Доберман

Первые слухи о появлении добермана появились в конце сентября, когда листья ещё не все пожелтели, но ночные заморозки уже окаймляют лужи белым хрустким ледком поутру, правда, быстро тающим, а трава становится вся седая от стеклянной студёной росы. Ведь сентябрь — это ещё не осень, это только напоминание о ней, так же, как и август уже не совсем лето. Даже в коридорах Дома, куда солнце попадает через отверстия в крыше, через которые видно Бездну, чувствуется это странное пряное время года. Коридоры огромны: в них растут берёзы и ели, стен почти не видно за разросшимися кустами шиповника и ирги, можно встретить зайца или косулю — живность вольготно чувствует себя в Доме Богов.

Посередине коридора тянется, чуть извиваясь, широкая и утоптанная тропа-дорога, на ней могут разминуться два небольших автомобиля, а большие в Доме почти и не встречаются, разве что фургоны, что доставляют мебель, но их совсем мало. А извивается тропа потому, что то и дело заруливает к дверям.

Двери здесь двух видов. Большие, в три-четыре человеческих роста, двустворчатые, полукруглые. Они украшены резьбой и позолотой, сделаны из дерева белого, как долго лежавшая на солнце ракушка, или красного, как старое вино, или янтарного и точно светящегося, а то и вовсе чёрного, такого, что почти не отражает свет. Перед дверьми всегда вымощенная камнем площадка: красным кирпичом, кирпичом сероватый, золотистым или же разноцветным, как брошенные в землю драгоценности. Это жилища богов.

Другие двери совсем маленькие и тщательно спрятаны в кустах. Они тоже деревянные, но простые, дощатые, или же крашеные железные, но и те и те сделаны максимально прочными. Они низкие, такие, что, входя в них, высокие люди вынуждены пригибаться, и узкие, чтобы какая-нибудь здоровенная тварь, что забредёт в коридор из Бездны, не могла попасть внутрь.

Впрочем, доберман-то как раз был не очень большим, во всяком случае, для твари из Бездны, так, примерно по грудь взрослому человеку. Более того, он имел явно божественное происхождение.

Мы ценим что-либо только после того как это потеряем, и эту простую истину Ирма поняла на собственной шкуре. Теперь ей приходилось отписываться маме сразу как только она из дома выходила, и потом — когда приходила в школу. Когда уроки заканчивались, процесс шёл в обратном порядке. А вот врать маме Ирме не позволяла совесть.

Дело было в том, что Ирма любила гулять. Нет, не шататься с друзьями вокруг торгового центра или в самом торговом центре, у неё и друзей-то было немного, а если честно, то всего одна подруга, но речь не об этом. Нет, она любила гулять по-настоящему.

Гулять по-настоящему — это значит ходить такими тропками, о которых никто не знает, наверное, даже боги. А боги — особенно, зачем им, таким всесильным и недостижимым, обращать внимание на какие-то крохотные проходики, в которые протиснется разве что худенький подросток вроде Ирмы.

Тропки же были везде, но открывались только Ириме, во всяком случае, она никого не встречала на них, ну, в всмысле, из людей. Одна из них была рядом с их квартирой, она шла параллельно коридору, и там, за стеной из кустов, скрывалась мощёная дорожка, тянувшаяся вдоль коридорной стены, в самой же стене были крохотные фонтанчики с фигурками в виде птичек и жуков. Это была личная дорога Ирмы, и никто-никто даже понятия о ней не имел.

Другую тропку она нашла возле школы на таком видном месте, что было вообще неясно, как её проморгали. Она вела в зеркальный сад, как назвала его про себя Ирма. Зеркальный сад был красив: восьмиугольный, и в каждой грани по зеркалу, все разные — просто зеркальная стена, старинное зеркало в позолоченной раме, круглое зеркало и зеркало, набранное из неровных кусков, но очень похожее на окно. Посреди же сада росли три невысоких клёна с разноцветной — красной, фиолетовой и обычной зелёной, листвой и стояла каменная скамья с подлокотниками в форме змей. Ирма изучила сад вдоль и поперёк, ей было жаль, что тропа обрывается на нём, и всё же её не оставляла надежда, что она раскроет его тайну.

Ещё была тропка в конце их коридора, довольно далеко, пешком не менее получаса, зато выходящая на мост над Бездной, под которым плыли облака и иногда — светящиеся медузы, тропка рядом с посудным магазином...

Но появился доберман, и Ирма перешла в режим «дом-школа-дом».

Не секрет, что порой боги одаривают силой существ, совсем для того не предназначенных, чего только стоила созданная на спор змея, способная превратить любого, кто на неё взглянет, в стекло. И ладно бы она была большой, нет, жертвой божественного эксперимента пал маленький ужик, который, тем не менее, превратил в прозрачные скульптуры почти половину человеческого района. В оправдание богов стоит заметить, что развлекаются они так нечасто, да и создали ужика-скульптора, скорее всего, хийси, а от них можно ждать любой подставы.

***

Дверь у них была густо-зелёная, как сентябрьская трава, это папа её так выкрасил. Снаружи она была обита досками, изнутри — железная, и эти крашеные доски, ровненькие, одинаковые, очень нравились Ирме, и она каждый раз огорчалась, видя на ней царапины. Царапины были от медведя, здоровенного серого медведя, который появился в их коридоре прошлой зимой и с досады и голода шваркнул когтями по аккуратным досочкам. Ирма хорошо помнила короткий громкий скрежет, и как вздрогнула мама, оторвавшись от книги. Мама тогда очень тихо встала, отложила книгу, тихо прошла к двери и посмотрела в глазок.

— Медведь, — бледным голосом сказала она тогда. — Огромный.

Ирма тогда тоже припала к глазку и увидела нечто невнятно-серое в сумеречном снежном свете, и вдруг это серое заворочалось, заслонило и снег и кусты, и раздался рёв, такой громкий, что казалось, что медведь уже в квартире.

Привычно посмотрев на медвежьи царапины — глубокие, что их не закрасить, всё равно будут видны, она вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Очередной унылый школьный день закончился полчаса назад, и был он унылым ещё и потому, что Ирма не могла отправиться ни в одно из своих любимых тайных местечек. Дом-школа-дом. Она чувствовала себя заводным болванчиком. А подышать воздухом можешь и у себя в комнате, говорила мама.

