Цветы, время и счастливый трамвай

И снова он шёл к ней на встречу, и нёс в руках цветы. Снова, всегда, вечно. Во все времена, во всех странах, на всех обитаемых планетах, во всех измерениях. Здесь, в этом городе, в этой стране, его звали Александром. В Испании он был бы Алехандро, в Грузии — Сандро, а где-то на Кеплере 62e — Ае-ао. И в руках у него мог быть не букет белоснежных лилий, как сейчас, а, скажем, горные эдельвейсы, или — хищные цветы Цок со дна океана. Это совершенно не важно. Важна любовь, стремление, желание видеть её. А звали её — Мария. Александру казалось, что во всех мирах и измерениях. Или — он просто не помнил? Не помнил звук её имени, той, другой, возможной, живущей в иной реальности. А помнил лишь ощущение, что всегда и везде испытывал, слыша его. Тёплое, долгое, чуть томное, словно мёд течёт из кувшина. И — очень необходимое ему. Когда он не слышал имя ушами, начинал твердить про себя: «Мария, Мария… Маааарииия»… — Иногда Александру нравилось растягивать это сладкое, медовое слово, смакуя. Они познакомились всего три месяца назад, но Александру казалось, что он знал Машу всегда. Вспоминал девочку, в которую был влюблён в детском садике: Маша, совершеннейшая Маша, хоть — в платьице в горошек на прогулке, хоть — с совочком и ведёрком в песочнице, хоть — даже на горшке. Маша! Думал о девчонке, соседке по парте, в которую влюбился в шестом классе — и у неё было лицо и фигура Маши. И даже у девушки, что на втором курсе института чуть было не пошла со своим одногруппником-Сашкой в загс, да вовремя одумалась… Они все, все, всегда были совершеннейшие Маши!

Он пришёл, как всегда, вовремя. А она… Она опоздала. Тоже, как всегда. На сей раз — вовсе и не сильно, всего на каких-то двадцать пять минут. Пришла: высокая, стройная, русые волосы — по ветру. Мельком, коротко взглянула на Александра. Дежурно приняла букет, дежурно улыбнулась, дежурно чмокнула в щёку, дежурно спросила: «Как дела»? И, не дождавшись ответа, сказала, каким-то неестественно весёлым, приподнятым голосом: «Саш, а знаешь, я встретила мужчину! Другого мужчину, в смысле. Серьёзного, солидного… Без всяких дурацких фантазий в голове. Взрослого, солидного, состоявшегося. Умеющего зарабатывать. Да, он — человек с деньгами! Да, да, возможно ты не знаешь, но это — очень важно! Короче… Короче — пока»! И, звонко цокая каблучками, Мария удалилась. А Александр остался стоять, словно поражённый громом, на тротуаре, одной ногой наступив в грязную дождевую лужу… С букетом, что она вернула, когда уходила, в руках. Звук её шагов давно стих, а он всё стоял, словно поражённый громом, глядя прямо перед собой, прижимая к груди белые лилии. Словно превратившись в памятник самому себе, и своей несчастной любви. Тут, и впрямь, самый настоящий гром громыхнул где-то в самом уголочке неба, за домами. Первые капли дождя упали на асфальт. Всё больше, больше, всё быстрее… Миллиарды капель. Струйки дождевой воды текли по Сашиному лицу, забегали за шиворот, отчего тот ёжился, передёргивая плечами. В какой-то момент Александр разжал руки, и злосчастные белоснежные лилии упали прямиком в грязную лужу. Но Саша будто и не заметил этого. Медленно повернувшись, он пошёл вдоль по улице. По той самой дороге, по которой спешил недавно, счастливый и окрылённый любовью.

***

Как Александр добрался до дома, он совершенно не помнил. Помнил лишь, что в начале — долго шёл под дождём, а потом — пил, заходя во все забегаловки подряд. Где рюмку, где — две, а где — и добрых полбутылки. Вторую половину любезно «уговаривал» кто-нибудь из случайных собутыльников. Он же, очередной собутыльник, как правило терпеливо выслушивал рассказ несчастного влюблённого о злом роке, коварстве любви и безжалостной, но такой прекрасно Марии. Выслушивал иногда — молча, иногда — вставлял реплики. А один так вообще, пустился в воспоминания. «Была у него, вот тоже, лет пятнадцать назад, одна Маша… Такая Маша у него была, ммм… Ух, какая Маша! Всегда и на всё готовая».

