Санки

Лёша любил снег. Снег для него всегда ассоциировался с чем-то хорошим — с играми, ослепительно белым ковром, скрывающим от глаз несовершенства двора, горячим чаем и санками. Конечно, если бы Лёша жил на севере, где неделями дуют свирепые бураны и лёд сковывает реки, он был бы куда более нейтрален. А так он с нетерпением ждал зимы и даже санки выпросил у мамы — красивые такие, с красными поручнями и лакированными дощечками. Жаль только зимы всё чаще наступали бесснежные и прокатиться никак не удавалось. Вот санки и стояли в прихожей. Каждую уборку об них спотыкались и, кряхтя, перетаскивали с места на место. Но Лёша не отчаивался — кто знает, может повезёт на следующий год? На следующий год наступала ещё более тёплая зима, и санки как-то позабылись, пока в очередную уборку не оказались вынесены из дома.

Шли годы. Лёша закончил школу, вуз и стал работать по специальности — важной такой, основательной и невообразимо серьёзной. Пожарный инспектор называется. Теперь его величали не иначе, как Алексей Михайлович, иногда для солидности добавляя фамилию. И сам он стал вполне серьёзным: оброс очками, начинающимися залысинами, благообразным брюшком и целым набором одинаковых серых пиджаков. К профессии Алексей Михайлович относился серьёзно, как, впрочем, и к жизни, отчего кроме начальства его никто особо не любил. Уважали — это да! Но не любили. Пока ровесники сбивались в пары, он работал и копил на пенсию. Когда его одноклассники меняли пелёнки второму незапланированному ребёнку, Алексей Михайлович вёл учёт соблюдения всех правил пожарной безопасности. О, он лучше других знал, как опасны газовые плиты в доме, наперечёт помнил виды огнетушителей и сумму штрафа за захламленный аварийный выход! Если бы только это помогло найти ему свою любовь! Ему-то нужна простая работящая девушка, чтоб не сидела на шее и от того не маялась глупостями, чтобы готовить умела и знала цену деньгам, чтоб копили вместе на вторую квартиру, которую можно было бы сдать квартирантам, а деньги собирать на учёбу ещё нерождённого сына…. Ну, выглядела неплохо, хоть и не сильно красилась, не больно-то и пила, чтоб читать любила, потому что дешевле развлечения и не найти. И ещё пару сотен замечаний по списку. И как только другие находили себе пару? Может быть, он слишком беден? Некрасив? Или настолько уж без чувства юмора? Даже Яшка из второго подъезда, откинувшийся недавно и нигде не работавший, нашёл себе женщину. Даже Яшка! А Алексей Михайлович — нет.

Но была у Алексея Михайловича одно нетипичное для солидного человека увлечение, даже так — страсть. Любил он снег и санки. Даже купил сани при первой возможности, регулярно следил за новостными сводками, чтобы не упустить, не проглядеть. Что поделать — юг есть юг. Казалось бы, в ста километрах уже и горы, и снежные склоны, и прочие курорты, но близок локоток да не укусишь — накладно. Не вовремя. А он работал ведь. Эх, как работал! Любо-дорого посмотреть, проверить. Каждый бланк бережно заполнен, документы подшиты, объекты под присмотром. И вот, наконец, когда Алексей Михайлович после череды тёплых зим уже готов был сдаться и вынести санки из квартиры, началось резкое похолодание. Дул сильный северный ветер, нагнавший множество серых туч. Ночью пошёл первый снег — крупный такой, налипающий овсяными хлопьями на провода. Казалось бы, вот оно — счастье. Но той же ночью Алексей Михайлович почувствовал себя плохо и утром вызвал врача.

Больной с тоской наблюдал за заснеженным городом из окна. Во дворе суетилась ребятня, на время оставив телефоны. И все они… веселились, вернее, казались радостными, деятельными. А у Алексея Михайловича заложило нос, температура повысилась. Врач сказала — сидите дома, будете умирать — звоните. Но смерть прошла мимо, забрав с собой обоняние и вкус. Каждое утро Алексей Михайлович подходил к окну, проверяя не пропал ли снег. Не пропал — лежал. Одеревенел, правда, это даже со второго этажа было видно. Хрустел под чужими ногами, надламываясь корками.

Наконец, Алексей Михайлович почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы выйти из дома. Времени у него оставалось в обрез. Синоптики обещали долгожданное потепление и ливни. Алексей Михайлович предварительно сходил на разведку, обнаружив, что большинство тротуаров вычищено до черноты, но есть один пустырь, куда дорожники скидывали снег. Дети собрали из наносов огромную горку, высотой почти в два этажа. И пусть даже снег больше не был тем мягким гусиным пухом, а походил больше на подмоченный сахар, эта горка была лучшим подарком на новогодние праздники.

Мужчина выкатил санки, опасливо озираясь по сторонам. Взрослый же дядька, а такими глупостями мается. На пустыре, к сожалению, крутилось немало народу. Мамаши, детишки, разные полупьяные субъекты с колонками. Играла музыка и не всегда хорошая. Неподалёку рычали заведённые машины, переливаясь фарами. Где-то лаяла собака, пищала ребятня. Алексей Михайлович на полусогнутых ногах поднялся на край горки и водрузил санки. Его немного трясло от волнения и слабости.