Есть квартиры, где всё белое, симметричное, правильное, они больше похожи на учебник по математике, чем на нормальное жильё. И, зайдя в них, сразу чувствуешь себя двоечницей, не решившей задачу. А есть — наоборот, вот как их с мамой квартира, где никаких задач решать не надо и не надо думать, куда поставить снятую обувь.

Ботинки Ирма хоть и не швырнула кое-как, но поставила довольно небрежно. Просто потому что она — дома. Дома — это значит там, где коридоры все чуть изгибаются и круглятся к потолку, точно их здесь проложил огромный червяк, хотя, скорее всего, так оно и было — никто ж не знает, как развлекались боги и хийси. И оклеены коричневыми обоями в голубой цветочек, мама даже старый шкаф этими обоями оклеила и получилось красиво. Рюкзак Ирма поставила на тумбочку, выудила из него телефон и написала маме смс о том, что она уже дома. Потом пошла на кухню.

Кухня была абсолютно круглая, без окон, но стеклянным потолком, перевитом множеством кованых виноградных плетей, так что у них почти всегда было светло. Даже когда темнело, с потолка лился сероватый сумеречный свет, так что лампы они зажигали совсем поздно. Иногда по потолку проскальзывала массивная длинная тень. Ирма с мамой не задумывались о том, кто может быть там, наверху, потому что быть там мог кто угодно. Каменные стены мама покрасила в белый, мебель же была самая разномастная — лишь бы встала нормально в круглую кухню. А вот дверь в свою комнату, что выходила прямо из кухни, мама покрасила в ярко-красный и повесила на неё круглое зеркало. Там у мамы была спальня-кабинет с отдельной ванной, а иногда, когда к ней приходили подруги, ещё и гостиная. Наверное, это было удобно: привести себя утром быстренько в порядок и идти готовить завтрак себе и дочке, и ещё было удобно, когда ирмин папа приходил ночевать.

Против папы Ирма ничего не имела, он был... ну, наверное, неплохой человек. Просто Ирма была ему не нужна, да и мама тоже. Осознал он это, когда дочке исполнилось три года, и у Ирма очень смутно припоминала, как он качал её на колене, а вот эта дверь была не красная, а синяя, и вместо зеркала там висела картина с подсолнухами.

Когда Ирма и мама папе надоели, он стал появляться периодически, но слишком редко, чтобы Ирма смогла к нему заново привыкнуть. И ночевал он всегда в маминой комнате, а не в гостевой живопырке, в которой помещались только односпальная кровать и небольшой шкаф, с окнами, выходящими в оранжерею, где росли овощи и зелень.

Оранжерея в некотором смысле повторяла своим видом кухню, то есть была круглой и со стеклянным потолком. Стены тоже были из стекла, к счастью, очень толстого. Почему к счастью? Да потому что в папорпотниках, что росли за прозрачной преградой, случалось, проползали серебристые и золотистые черепахи размером с автомобиль, с пронзительными зелёными глазами. На самих же папоротниках часто сидели бледно-красные рыбки и шевелили плавниками. Они порхали в чаще, как искры от костра, и было неясно, что же на самом деле находится за стеклом: лес или дно озера или моря. И, может быть, это не папоротники, а водоросли?

Ирма открыла дверь в мамину комнату, посмотреть, не вернулась ли мама с работы пораньше, как случалось пару раз. Стены здесь были оклеены обоями в розовых розах на бежевом фоне, большую двуспальную кровать застилало кораллового цвета стёганое одеяло. Ряд круглых окошек, не больше человеческой головы, тянулись вдоль стен, они единственные во всей квартире выходили на улицу, и через них виднелись качающиеся ветки кустов снаружи. Зеркальной мозаикой блестела дверь в ванную.

Ирма вернулась в кухню и соорудила себе сложный бутерброд из сыра, колбасы и солёных огурцов, заварила чай из пакетика. Потом со всем этим добром отправилась гулять к себе в комнату.

Да, там, в принципе, можно было гулять, потом что окна у Ирмы в комнате не было, зато была большая стеклянная дверь, которая выходила в подобие широкого и не очень высокого каменного колодца с поросшими мхом стенами. У основания стен росли всё те же папортники, а в диаметре это сооружение было метров пять-шесть. Посередине стояла скамейка-качели под полукруглым железным навесом. Иногда, по ночам, они тихонько поскрипывали, но,з когда Ирма подходила к дверям, то никого на качелях не обнаруживала. А так-то это была самая настоящая улица и даже не оранжерея с застеклённым небом. Если зимой шёл снег, то шёл он и здесь, укрывая папоротники белой ватой, выбеливая инеем камни стен и мох на них, затягивая безупречно-ровным ватным одеялом навес над качелями, таким чистым, что Ирма всегда долго не решала сгрести его ладошкой и нарушить его ослепительную безупречность.

И ничего здесь, кроме папоротников и диких трав, не росло нормально. То ли солнца было мало, то ли влаги много, но мама пыталась облагородить ирмин садик розами и декоративными ромашками, но результат оказался настолько хилый и некрасивый, что мама поскорее перенесла несчастные растения в оранжерею, где они и пришли в себя. Зато посаженный наудачу вьюн прижился и быстро заполнил собой четверть стены.

Нет, ну не то чтобы папа вот совсем не любил её. Он даже приносил ей какие-то подарки, только даже Ирме было ясно, что они куплены наспех в первом попавшемся магазине. То какой-то лимонад (лимонады Ирма никогда не любила, предпочитала обычную газировку или сок), то нелепую куклу в блестящем платье. Интересно, а если бы папе на пути попался мясной магазин, он бы купил палку колбасы? Против колбасы Ирма бы не возражала, по крайней мере, съедобно. Ну, то что он никогда не разговаривал с ней, это она уже принимала как данность.

Ирма качалась на качелях, жевала бутерброд и пила чай. В целом, не так уж и плохо. Да ещё и пятница, в школу завтра не надо, а маме не надо на работу. Может быть, они сходят в торговый центр, если, конечно, какая-нибудь созданная богами или хийси тварь не начнёт носится по коридорам. Ну или просто посмотрят фильм, фильмов у них много. И ещё надо будет списаться с Евой, вдруг её отпустят к Ирме? Или даже наоборот?

Ева была её лучшей и единственной подругой, вот только жила далеко, идти до неё не меньше часа своим ходом, а иначе, чем своим ходом в Доме редко передвигаются.

Размышляя так, Ирма вдруг поняла, что уже очень долго смотрит на что-то блестящее за зарослями вьюна. Она перестала качаться. Наверное, мама приводила вьюнок в порядок и забыла лопату или ещё что-то. Вот только никаких следов садовых работ вокруг вьюна не было, да и мама могла забыть что угодно, но только не прополоть или полить. И ещё убрать инструмент.

