Степь 2022

Медовый ветерок разложения, чуть прибитый неокрепшим январским морозцем, расширял бронхи. В детстве так, но чуть сильнее, пах прилесок возле интерната; наверное, поэтому я чувствую ностальгию, а не тоску, как отчим.

— Прикрой окно.

Поветрие с могильников было привычнее приторного душка перепревающих фруктов, но я привык во всём слушаться батю — он, как-никак, забрал мою тушку из интерната до начала всей этой заварушки, а то, глядишь, и я бы лежал сейчас в одной из этих куч, бесполезно разлагаясь. Спасибо ему, в общем.

Закручивая пальцами болт стеклоподъёмника, я не заметил ямку на дороге и прикусил язык. Больно.

Впрочем, меня могли направить в лабораторию... Пацаны всегда говорили, что мой мозг — «особенный». Например, в послеобеденном сне я видел пляшущих хардбас скелетов, а вчера — чайную вечеринку с героями Happy Tree Friends.

— Па, у тебя есть хардбас?

— Что это?

А я и сам не знал.

— Как всё быстро изменилось... — батя достал папиросу из старого портсигара. В воздух заклубился угар жжёного глянца. — Ещё полтора года назад все покупали акции «Теслы», а теперь даже самосад завернуть не во что, одни отсыревшие гейские журналы остались. Эх, акции бы сейчас пригодились...

— Там водяные знаки, па, — сказал я.

Отчим усмехнулся, всадил чей-то дотлевающий чёрно-белый нос в тугую пепельницу — к другим клочкам «Эсквайра» и «Вог», отряхнул пальцы от поднятой сизой перхоти и, не отрываясь от дороги, нащупал коричневыми пальцами мой вихор, потрепал:

— Смышлёный шкет.

«Лада» запрыгала на ухабах, батя вернул руку на руль.

— Как хороший сыр, — буркнул он.

Я угукнул. Мимо, по встречной полосе, вибрируя, как «Сатисфаер», нашу машинку пытался обогнать зелёный «Урал». Наездники сверкали чёрным латексом. Я залип на блестящий зад — по-видимому, девушки: пропорции зада относительно талии и нити густых волос, треплемые ветром, по крайней мере, создавали такое впечатление. По более пострадавшей левой полосе они вибрировали около минуты и, с рыком окатив нас выхлопом, рванули вперёд.

— Почему здесь такая неравномерно плохая дорога? — спросил я. — С нашей стороны редкие большие дыры, а с другой — решето какое-то…

— Могильники, — сказал батя. — Здешний губернатор был особенным умником, свалил трупы на территории засоленной китайцами почвы. Удобрить думал, видимо, — он сплюнул в пепельницу, шарик носоглоточного конденсата взорвал пепел, как хлопушку. — Ну да Екклесиаст с ней, с мёртвой землёй — её теперь с избытком, вот дорогу жалко. Она и так размыта смывами китайских удобрений... А ты бы развивал критическое мышление: такие банальности всегда лежат на поверхности, надо чуть подумать только. Иначе на Марс не возьмут.

Последнее он добавил, смеясь и трепля мой андеркат дымными пальцами.

— Кстати, па, мы давно в зоне покрытия.

— Тогда чего ждём? Маск идёт уже час.

Батя очень любил это шоу. Красавчик Илон каждую неделю из группы парней и девушек выбирал одного для передового отряда первопоселенцев Марса. Каждый победитель моментально становился звездой, получал славу, личного фитнес-тренера, личного профессора, дающего высшее образование, так необходимое на Марсе, а также неограниченные поставки лабораторного мяса для себя и своего селения. Батя мечтал стать победителем, но хоть недавно и открыли приём заявок на участие для россиян, батя не нашел в себе силы на операцию по смене пола...

— Чего же ты молчишь?

Я разогревал в холодных пальцах холодный экранчик и пытался подстроить мозг под плюющую североамериканскую речь.

— Пока ничего интересного. Сексистски шутит.

— А-а…

Батя знал английский на уровне «хау ду ю ду», поэтому мне пришлось освоить параллельный перевод.

На экранчике красивые китайцы в смокингах и китаянки в коктейльных платьях недочёрного цвета (оттенка года по версии Пантон), рассевшись вокруг сложенного из кленовых поленьев костра, слушали остроумное выступление Маска, одетого, как положено гению, в водолазку и джинсы. Конечно же, недочёрного цвета.

— Ну что там?

— Пока оскорбляет Джеффа Безоса.

— Логично, но очевидно: никто и так не поставит на черепаху, когда на старте Ахилл.

Машина мелко завибрировала. Глянув вправо, я зафиксировал возвышенность. По склону ветер гонял, как грязных медуз, целлофановые пакеты. Могильники. И свалка.

— Вот, — я сконцентрировался. — Говорит про Марс.

— Что-нибудь новое?

— Говорит, сезон китайцев подходит к концу, полный список победителей покажут в начале русского сезона... Шутит... Приглашает Рогозина принять участие.

Батя расхохотался. Машина вильнула.

— Остроумно, — кекнул он.

— Нативная антиреклама пошла.

