Ночь всех ночей
Не уходи безропотно во тьму,
Будь яростней пред ночью всех ночей,
Не дай погаснуть свету своему!
Хоть мудрый знает — не осилишь тьму,
Во мгле словами не зажжешь лучей –
Не уходи безропотно во тьму.
Томас Дилан “Do not go gentle into that good night”
— Айра! Айра! Айра! — бешено скандировали трибуны.
Айравата спихнул с себя липкое, холодное тело. Поднялся на ноги. Сводило мышцы, кровь из рассеченной брови заливала глаз, солеными каплями копилась в уголке рта. Щурясь, цепко оглядел арену. Здоровяк не двигался. Из-под колтуна волос и закрывавшей лицо бороды, посыпанной крупным оранжевым песком, слюдяно блестели неподвижные глаза. Ему Айравата сломал шею. Другой кладиатер, лежа на боку, загребал рукой слипшиеся от крови комья песка. Подрагивали торчащие обломки ребер, на разбитом лице белели оскаленные зубы — как мрамор с красными прожилками.
Огромный зал метров пятьдесят в высоту казался тесным. Прожектора били в глаза. От воплей и духоты Айравату мутило. Зрители-то не изнывали от жары! У богатых сволочей климат-контроль встроен, а то и полная система жизнеобеспечения. И обоняют они ароматы не вспоротых животов и дерьма, а нагретого песка с легкими нотками серы. Тонкие металлические одежды и длинноносые золотые маски зрителей, усыпанные мелкими турмалинами, переливались красным огнем. В их блеске руки Айраваты казались особенно бледными, как и обнаженный торс, хоть и заляпанный кровью и грязным песком.
В отгороженной непробиваемым кристаллом нише устроился сам Ланиста. Кривил рот в улыбке и кивал, морда паршивая. Еще бы! Здесь, в Нагараме, в кругах любителей боев и натурального человеческого тела, популярность его заведения взлетала на глазах. Ланиста удобно примостился в креслице. Рядом, на столике, стоял запотевший кувшин с прозрачной водой. Айравата невольно облизнул потрескавшиеся губы. Сволочь! Купил себе касту повыше и смеет кивать и улыбаться!
Зато теперь Айравате с женой хватит на несколько лет достойной жизни. “Вернешься живой — заберешь все, Айравата-джи, — перед его выходом на арену Ланиста почтительно показал коробку. Тверди небесные, пятьсот каруон-дуллов! — Хотя можешь и отказаться, потому что люди высокой касты вольны выбирать.” И едва заметная ухмылочка — смотри, дескать, как я, из низких, покупаю воинов. “Не откажусь, не надейся!”
Взметнулись тучи песка — распахнулся скрытый люк. На арену выбрались два крупных сингама с огненно-красными гривами. Тяжелый запах ударил в ноздри. Звери щурились на яркий свет и хлестали себя по поджарым бокам кисточками хвостов. Короткие крепкие шеи сингамов кончались курносыми мордами, широкие пасти утыканы зубами в несколько рядов. Такими зубами хорошо не убивать сразу, а рвать и рвать незащищенную плоть. Парниковые сингамы, ухоженные, дорогие — они стоят гораздо дороже любого кладиатера. Таких не выпускают, если не уверены в победе. Айравата попятился. В опустевшей нише у креслица валялся пустой кувшин.
Зал безумствовал от восторга.
Звери возбужденно порыкивали, принюхивались. Айравата уперся пятками в песок, утер кровь с лица и покрепче сжал эфесы катаров, прямых, как бивни пханта. Каждый катар — цельнокованый эфес в виде буквы “П” с ручкой-перекладиной возле острейшего лезвия. В свое время, еще на службе, он отдал за эти два длинных ножа из литого булата сотню каруон-дуллов.
— Айр-р-р-ра! — взревел Айравата не хуже сингама и прыгнул вперед.
Шансов победить обоих зверей не было, но сдаваться он не собирался. Хотя бы для того, чтобы потом изувечить Ланисту и забрать так необходимую награду.
Айравата глубоко взрезал катаром морду одного зверя, поднырнул под брюхо другого и, вздернув на мощные плечи, швырнул вверх, на отделяющее арену от зрителей ограждение. Зверь успел разорвать ему спину задней лапой.
Сингамы плохо прыгают в высоту, но, попав на крупные ячейки ограждающей сети, зверь заработал лапами и грузно перевалился прямо на первый ряд зрителей. Все, кто мог ходить, с воплями повскакали с мест. Остальных, толкаясь, потащила прислуга. Айравата, пользуясь тем, что перестал быть предметом всеобщего внимания, быстро присел, нащупал в песке кольцо люка и, рванув на себя, спрыгнул в темный коридор.
Ланиста укладывал в чемодан последние коробки каруон-дуллов — здесь было гораздо больше обещанных Айравате пятиста капсул. Испуганно поднял голову. Айравата с чувством ударил его в лицо, в кашу раздробив нос, и, подхватив чемодан, поспешил знакомыми переходами к Хранилищу. Надо забрать жену и бежать, пока Ланиста не вызвал стражу. Разодранная спина саднила. Кровь густела, превращаясь в корку, трескалась от резких движения и снова ползла между лопаток.
У Хранилища расслабленно дремал худенький охранник, родом, похоже, с верхних уровней Нагарама. Пониженная гравитация изнеживает. Железный кулак Айраваты сшиб его с ног. Содрав с пояса охранника ключи, он распахнул тяжелые створки и окунулся в прохладный сумрак, рысью припустив вдоль длинных рядов пронумерованных прямоугольных ящиков, разыскивая свой. Пахло пылью. Босые ноги холодило. Пол шершавый, без предательски гладких и скользких уклонов, цепкий для любого движения — это хорошо, если придется драться.
“No. 185430/567. Абхараму.”
Ремнями и креплениями он бережно приладил на плечи полуметровый компактный ящик, перехватил поудобнее ручку тяжелого чемодана и снова побежал, к запасному выходу, ведущему на окраину города.
Несколько лет назад, участвуя в боевых действиях на заброшенных рудниках, он научился отлично ориентироваться в темноте, и сейчас, на случай погони, выбирал темные или скупо освещенные крошечными лампочками технические коридоры. Было у него и еще одно преимущество, пусть и совсем простое. Айравата привык быстро бегать.
Когда он выбрался наружу, наступил поздний вечер, и подвешенный высоко-высоко в небе искусственный плазменный шар светил тускло-красным. Розовел насыщенный углекислым газом воздух, сгущаясь к земле темно-мареновыми пятнами. Завтра утром, когда мощность шара увеличат, весь Нагарам зальет солфериновый рассвет. Их так любила его жена Абхараму, и при жизни, и сейчас. Но завтра их уже не должно здесь быть.