Ирме вспомнилось, как бабушка Жанна, папина мама, говорила о том, что мама Ирмы — плохая хозяйка. С этим Ирма была категорически не согласна: очень многое в их квартире было сделано её руками, да в оранжерее всё росло как на дрожжах. Так что после очередного бабушкиного монолога Ирма наотрез отказалась с бабушкой видеться и разговаривать даже по телефону. Скандал тогда был жуткий.

Так что оставить секатор или лопату в кустах мама никак не могла. Может, сама Ирма там что-то посеяла? Но у неё нет ничего блестящего. Шоколадная фольга? Мокрый камень? Ирма не выдержала и встала.

За вьюнком была дверь. Бронзовая, полукруглая, чуть ниже самой Ирмы. На ней было вычеканенно солнце или звезда с изгибающимися, как у щупальца осьминога, лучами. Солнце загадочно улыбалось, глаза у него были из матового белого камня.

Ирма сделала шаг назад. Этого не может быть, это закрытый сад, её собственный, и сюда никто не может проникнуть! Здесь... только папоротники, ну и мелкие жучки, кто там живет в растениях. Зачем-то она посмотрела в свою комнату. Вошла внутрь, огляделась.

Стены у Ирмы были синие, а вот занавески и покрывало всех оттенков осени. Это яркое сочетание ей очень нравилось, а вот бабушку бесило, и в свой первый и единственный раз, когда она была у них в гостях, высказала всё о «дурном вкусе ребёнка». Папа за Ирму и маму не заступался.

Ирма походила по комнате, потискала плюшевого медведя, снова посадила его на полку. Надо дождаться маму с работы и показать ей дверь. Может, она не откроется. Или за ней вообще ничего нет, стенка. Такое часто бывает, Дом полон фальшивками и обманками. Впрочем, опасными тайнами он тоже полон.

Ирме было четырнадцать, и потому её мозг вычленил слово «тайна» и пропустил «опасная».

Из комнаты дверцу видно не было. Зато была видна кружка, которую Ирма оставила на качелях. Чтобы потянуть время, Ирма разобрала рюкзак, вытащив из него тетради и плеер с наушниками. Наушники она старательно распутала, поглядывая в ставший чужим и даже неприятным садик, который всегда так любила. Потом решила забрать кружку.

Она направилась к дверце, потрогала её. Металл был прохладным и влажным, как и положено металлу в сыром саду. Бронзовое солнце улыбалось. Можно позвонить маме, она всегда берёт трубку, когда звонит Ирма. Можно даже отправиться к маме на работу, чтобы не сидеть здесь, с этой дверью. Раз такое дело, то никто не будет Ирму ругать, даже мамин начальник не будет их с мамой ругать, ведь все знают, что Дом иногда меняется и это бывает опасно.

Только телефон лежал у Ирмы на столе, она вынула его вместе с наушниками и тетрадками. Она посмотрела на него через стекло. Потом снова коснулась бронзовой дверцы и, подцепив её пальцами, потянула её на себя.

***

Она до самого последнего момента надеялась, что дверь — ненастоящая, просто выросла здесь случайно, как растут грибы в сырости. Ну мало ли, может, боги за стенкой колдовали или ещё что. Но дверь оказалась самая настоящая, и даже не скрипела, легко поддавшись дрожащим ирминым пальцам. И Ирме ничего не оставалось, как заглянуть внутрь.

Никто её не сожрал, и огненный поток не вырвался, сжигая всё на своём пути, даже разгневанный бог не поразил её смертельным, иссушающим сердце в золу, взглядом. Просто туннель, каменный, полукруглый и повыше двери, так что Ирма вполне могла там выпрямиться во весь рост. По потолку шла извилистая трещина, из которой струился дневной свет, но, как Ирма не старалась, она не смогла разглядет, что там, наверху, потому что трещина была узкая, а за ней стоял туман. Почему-то ей представилось, что там тоже — сад, только утренний, не просохший после ночной росы.

Понемногу туннель расширялся, расширялась и трещина, пока не превратилась в полноценной, затянутое редкими, не скрывающими солнца, облаками, небо. Значит, она уже вышла в Бездну. Ирма знала, что Дом Богов, перепутанный, переплетённый, играющий со временем и пространством, как ему вздумается, парит в бесконечном пространстве Хаоса или Бездны, где можно встретить всё, что угодно, но и без Хаоса его существование невозможно, потому они и перетекают один в другой. Говорят, боги берут силу из Хаоса, говорят, хийси берут её оттуда же. И в чём тогда между ними разница?

По бокам, выше Ирмы, поднимались всё те же папоротники, они слегка покачивались от слабого ветерка. Куда она идёт? Их квартира граничит ещё с одной человеческой квартирой, а дальше уже апартаменты Тапио.

У Великого Бессмертного Тапио, там, наверное, километры лесов, уходящие вершинами к им же созданному, неотличимому от неба Хаоса, небу. Нет никаких коридоров, а только простор, дубравы шелестят плотными листьями, и падают на землю с тихим шорохом-стуком созревшие жёлуди. Скачут зайцы, щебечут птицы. Или же там вообще всё не так, а как, Ирма не представляла.

С другой стороны, подумала она, может, она и не делает ничего такого? Может, это вообще просто часть их квартиры и сейчас она просто упрётся в тупик. И будет мама потом использовать этот туннель как погреб или кладовку.

Ни в какой тупик Ирма не уперлась, напротив, перед ней оказалась круглая площадка и целых три новых туннеля. Она хихикнула про себя: совсем как в сказке. Подумав, она выбрала левый. Пройдя по нему немного (папоротники, мшистые стены), она решила как-то отметить свой путь на случай, если она заблудится. Но она ушла из дома, в чем была: джинсы, водолазка и толстовка. Даже телефон остался в комнате, и в карманах ничего не было. Так что Ирма наломала папоротника и, соорудив из разлапистых веток подобие звезды, прижала серединку своего сооружения камушком, найденным на полу. Камушек оказался приметный — белый с красноватой прожилкой и почти идеально круглый, похожий на шашку, Ирма решила, что прихватит его, когда будет возвращаться. Она выпрямилась и случайно взглянула в том направлении, откуда только что пришла. Как раз для того, чтобы успеть заметить мелькнувшую там тень.

