раздался Зоин голос,

— Алло. Серёжа?

— Да, Зоя. Здравствуй.

— Здравствуй, Серёжа. Как дела?

— Да какие уж тут дела?! Сама видишь, что происходит.

— Да. Я сегодня приехала на работу, вернее даже не приехала, а пришла, ты ж знаешь, что творится с транспортом… А в редакции говорят, что наш журнал закрывается, за отсутствием читательской аудитории. Представляешь? Теперь мода никого не интересует. Да это и понятно.

 

— Что собираешься делать?

— Не знаю. Пока ничего. Хочу поехать на дачу, побыть там какое-то время.

— Одна не заскучаешь?

— А я не одна. С подругой. Со Светкой. Она сейчас тоже без работы. Серёж…

— М-м-м?!

— А ты так и не поставил себе имплант?

— Зой! Ну, сколько раз об этом можно говорить? Нет, не поставил. И не собираюсь. Мы же это обсуждали с тобой тысячу раз!

— Да, да. Конечно. Просто вдруг ты всё-таки передумаешь, а я узнала, где это можно сделать быстро и совсем недорого.

— Мне хватает обыкновенного телефона и проблем этого мира.

— Ну, просто вдруг со мной что-то случится, мы бы тогда смогли…

— Зойка! Прекрати! Опять эти твои домыслы?! В таком настроении я тебя никуда из города не отпущу. Будешь здесь со мной, под присмотром.

— Я в порядке. Не волнуйся. Просто хочу, что бы ты подумал о будущем.

— Ты с ума сходишь от этих своих разговоров с сыном!

— Возможно...

— Ладно, Зой, извини. Я не хотел тебя обидеть. Сколько ты хочешь пробыть на даче?

— Пока не надоест.

— Я к вам приеду в выходные. Хорошо?

— Конечно, приезжай.

 

Зоя замолчала, и через несколько секунд спросила,

— Серёж, а ты слышал, что те, которые сами ушли из жизни, стали выходить на связь? Говорят, что скоро все они будут доступны для общения.

И здесь он понял — вот настоящая цель её звонка! Она хочет услышать от него, и именно от него, подтверждение этих слухов. И если он ответит утвердительно, то тогда.… А что тогда?

— Ты стала слишком доверчива ко всем этим бредням. И вообще, вокруг всей этой чертовщины разрослось непомерно много всяких сплетен.

— Да, ты, наверное, прав.

Она опять замолчала, тишина в трубке становилась всё более тревожной. Он заговорил первым,

— Зоя, может мне к тебе приехать?

— Нет-нет, не надо. Я уже скоро выхожу, а то Светка будет дуться за опоздание.

— Зой ты чего-то не договариваешь. Скажи мне, что у тебя случилось?

 

Она вновь замолчала, и потом проговорила с какой-то тревогой в голосе,

— Толик сказал, что наше существование не имеет никакого смысла. Что все наши идеалы и устремления иллюзорны и кощунственны, и что наша жизнь и не жизнь вовсе, а прелюдия к настоящей жизни.

 

Он выругался про себя относительно всей этой загробной философии, а вслух спросил, уже не сдерживая гнев и раздражение,

— Ну, и каким же образом ты решила наложить на себя руки? Повеситься на бельевой верёвке, выказав своё пренебрежение вывалившимся языком и выпученными глазами? Или порезать вены, изображая из себя великомученицу?

— Я ни о чём таком не думала. То есть думала….

— Не думала?! Вот и молодец. Иногда гораздо полезней не думать, а может быть и не слушать!

— Ну, вот ты опять сердишься. Ладно, я пойду, а то Светка обидится.

Он проворчал,

— Давай. Светке привет, — и положил трубку, а потом подумал: «А чего собственно ты так разошёлся-то? Кто ты такой, чтобы судить и отчитывать? Ты, если разобраться, существо вообще никчёмное, дорогой товарищ доктор! От чего ты намерен спасать бедное человечество? От смерти? Так ведь нет же её! А как оказалось, что и не было никогда… Фу, какая пошлая мерзость, — уверовать в свою значимость, наслаждаться своей необходимостью, рожею своею любоваться на обложке никому не нужного журнальчика, не подозревая и даже не задумываясь о том, что всё это просто раздутый мыльный пузырь! Невозможно спасти кого-то от того чего нет! Так, что и никакой ты не врач, Сергей Иванович, нет в природе больше такого понятия, как врач! Лопнуло вместе с мыльным пузырём. Ты такой же обезболивающий препарат, как баралгин или новокаин, с несколько иными функциями, но аналогичный, по сути. И может Зойка права? Может и впрямь пора кончать со всеми этими иллюзиями и миражами?!»

