Проповедь

Шестое августа две тысячи двести двадцатого.

Перед отправкой на землю прохожу комиссию. Корабельный психолог советует вести дневник. Отмечать все отклонения, которые могут возникнуть после переноса. Для меня он первый. Что ж, попробую.

Седьмое августа две тысячи двести двадцатого.

Стрёмно обосраться в коридоре у туалета на виду у родителей. В полгода это было нормой, но я уже девушка, мне двадцать пять. Я могу убрать и убираю за собой, но это ничего не меняет.

Хочу зайти на кухню, но звон колокольчика останавливает. Кто-то предлагает пищу Божествам. Прислоняюсь к стене в коридоре и жду до тех пор, пока вновь не прозвенит колокольчик и не послышится шуршание воды.

Захожу. Отец ставит свой бокал на сушилку и вместо него берёт две чашки. Разливает жёлтый дымящийся напиток. Культура вайшнавов¹ не позволяет ему не накормить гостя, а я гость в этом доме. Почти семь лет училища и полтора года службы в космосе. Если бы не война, меня бы так и оставили внизу, тогда бы я вернулась домой и вышла замуж, как хотели папа с мамой. Но внезапное появление агрессивно настроенных инопланетян заставило мобилизовать все ресурсы.

Принимаю чашку из рук отца. Нюхаю. Молоко с куркумой и корицей. В этом доме ничего не меняется. Кажется, само время обходит его стороной.

Отец спрашивает:

— Опять химия?

Я не знаю, что сказать. Долг кшатрия² — быть честным. Но чувствую себя пятилетней девочкой, стянувшей со стола конфетку.

— Нет, пап, последствия переноса. Это не увольнительная, на войне не бывает отпусков. Меня на больничный списали, — я сглотнула комок в горле, дальше рассказывать стало проще. — В последнем бою я попала в кольцо. Чтобы выбраться пришлось ускориться. Мне потом сказали, сердце не выдержало. Оно и не должно было. Искусственное сердце не рассчитано на такие перегрузки. Мне с самого начала было запрещено так делать, но… В общем, меня засунули в новое тело. Правда, генетики внесли изменения. У этой тушки нет проблем с лёгкими, и сердце здоровое, не потребуются пересадки, чтобы летать. Похоже, только я не очень стыкуюсь с ней. Иногда она делает что хочет, словно маленькая, я маленькая.

Смотрю на отца. Он молчит.

— Только не говори маме. Завтра я уеду. Будут вшивать контакты. Стандартная для пилота истребителя операция. Ты же знаешь. Просто на земле специалисты лучше, поэтому я тут.

Пытаюсь оправдаться, но слова кажутся глупыми и бессмысленными, папа не поддерживал меня никогда. В порыве отчаяния задираю рукав. На предплечье ни единого шрама. Раньше их было четыре. От кожи куда-то внутрь тянулись тонкие нити искусственных нервов для стыковки с кораблём. Должно быть три, но один сгорел и его заменили. Не очень удачно, но летать можно было.

Отец кивает.

— А потом будут таблетки и уколы, — укоризненно говорит он.

— Будут.

В голове всплывают первые дни после вживления, когда даже обезболивающие заглушали лишь часть ощущений. И первый вылет.

— Зачем тебе это? Дхарма³ женщины — растить детей...

— Но я кшатрий, папа! Моё призвание сражаться! Сам Бог дал мне шанс!

— Вселенная исполняет любые наши желания, — качает головой отец. — Жена кшатрия должна вдохновлять мужа-воина, а не идти на поле брани сама. Ты слышала про женщин на Курукшетре?

— В наш век Кали⁴, всё не по шастрам⁵! Венусы у самой Земли, и это неполитические вымыслы, пап! Если я не вернусь, меня объявят дезертиром.

— Я знаю, поэтому ничего не скажу маме.

Отец закрывает глаза, и я вдруг понимаю, что он спокоен, только внутри у него тоска. Его печалит то, что у него нет сыновей. А единственную дочь он не смог выдать замуж.

— Прости.

Мне хочется обнять папу, но я не могу. Он ставит чашку на стол, подходит к шкафу и достаёт оттуда Гиту⁶. Папа знает её наизусть, но всё равно берёт в руки, чтобы найти нужный стих и процитировать его. Для отца Гита — Священное Писание. Нет, даже не так — Истина. На неё он ссылается всегда.