Она не разглядела ничего конкретного, просто... тень? Или силуэт? Но он совершенно определенно был там, среди папоротников, у входа. Был и пропал, и Ирма даже не могла сказать, принадлежит ли он человеку или животному. Конечно, может быть, это мама вернулась пораньше и, не найдя Ирму в квартире, обнаружила дверцу и пошла вслед за ней? Но ведь было ещё два туннеля!

Ирма не была дурой. Она не стала кричать «мама!» и бежать навстречу неизвестности. Вместо этого она развернулась и пошла вперёд. Обернулась она только раз, чтобы убедиться, что чёрная тень её не преследует.

Туннель снова расширился, стены его стали ниже, кое-где сменились деревьями, соснами и дубами, и деревьев становилось всё больше, а папоротники сменились тысячелистником и иван-да-марьей. Ирма подошла к краю и посмотрела вниз, держась за дерево.

Она не привыкла к такому простору, хотя размеры Дома и были циклопическими. Там, внизу, была Бездна. Или Хаос. Он не был чёрным, как представлялось Ирме, скорее синим, и не таким уж тёмным. Темнел он по мере того, как Ирма вглядывалась в его глубину, на поверхности же он был прозрачно-голубоватым, даже красивым. Но, собственно, поверхности у Хаоса не было. Только глубина, и в этой глубине было всё.

Там стоял чайный столик с чашками, Ирма увидела его так чётко, что синева отступила, показав ей чуть колышущуюся поверхность крепкого чая в чашках. Она разглядела рисунок в виде веточек ив на внутренней стороне чашек, почувствовала чайный древесно-осенний запах. Там было ещё какое-то печенье в вазочке, ваза с ромашками, но Ирму привлёк именно чай. В нём плыла черепаха, а на спине её был город с узкими улочками и красными крышами. Он занимал только малую часть панциря, вокруг же города был то ли парк, то ли лес. По улицам города, кроме людей, двигались какие-то массивные животные, Ирма пригляделась и поняла, что это лохматые носороги. Шерсть их была тщательно расчёсана, они или несли на себе всадников или волокли телеги с грузами. Ближайший к носорог фыркнул, и Ирма положила руку на шерстяной бок...

Она оттолкнулась от дерева, за которое держалась, и повалилась на спину, так что из лёгких вышибло воздух. Она сосредоточила взгляд на листве дерева, потом повернула голову, посмотрела на заросли тысячелистника, он уже почти отцвёл и белых цветочков почти не было, только приплюснутые шишки. Знакомые близкие вещи. А потом она увидела добермана.

Он был поджарый и мускулистый, чёрный и больше любой собаки. Наверное, даже дог не выглядел бы рядом с ним внушительно. Доберман стоял и смотрел на лежащую Ирму золотистыми глазами, а на груди у него было улыбающееся золотистое лицо с прозрачными глазами.

Ирма вскочила (ушибленная спина протестующе заныла), попятилась. Доберман лишь пошевелил ушами, и Ирма заметила, что на кончиках их нечто вроде маленьких кисточек из чёрных перьев. Он вильнул хвостом — длинным, а не остриженным, как положено было его породе. На хвосте тоже было нечто похожее на перья.

— Уходи! — крикнула Ирма, но крик получился больше похожим на писк. — Пошёл, пошёл...

Хуже всего было то, что доберман перекрыл Ирме путь домой. А если он вернётся назад и попадёт в их квартиру? И там они с мамой встретятся?

— Ну чего ты? — спросила Ирма, видя, что доберман не собирается на неё нападать. — Где твой хозяин? И кто он? Бог? Хийси?

При слове «хийси» доберман склонил голову набок. Ирма сделала несколько шагов назад. Огромный пёс стоял как статуя. И тогда она просто пошла вперёд. Через какое-то время она услышала за собой цокот когтей по камню.

Доберман не пустил её в один из новых туннелей, из которого сильно тянуло сыростью, просто перегородив собой вход, зато не возражал, когда Ирма вошла в следующий. Стены этого туннеля были частично прозрачными, затянутыми чем-то похожим на неровное стекло или горный хрусталь, но изломы, тем не менее, не мешали видеть происходящее за преградой. Ирма с удивлением увидела свою школу. Она пыталась сообразить, откуда сейчас смотрит.

Она прижалась к стеклу. Вечерело, и, хотя Ирме и было интересно, увидит ли её кто-нибудь, проверить это не представлялось возможным: людей на улице почти не было, а те, что были, шли далеко. Доберман потянул её за рукав водолазки.

— Что? — спросила Ирма. — Ты мне школу хотел показать? Так я бы её век не видела...

И тут ей пришла в голову идея.

***

Это было очень похоже на то, как Ирма раньше находила свои тропки, только тогда она искала незнакомое, а вот сейчас ей предстояло найти как раз знакомое. Дома у папы она была раза три, в последний раз года два назад, но хорошо помнила, что и у них с бабушкой есть такая же стеклянная стена, за которой находится лес или то, что выглядит как лес. И сейчас она хотела туда попасть.

Ирма постаралась не думать. Задвинула мысли о папе подальше. И не хочет она туда идти на самом деле. Подумаешь, чуть заблудилась. Неважно.

А вот ноги свои она отпустила на волю, просто шагала вперёд и всё. Расхрабрившись, она положила руку на спину добермана, тот не возражал. Она заметила, что хвост у него длиннее, чем положено доберманам, да и собакам вообще. Наверное, из-за странной кисточки.

Солнце почти село, и на фоне бледного неба вырисовывалась круглая пирамида, опоясанная спиралью галереи. Была она каменная, и плющ поднимался, наверное, где-то яруса до пятого, всего же ярусов Ирма насчитала двадцать, причем высоких, в два-три обычных этажа. На галерее росли небольшие хвойные кустики, наверное, ползучая сосна, они частично скрывали огромные круглые двери, ведущие внутрь пирамиды.

Пирамида поражала воображение. Деревья у её подножия казались карликовыми. Ирма медленно пошла к пирамиде, шурша по высокой траве, с кое-где торчащими белыми и лиловыми шишками сбитой с толку тёплой погодой и от того поздно расцветшей наперстянкой.

Оказалось, что пирамида стоит как бы на поясе из белого камня, примерно в этаж высотой, и пояс этот украшают решётки, закрывающие круглые отверстия, ведущие куда-то вглубь, и ниши, в одних были крохотные фонтанчики, в других зеркала, третьи были пусты. Решетки украшали серебрянные головы волков с глазами из разноцветных камней, такие же головы были и на перилах галереи.