Проснулся Саша, несмотря на всё сложность и тернистость пути, всё же, дома, в своей постели. Одетым, сильно помятым, со зверской головной болью, и в одном ботинке. Проснувшись, минут десять-пятнадцать полежал, глядя в потолок, пытаясь понять, где он и как сюда попал. Узнав свою, собственную комнату, медленно принял вертикальное положение, и сел на кровати, схватившись за голову.

— Её больше нет… Нет её, нет… Её больше никогда не будет!!!

Некоторое время Саша сидел, качаясь из стороны в сторону, и бормоча эти страшные и пустые слова без остановки, как помешанный. Потом с трудом встал, и, ковыляя в одном ботинке, побрёл в ванную. Там долго стоял, глядя на себя в зеркало, и бормоча всё те же слова. Включив душ, сунул под него голову. Вода была такая холодная, будто текла по трубам прямиком из Арктики. Ледяные, обжигающие кожу струи затекали за воротник, бежали меж лопаток. Саша ёжился, зябко передёргивая плечами и вздрагивая всем телом, но не выключал воду и продолжал самоистязание до тех пор, пока не почувствовал, что в мозгу появляется хоть какая-то ясность. Лишь тогда Александр повернул кран и вышел из ванной. Посмотрев вниз, он обнаружил, наконец, что стоит в одном ботинке. Чертыхаясь, Саша не без труда стянул злосчастный предмет одежды с ноги, раздражённо швырнул его в сторону прихожей, а затем снова уселся на кровать.

— Человек в шляпе… Билет какой-то… Он говорил про какой-то билет и какой-то трамвай… Или — автобус? — Александр, вдруг, с пронзительной ясностью вспомнил человека, что подсел к нему в одной из рюмочных. Вспомнил, что тот был среднего роста, смугл и худощав, в старомодной чёрной шляпе, и в очках с круглой оправой. Выражался и вёл себя человек исключительно вежливо, по-нездешнему вежливо, словно некий джентльмен из старого иностранного кино. При этом, шляпы своей, отчего-то, он в кабаке не снял. Так и остался в ней сидеть, похожий на мрачноватого вида, диковинный гриб. Саша ещё тогда подумал, сквозь хмельной туман, что незнакомец, наверное, плешив. А на лысине — противного вида родимое пятно. Или, вообще, рога.

— Рога, рога… С чего, мне, вообще, тогда представились рога? Откуда рога? А! Ну, скажем, рога — как подарок от любимой женщины. Женщины, они, вообще, такие… Проездной! — Звонко хлопнул себя по лбу Александр. — Да, точно! Проездной на трамвай! Этот, в шляпе, он говорил про проездной, который нужен, чтобы ездить на неком особенном трамвае. Счастливом трамвае! А вернее…

Саша ненадолго замолчал, собираясь с мыслями, а потом — снова продолжил свой путаный и весьма эмоциональный монолог на диване.

— А вернее — для поездки на трамвае, что может отвезти меня в счастье. Да, да! Именно — в счастье! Ещё он сказал, что счастье, вопреки мнению смертных, а вернее — той большей части из них, что редко размышляет о сути вещей и явлений… С ума сойти, он ведь так и сказал, подчеркнул будто: смертных! Словно сам не из их числа. Да…Так вот: счастье, вопреки мнению смертных отнюдь не всегда даётся даром. Частенько за него приходится платить. Бывает, что наличными. А бывает — тем, что безмерно дороже наличных. И я тогда… Я тогда сказал, что хочу быть счастливым. Что готов им быть совершенно! И отдал этому, в шляпе, все мои деньги. Да это — шут с ним! Деньги… — Александр вяло махнул рукой — А он взял, пересчитал так аккуратненько, словно опытный бухгалтер, потом резиночкой пачку перетянул, да в карман убрал. Сказал, что это — много, и что я — молодец. Многие наивные, жадные глупцы, мол, за бесценок счастье заполучить пытаются. И всегда, в результате, платят дважды. А то — и прогорают, как есть. Ещё сказал, что даст мне, коль я такой не жадный, не билет в один конец, как хотел в начале, а проездной.