Папа протягивает Гиту мне.

— Возьми.

Я чувствую, как в глазах начинает жечь. Даже сейчас, когда я наговариваю это, слёзы вновь подступают.

— Я буду её читать каждое утро, как ты, — говорю.

— Главное, повторяй святые имена, — отец горбится, садиться на табурет.

— Обещаю.

Он смотрит на меня.

— Папа, для кшатрия не выполнить обещание — хуже смерти. Пандавы всегда держали слово, даже обрекая себя на скитания. Я помню об этом.

Беру отца за руки. Он улыбается. А я вижу, как разбегаются от его лучистых глаз морщины. Папа постарел за полтора года, пока меня не было.

Я обещаю.

Восьмое августа две тысячи двести двадцатого.

Сижу в госпитали, жду когда меня вызовут. Мне не страшно, но очень сложно расслабить живот и челюсти, спокойно вдохнуть. Мелко дрожат пальцы. Тело живёт своей жизнью. Невольно вспоминаю одну из папиных любимых фраз: «Ты не тело».

А ещё в голову лезут мысли про двух птиц, что сидят на ветке одного дерева⁷. Кажется, тут нас трое.

Двадцать первое апреля две тысячи двести двадцать первого года.

Мне было некогда вести дневник. Даже вспоминать о нём последние полгода. Операция прошла успешно и меня быстро вернули на базу. Про своеволие тела я не рассказала тогда. Побоялась, что меня оставят на земле. Врагов слишком много, я не могу отсиживаться внизу. Они словно саранча.

Венусы проигрывают нам по технологиям. Они не умеют ускоряться. Я верила, что мы сможем победить, мы сильнее. Мы бьём их сотнями. Верила. До этого утра.

Я читала Гиту, подсвечивая страницы фонариком. До подъёма оставалось минут десять. В мед блоке было тихо. Я только прошла второй перенос и вживление. Сегодня должны были быть тесты соединений.

По глазам ударил свет. Взвыла сирена. Я зажмурилась. И тут корабль-носитель тряхнуло. Я ударилась о стену, а Гита слетела на пол. Свет вновь погас.

В этой темноте кто-то крикнул «Веносы взорвали Землю!”

Я помню, как внутри у меня что-то умерло — окаменело. Помню, как потребовала разрешения на взлёт. Как синхронизировалась с кораблём.

Космос ещё никогда не был таким чётким и ледяным. Я чувствовала его кожей. Каждым волоском. Видела каждой клеточкой: полосу астероидов, Солнце, Марс, звёзды, корабли и какой-то бурый шар. В моих ушах звенел голос отца, а пальцы слились с оружием. Мы были одним дыханием — одной смертью. До тех пор пока пространство не очистилось от врагов. Венусы кончились.

А потом космос отступил, и навалилась усталость. Мне с трудом удалось посадить корабль на палубу. Чьи-то руки помогли выбраться из кабины. Кажется, меня уложили на что-то твёрдое…

Я диктую эту историю спустя три дня, чтобы не забыть, что космос бывает таким холодным.

Сейчас двадцать четвёртое апреля. Лежу в мед блоке, прихожу в себя после истощения организма. Говорят, мне удалось достигнуть чуть ли не стопроцентной синхронизации и потратить столько сил за пару часов, сколько другие тратят неделю. Почти все контакты сгорели. Придётся перешивать.

Двадцать пятое апреля две тысячи двести двадцать первого года.

Мне дали сержанта и наградили за доблесть. По уставу теперь мне полагается собственная каюта.

Хвост моего истребителя украсила звезда. Я смотрю на неё, но в груди ничего нет. Словно сердце вновь превратилось в комок синтетики. Отец бы не гордился ей.

Венусы не взорвали Землю. Они уничтожили атмосферу. Из бело-голубого шара планета превратилась в бурый. Именно его я тогда видела.

Мы осиротели. Хуже всего мальчишкам из лётного. Они прибыли на борт за день до гибели Земли.

Сегодня в коридоре напоролась на кучку молодых пилотов.

— ... дристуном, — сказал один.

— Дристун на связи, как слышно, приём! — подхватил другой и толпа заржала.

— Отставить разговоры! — рявкаю на них.

Испуганно затихают. Шакалы. По-хорошему надо слать их к командиру взвода, но я просто прогоняю. В углу остаётся курсант. Девятнадцатилетний испуганный пацан. Когда-то и я была такой же дристунишкой — ни одного боевого вылета.