Нижний многомиллионный Нагарам давно спал. Верхний — не спал никогда. Его дворцы и виллы с висячими каменными садами парили в невесомости сияющими ажурными облаками. Иногда можно было расслышать звуки громкой музыки, рваными порывами долетавшие с высоты. Чуть ниже над головой Айраваты проплыла темная масса — одна из многочисленных ферм животных.
Поспешить сейчас вниз, в городские трущобы, и затаиться? Охрана разыщет, потому что именно туда она и устремится прежде всего. Среди безликой массы горняков человека из касты воинов рано или поздно найдут. Да и не то это место, где Айравата хотел бы жить с женой. Полутьма и теснота вместо высокого розового простора и солфериновых рассветов... Нет, нижний Нагарам не для его нежной художницы.
Путь же наверх теперь был закрыт. Ему, бежавшему с выручкой хозяина кладиатеру, охранником там никогда не устроится.
Он решительно развернулся прочь от города и, приноравливаясь к тяжелому весу и неудобному чемодану, побежал к космодрому.
Айравата не рисковал подниматься даже одним ярусом выше, где еще не было невесомости, но бежать было бы значительно легче. Всего в городе Нагараме таких ярусов построили несколько десятков. Одни, пониже, соединялись с поверхностью упругими винтовыми дорогами, другие, повыше, парили уже в невесомости, ближе к центру их большого войда. Радиус войда — этой пустоты посреди вселенской небесной тверди — был невелик, около двух тысяч километров. Каменные сады на верхних ярусах не знали гравитации и изящными щеточками торчали во все стороны, а населяющие их жители не различали ни верха, ни низа. У них, пресыщенных роскошью, любителей жестоких боев, полностью атрофировались ноги, и на зрительские трибуны их доставляла свита слуг. Айравата насмотрелся на таких до тошноты.
Выше всех, а значит, и ближе всего к центру войда, был собран дворец императора. Сотня вращающихся башен дворца зависла вблизи легкого плазменного солнца и забирала большую часть его энергии. В этих башнях создавали гравитационные поля на любой каприз многочисленного императорского семейства.
Босые ноги привычно ощущали изменения состава грунта, перескакивали через мелкие препятствия, избегали более крупных. Еще теплый от дневного жара туф закончился, пошли кое-как пригнанные пластины пиленного мергеля, дешевого и неказистого, временами сменявшегося плотной слежавшейся галькой. Айравата порядком устал, но сцепил зубы и не сбавлял шаг. До рассвета надо обязательно успеть убраться отсюда.
Ароматы нагретых камней — он умел различать их — все отчетливее сменялись тухловато-кислыми запахами каления, запахом замасленной грязной стали. Потянулись вереницы приземистых складских помещений для бурильных труб. Айравата бежал и бежал безлюдными прямыми проходами, сворачивающими под строгими прямыми углами. Ближе к космодрому пошли длинные ангары с бурильными свечами, уже готовыми к укладке, составленными из множества легких алюминиевых труб. Основные ангары перемежались складами крупногабаритных маховиков, центраторов, протекторных колец и прочей мелочи. Все строения из одинаковых темных габбро-блоков с тусклыми металлическими табличками.
Космодром в Нагараме был велик, больше самого города, и средствами от его аренды жили богачи верхних ярусов. С космодрома, по шахтам в небесной тверди, шли грузовые и пассажирские корабли в десятки соседних войдов.
Широкое поле космодрома покрывали сотни бурильных вышек. Задыхаясь, Айравата перешел, наконец, на шаг, оглядываясь, ища готовые к движению корабли. Особняком, с вдвое, а то и втрое большими бурильными вышками, стояли, поблескивая носовыми бурами, корабли дальнего следования, доносился мерный гул работающих генераторов. Туда-то он и поспешил, поправив ремни ящика, уже изрядно натершего и без того израненную спину.
— Куда следуешь, кэп?
Высокий мужчина, стоявший у гудящего генератора, выпустил колечко дыма из короткой металлической трубки и неприязненно оглядел Айравату: всю его обнаженную грязную фигуру, с ящиком и чемоданом, явно не пустыми, судя по напрягшимся буграм мышц и тяжелому дыханию беглеца. Его одежду покрывала матовая титановая пленка, на рукаве посверкивал шеврон капитана дальней горной разведки. Позади возвышалась буровая вышка корабля, метров сто пятьдесят, не меньше.
— А тебе не все ли равно, куда следую? — генератор не заглушал зычный спокойный голос капитана.
Айравата поставил, чуть не уронив, чемодан на землю. Устало выпрямился.
— Когда отправляешься?
Капитан сунул трубку в зубы.
— Грузовой. Пассажиров не беру.
— Я хорошо заплачу!
Капитан задумчиво прищурился. Глянул за спину Айраваты, видимо, ожидая увидеть стражу. Кивнул на чемодан.
— Много взял-то?
— Только свое!
Сверху по лестнице генератора прогрохотали шаги, и вниз торопливо спустился длинный сутулый человек в серебристом спецкостюме. Поправил металлическую дужку очков и с веселым удивлением воззрился на Айравату, отчего вокруг глаз разбежались морщинки. Лицо показалось Айравате знакомым.
— Ого, капитан, берете пассажира, да?
— Никого не беру! Особенно из этих, из игрунов кладиатеров. Одни бездельники развлекают других бездельников.
— Я дам сто каруон-дуллов! — быстро сказал Айравата.
— Ого! — длинный радостно почесал небритую щеку. — А нам это как раз и надо, капитан!
Капитан свирепо прищурился, снова глянул, нет ли стражи.
— Сколько вас?
— Двое. Я и моя жена.
— Триста за двоих!
Айравата молча кивнул и подхватил чемодан.
— Меня звать Бур. Он — Гезенк, навигатор и временно судовой врач в одном лице. Врач паршивый, имей в виду. Стартуем через полчаса. Идем на Рудрапраяг, четыреста тысяч километров отсюда. Потом на Партавул.
— А потом куда наш партавульский хозяин велит. Как говориться, “слово божьего человека — закон для всех”, — заулыбался Гезенк и осекся под очередным свирепым взглядом капитана. — Как называть тебя, кладиатер?
— Айравата.
— Ого... — протянул Гезенк уже совсем другим тоном. Его увеличенные диоптриями глаза расширились еще больше. — Не тот ли, что с несколькими бойцами удержал от сотни еретиков Изумрудные копи, здесь, в Нагараме, десять лет назад?
— Он самый.