Раз! Внезапно скользнули полозья и вот он уже рухнул во тьму, падал соколом, мчался в степи на удалой тройке. Крик заглох в глотке. Трасса стремительно закончилась, сани вылетели на дорогу, где едва не разбились об сваленную в торосы наледь.

— Как же здорово у вас получилось! — услышал Алексей Михайлович. Это женский голос! Достаточно молодой. Как странно — обычно к нему женщины обращались только по работе.

— Слабо ещё раз? А можно будет потом и мне попробовать?

Они с девушкой почти ровесники. У незнакомки миловидное вытянутое лицо с чуть раскосыми глазами и огненно-рыжие крашенные волосы. Куртка-пуховик её явно полнила, как и толстые штаны, но разве это плохо на таком-то холоде?

— Можно на ты! Я — Лёша, кстати! — жизнерадостно представился Алексей Михайлович. На эту жизнерадостность ушла чуть ли не вся его удаль.

— Алёна! — девушка протянула свою руку. Он осторожно пожал, отметив тонкие пальцы под перчаткой. За последние месяцы это был самый близкий его контакт с противоположным полом.

Лёд неловкости был вскоре сломан. Они по очереди поднимались и со смехом и криками слетали с высоты. Пару раз Алёнку выносило на дорогу, а Алексей перевернулся и потерял шапку в сугробе. Сил, конечно, у него надолго не хватило, но он всё равно оставался и жаждал, чтобы этот вечер никогда не кончался. Неужели на праздники исполняются все мечты? После стольких лет добровольного заключения за рабочим столом он вдруг веселился, словно ему лет семь, не больше. Словно Алексею не твердили всю жизнь, чтобы он был серьёзен, ведь только серьёзные люди, которые не отвлекаются на глупость, могут быть полезны и… счастливы? А он счастлив, о как он счастлив! Но краешком, совсем маленьким участком, его подсознание твердило то, что он и так знал. Счастье ведь мимолётно и за ним всегда следует боль. Алёнку-то, наверное, дома муж заждался. И чудеса закончились.

— Мне пора, — Алёна шмыгнула носом. — С хроническим гайморитом долго не погуляешь.

— Здорово покатались, надо бы как-нибудь повторить, — не выдержал Алексей Михайлович и осторожно осведомился. — Не знаю, правда, когда ещё выпадет возможность. Через год? Два? Десять?

Алёна засмеялась. Смех у неё был необычайно звонким, напоминающим серебренные колокольчики над дверью. Дин-дин!

— Отчего же столько ждать?

— А ваш муж не будет против?

Девушка виновато улыбнулась.

— Ну, если бы он был…

Воистину, вечер чудес! Она предложила зайти в гости. Он согласился. Шли по дороге, болтая ни о чём, лишь бы только слышать голос друг друга. Чем-то это напоминало чириканье птиц в лесу.

— А что вы думаете о любви? — вдруг спросила Алёна. Странный вопрос. Обычно для него надо быть подростком или добивать четвёртый бокал. Но это была ночь чудес, и она пьянила словно домашнее вино — неимоверно сладкое, неимоверно хмельное.

— Я думаю, что если любишь, вот так — по-настоящему, то никакие сложности не страшны. Ничто не станет преградой. Ну, не мастак я разговоры разводить. На сердце у меня гладко, а как рот открою — так звуки одни — кар, кар, кар! Ворона, не иначе!

— И никакая ты не ворона, — Алёна вдруг остановилась и притянула его к себе. Или притянулась. И поцеловала. У неё были такие мягкие губы…

Алексей толком не помнил, как они дошли до её квартиры, как поднимались по лестницы, искала ли она ключи, и звякали ли они, не попадая в замочную скважину. Было темно, что-то мягкое скользило по ногам. Страсть закружила его голову. Кажется, у них была бурная протяжённая любовь. Минуты полторы, может секундой больше. В памяти осталось смятое покрывало, упавший пиджак со спинки, родинка на её левой груди. И всё это в тумане, словно его опьянило, подавило волю и ничего в нём не осталось, кроме желания любви. Где-то под утро он вспомнил о работе и, извиняясь, ретировался с обещанием непременно вернуться. Так торопился, что и санки оставил. Алёна обещала ждать. Он постарался запомнить её образ, понимая, что это лучший момент его невесёлой жизни. Растрёпанные волосы на белой простыне. Красное на белом.

Но жизнь распорядилась иначе — Алексей перенапряг силы и взял очередной отгул. Была температура и слабость мешала даже чайник поставить. Почему только он не взял номер Алёны? О чём он думал? Через неделю он вышел на её поиски. Как голубь на инстинкте возвращается в родительское гнездо, так и Алексей Михайлович, перешагивая через лужи, кружил вокруг пустыря в поисках счастья. Горка давно скукожилась и превратилась в грязно-серый ком на штык лопаты, островки зелёной травы пробивалась через жёлто-пепельный слой прошлогодней. От пустыря… куда? Куда они пошли? Уж не приснилась ли Алёна? Не оказалась ли она мороком, ночной кобылой или суккубом? Иль просто он сошёл с ума от одиночества?