— Может для них ты и дристун, но для меня львёнок. Когда-нибудь перерастёшь этих шакалов.

— Спасибо.

Смотрит на меня красными глазами. Длинные пушистые ресницы на опухших веках делают взгляд ещё более беспомощным.

— Юлия Верина, — протягиваю ему руку.

— Лёша, А-алексей, то есть курсант Межин. Это вас сегодня наградили за…

— Меня.

Славный добрый малый. Что он забыл здесь? Невольно вспоминаю бурый булыжник Земли. Хотя лучше тут, чем там.

Скучаю по Гите. Мне её не отдали. Вернут ли вообще? Закрывая глаза, я шепчу первые стихи в память об отце. Перед внутренним взором могучий Арджуна выезжает на своей колеснице на поле Курукшетры… О, сын Притхи, не поддавайся столь унизительному малодушию⁸. Господь милостив, и мне не приходится убивать тех, кто воспитывал меня, и тех, с кем я играла в детстве.

Двадцать шестое апреля две тысячи двести двадцать первого года.

Вылезаю из истребителя. В ангаре ждёт лейтенант. Молча он ведёт меня по коридору. Не спрашиваю. По шагу понятно, что я в чём-то налажала. Проводит к капитану.

На чёрном гладком столе лежит моя Гита. Впервые мне становится страшно. Не за себя, за неё.

— Нарушение устава?

Смотрю на свои ботинки. Ответить нечего. Религиозная литература запрещена на борту. За распространение меня бы казнили, за чтение могут посадить в карцер.

— Сколько лет она у вас?

— Восемь месяцев.

Хорошо, что не проводили обыск личных вещей. Там чётки и дневник.

— Откуда она у вас?

— Отец подарил при последнем спуске на Землю, — ком застревает в горле, но я продолжаю. — Это всё, что у меня осталось от родителей.

Капитан молча подвигает книгу мне. Киваю. Если я скажу хоть слово, то расплачусь как девчонка. Спасибо тебе, Господи, за это чудо.

— Можете идти.

Расстёгиваю молнию и прячу книгу во внутренний карман лётной безрукавки.

Двадцать седьмое апреля две тысячи двести двадцать первого года.

Я попросила, чтобы Межина распределили к нам в отряд. В результате всех шестерых курсантов отдали мне! Ни одного боевого вылета! Тренировочные и те только в атмосфере! Мне, сержанту?! Куда командование вообще смотрит?!

Двадцать девятое апреля две тысячи двести двадцать первого года.

Из пояса астероидов перебазируемся к Дарлингу, колонии на Европе⁹. У Земли защищать больше нечего. Теперь два космических флота станут одним. Кто примет на себя командование объединёнными силами? Надеюсь, что земляне. Не доверяю европейцам.

Третье сентября две тысячи двести двадцать первого года.

Европа непохожа на Землю. Она бело-ржавая и маленькая, как Луна. Какими же великодушными должны быть её исконные обитатели, что пустили нас, землян. Бог говорит — жизнь вездесуща. Глупо ему не верить и считать, что мы одни на Европе, просто потому, что мы не видим соседей. Глядя на величественный Юпитер, пытаюсь представить его обитателей.

Мы делаем первый вылет. После четырёх месяцев заточения в корабле мальчишки пьянеют от космоса. С трудом удаётся призвать их к дисциплине. Хорошо, что не убились, дристуны!

Восьмое сентября две тысячи двести двадцать первого года.

Нытьё курсантов раздражает! То еда без вкуса, то руки ломит, то пальцы не слушаются. У всех пилотов истребителей так. О чём они думали, поступая в военное лётное училище? Шли бы на гражданку. Таскали бы челноки с Земли на Европу. Там вшиваний не требуется.

Четвёртое декабря две тысячи двести двадцать первого года.

Ступить на родной корабль-носитель, почти как на Землю. В груди разливается тепло. Жмурюсь, вдыхая фильтрованный воздух. Привкус топлива оседает на языке и нёбе. Я скучала по тебе.

Нам аплодируют. Мы герои. Мы выполнили миссию — взорвали Венеру. Командование долго откладывало эту операцию, пытаясь вести переговоры с венусами. Но это было бессмысленно. Либо они, либо мы. Венусы ведут войну на уничтожение. Почему же я не чувствую радости?