— Гезенк, хватит болтать! Прикажи отвести его в медблок, дать одежду и устроить в свободной каюте. А ты, игрун, сойдешь на Партавуле. И мне нет дела, если ты вдруг не в ладах с инквизицией.
Айравата оскорбился.
— Я чин полковника имею!
Гезенк почему-то был рад услужить Айравате. Он лично утрудился принести комплект серебристой униформы, подобрав нужный размер, что при габаритах Айраваты оказалось делом непростым. В медблоке обработал ему антисептиком кожу на спине. С любопытством потыкал пальцем.
— Настоящая?
Айравата кивнул. Кладиатеру положено быть почти натуральным, со всеми вытекающими трудностями жизнеобеспечения. У него всего-то и был что вшитый аппаратик для генерации кислорода, как у простых горняков.
— Айравата-джи, капитан Бур приказал половину оплаты сейчас, — извиняющимся тоном сообщил Гезенк, после того как тот утолил голод полосками вяленого мяса пханта и чашкой синтетической бурды с привкусом машинного масла. Гезенк тщательно пересчитал полученные капсулы каруон-дуллов, уложил каждую в отдельное гнездо глубокого лотка с крышкой.
— Мне лицо ваше знакомо, Гезенк. Мы встречались?
— Нет, Айравата-джи, нет, — снова заулыбался навигатор, бережно уцепившись за лоток. — Сынишка мой служил под вашим началом, был с вами в Изумрудных копях. Вы... вы ему жизнь спасли, да.
Теперь он вспомнил.
— Знаете, что стало с ним потом?
Гезенк перестал улыбаться, опустил глаза.
— Знаю.
— Он ушел к этим еретикам.
— Не к этим, к другим...
— А это без разницы, Гезенк! Ересей много, а Церковь одна. Ваш сын присягал Церкви, как и я.
Он замолчал. Хмуро занялся оставшимся мясом. Не стоит развивать тему, а то как бы не поперли отсюда к такой-то матери.
Когда Гезенк ушел, Айравата поставил ящик на стол, откинул тяжелую стенку, внутри которой, как в пенале, хранил оба катара и документы. Потом откинул оставшиеся три стенки, обнажив куб из чистейшего хрусталя. Внутри помещалась женская голова. Глаза ее были закрыты. Он провел пальцами по сенсорной панели в основании куба. Голова вздохнула, открыла глаза. Красивые губы чуть тронула улыбка. Он счастливо улыбнулся в ответ и ласково коснулся куба ладонью.
— Я, наконец, заработал достаточно, и совсем скоро мы найдем хорошее место для жилья. Я найду тебе самое красивое небо!
Абхараму снова улыбнулась и кивнула — одними пушистыми ресницами.
При жизни она была художником. Теперь, в послесмертии, любила смотреть картины других. Или просто пейзажи. Или даже просто смотреть, не важно куда. Ей хотелось туда, где побольше неба... и еще хотелось не утратить способность любить и чего-то еще желать.
— Я так люблю тебя, Абхараму!
— Я тоже тебя очень люблю, мой Айри... — бесцветно прошелестел динамик.
Точно в назначенное капитаном время корабль с незатейливым названием “Бур” устремился в шахту. По тоннелю готовых бурильных свеч “Бур” вышел в Центральную Шахту и, набирая скорость, помчался к Рудрапраягу. Носовой бур, чудовище двадцати метров диаметром и почти вдвое большей длины, был пока на холостом ходу, как и главный реактор. Они заработают только для прокладки новых путей в толщах Вселенной. Для путешествий в радиусе ближайших десяти миллионов километров вполне хватало штолен, шурфов, галерей и ожерелий — шахт, которые перемежались небольшими пересадочными и заправочными войдами. За многие тысячелетия горной навигации ближний космос был хорошо освоен.
Рудрапраяг — небольшой промышленный войд. Стоя на корабельном мостике, Айравата различал противоположные стенки всей сферы. Отчасти потому, что искусственное солнце особого спектра в центре войда изготовили для технологических нужд. Этот прожектор убивал тени и давал возможность четко различать детали на больших расстояниях. Здесь делали сверхпрочные буры тверже алмаза, из полимеризованного фуллерита, для прокладки новых путей в горных породах вплоть до одиннадцатой категории твердости из двенадцати возможных. Капитан приобрел один такой, на замену старому, а еще два вспомогательных бура, из вюртцитного нитрида бора.
Айравате приходилось бывать здесь. Он заказывал боевые коптеры — широколопастные двухместные аппараты для передвижения по воздуху в условиях пониженной гравитации, с двумя герметичными спасательными капсулами. Надежные машины. Давно это было, еще до операции в Изумрудных копях. Ему тогда только присвоили чин подполковника и сразу перебросили на срочное задание. Еретики захватили виллу на среднем ярусе Нагарама: незаметно, по одному, поднялись винтовыми дорожками с поверхности. Верхние ярусы им так, конечно, было бы не взять — с верхними, как и дворцом императора, сообщение только по воздуху. Бесшумные коптеры, неожиданно выплывшие из темно-багровых сумерек, оказались для еретиков полной неожиданностью. Десантная группа Айраваты быстро захватила их всех, чтобы отправить на Партавул — там и дознаватели, и тюрьмы, и суды. Впечатленный счастливым избавлением хозяин виллы хорошо им тогда заплатил и, несмотря на свою высокую касту, даже оставил ужинать. Пока группа предавалась неожиданному отдыху, к Айравате подошел лейтенант, Гезенк-младший. От роскошной еды и напитков у парнишки пошли пятнами щеки и раскраснелся кончик носа.
— Разрешите обратиться, Айравата-джи! — чуть покачиваясь, вытаращил он на командира выпуклые близорукие глаза, как у отца.
Айравата кивнул. Он сидел на самом краю островка, свесив ноги вниз. Красноватые тучи разошлись, и под ним далеко внизу поблескивали ярусы ночного Нагарама. В самом низу сгущался мрак, нижний Нагарам погасил огни. Айравата отстранил рукой слишком близко скакнувшего к краю лейтенанта. Хороший парень, но его место все-таки за письменным столом, за планами и картами, а не на боевой.
— Тут у ребят вопрос такой, а в чем, собственно, ересь еретиков-то этих? Понятно, что они пограбить решили, потом вот людей в заложники взяли, мы отбили, все как положено... Но ересь их в чем конкретно?
Айравата поморщился. В Бога он верил. В Бога — небесную твердь, однажды явившую людям законы, которые в виде священных текстов тысячелетиями хранятся на Партавуле. Нельзя ведь жить, не умея создавать плазменные светила, не зная правил расчета гравитационных полей для бурильных кораблей. Если в войдах погаснут солнца, то наступит, как сказано, ночь всех ночей и гибель человечества. Значит, надо верить. А верить — это выполнять приказы партавульских инквизиторов. Опыт общения с последними был у него небогат. Единственный инквизитор, выделенный его отряду из Партавула, оказался молчалив, трусоват и склонен нажраться, особенно перед боем. Толку от него по части просвещения не было никакого. И на вопрос лейтенанта Айравата ответить не мог.