Но вот знакомый дом, подъезд… Алексей замялся у кодового замка.

— Вы кто? — окликнула его консьерж, когда он проскочил вслед за выходящим жильцом. Консьержу шёл, наверное, шестидесятый год и она с явной неохотой отвлеклась от экрана.

— Я к Алёне… Она на третьем этаже живёт…

— К Алёне? Знаем таких. А вы, собственно, кто?

Алексей Михайлович замялся. И, правда, кто он?

— Я с работы.

— С работы? — ахнула консьерж. — А мы с жильцами хотели вам написать! Чтоб сделали с ней что-нибудь! Нет моченьки так дальше жить!

И снова ощущение тяжести в груди. Словно ледяной коготь царапнул по сердцу. Может, Алёна проститутка какая или нимфоманка? Что за тайны? Пусть всё останется как было… счастливым моментом, узелком на нитях памяти.

— Я тороплюсь, — деликатно прервал бабушку Алексей Михайлович.

— Так нету её здесь! На работе она. Разминулись вы, не иначе.

Он достал записную книжку, записал свой номер телефона и протянул консьержу.

— Передайте ей, пожалуйста. Пусть позвонит, как вернётся.

Он вернулся домой, поминутно ожидая звонка. Время тянулось невыносимо долго, пока не настала ночь. Алёна не позвонила. Наверное, она успела позабыть его.

Постепенно жизнь входила в привычную колею — Алексей Михайлович погрузился в свою важную работу. За окном лил дождь и ноги пешеходов месили грязь, а он лишь иногда отвлекался и смотрел на улицу. Не покажется ли знакомое лицо?

Однажды у него заработал телефон. Незнакомые номера он обычно сбрасывал, но тут вдруг сработало предчувствие, и он принял вызов.

— Лёша?

Это была она! Та самая!

— Прости, что не смогла перезвонить сразу. Бабушка только сейчас передала твой номер. Я-то решила, что ты забыл обо мне.

Перебивая, они буквально кричали в трубку.

— Алёна… Я приду, как только освобожусь.

Он не помнил, как смог дотерпеть до шести часов. Как почти бежал по направлению к квартире. Как купил веник из цветов и конфеты. Всё это произошло слишком быстро. Наконец, заветная дверь.

— А, это вы? Ну как, получили нашу жалобу? — узнала его консьерж. Алексей Михайлович криво улыбнулся и спрятал букет за спину. Он ощущал себя мальчишкой, пролезшим в женское общежитие. Разумеется, таких историй лично у него не было.

В подъезде пахло подъездом. Это было странно для такого хорошего дома с железной дверью и кодовым замком. Пахло очень даже привычно, как будто бы здесь проходил рок-концерт бригады опоссумов. Чем выше он поднимался, тем сильнее становился запах. Наиболее сильным, он стал у самой двери.

— А, это ты! Заходи! — Алёна открыла дверь. — Я только чайник поставлю.

Алексей Михайлович будто врезался в стену, настолько сильным и концентрированным стал запах. Так пахло на станции юннатов рядом с клетками. Повсюду горел свет. Теперь уже можно было рассмотреть пожелтевшие рваные обои в прихожей, обгрызенные ножки шкафа, следы лапок на тёмном лаке. Под ногами словно головы змей густо шевелились поднятые хвосты кошек. Чёрно-бело-рыжие комки шерсти тянулись к ногам гостя. Запах усиливался с каждым шагом. Гостиная представляла собой участок, разделённый на клетки с какими-то мохнатыми тварями с жёлтыми глазами. На забытых санках в углу расположился целый выводок рыжих котов. Крохотный столик ютился около изодранного дивана, заваленного подушечками в следах от шерсти. Шерсть была повсюду, она набивала лёгкие при каждом вдохе и хрустела на зубах. Но хуже всего был этот запах. Вполне конкретный. Так пахнут тёмные углы около дискотеки. Тамбуры в поезде. Городские туалеты.

Мохнатая тварь в клетке шелохнулась при появлении чужака и зашипела. Алексей Михайлович узнал рысь. Ну это перебор! Он понял, что стонет, не в силах выговорить ни слова…

— Ты что-то сказал? — спросила Алёна, выглянув из дальней комнаты. Её медные волосы лошадиной гривой перевалились через затёртый воротник халата.

— Это что за…? С… С… С…

Он чувствовал себя, как если бы получил удар. Что было не так уж и далеко от истины.

— С-Санки!

Алексей Михайлович резко наклонился и схватил позабытую вещь. Коты брызнули в рассыпную.

— Санки… Я санки позабыл! — прорычал он и вылетел из квартиры. За спиной белугой ревела Алёна, но голос её утонул в шуршании множества лапок по ковру, постукивании коготков по паркету и рысьем рыке.

Говорят, что даже великие люди не склонны прощать мелочи возлюбленным. Кант будто бы даже раздумал жениться от того, что его невеста жила слишком далеко. Чего уж ожидать от простых пожарных инспекторов. Как бы то ни было, удачи тебе Алексей Михайлович!