Саша медленно залез правой рукой в боковой карман измятых во сне брюк, будто до конца не веря в то, что найдёт там фантастический проездной в счастье.

— Чёрт побери, правда!

На ладони лежал плотный прямоугольник из зелёной бумаги. Год, город… Всё было, вроде бы, как на обычном проездном билете на трамвай. Только вот слово «счастье» в графе «пункт назначения» раньше Александру никогда не попадалось.

— Счастье… А навстречу счастью надо ехать в соответствующем виде!

У нашего героя вдруг стало как-то очень легко и ясно на душе. Не хотелось больше вспоминать незнакомца в шляпе, рассуждать о странности всего: и самом мистическом появлении этого субъекта, и о том, что он, по сути, продал Саше не иномарку подержанную, а настоящее человеческое счастье. Александр пружинисто вскочил с кровати, и поспешил в ванную. Пять минут под горячим душем. Потом — большая чашка крепчайшего кофе. Ещё немного времени — на то, чтобы достать из недр шкафа чистую рубашку и погладить брюки. И вот он уже, словно — на крыльях, летел на трамвайную остановку. Всё вокруг казалось сейчас Саше праздничным, нарядным: весело сверкало солнце в лужах, оптимистично и даже как-то музыкально каркали вороны, пролетая в облаках. Листва деревьев, обычно — пожухлая и пахнущая машинной гарью и городской пылью, сегодня благоухала, словно в лесу. Сердце стучало бодрым барабаном, в ритме бравурного, развесёлого марша.

— Хорошо-то как! — вскрикнул Александр, и принялся насвистывать этот марш, вторя ритму собственного сердца.

Не успел Саша ещё дойти до остановки, как услышал громкий звон. Желтый, как лимон, трамвайчик, резво выкатился из-за угла, нарядно блестя на солнце свежевыкрашенными боками. Александр прибавил шаг: уж больно ему не хотелось опоздать. Трамвайчик, меж тем, плавно, будто корабль к пристани, причалил к остановке. Двери приветливо распахнулись.

— Ну… Вперёд! — без тени колебания весело крикнул Саша, и, продолжая насвистывать марш, лихо взбежал по ступенькам вверх, в салон.

***

А дальше были бесконечные трамвайные рельсы, развесёлый звон трамвая, остановки и встречи. Дальше были миры, куда, сквозь время и пространство, уносил Александра его фантастический трамвай. Уносил каким-то непостижимым способом. Саша, человек исключительно далёкий от науки, лишь поначалу пытался понять — как, а потом просто принял это как факт, как данность. Да, и зачем было думать, понимать… Ему не понимать хотелось, а жить. Жить, будучи совершенно счастливым. А счастье ему могла дать лишь любовь, любовь к одной, единственной, что он искал всю свою жизнь, и встречал в разных её воплощениях. Остановок на пути было много. И миров было много, похожих на наш, и решительно не похожих. И в каждом, решительно каждом, была своя Мария. Мэри, Мари, Маня, Машенька. Всюду был тротуар, по которому Саша спешил на встречу, хоть и выглядел он всегда по-разному. Всюду — букет, иногда — лилий, иногда-роз, а иногда — совершенно невообразимых цветов. И всюду, всюду была Она, Мария. Выглядела она всегда по-другому: блондинка, брюнетка, рыжая, а то — и вообще, без волос. Но всегда, в ту же секунду, Саша безошибочно узнавал её. Знакомые черты проступали сквозь всю эту косметику, краску для волос, особенности причёски и даже — сквозь следы пластических операций. Так очертания стрекозы, погибшей в незапамятные времена, проступают сквозь толщу янтаря.