— Мне плевать, что за дурь в головах еретиков. Они нападают и убивают моих людей. И убивали бы еще больше, мирных людей, если б мы им не противостояли.
Гезенк-младший серьезно покивал. И пошел обратно с задумчивым лицом.
— Лейтенант, поставь себе контактные линзы!
Давно это было. Из тех отличных ребят мало кто остался в живых. Тогда еще была жива Абхараму. К тому времени они прожили вместе десять лет. Жена умерла от болезни крови, обычной для обитаемых войдов. Самые дорогие лекарства не спасли ее. Вечная жизнь тела обещана всем, и богатым, и бедным! Но только если родственники ушедших в послесмертие следуют законам Церкви.
На Рудрапраяге стояли долго. Капитан менял старый носовой бур, орал на техников, и своих, и местных. Чтобы — упаси тверди небесные! — его "тезке” морду не попортили. Айравата в дела команды не лез, отсыпался в каюте.
Наконец, стартовали на Партавул.
Из всех полых сферических войдов, где довелось побывать Айравате, Партавул был особенным, потому что не обладал центральным светилом. Размерами этот древний оплот инквизиции был невелик, раз в десять меньше войда его родного Нагарама. Но здесь никогда не темнело, потому что Партавул — "место, где обретается свет". Вся его полость была затянута канатами из арамидного волокна с интервалом на внутренней поверхности сферы примерно метров в двадцать. Точных значений он не знал, но все детально прописывалось в священных книгах, прославляющих Тверди небесные, вечные и бесконечные... Канаты крепились к поверхности, и на разной высоте скреплялись между собой. Стоило определенным образом потянуть один из канатов на так называемом нулевом меридиане, как вся система постепенно приходила в колебательное движение, и энергия этих колебаний зажигала вплетенные в канаты белые светильнички. Как и когда тянуть, тоже было расписано. Странное зрелище — пространство в россыпи светящихся точек, похожее на огромный кусок кварца с вкраплениями слюдяных чешуек. По всей внутренней поверхности войда виднелись низенькие наросты — жилища инквизиторов с куполами-полусферами, расшитыми арамидными нитями. Из их разновидности — кевлара — шились и одежды инквизиторов. Из простых людей только высшие военные чины имели право на дорогие кевларовые нагрудники. По боевому опыту Айраваты, предохранял кевлар исключительно от осколочных повреждений при взрывах. Но отчасти в нем говорила и зависть — воинам, даже в полковничьих чинах, и уж тем более ничтожным кладиатерам, пользоваться кевларом запрещалось. На нож, правда, кевлар он не пробовал.
Капитан ушел в город за инструкциями. Айравату же дела на “Буре” не занимали, мыслями он был далеко отсюда. Разумеется, он не собирался жить на Партавуле. Разыскать подходящий корабль — и дальше! Он выплатил Гезенку оставшуюся часть, быстро собрался, подхватил ящик и полегчавший чемодан, сбежал по трапу... И столкнулся с неожиданной процессией. Инквизитор высокого ранга и с ним четыре человека в сплошном кевларе. Несмотря на приличный возраст, сухонький невысокий инквизитор семенил довольно бодро. Рядом поспевал капитан.
— Я, инквизитор второго ранга Гугон Изувака, отправляюсь с вами лично в силу исключительной важности намеченного предприятия. Я и четверо людей моей личной охраны. Приготовьте мне личную каюту. К вечеру жду карту с проложенным маршрутом.
— Как будет угодно вашему преподобию, — неуклюже поклонился Бур, подавленный таким обилием "личного".
Гезенк побледнел и с испугом глянул на Айравату.
Изувака тем временем внимательно изучал обоих.
— Служил? — бросил он Айравате, с удовольствием оглядывая его крепкую фигуру. Знакомый жадноватый блеск промелькнул в глазах инквизитора. Такие взгляды Айравата сотни раз ловил на трибунах... Но не может быть. Божий человек высокого ранга! Показалось.
— Так точно, ваше преподобие, — почтительно вытянулся он перед Изувакой.
— Где? Когда? Документы!
Айравата послушно достал из ящика свое удостоверение полковника в отставке вместе с длинным, на две странички, послужным списком.
— Прекрасно, прекрасно! Почему в отставке? Сколько тебе лет?
— Сорок девять. Жена тяжело болела, я должен был...
— Нехорошо, нехорошо! Общий долг важнее личного. Что с женой?
— В послесмертии, ваше преподобие.
— А вот это хорошо! Верь в технологию, сын мой. Надейся! В священных книгах сказано, что однажды все головы обретут металлические тела и выйдут из темноты на свет, — инквизитор еще некоторое время поразглядывал Айравату. — Останешься со мной на борту. В моей личной охране. Ясно?
Айравата замешкался с ответом.
— Ты присягал? Присягал. Присяга — она на всю жизнь.
— Так точно, ваше преподобие. “Слово божьего человека — закон для всех”.
— Обретешь свет, только верь! — Изувака сунул ему белоснежную гладенькую ладошку для поцелуя и повернулся к Буру. — Капитан, а это кто?
— Это мой навигатор, ваше преподобие. Отличный специалист, ваше преподобие.
— Прекрасно, прекрасно! Ну-с, работайте.
Капитан пихнул Гезенка под ребро.
— Иди, займись главным реактором. Я проверю носовой бур. Потом ко мне в каюту, составим маршрут. Не ляпни там чего! Инквизитор хорошо смыслит в навигации.
...Абхараму снился сон. Сны ей снились всегда. Ни в одном из них она не видела себя тем, во что превратилась. Она свободно ходила, часто летала — легко и высоко, как в детских снах. И хотя не видела своего тела, всегда ощущала, что с ней все хорошо, все как обычно... Муж снился ей постоянно, но каким-то удаленным размытым пятном. Вот и сейчас она гналась, гналась за ним по удивительно четким, точно выписанным сочными красками улочкам, по разноцветным облакам, по солнечным лучам, беззвучно кричала ему вслед, но не могла догнать. Словно он жил совсем в другом мире, для нее навсегда закрытом. Все декорации, пусть такие красивые, оставались всего лишь декорациями, временами пугающими ее своей неправдоподобной навязчивой яркостью, а живой, настоящий мир отбрасывал только тени. Ни касания его сильной руки, ни запаха его кожи — ничего больше ей не осталось. И еще она никогда не могла проснуться. Только если муж раскрывал ящик. Один сон просто сменялся другим. И она снова спешила и спешила куда-то по маленьким улочкам, не в силах ни заплакать, ни закричать...