 

Он встал и подошёл к окну. За оградой больницы, в парке две молодые мамашки продолжали свой нескончаемый разговор, теперь уже сидя на лавочке, оставив на время в покое своих уснувших в колясках малышей.

И тут, вроде бы ни с того ни с сего, хитрый Александр Сергеевич вновь напомнил о себе: «Врите, врите, бесенята, заворчал на них отец. Ох, уж эти мне робяты! Будет вам ужо мертвец!»

 

***

Ему всегда было уютно дома после рабочего дня. Уютно и спокойно. Он сидел перед телевизором и пил чай. Девяносто процентов всех новостей, как обычно состояло из сообщений, полученных с той стороны. Он называл это новгородским вече. Здесь всё смешивалось в кучу — прогнозы, утверждения, советы, пожелания, радость, горе, стремления и раскаянья. Уже как-то привыкнув ко всей этой мешанине, он смотрел на экран, как на раздражающее пятно на стене, из которого выпрыгивали уже не пугающие, но всё же тревожащие призраки. А вспомнив свой телефонный разговор с сестрой, он подумал: « А если всё действительно так, как говорит….» И мысль вновь запнулась на имени. Каждый раз, вспоминая о племяннике, он не знал, как ему его называть. Можно назвать по имени того, кто ушёл, и ты помнишь его таким, каким видел в последний раз. Ведь этим именем ты называешь тот образ в памяти, который, уже не имея будущего, не в силах изменить настоящее, и твоё воспоминание о нём не имеет продолжения.

А, как и каким именем назвать того, кто, переступив черту, продолжает вмешиваться в твою жизнь, попирая все разумные устои? Называть его Толиком он уже не мог, да и какой же он, в самом деле, был теперь Толик?! Толька был вихрастым, улыбчивым, вечно рот до ушей, шустрый и с постоянно новыми, по-мальчишески парадоксальными идеями.

 

Этот же, судя по Зойкиным рассказам, казался мрачным философствующим педантом, который по старой въевшейся привычке произносил тусовочные слова — «прикольно», «круто», и т.д., которые во всём контексте, так называемой беседы, выглядели не то что неуместными, а скорее настораживающими своей неестественностью. И поэтому он был чужим, выпавшим из памятного образа, и Толиком быть не мог ни при каких обстоятельствах!

 

Когда начался очередной сериал, он выключил телевизор и пошёл спать, выпив две таблетки снотворного без которого уже не мог обойтись. Однако и оно не спасало его от кратких, но беспокойных снов. Чаще всего ему снился отец, то притихший с печальной доброй улыбкой, то почему-то вдруг рассерженный, глядящий с укором, а то и вовсе разгневанный на какую-то его очевидную глупость. Он снился ему и в эту ночь, но не один, а вместе со своим внуком, с Толяньчиком, как называл его при жизни. Они сидели вдвоём в середине огромной, с бесчисленным количеством цветов и оттенков, радуге. Сидели как на краю обрыва, свесив ноги вниз, положив руки на колени, в белых широких одеждах, похожие на старого Бога и юного ангела. У отца шевелились губы, он что-то говорил, не меняя выражения лица, но слов слышно не было. Он сам попытался докричаться до них, однако его услышал лишь бородатый Харон, плывущий в своей лодке. Тот повернул к нему угрюмое изрезанное морщинами лицо, и на мгновение, оставив весло, погрозил пальцем и пробасил: «Связь только по импланту! Стоимость звонка — один медный обол!» И тут же появился металлический ящик с узкой прорезью для монет, на котором красными буквами горела надпись «Касса». Он подошёл к ящику и вдруг понял, что одет в свой белый больничный халат, в кармане которого лежала злополучная серая пуговица. Зажав её в пальцах, и вытянув руку, он показал её угрюмому перевозчику. Тот кивнул своей седой головой, крикнув на прощанье: «Время платить!»

Он просунул пуговицу в прорезь и отпустил. Внутри ящика раздался дребезжащий звук, который повторялся вновь и вновь, как будто пуговица падала в бездну, по пути задевая за жестянки — Дзззз… дзззз… дзззз…

 

Проснулся он от этого дребезга, и одним рывком сел на кровати, пытаясь сообразить, где это он, пока не увидел разбудивший его звенящий будильник. Голова трещала, как пластиковый барабан спортлото. Оглядевшись и, наконец, разобравшись, что к чему, он с силой провёл ладонями по лицу и тихо выговорил: «Ну, что ж… с добрым утром!»