Ирма разглядывала их, пока до неё не дошло. От испуга она чуть не вскрикнула, но тут же зажала себе рот ладонью. Она вторглась во владение бога!

Доберман посмотрел на неё, как показалось Ирме, насмешливо, затем потрусил в заросли, огибая пирамиду.

— Эй, — шёпотом позвала его Ирма. И пошла за ним.

Доберман остановился у пустой ниши, лёг в позу сфинкса мордой к ней и, как показалось Ирме, засветился. Свет исходил от бронзового лица-солнца на груди пса. Лицо бросало неровный дрожащий круг на стену, и Ирма боялась, что их сейчас заметят. Но камень стал полупрозрачным, точно сделанным из желе. И вдруг вспыхнул до рези в глазах, быстрый отблеск лёг металлическим блеском на шкуру добермана. Ирма пропустила момент, когда на месте светового круга появилась бронзовая, с улыбающимся солнцем, дверца. Доберман встал, встряхнулся и лапой подцепил её край.

Коридор круто заворачивал влево, вдоль коридора стояли книжные полки, все заполненные книгами, а с потолка, как морское чудовище, свисали побеги дикого винограда с чёрными мелкими ягодами. И по ненормальной тишине, по особому сыроватому запаху Ирма догадалась, что квартира необитаема. Что-то заставило жильцов покинуть её, не забрав вещи. Когда она проходила мимо одной из комнат с открытой дверью и которая, судя по широкой кровати с ассиметричным, украшенным тонким узором из серебряной проволоки, изголовьем, была спальней, краем глаза она уловила какое-то движение.

То, что поначалу она приняла за скомканное покрывало на кровати, приподнялось и зашипело. У существа была узкая, с хоботком, морда с двумя неровно расположенными красными глазами. Безволосая кожа белела в слабом свете из не до конца завешанного полосатыми занавесками окна и выглядела влажной. Трубчатые уши двигались и вроде бы даже уменьшались и увеличивались от движения. Оно было одето в порядком изодранную клетчатую рубашку.

Доберман зарычал. Существо зашипело громче, но попятилось, сползло с кровати (раздался гнусный шлепок) и оказалось за ней. Хоботок его дергался из стороны в сторону.

Перед следующей дверью опавшие листья образовали горку, и Ирма не без опасения вступила на этот мягкий коврик — кто знает, вдруг там прячется змея? Дверь же украшали квадраты матового стекла, и почему-то это было даже страшнее, чем если бы она сплошной. Ирма, прикрыв лицо по бокам ладонями, попыталась рассмотреть, что за ней, но, естественно, ничего не увидела.

Оказалось, что ничего особенного: Ирма толкнула дверь и они с доберманом попали в гостиную с глубокими мягкими креслами вокруг круглого стола. На столе сидела и дышала здоровенная жаба с тремя глазами, третий — ровно посередине лба. По углам поднимались разросшиеся и давно расколовшие свои кадки китайские розы и фикусы, землю им заменяли наметённые и сгнившие за долгие годы опавшие листья. А листьев было много — у гостиной не было одной стены, вернее была, но состояла она большей частью из двустворчатых стеклянных дверей, ведущих на террасу, и они были распахнуты.

По трём ступенькам Ирма спустилась в сад, почти весь он зарос высоченным шиповником с яркими, почти светящимися в темноте, плодами. Она сорвала один и надкусила, вспомнив, что уже давно не ела. Ягода была здоровенной, почти с маленькое яблоко, и очень сладкая, но Ирма уронила её, когда, обогнув очередной куст, увидела того, кто ждал её в этом заброшенном саду.

***

— Простите, Великий Бессмертный, — пискнула Ирма, падая на колени и опуская голову.

Когда Ирма появилась, он стоял, опершись руками о стол, на котором в углублении горел небольшой костерок, а над костерком висел пузатый сосуд неправильной формы. Одет он был в чёрное, и, вроде бы, бархатное, чёрными были и длинные волосы, перехваченные сзади в хвост. На тонком прямом носу его сидели маленькие круглые очки с синими стёклами. И красивый он был ужасно точно колдун из манги, но только вот Ирма на эту красоту не купилась, потому что перед ней стоял хийси. И, судя вот по этой красоте (нет, не красоте, а...человекообразности) верховный. То есть для Ирмы дело обстояло ещё хуже, чем со вторжением к богам.

Да, есть боги, а есть хийси. И те и другие могут принимать разные обличья, и те и другие могут быть, а часто и бывают, невероятно красивыми. И те и другие могут своим дыханием превратить человека в сосну или дуб — по настроению, что порой и делают. Вот только засада в том, что боги считаются хорошими. Люди живут рядом с ними, порой просят их о помощи, порой служат им. И только совершенно отчаявшийся безумец обратится за помощью к хийси. Хийси — не боги, хийси — другие. И любой обитатель Дома отличит одного от другого в темноте и с завязанными глазами.

Если бы, предположим, Ирму застукали во владениях богов, то её бы просто или вывели прочь, сдав полиции (скорее всего, это делали бы слуги богов из людей), или оставили бы до утра в чем-нибудь вроде темницы, а потом опять же сдали полиции. Ну, максимум, превратили бы во что-то на пару дней в воспитательных целях. Мама бы, её, конечно, после такого, заперла бы дома и посадила на цепь для надёжности, ну что ж, её право...

Но в случае с хийси ни о каком разговоре с мамой речи быть не может, потому что Ирма до него не доживёт.

Доберман стоял рядом с Ирмой, и ей очень хотелось погладить его, для уверенности, но она не решалась. Красивый же хийси в очках, похожий на колдуна из манги, обошёл стол. Двигался он совершенно бесшумно, только чуть-чуть шуршал бархат его одежд.

— Простите, я не знала, что здесь кто-то есть, я думала, что квартира заброшена, — сбивчиво заговорила Ирма, не поднимая головы. — Я просто нашла дверь в саду и...

— Она заброшена, — перебил её хийси. — Теперь заброшена. И здесь никого нет, кроме нас.

От него чем-то пахло, вроде как давленой листвой и древесной корой, и ещё чем-то странно-пряным и свежим одновременно. Ирма почувствовала, что в волосы ей запустили прохладные пальцы.

— Встань, — велел хийси. — Не дело дочери стоять перед отцом на коленях.

Ирма подняла на него глаза. Хийси стоял над ней, глядя на неё через синие очки, и было непонятно, какого цвета у него глаза. Он протянул ей руку, и Ирма встала. Отец? Да он совсем молодой, ему... ну лет двадцать пять.