Реакторный отсек “Бура” оборудовался стандартно. Круглая зала пятнадцати метров в диаметре опоясывалась бубликом кольцевого ускорителя, соединенным узкой трубой с размещенной в центре сферической камерой. К ней был присоединен отсек с горизонтальными лотками, расположенными один над другим с гнездами для каруон-дуллов. Электрическая установка выпускала каруон-дуллы в залитую ярким светом камеру, снимая предохранительные магнитные поля, удерживающие их содержимое, и сжигая оболочки. Начинкой капсул были микроскопические черные дыры — универсальное топливо, валюта и источник энергии в небесной тверди.
Сквозь толстое смотровое окошко — ряд сапфировых стекол, проклеенных полимерной прозрачной пленкой — Гезенк наблюдал, как дыры скапливались и сливались в центре камеры. Свет внутри сферы плавно тускнел, в центре образовалась единая черная дыра — маленький темно-красный шарик, который начал разгораться все ярче. Экстремальная кривизна пространства, порожденная шариком, запустила процессы перестройки вакуума. Рождающиеся пары частиц и античастиц больше не аннигилировали, но отрывались друг от друга: частицы с отрицательной энергией захватывались дырой, а частицы с положительной уходили прочь, создавая эффект “излучения”.
В нужный момент Гезенк включил магнитную ловушку, прервав процесс и локализовав шарик — готовую порцию фантомной материи с отрицательной массой.
Теперь фантомный шарик поступит в кольцевой ускоритель корабля, и туда можно будет закидывать любое вещество с положительной массой, хоть ионы дейтерия. Фантомный шарик будет притягиваться к обычным частицам с положительной массой. В то же время обычные частицы будут стремиться от него оттолкнуться. Рассчитав нужные пропорции того и другого, легко добиться, чтобы они постоянно “гнались” друг за другом, ускоряясь все больше, но не затрачивая ни грамма собственной энергии. Начнется реакция синтеза, и полученный пар высокого давления запустит главный носовой бур корабля.
— План такой, — подытожил капитан, разложив карту и вникнув в расчеты Гезенка. — Уходим от Партавула по Центральной Шахте. Вот тут бурим пластовый штрек и параллельно ему сразу несколько просек для буров-зондов с гравиметрами. И не спорь, Гезенк! Не меньше десятка зондов запустим, я не хочу рисковать с инквизитором на борту! Дальше, как только зонды обнаружат второй пласт, бурим орт, от одного пласта к другому, зонды одномоментно подрываем, вырубаем двигатели, “вмораживаемся”, и просто следуем дрейфу пластов. С такими мощными пластами перестройка гравитационного поля будет значительна... Да, такая... Только поправку учти. Там что, корунд? Тогда коэффициент полтора. Отлично! Доставим инквизитора в расчетную точку дней через десять.
После ужина Гугон Изувака собрал всех в кают-компании на проповедь. Бур хмурился. Не было ничего хуже, когда ему давали понять, что не он теперь хозяин на собственном корабле. Капитан и Айравата стояли впереди, прямо перед инквизитором. Позади стоял Гезенк, а еще дальше — члены команды более низких каст. Сбоку поместилась охрана Изуваки.
— Наш Бог — твердь небесная, единая и единственная во времени и пространстве. Наша вера — в древних текстах технических инструкций. Общая вера — это инструкции о том, как копать, как строить, как передвигаться в тверди. Личная вера — это как улучшать свое тело. Что есть человек? Человек есть машина, движимая законами технологии. Живите по кастам, работайте по священным текстам, ждите тел в послесмертии, чтобы не настала ночь всех ночей. Обретете свет, только верьте!
Знакомые с детства слова раньше всегда воодушевляли Айравату. Он сразу начинал ощущать себя сильным, чуть ли не стальным, готовым к любым испытаниям. Только вот за последние годы он устал. Не физически, нет, но как-то иначе. Словно внутри него поселилась и ширилась ночь. Ему хотелось найти в проповедях нечто большее, чтоб таяла тьма перед лицом огня... Он вслушивался, но не находил ничего.
Двигаясь по Центральной Шахте, сделали остановку. Капитан скрыл от инквизитора, что получил плату от Айраваты, и “Бур” зашел на плантацию каруон-дуллов, пополнить запасы.
Это был маленький войд, километров пятидесяти в диаметре, но такой же древний, как сам Партавул. Все его пространство увивалось концентрическими полыми торами из сверхпрочных сплавов, которые стремительно вращались в разных плоскостях. На внутренней поверхности войда размещались пункты выплат, охраняемые партавульскими наемниками жестче хранилищ священных текстов. Борту с инквизитором второго ранга полагалось пять с половиной тысяч каруон-дуллов. Вот здесь можно было бы вполне устроиться охранником, подумал Айравата. Да только смотреть не на что, неба нет, одни бешеные бублики.
Они ушли от Центральной Шахты и, наконец, запустили носовой бур. Работал бур идеально. Капитан просветлел и уже не так хмурился от хозяйского поведения инквизитора. Сам Гугон Изувака большую часть времени проводил в каюте, посылая с письменными распоряжениями кого-нибудь из своей молчаливой четверки. Двое из них постоянно находились у дверей его каюты. Странные ребята, они даже друг с другом не разговаривали. По уставу, видимо, не положено.
От Айраваты инквизитор требовал по три часа в сутки тоже стоять у дверей. Иногда любезно снисходил до общения, спрашивал о службе, с интересом выслушал о сражении в Изумрудных копях. Айравата отвечал на вопросы, но ничего не рассказал о том, как по ложным доносам их штатного инквизитора из отряда выкинули двоих ребят. Они-то потом и подсказали бывшему начальнику устроиться кладиатером в нагарамских притонах. Там за один удачный бой могли заплатить столько, сколько полковник не получал и за полгода.
В свободное время Айравата спал. Из-за вибрации бура ящик не открывал, чтобы не тревожить жену.
— Угощайтесь, полковник, — Изувака налил до краев рюмку и протянул Айравате. Подметил, как лестно тому такое обращение. — Скучаете? Непривычно спокойная обстановка?
— Ко всякой приучен, ваше преподобие.
Рюмочка прошла в один глоток, помягче ста грамм спирта на боевых.
— Место на корабле позволяет. Что, если вы разомнетесь с моими ребятами?
— Я не совсем понял...
— Без оружия, врукопашную. Они у меня хороши, все четверо. Скучать не дадут.
Айравата поставил рюмку на столик.