 

***

Весь следующий день он занимался текущими делами больницы, не переставая удивляться тому, что количество пациентов и персонала сократилось в несколько раз, а объём отчётов, докладных и прочей писанины ни на лист не уменьшился, а вроде бы даже наоборот вырос. Видимо это закон бюрократии, — чем быстрее угасает какое-либо дело, тем больше требуется бумаги на поддержание тления его чахнувших углей. Но как врач он хорошо понимал, что дойдя до определённого предела реанимировать больного нельзя. Невозможно. Будь то человек, или какое другое существо. А свою клинику он считал именно существом, со своими болячками, обязанностями и устремлениями. И существо это уже агонизировало. Тем не менее, он заставил себя навести порядок в бумагах, так как этого требовал его внутренний дисциплинарный кодекс. Закончив, он решил пройтись по корпусу. Выйдя в коридор и подойдя к окну, он стал смотреть на улицу. Сегодня шёл мелкий ленивый дождь и обычно оживлённый в это время парк был пуст. Он усмехнулся и тихо сказал самому себе: «Ну, вот и парк вымер». Нащупав же в кармане зловещую пуговицу, он вспомнил свой сегодняшний сон, бессильные потуги докричаться до отца и безголосые наставления старика. Что он хотел ему сказать? О чём-то предупредить или же от чего-то уберечь? Всё как в том старом анекдоте, — разговор немого с глухим. Потом он подошёл к урне, напоследок потёр пластмассовый кружок меж пальцев и выбросил его в мусор. После чего резко развернувшись, вернулся в свой кабинет. Достал телефонный справочник, нашёл нужную страницу и набрал номер. После пары гудков в трубке ожил женский голос: «Компания «Трансфон». Продажа и установка имплантов». Несколько секунд он слушал, как голос пытается добиться от него ответа, повторяя: «Алло! Алло! Говорите!» — затем сам себе утвердительно кивнув головой, сказал: «Девушка. Здравствуйте. Я бы хотел приобрести имплант….»

***

Через неделю специалисты «Трансфона» имплантировали в его мозг коммуникатор. Вся процедура заняла какие-то два часа, и уже в десять утра он возвращался в свою клинику с головным приобретением. По инструкции он должен был начать пользоваться имплантом не ранее завтрашнего дня, сегодня же ему вменялось наблюдать за своими ощущениями и при болезненных симптомах немедленно сообщить об этом медперсоналу «Трансфона». Так же, либо сегодня вечером, либо завтра утром его обязали прибыть на первичный осмотр. Он договорился на завтра, так как сегодня в больнице было дело, которое отложить или же отменить было нельзя. Похороны, как известно не отменяют. Умер же старейший из его сотрудников — заведующий терапевтическим отделением. Умер у себя в кабинете в возрасте семидесяти трёх лет, будучи совершенно одиноким.

Возможно, именно его слова оказались последней каплей повлиявшей на его решение провести имплантацию. За несколько дней до своей смерти в обыденном разговоре о здоровье и о превратностях технического прогресса, старый терапевт сказал: «Знаете ли, уважаемый Сергей Иванович, я бы не задумываясь, присобачил бы себе в мозги эту штуковину. Чем чёрт не шутит? Однако не с кем мне ни здесь, ни там разговоры разговаривать. Те, что ушли раньше, скажем так, ещё без новомодной аппаратуры, а после меня так уже и уходить не кому. А Вы подумайте. Мало ли что?!»

 

Похоронили старика на новом кладбище, под моросящий и уже по-осеннему холодный дождь, без отпевания и надсадных рыданий. А похоронив, вернулись в клинику, где дежурившие врачи и медсёстры приготовили поминальный стол. Когда все расселись по местам, наступило время речей, и он вдруг с удивлением понял, что поминки теперь стали больше напоминать дни рождения, чем траур. Все, абсолютно все, заканчивали свою речь фразой: «За его будущее! — или же, — За его новую жизнь!». Он же почему-то в конце каждого монолога про себя неизменно повторял: «Чунга-Чанга места лучше нет…», — и думал, что все, что здесь сейчас происходит, сильно смахивает на сборище обезьян, до которых дошёл слух, что некто Дарвин пообещал им в недалёком будущем превращение в человеков.