И тут же она обругала себя: хийси, как и боги, живут тысячелетиями. Но почему он назвал её дочерью? Перепутал с кем-то? Но чтобы хийси принял человека за хийси?!

Мелькнула мысль: он безумен. Живёт здесь один, свихнулся. Ирма слышала о том, что многие хийси, если не все, совершенно ненормальные. Что для них, в общем-то, вариант нормы. И, может быть, безопаснее ему подыграть? Но хийси хитры и прозорливы и ловко распознают ложь...

— Простите? — снова сказала Ирма. — Но почему вы так меня называете?

Хийси уже отошёл от неё на несколько шагов, но тут развернулся. Синие очки блеснули в тусклом свете углей.

— Потому что, — очень мягко, почти ласково, произнёс он, — пятнадцать лет назад я овладел твоей матерью.

Ирме стало нехорошо. Нехорошо от голода и усталости, нехорошо от того, что откуда-то она знала, что хийси прав. Более того, она знала это ДО встречи с хийси, только знание это таилось очень глубоко внутри и не было оформлено не то что словами — мыслями. Неладно было что-то с её рождением, она это чувствовала и раньше, ведь нормальные отцы дочерей любят.

Обнаружила себя Ирма за столом, перед ней стоял керамический стакан, из него поднимался пар. Рядом на таком же прозрачной тарелке с выдавленным цветочным узором лежала свёрнутая трубочкой лепёшка с начинкой. Похоже, что стакан с тарелкой взяли из этой заброшенной квартиры, не думая о том, как они сочетаются, то, что под руку подвернулось.

— Поешь, — сказал хийси. — Ты устала.

Ирма взглянула на добермана, сидевшего у дверей.

— А он? — спросила она.

— Сам себе еду поймает.

Точно поняв слова хийси, доберман поднялся и пошёл вглубь сада. Ирма куснула лепёшку, мясо в ней оказалось очень нежным и щедро перемешанным с какими-то травками и корешками.

— Паук, — ответил хийси на её невысказанный вопрос. — Они вырастают довольно большими, тогда-то их и надо ловить.

Ирма откусила ещё кусок. Никаких неприятных чувств этот факт у неё не вызвал, хотя чего там, она — дочь хийси, и по сравнению с этим поедание пауков — полная ерунда.

— Почему вы решили, что я... ваша дочь? — спросила она. — Ведь мама... они с папой поженились как раз пятнадцать лет назад.

Нет, ей не хотелось, чтобы это было правдой. Пусть это всё, включая шаверму с пауками, окажется просто дурацким сном. Не правдой, не надо... Но Ирма видела своё отражение в приоткрытой стеклянной двери, видела свои встрёпанные чёрные волосы, которые она коротки стригла, чтобы легче было с ними справляться. Свои-то хийси завязывал в хвост. Наверное, тоже для того, чтобы не мучиться с причёской. И высокие скулы, как-то так хитро очерченные, что родство с мужчиной, что сидел напротив неё, вообще сомнению не подлежало. И бабушка всегда говорила, что Ирма пошла «не в их породу». В смысле, в папину, где все высокие, светловолосые и голубоглазые. И вот сейчас Ирма смотрит на своё отражение и говорит откровенную глупость. Иными словами, порет чушь. Да ещё перед хийси.

Вернулся доберман, морда его была перемазана кровью.

— Я же говорил, что он сам о себе заботится, — сказал хийси. — А раньше он принадлежал богам.

— Богам? — переспросила Ирма.

— Да. Это химера, — хийси наклонился и поймал добермана за хвост. — Как он двери делает, ты уже видела. А здесь у него яд.

И хийси распушил кисточку на хвосте пса. Там в самом деле скрывалась небольшая белая колючка. Ирма же удивилась тому, как хорошо она видит в почти полной темноте. Пахло прелыми листьями и откуда-то тянуло сыростью, пах травами и вишней напиток у неё в стакане, пах дымок от углей под котелком. А хийси не отвечал, молчал, смотрел на неё чёрными, со звериным проблеском, глазами, и даже доберман с окровавленной мордой казался менее диким и непонятным, чем он.

— Боги надели на него ошейник, чтобы контролировать, — заговорил хийси. — А я его снял, и теперь он сам по себе. Сам охотится и бегает, где хочет.

— Пугает людей, — добавила Ирма. — Потому что никто не знает, чего от него ждать.

— Ожидания — признак трусости, — ответил хийси. — А люди найдут, от чего шарахаться.

— Я тоже человек, — возразила Ирма.

— Нет, — спокойно ответил хийси. — Ты — моя дочь. И неспроста эти тропы открывались тебе. Ты хотела уйти по ним от того, что тебя окружало, от трусости и глупости. И никто не последовал бы за тобой, чтобы вернуть, потому что побоялись бы.

— Никого на этих тропах никогда не бывает, — сказала Ирма. — Только сегодня я встретила его.

Она кивнула на добермана, который уже забрался на потёртый гобеленовый диван, стоящий в кустах, и положил морду на скрещенные лапы. Лапы у него, кстати, тоже были какие-то не совсем собачьи.

— Это я охранял тебя, принцесса, — произнёс он. — Нельзя же было допустить, чтобы тебе причинили вред местные твари. Не все они, знаешь ли, вылезают в ваши коридоры, многие не покидают тропы никогда.

— Почему принцесса? — спросила Ирма.

— Потому что ты моя дочь. На самом деле... нет, людской язык такой примитивный! Скорее...

И хийси что-то наполовину прокаркал, наполовину прошипел. Это непонятное звукосочетание странно отозвалось внутри Ирмы, точно она знала когда-то его значение, но забыла. Почему-то вспомнился амфитеатр со скамьями разной высоты и вида, и трон переплетённых сосновых веток, украшенный огромными неровными кусками янтаря.

— И зачем я вам? — спросила Ирма.

— Потому что ты уже выросла. И должна жить с хийси.

— И когда это я успела кому-то задолжать? — совершенно неожиданно для себя огрызнулась Ирма.

Испугалась она своей дерзости ужасно, но хийси расхохотался, и смех его оказался точь в точь как воронье карканье, что производило жутковатое впечатление в сочетании с безупречно красивым лицом.

— Узнаю кровь хийси! — воскликнул он. — Браво, так и нужно. Никому не подчиняться. Вот почему, между прочим, нас и не любят боги.

— Зачем я вам? — снова спросила Ирма.