— Я не кладиатер, ваше преподобие.
— Разве? А Ланиста из Нагарама говорил другое.
Инквизитор помолчал, наслаждаясь эффектом.
— То, что забрали, сдадите мне, полковник. Ваши бои начнем завтра. Сейчас можете быть свободны. Напоминаю, никакого оружия! И, как бы это вам лучше объяснить... я люблю, когда победы и поражения чередуются. Понимаете?
Айравата взял себя в руки и кивнул.
— Громче, полковник. Чтоб как на параде.
— Так точно, ваше преподобие!
Несколько дней Гезенк острожно косился на Айравату, не сдаст ли тот своему новому начальнику, что его сын, Гезенк-младший, ушел к еретикам. Уверившись в его молчании, решился поговорить еще. Капитан Бур, давний и хороший друг навигатора, обладал одним недостатком. Не был расположен к философским беседам. Общительного Гезенка, в прошлом преподавателя партавульской семинарии, это временами угнетало. Когда угнетение достигало максимума, он срочно отыскивал себе собеседника.
— Я, собственно, поблагодарить еще раз хотел, Айравата-джи. За сына. Ну, и сказать, если позволите. Бандиты, что на мирных людей нападали, — это бандиты, да, никто ж не спорит. Но есть мирные люди, которые просто считают, что мир устроен иначе... Ох, а что это у вас с лицом, позвольте спросить?
— Ударился.
— Скулой? Гм... Ладно, ладно... Но зашить бы надо, да. Пойдемте в медблок.
Гремя инструментами и стерилизуя руки, Гезенк продолжал болтать.
— Так вот, ересь сама по себе — это просто другой взгляд на мир. Мир ведь может оказаться гораздо больше, чем тот, о котором в книгах прописано, да. И заметьте, канонические тексты по технологиям вполне можно улучшать, придумывать новое. Церковь застыла в догме, запрещает менять и буры, и плазменные шары. И только она говорит, что и как надо делать, а это многим не нравится.
— Храбрый вы, Гезенк. Или дурак. Как вы себе представляете инаковость мира? Небесная твердь вдруг раз и кончится? И начнется что-то другое?
— Не обязательно! — оживился навигатор. — Кто знает, что делается в сверхплотных состояниях вещества вблизи сингулярностей. Для этого и математические теории имеются. Вот, например...
— Это очень занимательно, но давайте в другой раз. Куда идет "Бур"? Капитан говорит, за сапфирами. Вранье! Инквизитор второго ранга не потащился бы за сапфирами лично. Хотя бы потому, что за партавульский арамид он тонну сапфиров может купить. Так что там, Гезенк? Вместо вашего “спасибо” отблагодарили бы информацией.
Гезенк потупил глаза.
— Спрашивайте капитана, Айравата-джи. Я всего лишь навигатор.
Однако спрашивать не пришлось. После очередной проповеди капитан Бур шагнул к Изуваке. Охрана зашевелилась.
— Ваше преподобие! Сегодня утром вы приказали бурить до схода третьего пласта. Это опасно! Направленный взрыв орта вблизи трех пластов может нарушить распределение гравитационных полей и сбить с курса. В худшем случае мы попадем не рядом с коллапсаром, как вы изначально хотели, а прямо в него, и тогда мой корабль может вообще назад не уйти!
— Вы приказ слышали.
От вибраций бура Изуваку укачивало. Он становился злее и лаконичнее.
Капитан в бешенстве вышел, не приложившись с ручке его преподобия. Ушел и инквизитор. Выставил перед своей каютой в охрану всю молчаливую четверку.
— Не сапфиры, Гезенк, клянусь небесной твердью! Изуваке нужны редкие элементы. Так?
Гезенк выглядел рассеянным. Он волновался. Но не перспективой застрять у коллапсара и не возможностью добывать редкие элементы, которые рождались только в мощнейших гравитационных процессах. Его беспокоила становящаяся все более реальной проверка собственной теории множественности миров, такой, самой что ни на есть еретической. Гезенк был убежден, что центр коллапсара — это всего лишь промежуточное звено в едином процессе эволюции множества вселенных. Вещество проходит сингулярную стадию и становится источником другой вселенной, которая расширяется за счет энергии и импульса протекающего вещества. Таких сингулярных областей может быть много, а в нашей бесконечной небесной тверди вещества хватит на очень много вселенных! Однако до сих пор все "эксперименты" Гезенка оставались исключительно мысленными, в его воображении и расчетах потоки вещества свободно проникали через сингулярность, перетекая в новые миры. Реальной же картине того, как физически могло быть устроено пространство вблизи такой сверхмощной гравитационной мембраны, места в его фантазиях не находилось. Это все он полагал мелочами, которые можно будет потом как-то подогнать под теорию.
— У нас очень, очень мощный бур, Айравата-джи. А расчетная точка лежит вне горизонта, так что мы сможем уйти.
В бурах Гезенк смыслил хуже, чем в своих теориях.
Неустойчивый дрейф в трех пластах непредсказуемо вышвырнул корабль в каустику — полосу сверхплотного скопления вещества, в которой не выдержал носовой бур и от нагрузок разорвало главный реактор.
...Айравата очнулся, судорожно стискивая ящик. Она с ним, все хорошо, все хорошо...
— Айравата! Айравата-джи! — Гезенк отчаянно тряс его за плечо. — Живой?!
Айравата еле встал на ноги. Не встать означало умереть. Так было всегда, и в бою, и на арене. Воняло плавленым металлом и гарью. Под ногами было что-то незнакомое, гладкое, теплое.
— Ой, вы как... сразу-то на ноги... — по-бабьи пискнул навигатор. Все теории разом повылетали у него из головы, и Гезенка захлестывал истерический ужас. Вид окровавленной головы Айраваты этот ужас только усиливал. — У меня бинтов даже нет...
— Обойдусь.
Айравата тяжело поднял голову, огляделся. Вверху была абсолютная тьма. Вокруг полыхали обломки “Бура”, в светлых кругах флюоресцировал пол. Удивительно ровная, гладкая поверхность, серебристая, местами в радужной тонкой пленочке красно-коричневого оттенка. Айравата никогда такого не видел.
Другие обломки — темные, старые — терялись за пределами пятен света, едва виднелись грудами странно одинаковой высоты.
— Бур где?
— Капитан... нет капитана... погиб он... — и Гезенк заплакал. — Он почти посадил корабль, но попал перед самой посадкой в аномалию... Он говорил, он предупреждал...
— Сопли подбери! — яростно прошипел Айравата. — Кто еще живой?
— Н-не знаю... Вас вот нашел... я так рад... так рад!
— Где мы? Какая тьма, тверди небесные!