Когда Венера разлетелась на куски, я подумала: «А если отец родился там?» Он верил, что душа бессмертна, что она меняет тела в соответствии с кармой. И только те, кто вспоминают Бога в момент смерти, уходят в духовный мир. Я могу лишь надеяться, что он достиг обители Господа ещё год назад, и повторять святые имена...

За время миссии мы потеряли две трети диверсионного отряда, но сейчас приветствуют нас, живых. О покойниках вспомнят завтра. Такова традиция.

Удивительно, но мои курсанты почти все уцелели. Львёнок превратился во льва. Под длинными пушистыми ресницами скрывалась железная воля и выдержка. Мальчики должны получить пилотов. Горжусь ими. Так бы, наверное, гордился отец, будь я его сыном.

Семнадцатое марта две тысячи двести двадцать второго года.

После третьего переноса я стала видеть сон про удивительного лотосоокого золотокожего юношу. Кто он? Мой сын, которому предстоит родиться? Или нет и это какой-то сбой при переселении из тела в тело? Юноша смеётся, срывается с места и бежит. Я кричу ему: «Нимай! Нимай, подожди!» Но он исчезает, а я просыпаюсь на мокрой от слёз подушке.

Нужно рассказать об этом медикам, но я боюсь, что они отнимут его у меня.

Нимай… почему-то это имя мне кажется знакомым. Я всё чаще листаю Гиту в поисках ответа. А когда повторяю имена Бога, мне кажется, что он улыбается.

Хорошо, что у меня теперь отдельная каюта.

Двадцатое марта две тысячи двести двадцать второго года.

Вместо того чтобы рассказать о сне, я прошу медиков сделать новое тело способным к воспроизводству. Венусы всё реже нападают на нас. Прогнозируют, что война закончится через год-два. Я наконец исполню дхарму — рожу сына. Я рожу тебе наследника, отец!

Двадцатое марта две тысячи двести двадцать третьего года.

Мы зачищаем уголки Солнечной Системы от венусов. Всё реже случаются вылеты. И меня всё чаще охватывает тревога, как же я без космоса и своего истребителя? Что я буду делать в Дарлинге? Учить курсантов? О, Господь, ты же знаешь, что кшатрии должны сражаться или править, но моя война вот-вот превратится в победу. О, Аджая¹⁰, научи меня служить тебе. О, Даялу¹¹, расскажи мне, кто этот прекрасный юноша, что ускользает от меня.

Шестое августа две тысячи двести двадцать третьего года.

Сегодня во сне лотосоокий юноша появился в окружении других таких же лучезарных людей. Они смеялись и пели. Счастье расплавило сердце. Столько любви! Столько любви никогда не было прежде в моей жизни. «Нимай, — заплакала я, — открой мне свою тайну, Нимай!» Но он снова исчез, и только его голос и песня звучали в моей голове. Самая сладкая песня, которую отец просил повторять.

Седьмое августа две тысячи двести двадцать третьего года.

Разведка доложила, что у венусов осталась последняя база. Правда, на ней есть какое-то новое оружие. Завтра мы вылетаем, чтобы уничтожить её.

Восьмое августа две тысячи двести двадцать третьего года.

Я ждала Нимая. Но мне приснилась страшная многорукая женщина на льве¹². В каждой руке она держала какое-то оружие. И кажется, всё оно было направлено на меня. Я проснулась через два часа после отбоя и до утра повторяла имена Бога, но покой так и не вошёл в моё сердце.

***

Запись закончилась. Пять мужчин в парадной форме пилотов Земного-Космического флота, продолжали стоять молча в маленькой кают-компании. В голове каждого все ещё звучали слова лейтенанта Вериной. Женщины, что столько раз вела их в самое пекло. Той, что не по уставу обнимала как мать и направляла как отец. Той, что из кучки «дристунов» смогла создать один из лучших отрядов в Земном-Космическом флоте. Той, что пожертвовала жизнью ради победы людей над венусами, протаранив новейший корабль врага. Переливающуюся громаду ужаса и отчаяния медленно плывущую на крохотный и беспомощный человеческий флот.

Последняя разработка венусов — психическое оружие, обращающее в бегство. Кошмар, который еще долго будет сниться каждому из пятёрки. 

— Львы, что будем делать с записью? — наконец нарушил молчание один.