 

И когда опустился на свой стул очередной оратор, ему вдруг внезапно в голову пришла шальная мысль, от которой лоб покрылся испариной: «Господи! Если мы все, — все сидящие за этим столом, и все что вне его, друзья, недруги, чужие, близкие и даже те две мамашки из прибольничного парка, вольно или невольно стремимся к той, другой жизни, то значит сейчас, здесь, вот в эту самую секунду мы мертвы! И всё это время, что мы пребываем здесь в этом мире, мы пребываем на стороне смерти».

 

Мысль эта его оглушила, он уже не слышал голосов поминальщиков и не видел их лиц. Рядом с ним, и напротив он угадывал силуэты мертвецов, которые терпеливо ожидали часа своего рождения. Он, наверное, так и просидел бы какое-то время с открытым ртом и, уставившись невидящими глазами на блюдо с пирамидой салата, если бы у него не зазвонил мобильник. Он очнулся, извинившись, встал из-за стола и отошёл в угол комнаты. Звонила Зоя. Он решил, что сейчас же скажет ей об импланте, но она не дала ему этой возможности, сумбурно повторяя одно и то же,

— Серёжа! Он не звонит уже три дня. Представляешь? Ты не знаешь, может что-то случилось? Понимаешь уже целых три дня. Серёж! Может что-то со связью? Или …

 

Он опустил руку с телефоном и, запрокинув голову назад, надсадно и неприлично громко расхохотался.

 

***

В комнате за журнальным столом сидели два человека. Тот, кого его собеседник называл Аналитиком, выпустив изо рта сигарный дым и, подняв глаза к потолку, улыбнувшись, сказал,

— Ну, что господин Управитель? Когда я могу получить проспоренную мне вами бутылку виски?

— Хм! Да в любое удобное для вас время.

— Так давайте сейчас! Мы её с вами и разопьём!

— Хотите отпраздновать успех?

— А почему бы и нет?!

— Ну, что ж я не против. Хотя признаюсь, я не слишком верил в эту вашу затею. Тем более что вы даже не представляете, во сколько мне обошлась вся эта секретность, все эти генераторы с индивидуальной настройкой голосов. Одни только эти ваши импланты сожрали уйму денег. А кстати, вы свой ещё не отключили?

— Зачем? Это удобно и забавно. А что касаемо затрат, — цель достигнута, и заметьте без стрельбы и без крови! Перспектива прозрачна и предсказуема!

Управитель грузно поднялся, достал из бара бутылку виски и два стакана.

— Вы разбавляете?

— Да что Вы! Упаси Бог!

Разлив виски, он опять погрузился в своё кресло.

— И какие шаги вы намерены предпринять дальше?

— Да дальше всё просто. Вчера мы выключили наш генератор голосов, и загробный мир опять перестал существовать.

— И что же это нам даёт?

— Ну как же, как же?! Вспомните. Когда мы запустили проект «Трансформация жизни» и отобрали у них их главный страх, они превратились в беспомощных животных, но чтобы этот процесс не был необратимым, (вам же не нужны тупые исполнители), мы создали для них надежду — наши расчудесные голоса с того света. Теперь мы их просто выключили, а завтра объявим, что это были происки инопланетных врагов или чертей…. Чем несуразней будет объяснение, тем больше ему поверят.

— И чего вы этим добьётесь?

— Депрессии и растерянности! Они уже сейчас не знают, что есть белое, что чёрное. Представьте, что с ними будет, когда голоса умолкнут навсегда. А вот после этого, спустя какое-то время, нахлебавшись хаоса и анархии, они пойдут за вами хоть к дьяволу в пасть. Строить ваш новый мир.

— Ну, что ж будем надеяться, что вы не зря пьёте моё виски.

Он протянул руку, кряхтя, взял стакан и, подняв его, сказал,

— За новый мир!

 

Однако ответа он не услышал и повернул лицо к собеседнику. Тот держался указательным пальцем за правый висок, что-то бормоча себе под нос.

— Что с вами? Вам плохо?

— Нет-нет! Какая-то чепуха. Странно, генератор отключен, а со мной только что по этому каналу связался какой-то кореец или китаец.

— Какой ещё кореец?

— Не знаю. Он назвал себя Пу Шкин.

— Может быть Пушкин?

— Может быть.

— Пушкин, дорогой мой Аналитик, это русский поэт, кажется девятнадцатого века. Интересно. И что же он вам сказал?

— Я не могу точно передать. Это действительно были стихи. Но смысл такой, что ко мне теперь будет каждый день приходить какой-то мертвец — утопленник.

— Хм! Ну что ж, тогда посоветую вам хорошенечко приготовиться к встрече…