— Новая?

— Картинка — да... Концепция та же.

— Ну-ка…

Реклама была с субтитрами, готические недочёрные буквы ведали о преимуществах спутникового «Старлинка» перед мобильными дроновышками Безоса.

–...Дрон поднимается из джунглей... Стилизованные волны Интернета... Черные дикари заинтересованно поднимают головы...

— Какие дикари?

— На папуасов похожи — в котеках из саговой пальмы, на голове повязки из кожи рептилий с перьями; белилами по телу — рисунки церквей.

— А-а…

— Дикари проводят какой-то ритуал, танцуют вокруг костра... Пьют водку... Идут на охоту... Сбивают дрон копьём... Переход к мирной сцене: жарят дрон на вертеле... Логотип «Старлинка», сейчас слоган будет.

— М-м…

— Дикари потратили баллистические ракеты, спутники «Старлинка» не сбить копьём — надёжный Интернет от дядюшки Маска в любых убежищах... Санта Клаус у камина пьёт колу и смотрит шоу Маска, сидя в плюшевом кресле.

Батя хмыкнул, потом пожал плечами:

— Может позволить себе не тратиться на копирайтеров.

Могильники остались позади. Мы вышли на заснеженную равнину. Но дорога ухудшилась: появилось много дыр, забитых пёстрым пластиком и грязным снегом — пористым, смешанным с реагентами и трупным ядом. Ямы выделялись, но глубину можно было установить только эмпирически, поэтому батя замедлился и старался объезжать их — провалившись, можно потерять подвеску и застрять посреди степи. Не лучший сценарий.

В таком режиме мы двигались около часа. Однообразная бежевая равнина и летающий целлофан усыпляли. Я заклевал носом.

— Поспи, — сказал батя и достал из портсигара чей-то чёрно-белый глаз.

Меня не надо упрашивать дважды. Я заснул под его шумные затяжки.

Сон развалила беспокойная тишина. Мы стояли. Я открыл глаза.

Та же мусорная степь. Не знаю, сколько я проспал, но разъеденная дорога, яркий пластик и ядовитый снег не изменились ничуть. Ярким пятном в метре впереди зеленел разбитый «Урал», от него к нам шагали две чёрные тени. В латексе, но без шлемов. Парень и девушка.

Батя напряжённо пырил на них.

— Гасить? — я незаметно потянулся к тайнику в обивке.

Он покачал головой:

— Погоди. Это гастролёры, за ними наверняка погоня.

Парень подошёл к машине и постучал в водительское стекло рукояткой пистолета. Газового четырёхствольника. Я с трудом сдержал смешок.

Откручивая стеклоподъёмник, батя правой половиной лица ухмыльнулся и подмигнул мне. Уверен, что левая его половина великолепно изображала испуг.

— Доброго вечерочка, командир, — улыбку парня я бы оценил как презрительную. Он был бледен и патлат. Глаза диаметром с тарелки мифического «Уанвёба» говорили о безумном образе существования. Его девчушка, как тень, стояла сзади, положив ладони в потёртых крагах на его плечи. — Подвезёшь?

— Сына, как думаешь, поможем нуждающимся?

— Ну, не знаю, па... Времена нынче тяжёлые. Вдруг ребята непорядочные?

— Екклесиаст говорит следовать поворотам судьбы… — батя обратился к теням: — Вы почитаете «Екклесиаст»?

— Да пребудет Соломонова мудрость на всех планетах во веки веков, — нервно проговорил стандартную формулировку парень. Неубедительно проговорил.

«Неверующий», — пришел я к очевидному силлогизму.

— И пусть не нужны будут семьдесят лет на то, чтобы сформулировать ответ для навязчивой бабки. Запрыгивайте.

Мы снова ехали. На пассажирском сиденье нервно дышали молодые киберпанки. Как же быстро с них сошел апломб, хотя мы вроде не давали повода... Значит, прав был батя, когда говорил, что когда ты ешь кур, куры начинают тебя бояться. Иррационально.

А мне было любопытно и жалко. Жалко потому, что по всем законам ребята были нашей добычей. Но раз батя предположил, что за ними погоня, значит, нужно соблюсти легенду. Нельзя позволить приплести нас к мелким делишкам этих бомжей — за что бы их ни преследовали.

Когда мусора догонят, мы будем заложниками в руках мелких преступников. Простые поставщики праздничных фруктов. У нас слишком важная миссия.

— Фу, тут воняет хуже, чем на улице. Что это? — патлач всё же пытался гонориться.

— А мне на улице больше нравится, — сказал я. — У нас так пахли разлагающиеся кошки. В интернате. Их травили с пищеблока, а трупики сваливали в лесок неподалеку. Поздней осенью. Ностальгия...

— Пахнут мандарины, — пояснил батя. — Я фруктовый купец.

— Не стал бы я жрать такие вонючие фрукты.

Батя кекнул:

— В больницы и детские дома берут на ура.