Хийси быстро взглянул на неё к ней, блеснули его очки, блеснули его глаза, точно чёрная вода в пруду, скрывающем золотую рыбку.

— Ты — хийси, — повторил он. — Я не могу позволить, чтобы ты... начала встречаться с каким-нибудь человеческим мальчишкой и нарожала от него детей. Не могу позволить, чтобы кровь хийси растворилась. Тем более — моя кровь. Ты выйдешь замуж только за хийси, из моего клана или из любого другого, тут я не буду тебя заставлять. Можешь вообще не выходить замуж, это не обязательно. Только люди принуждают своих женщин, женщины же хийси свободны и сильны.

— То есть ты нашёл меня только для того, чтобы я не встречалась с человеческим парнем?

— Встречаться можешь сколько угодно, — успокоил её отец (Ирма стала воспринимать его именно в этом качестве). — А надоест, избавишься от него.

Ирма заметила, что его бархатный костюм не бархатный вовсе, а состоит из множества крохотных пёрышек, какие можно увидеть у птиц на голове и шее.

— Все ваши родичи будут смеяться надо мной, — сказала Ирма. — Я человек и не умею колдовать.

— Мои родичи будут драться за твою благосклонность! — отрезал хийси. — Меня зовут Карне, я глава одного из самых больших и сильных кланов. И, даже если бы я обрюхатил болотную жабу, а не человека, ты всё равно была бы принцессой хийси.

— И такое было? — удивилась Ирма.

Карне опять рассмеялся своим каркающим смехом. Видимо, привлечённая голосами, белёсая тварь в клетчатой рубашке выползла из комнаты и встала в дверях. Ну как встала — опёрлась на студенистое нечто, что было у неё вместо ног. Хийси шевельнул пальцами, и тварь рухнула на пол, забулькала. Невидимая тяжесть расплющивала её, хрустели кости. Брызнула и забрызгала стеклянные двери тёмная жижа, отвратительно завоняло. Доберман зарычал.

Мох под ногами Ирмы пришёл в движение, он тянулся к мёртвой твари, кусты тоже выбросили длинные ветки в сторону дверей. Через минуту вместо трупа был уже мшистый холмик, из которого пробивался молодой кустик шиповника. Запах понемногу развеивался.

— Надоел, — сказал Карне.

— Кто это? — спросила Ирма.

Она не могла заставить себя произнести «был».

— Хозяин квартиры. Я слегка подправил его, чтобы выглядел позанятнее.

Ирме опять стало нехорошо.

— Не волнуйся, — хийси иначе истолковал её молчание. — Я научу тебя всему, что умею сам, и ты тоже сможешь превратить кого угодно во что угодно.

— Я хочу к маме, — сказала Ирма.

Она хотела домой, к маме, а ещё свернуться клубочком и плакать. От того, что папа — не папа, от жалости к несчастному, жилище которого просто приглянулось хийси, да и вообще от всего, и в первую очередь от того, что она — именно Ирма, а не кто-то другой. И, к её удивлению, хийси легко согласился.

— Мы можем навестить её прямо сейчас.

***

Ирма побаивалась, что Карне может причинить вред маме, но, с другой стороны, он же ничего ей не сделал, когда... ну, в общем... ничего плохого не сделал, кроме как наградил её ребёнком. Ею. Ирмой.

Доберман увязался за ними, Карне же сказал, что идти совсем недалеко. Ночь никому из них троих неудобств не доставляла: Ирма всегда видела в темноте хорошо, про хийси с доберманом и говорить нечего. Шли же они по крышам, покрытым мхом и поросшими деревьями и кустами. Судя по высоте, дома эти были двух— и трёхэтажными, они переходили один в другой.

***

Внизу же улицы были довольно чистыми, там даже стояли припаркованные машины, их крыши тускло блестели в рассеянном свете от затянутого облаками неба; окна домов светились жёлтым. Людей видно не было.

На одной из площадей бил фонтан, борта его чаши были сделаны то ли из розового стекла, то ли из превосходно обработанного розового кварца. На другой площади, занимая её всю, лежал, изогнувшись, огромный дракон с серо-лиловой чешуй. Когда они проходили мимо, дракон поднял узкую усатую морду и выдул в небо длинную струю белого пламени. Ирму слева обдало жаром, доберман и Карне не обратили на дракона никакого внимания. Они вошли в заросли черноплодной рябины, и зрелые грозди тяжело задевали её, её отец же двигался так, что ни одна ветка даже не шелохнулась, хотя он был выше и в плечах пошире.

И совсем уж неожиданно перед ними возникла стеклянная стена, которую Ирма не сразу узнала. Оранжерея.

Там горел только один фонарь, который они с мамой всегда оставляли на ночь, бронзовый, с пятью разноцветными стёклами — зелёным, синим, жёлтым, красным и матово-белым.

Это было очень странно, смотреть на неё вот так, снаружи, и почему-то сейчас она казалась очень красивой: окруженная розами вдоль стекла (которые скрывали Ирму и Карне), со скамейкой, обсаженной начинающими цвести красными георгинами, с кривой вишней посередине и старой яблоней у двери в квартиру.

Оранжерея была пуста, но откуда-то, приглушенные стеклом, раздавались голоса. Дверь возле яблони распахнулась и в оранжерею вошли родители Ирмы.

Мама так и не переоделась в домашнее, была в той же голубой водолазке, в которой ушла на работу. Аккуратно уложенные пепельные волосы растрепались, потому что она то и дело запускала в них пальцы. Следом за ней шёл папа. Настоящий... нет, в смысле... ну, тот мужчина, которого Ирма раньше считала отцом.

— Да не заходила она ко мне! — папа обхватил маму за плечи, она сердито вырвалась. — Ты подругам её звонила?

— Подругам? — голос мамы был чужой, горький и ядовитый. — Если бы ты хоть немного дочерью интересовался, то знал бы, что подруга у неё только одна. И да, я ей звонила. Ирма написала днём сообщение и пропала.

— Одна? — невпопад, рассеянно переспросил папа.

— Да! Её зовут Ева, она учится в параллельном классе. Господи, почему она сбежала...

Родители стояли под тусклым светом фонаря, папа — высокий, с шапкой золотых кудрей, мама — хрупкая, сама как четырнадцатилетняя девочка. И Ирма отчётливо сознавала, как она не похожа ни на одного из них. Она хотела бросится к стеклу, постучать и крикнуть, что всё в порядке, она нашлась. Но Карне положил руку ей на плечо.