— Так как же где... в коллапсаре мы.
На краю рваного входа в шахту лежал искореженный, расплющенный нос “Бура”. Оттуда, где такое случается с полимеризованным фуллеритом, выхода нет никому. Айравата пытался соображать, но гудящая голова плохо слушалась, как разбалансированный маховик.
Гезенк стоял рядом, задрав голову.
— Не один миллиард лет она тут... — почему-то шепотом, торжественно проговорил он, вытирая слезы.
— Она? Кто она?
— Сингулярность... Никогда не думал такое увидеть.
— О чем ты?! — раздраженно перебил Айравата. — Что увидеть? Не видно ж ничего!
— Конечно, ее не видно. Но она там, да... Здесь был чудовищный взрыв. Давно, очень давно... а потом родилась она и перестроила пространство вокруг, поглотила... чудовищное количество вещества. На другую вселенную хватило бы.
— Многовато чудовищ у тебя, Гезенк! Вот что, я не собираюсь здесь подыхать. Пошли, поищем что-то работающее, шахта же цела. Я про сингулярность знаю, горизонт у нее есть, из-под которого не уйти. Но это все там, высоко, не здесь.
— Нет... мы уже под горизонтом. А шахта быстро затянется, как и все другие... Посмотри, какая гладкая повсюду поверхность. Все здесь давным-давно пришло в идеальное равновесие, сингулярность больше не поглощает вещество, ее гравитационное поле идеально компенсируется полями окружающей тверди... такими вот аномалиями, куда попал “Бур” при посадке... О чем это я... Да, так вот расстояние до этой сингулярности не миллионы миллиардов километров, а гораздо меньше, кроме того...
— Глянь, да это двухместный боевой коптер! — Айравата забрался внутрь небольшой машины с короткими лопастями. — В рабочем состоянии! Иди сюда, Гезенк, облетим окрестности и поищем...
— Прекрасно, прекрасно, — проскрипел рядом знакомый голос. — Отойдите от машины.
Айравата автоматически шагнул было в сторону, но замер, услышав следующий спокойный приказ, адресованный четверке охранников.
— Уберите обоих.
— За что? Мы никому не скажем! — закричал Гезенк инквизитору, уцепившись обеими руками за дужки очков, что для него должно было означать крайнюю степень огорчения от попрания справедливости. Айравата был более прагматичен. В его руках тут же появились катары.
— О чем не скажете?
— Как о чем? — Гезенк, дрожа, присел, погладил ладонью пол. — Об этом плутонии, конечно. Нам нет дела, совсем нет дела, ваше преподобие, какова ваша истинная миссия и для чего вам нужно столько плутония. Кроме того, я же навигатор, я мог бы...
Инквизитор пожал плечами.
— Не надо преувеличивать собственную необходимость. Я знаю, как выбраться отсюда. Используя весь этот мусор, мои люди вполне справятся с коротким шурфом в точку либрации. А оттуда можно снова дрейфом пластов уйти, как и прибыли.
Гезенк похлопал глазами. С научно-академической точки зрения его живо заинтересовало такое заявление, ведь сам он понятия не имел, как это осуществить.
Инквизитор снова сделал нетерпеливый жест охране.
— Ох... — пролепетал Гезенк, опомнившись от научных размышлений. — Вот и всё... Я так и знал, так и знал, что не из-за сына так еще из-за чего-то меня накажут...
Айравата нехорошо выругался и сунул Гезенку в руки свой ящик.
— Потеряешь — кишки выпущу!
— Я понял, понял... — Гезенк послушно обхватил ящик обеими руками.
Полковник повернулся к охране инквизитора. Теперь нет нужды поддаваться. Он больше не пропустит ни одного удара!
— Всегда хотел паршивые кевларовые одежонки на разрез попробовать.
Все четверо пошли на него одновременно. Их кинжалы, носимые по инструкции, уступали катарам длиной. Да и шла вся четверка красиво, напоказ. Свита, а не охрана. Первому, нетерпеливо вырвавшемуся вперед, он некрасиво врезал ногой в пах, выведя из строя. Сверкнули катары. Не смотря на силу, резаные удары Айраваты скользили по кевлару, и он некоторое время просто отступал, уворачиваясь. У этих сволочей даже морды были в кевларе! Наконец, пользуясь своим высоким ростом, он всадил катар горизонтально в подмышку одному из охранников. Ткани там оказалось всего три слоя, и длинный клинок вошел как надо, достав сердце.
Последнего он убил ударом в лицо. Сорвал маску. Потом, не веря глазам, сорвал маски и с остальных. Сплюнул с омерзением. У всех четверых были удалены нижние челюсти и вырваны языки. Видимо, чтоб молчали об оружейном плутонии — последнем штрихе, чтобы сделать всю небесную твердь подчиненной технологиям Партавула. А всех жителей — подчиненными страху... Любой бунт можно покарать уничтожением целого войда. Но где же тогда место Богу, если инквизиторы сами смогут уничтожать и создавать войды? Или Бог — всего лишь безликая бессмысленная сущность, простое наполнение пространства, с которым каждая сволочь, владеющая технологией, может делать все, что захочет... Не это ли конец всего и ночь всех ночей?
Горевшие обломки уже едва тлели. Темнело.
— Гезенк, лезь в коптер! Очки не потеряй! — потом он обернулся к инквизитору, который даже сейчас, оставшись в одиночестве, не растерял своего достоинства.
Ни раскаяния, ни сожаления не было во взгляде Изуваки. Только досада, раздражение. Словно не люди шли с ним, работали на него, защищали, умирали за него, а технические приспособления для определенных задач, которые дали сбой, не вовремя поломались. Не было во взгляде инквизитора и страха. Как будто и себя самого он считал заменимой деталькой всемогущего Партавула.
— Обретете свет, ваше преподобие, только верьте!
Коптер поднялся, Айравата умело повел его над самой поверхностью, огибая мусор. В свете прожекторов коптера Айравате и Гезенку открывалась удивительная картина. Ни одной шахты, только горы и горы тусклого металлического мусора на идеально ровной плутониевой поверхности, идеально ровно срезанные по высоте.
Шли часы. Пейзаж не менялся. Только прожектора стали тусклее — энергия коптера была на исходе. Гезенк трагически сжался на своем сидении.
— Вернемся, вытрясем из его преподобия про точки либрации?
Айравата задал вопрос, чтобы просто нарушить молчание. В любом случае, ему одному шурф не сделать, а эти двое хлюпиков по части физической работы не помощники.
Гезенк слабо покачал головой.
— Я посчитал уже, да. В смысле, нет. Множество траекторий из-под горизонта коллапсара до точки либрации имеет меру нуль.
— Чего?