И, помолчав, добавил:

— Акции фруктопроизводителей упали после третьего локдауна. И хоть запретили животноводство и объявили геноцид мясоедов, покупать фрукты никто не кинулся. Все хотят мяса, пусть и лабораторного. Мандарины я закупал в декабре, надеялся толкнуть в сауны. Сейчас же только свингеры собираются большими группами. Но Новый год и они не отмечали.

— Всё боятся индийской foolscap-инфекции, — поддакнул патлач. Слово, означающее бич двадцать первого года, он выплюнул, как американский репер: «pfooolscapf». Серьёзно, слюна брызнула. — А вы куда едете?

— Мандарины в сиротский приют везём, говорю же. Ну и сыну к хирургу — менять гендер.

— В смысле? — подружка патлача впервые подала голос. Глубокий контральто. У меня аж волосы на руках зашевелились.

— Берут хорошо фрукты. Детям нужны витамины для иммунитета.

— Нет, я же про смену пола.

— Он на Марс хочет.

— И полечу, — обхватив грядушку пассажирского кресла, я обернулся. Они выглядели ещё бледнее. — Русский сезон Маск-шоу начнётся уже в конце февраля.

— Я слышал, — патлач сглотнул. — Что-то с Рогозиным связано.

— Не только, — я улыбнулся. — Со всей «элитой». Маск готов дать шанс любому участнику из России, независимо от убеждений, если тот станет трансгендером. Плата за всё то дерьмо, что они вылили на «Старлинк», когда отвалился 4G. Типа доказательство лояльности.

— Это же как насрать на флаг, — вставил батя.

— И вы считаете это нормальным?

— А почему нет? Отличный панчлайн, — и развернулся, чтобы спрятать довольную усмешку.

— А вы из-за чего в опале? — батя демонстративно поправил зеркало заднего вида.

Нас догоняли мусора.

Ребята зашуршали, заоборачивались, периферическим зрением я увидел, как патлач приставил к батиному темечку свою газовую пукалку и прокричал:

— Гони!

Батя усмехнулся и втопил газ.

Мы понеслись по ухабам с бешеной — сорок пять, а то и все пятьдесят километров в час — скоростью. Батя рассуждал про сорта сыра, патлач пытался справиться с бруксизмом, а девчушка причитала, как испуганная сойка:

–...Мы же за правду, мы сопротивление... Не может всё так кончиться... Не может. Добро побеждает всегда, мама не могла врать, Гауф не лжец...

— Быстрее, быстрее, — шипел патлач. — Почему мы не отрываемся?

— Дорога, — пожал плечами батя. — Плюс они на «Патриоте», а у меня «Лада».

— На «Патриотах», — сказал я. Отклонившись к водителю для лучшего обзора, я пырил в правое зеркало.

Ну, догнали нас быстро. Один «Патриот» целовал нас сзади, другой зашёл слева. Из окна высунулся мусор, заорал что-то в рупор, потом увидел в руке патлача пукалку, направленную к бате, достал нормальную пушку. Выстрелил, но не попал. Левое пассажирское стекло покрылось паутинкой. Будто паук был под мескалином.

Батя тормознул. Тряхнуло немного — копы припечатали нас сзади. Но пассажиры вроде ничего, вылезли, помчались в мусорную степь, ломая наст, как лоси весенней тайги.

Последнее, что я услышал от патлача, тянувшего оцепеневшую подругу к точке, ставшей им могильником, — что-то типа «Наши трупы будут чуть менее красивыми, чем Бонни и Клайд в кино, но кино про нас снимут тоже».

Я покачал головой, пробормотал себе:

— Наивные тщеславные ублюдки.

Потом калаши мусоров превратили их геройские тушки в дешёвый сыр.

Само собой, потом они всей гурьбой пришли проверять нас, но вяло. А после того как увидели сиротские фрукты, вообще чуть ли не честь отдали.

Мы тепло попрощались. Когда «Патриоты» в зеркале превратились в голубые точечки на основании перспективы, я спросил у бати:

— Думаешь, мы поступили правильно? Наш основной доход же состоит из продажи оружия сопротивлению.

И батя тогда сказал слова, которые определили мой дальнейший путь:

— Это не сопротивление, а сумасшедшие идиоты, сынок. Любовь всегда страшнее войны — посмотри на орды сироток. Эти глупцы влезли в любовь, не разобравшись с войной. За что и поплатились.

Потом мы продали спрятанные под мандаринами калаши, взрывчатку, детали РПГ и антибиотики, и я помчался к своей мечте.

Медовый аромат разложения щекотал ноздри, машина игристо катилась по срезу эдама, а я смотрел на свинцовое небо, стараясь найти прорехи: они казались мне воротами куда-то туда, где за миллиардами километров стыла красная планета, уютная для меня и для всех хороших. А мусор пусть преет здесь...

____

Батя всегда говорил: «Чтобы вырасти сильным и гордым, дереву нужны бури, человеку — шрамы. Общество нуждается в потрясениях не меньше». Надеюсь, у него там всё сложилось с сопротивлением.

Ну а что я? Пишу с Марса, сыт, здоров, имею упругие сиськи, читаю «Екклесиаст», как и завещано.

Только по мандаринам скучаю. Нет их здесь