Надо сказать, что Маши иных миров не были капризными эгоистками, подобно оригиналу. Они приходили на встречу заранее, терпеливо ждали Александра, время от времени поглядывая на дорогу. При встрече ласково смотрели в глаза, брали за руку. Иногда — тут же кидались на шею, и принимались страстно целовать. Некоторые Маши, самые добрые и домашние, приносили с собой на свидание пироги, пирожные и оладьи собственного сочинения. А наскоро подкормив дорогого и обожаемого, в «полевых условиях», принимались упорно зазывать к себе в гости, на обед. Но вот странное дело: с той, самой первой, Саша был, хоть — и как-то болезненно, но — счастлив. Ибо, наверное, действительно, был влюблён. Любил? Нет, это глубокое, серьёзное чувство приходит, как правило, не сию минуту, и не к одному, а к двоим. Именно поэтому и обладает такой поразительной, взаимоустремлённой силой. Но влюблён был, и совершенно безнадёжно. Всегда ждал встречи, рвался к ней, бежал, и в груди замирало. Та, первая Маша, словно была его обретённой половиной. Только её присутствие в жизни заставляло Сашу чувствовать себя цельным, настоящим человеком, мужчиной. Была половиной… Иногда — легкомысленно-весёлой, иногда — бездумно-жесткой, но — половиной. Долго не видя её, Саша начинал испытывать подлинные физические страданий. Эти же Маши… Ни-че-го! Пустота. Скука смертная.

Поначалу Александр пытался убедить себя, что тоскливое безразличие его — последствие перемены временных, и ещё чёрт знает каких поясов, акклиматизации и прочего. Он был вежлив с «клонами» любимой, приходил вовремя, давил зевки, натянуто, но улыбался. Потом — начал постоянно опаздывать, зевать не прикрываясь. Наконец, вообще, откровенно хамить перманентно обожающим его женщинам. И вот, однажды, пришёл он — час «Х», час «Z», или Бог знает, как ещё можно назвать момент времени, когда в нашем герое случился этот окончательный перелом. Медленно спустившись по ступенькам на очередной станции, Александр, осознал, что, вообще, никуда не хочет идти. Осознал, что главная иллюзия средь всего странного и невероятного, случившегося за последние дни, не этот трамвай, не субъект в широкополой шляпе, и не волшебный проездной. Иллюзия — поиск невозможного, идеальной любви. Более того, иллюзия — и сама любовь! Саша осмотрелся по сторонам: вроде неплохо мир. Вполне можно прожить себе спокойно, без проблем. Пусть — одному, пусть — без иллюзорной, придуманной любви! Прожить, просто — прожить. А вон и ларёк, кажется, с пивом…. Саше вдруг отчаянно захотелось пива. Просто — пива, любого, пусть даже — не идеально свежего. Но, прежде всего… Александр достал из кармана проездной. Трамвай медленно тронулся. Размахнувшись, Саша швырнул картонный прямоугольник под колёса, вложив в этот бросок всё своё разочарование и злость на самого себя, на свою былую блаженную наивность. Внезапно грязь под ногами предательски заскользила. Пошатнувшись, с хриплым гортанным криком, Саша рухнул на землю, и покатился прямиком под колёса. Трамвай не остановился. Никто не нажал на тормоза. Лишь взвизгнули пронзительно колёса, перемалывая тугую плоть горе-путешественника, да понесли вагоны дальше.

Взявшись будто неоткуда, человек в круглых очках и шляпе, подошёл к лежащему в грязи, окровавленному трупу. Переломанный, лишившийся правой ноги, с разбитой головой, лежал наш Саша. Лежал тот, что шёл за любовью, искал её, да разуверился. А разуверившись — пал, раздавленный фантастическим трамваем, несущим алчущих путешественников к призрачному, эфемерному счастью. Пал, словно — попав под колёса самой любви. Бедный, бедный Саша… Но человеку в круглых очках и шляпе Александр уже был совершенно не интересен. Се ля ви: не он первый, не он последний. Нагнувшись, человек в шляпе аккуратно, двумя пальцами, поднял слегка помятый проездной, и так же аккуратно спрятал его в нагрудный карман. Затем — поправил на носу очки, и растаял в воздухе. Будто и не бывало. Только стёклышки очков блеснули напоследок в медленно сгущающихся вечерних сумерках, да лёгкий ветерок дунул, прошуршав в жухлой придорожной траве, и тут же стих. А где-то в городе, на тротуаре, томилась в ожидании любимого женщина. И звали её — Мария.