— Откуда она у тебя, Лёха?

— Лейтенант отдала перед вылетом, словно чувствовала.

— Значит, она тебе больше всех доверяла. Тебе и хранить. Лет через двадцать-тридцать, когда нас всех спишут на Европу, будет что показать потомкам, — хлопнул Лёху по плечу третий. — Если отдашь капитану, тот её уничтожит вместе с неиспользованным телом.

— Хорошо бы и Гиту забрать…

— Нет. Гиту нельзя. Про Гиту, наверняка, капитан помнит.

— Ладно, Львы, пора на официальное прощание идти. Нехорошо опаздывать. Лейтенант бы не одобрила.

Пилоты как по команде развернулись к двери.

— Нимай¹³, подожди, — пробормотал Лёха.

— Что?

— Это были её последние слова.

[1] Вайшнавы — последователи одного из основных направлений индуизма, отличительной особенностью которого является поклонение Верховной Личности Бога Кришне. Верования и духовные практики вайшнавизма, в особенности концепция бхакти, базируется на таких священных текстах, как «Вишну-пурана», «Бхагавата-пурана» и «Бхагавад Гита»

[2] Кшатрии — воины, исполнители закона и защитники государства, которые могут управлять другими и защищать их от страданий и бед. Это единственная каста в Индии, способная организовать жизнь в обществе правильным образом.

[3] Дхарма — долг, предназначение (санскрит).

[4] Век Кали — Ка́ли-ю́га — четвёртая из четырёх юг, или эпох, в индуистском временном цикле. Характеризуется падением нравственности, поскольку добро в мире уменьшается до одной четверти от первоначального состояния в век Сатья-юга.

[5] Шастры — свод правил(предписаний) по различным отраслям и родам деятельности на санскрите. Шастрам следовали в Древней и средневековой Индии

[6] Бхагавад Гита или Гита (“Песнь Бога” санскрит) — литературное произведение — памятник древнеиндийской религиозно-философской мысли на санскрите. Один из основополагающих текстов для вайшнавов. Текст «Бхагавад Гиты» состоит из философской беседы между Кришной и Арджуной, которая происходит на поле Курукшетра непосредственно перед началом Битвы между двумя воюющими кланами Пандавов и Кауравов. Арджуна — воин и один из пяти братьев-царевичей клана Пандавов — перед решающим сражением впадает в сомнение о целесообразности боя, который приведёт к смертям многих достойных людей, в том числе его родственников. Однако его колесничий — Кришна — убеждает Арджуну принять участие в битве, разъясняя ему его долг как воина и царевича и излагая перед ним различные философские системы веданты и практики йоги.

[7] В Упанишадах описываются две птицы, которые сидят на дереве сансары. Одна сидит на вершине и наблюдает за второй. Она является символом Параматмы — сверхдуши(или Бога) в сердце каждого. А вторая птица клюет плоды, наслаждаясь ими, и посматривает на первую птицу. Вторая птица хочет приблизиться к первой, перескакивает на более высокую ветвь, но потом опять соблазняется плодами и клюет их. Потом опять вспоминает о птице наверху и прыгает на более высокую ветвь, там опять наслаждается плодами. Эта птица является символом нашей ахамкары, ложного эго, пожинающего плоды кармы.

[8] "О сын Притхи, не поддавайся унизительному малодушию. Оно не подобает тебе. Вырви из сердца эту постыдную слабость и воспрянь, о герой, карающий врагов." (с) Бхагавад Гита 3.2

[9] Европа — спутник Юпитера.

[10] Аджая — Покоритель жизни и смерти (санскрит) — одно из имен Бога.

[11] Даялу — Источник милости (санскрит) — одно из имен Бога.

[12] ...мне приснилась страшная многорукая женщина на льве. В каждой руке она держала какое-то оружие. — описание богини Дурги из древнеиндийской мифологии. Дурга переводится как непобедимая. Считается, что в конце века Кали Дурга в форме Калки приходит, чтобы уничтожить мир.

[13] Нимай — одно из имен Господа Чайтаньи Махапрабху, основоположника гаудия-вайшнавизма. Особое воплощение Бога, явившегося с целью постичь всю силу любовной преданности к Богу и дать всем людям чистую любовь к Богу. Чайтанья Махапрабху жил в Бенгалии XVI веке. Его кожа была золотистого цвета.