— Подожди, — шепнул он. — Подожди немного и я провожу тебя прямо до дверей. Отсюда ты всё равно внутрь не попадёшь.

— Если бы ты хоть...

— Марта, — оборвал маму папа странно чужим, взрослым голосом. — Ирма — не моя дочь.

Мама повернулась к нему, и в глаза её влажно блеснули. Хрустнул гравий на дорожке под её каблуками.

— Вот как? И ты будешь меня упрекать в этом? Хийси...

— А что ты сделала, чтобы он не запрыгнул на тебя? Тысячи женщин ходят по Дому и...

— Да потому что я работала на двух работах, пока ты искал себя! — закричала мама. — И возвращалась домой ночью! Эти твои тысячи женщин содержат своих мужей? А эти тысячи женщин тоже терпят, когда их мужья шляются по бабам?!

— Я её не насиловал, — шепнул Карне Ирме, и его слова донеслись до неё как через воду.

Папа молчал, что-то обдумывая.

— Если ты будешь с хийси, никто и никогда не посмеет с тобой так разговаривать. Никто ни к чему не станет принуждать тебя. Как я снял ошейник с пса и дал ему свободу, так дам свободу и тебе, только возьми, — шептал Карне на ухо Ирме, и голос его был как свист от рассекаемого крыльями птицы воздуха. — Ты хочешь вот это все? Или хочешь быть сильной и свободной?

Мама молчала, переводя дух. Вдруг она быстро подошла к стеклянной стене и коснулась её ладонью. Ирма видела её очень хорошо, а вот мама вряд ли могла разглядеть что-то, кроме смутных очертаний папоротников.

— Знаешь, — сказала она, глядя наружу. — Ты ведь уже пытался от неё избавиться.

У Ирмы перехватило дыхание, и Карне это почувствовал и заговорил:

— Тебе было три, когда он хотел отвести тебя в лес через пару улиц отсюда. По пути встретил друзей, и то ли спьяну, то ли сдуру выболтал всё им. И они пришли в ужас. Заставили его отвести тебя домой.

Холодные градины слов Карне сыпались в Ирму, и она замерзала изнутри, и ей становилось скучно и всё равно.

— Если ты хочешь сказать, что я имею к этому какое-то отношение, то — нет, — сказал папа.

Он подошёл к маме и зашептал ей на ухо, совсем как Карне Ирме только что.

— Послушай, я уверен, что с Ирмой всё в порядке. Дети в её возрасте часто убегают из дома. Она вернётся через несколько дней, а пока мы можем побыть вдвоём.

Мама резко развернулась к нему.

— Знаешь, — сказала она. — Хорошо, что я родила Ирму от хийси, а не от тебя. Если с ней всё в порядке, то благодаря его крови, а не твоей — гнилой!

Они толкнула папу с силой в грудь, и тот от неожиданности покачнулся. Затем вышла из оранжерее. Папа постоял немного, выругался и пошёл за ней.

— Марта!... — крикнул он.

***

— Ты специально, да? — спросила Ирма, когда папа ушёл. — Знал, что они будут ругаться, и показал это мне?

— Ты и раньше всё знала, — ответил он. — Слышала, как они ругаются, понимала, что из-за тебя, но не понимала почему? И тебе надоел их страх. Надоело, что твоя мать боится остаться одна, надоело, что твой отец боится тебя и неведомого любовника матери. И ты сама решила уйти. Так ведь, Ирма?

Он впервые назвал её по имени. Ирма попятилась от него.

— Не думаю, что тебе стоит возвращаться, — продолжал Карне, глядя на неё поверх очков. — Сейчас твой так называемый отец совокупляется с твоей матерью. Ему всегда удаётся уговорить её, и, на твоём месте, я бы погулял часок, если не хочешь испортить им удовольствие.

И тогда Ирма ударила его. Наотмашь, неумело, но сильно от горя и ярости, так, что сбила с него очки. Хийси зашипел и схватил её за руку, вывернув. Ирма заорала от боли, и тогда он швырнул её на землю, Ирма поползла, что-то твёрдое и немного острое попалось ей под руку и она это что-то машинально схватила, снова замахнулась...

Раздался рык, и на этот раз Карне пошатнулся — на него прыгнул доберман. Длинная пасть ощерилась совсем не собачьими, похожими на иглы, зубами, растущими в несколько рядов, и, кажется, они двигались. Хвост изогнулся и вытянулся, кончик его пронзил грудь Карне. На лапах появились длинные когти. Хийси хрипло вскрикнул, когда игла на хвосте добермана пронзила его, краем глаза Ирма заметила, как его костюм из бархатистых перьев потемнел ещё больше, как капнуло алым на землю... А потом она побежала.

Она бежала, а слёзы застилали ей глаза, и она не видела, как Карне оторвал пса от себя, зато услышала яростный птичий крик, и над её головой прошёл ветер от гигантских крыльев. Ирма нырнула в заросли папоротников.

Она не чувствовала усталости и в какой-то момент поняла, что обувь ей мешает и сбросила её. Снова побежала, а над ней кружил огромный ворон и мог вот-вот настигнуть её. Ирма прыгнула, сразу метров на шесть, приземлилась на руки и на ноги, но её телу это понравилось, и она повторила прыжок. Вскоре она уже бежала, как животное, длинными прыжками, уходя от ворона зигзагами. Всё приобрело поразительную чёрно-белую чёткость. Всё стало правильно.

***

Ирма сидела на берегу ручья и болтала в воде босыми ногами. Перед ней расстилалась Бездна, ручей тёк по самому её краю. За спиной Ирмы шелестела зарослями ночь, иногда протяжно ухала сова, где-то далеко играла музыка, чуть ближе хрюкали кабаны. В Бездне плыла огромная медуза, вот-вот заденет ручей и Ирму щупальцами.

Идти ей было некуда. На родителей, которые её вырастили, она разозлилась, на хийси-отца — тоже. Что-то мешало ей сидеть нормально, и Ирма полезла в карман толстовки.

Выудив оттуда синие очки, она принялась их рассматривать. Надо же, не разбились и не потерялись после побега от гигантского ворона, которым оказался её настоящий отец. Впрочем, что-то Ирме подсказывало, что он-то не разозлился на её выходку, а воспринял это как очередное проявление крови хийси.

Кусты зашуршали, и из них выбрался доберман. Выглядел он усталым. Ирма положила его голову себе на колени. Снова посмотрела на очки. И надела их. Мир очень сильно изменился, изменилась и Ирма. Но она выдержала, недаром она была хийси.