— Ну, нельзя так сделать. Инквизитор ошибся.
Они снова замолчали. Тьма все тяжелее нависала над ними. Айравата облизнул пересохшие губы.
— Что, навигатор, и где ж мы окажемся?
Гезенк понял. Съежился еще больше.
— Н-не знаю... Это всего лишь моя теория, я, правда, ее несколько раз проверял, да... Ну, расчеты проверял. А сейчас... только эта теория и коптер. И больше ничего. Страшно умирать...
— Даже если пойдем долиной смертной тени, не будем боятся ночи. С нами надежда!
Он резко бросил коптер вверх, выше невидимой сферы, которую не смело ничто преступить. Второй внутренний горизонт, как назвал ее Гезенк. Коптер подхватило, закрутило, оборвало лопасти и потащило вверх, во тьму.
...Ящик Айравата поставил на вершине зеленого холма. Откинул стенки. Абхараму открыла глаза и долго, долго с нарастающим восторгом смотрела, не мигая.
— Какая красота, Айри... — едва слышно прошелестел динамик. — Не закрывай, я хочу смотреть еще...
Он кивнул, хотел что-то сказать, но увидев, как увлечена жена, счел за лучшее промолчать. Хорошо, что она не спросила, где они, как сюда попали. А может и плохо, ведь это означало, что грань грез и реальности становилась для нее все более зыбкой.
Он пошел искать Гезенка. Айравата и сам смутно помнил, что произошло после того, как коптер вышел на невозвратную орбиту. Помнил только, что успел активировать спасательные капсулы Гезенку и себе, а тот что-то восторженно орал про "мягкие интегрируемые сингулярности".
Он передвигался осторожно, смотрел под ноги, потому что по такой странной зеленой породе ему ходить не доводилось. Ни малахиту, ни изумруду, ни вообще какой бы то ни было зеленокаменной породе такая мягкая упругость и такой странный оттенок не были свойственны. Разве что нефрит... Но только по цвету. Иногда попадались ярко-красные вкрапления. Но стоило ему оторвать одно такое, как оно тут же размазалось в его пальцах красной жижей, источая резкий, хотя и довольно приятный запах.
Гезенка он нашел неподалеку. Точнее, то, что от него осталось. Повсюду, утопая в мягком нефрите, валялись осколки треснувшей капсулы.
Могила вырылась легко. Здешнюю породу он мог копать прямо руками. Он отрывал пахучие влажные комья, и будоражащий острый аромат забивал даже запах крови. Вместо привычных каменных садов здесь повсюду топорщилось что-то, похожее на гибкие лавовые сталактиты все того же зеленого цвета, оттенку которого у Айраваты не было названия. Некоторые короткие и плоские, некоторые высокие, многосоставные, покрытые коричневой коркой, зеленые наверху. Корка легко отдиралась, крошилась в пальцах. Она оказалась липкой, и тоже пахла — остро, незнакомо. От запахов кружилась голова. Но он прекратил работу, только отыскав два гранитных валуна. Завалил ими могилу Гезенка. Бережно положил рядом сломанные очки.
Стемнело. Он вернулся к Абхараму и сел рядом. Пылавший весь день желтовато-белый плазменный шар опустился ниже, сделался оранжевым и куда-то пропал. На темно-синем небе высыпали белые точки. Они светили гораздо мягче, чем россыпь огней на Партавуле. Айравата привычно попытался прикинуть расстояние до ближайших огоньков, но не смог. Они были тусклыми и, обладай той же мощностью, что и светильнички Партавула, оказались бы почти на расстоянии вытянутой руки. Но купол неба над головой был огромен. Какие же огромные тогда должны быть в действительности эти огоньки, и как они там держатся, в невесомости? Странная здесь гравитация... А потом на небо поднялся еще один белый шар, гораздо более тусклый, чем дневной. Наверное, тот же самый, просто ему убавили мощности. Прищурившись, он различил на нем горы и впадины.
В белом свете кожа Абхараму стала бледно-восковой, глаза погрузились в тень. Пока Айраваты не было, она собиралась с силами, чтобы разом сказать все то, что хотела.
— Айри... Спасибо, что дал мне увидеть... Синее небо — это самое красивое, что я видела. Ты только взгляни вокруг, Айри! — даже бесцветному динамику на мгновение, казалось, удалось передать ее эмоции. — Здесь все такое живое... Те, кто живут здесь, верят в живое, я знаю... Такая красота, Айри! И обязательно надо, чтобы кто-то был, кому можно сказать спасибо за всю эту красоту. Кому-то живому, великому, кому-то, кто любит человека... конечно, любит, раз подарил это все!
Ее голос упал до бессвязного бормотания, потом опустился и ниже порога динамика, некоторое время ее губы просто шевелились в тишине.
— … жизнь вечная не в том, чтобы приделать стальные руки и ноги. Жизнь вечная остается после смерти тела, она не для тела, а для чего-то такого, чему я не знаю названия, но что делает меня мной, а тебя тобой... И в вечной жизни мы никогда не умрем, мы возьмемся за руки, и нас никто никогда не разлучит... Я так люблю тебя, мой Айри!
Айравата страдал молча, не мог ни обнять ее, ни просто коснуться. А все слова, что были у него, он давно ей сказал, они сделались сухими и ненужными, как переработанный шлак. Он просто сидел рядом, не закрывал ящик, чтобы она глядела по сторонам, сколько хотела.
Техника не дала сбоя, все системы работали нормально, но на следующий вечер, когда в небе снова показался белый шар, Абхараму умерла.
Могилу для жены он вырыл тут же на холме. Потратил несколько дней, чтобы найти большие красивые камни — здесь их было так мало!
«Абхараму, жена Айраваты» — глубоко выбил он на большом гранитном валуне. И долго сидел рядом, без мыслей, без желания что-либо делать.
Голод привел его в чувство. Он обнаружил, что красные вкрапления в зеленой породе вполне съедобны. Сначала без особого любопытства, но потом со все большим интересом он наблюдал и за живыми тварями. Поймал одну, похожую на кисточку хвоста сингама или на кусочек туфа, как если бы он был мягким и пушистым. В твари он не нашел никаких искусственных систем и кислородных фильтров, к тому же она оказалась вполне неплоха на вкус.
Потом он выдрал свой кислородный аппарат.
И однажды, проснувшись утром, Айравата в последний раз поцеловал камень на могиле жены, приладил за спиной катары и зашагал прочь. По полю мягкого нефрита к темно-малахитовой полосе вдали... Он не знал, как это называть, ему не хватало слов для всего, что он видел вокруг. Ничего, он найдет слова. Айравата перешел на легкий бег. Мысленно он видел Абхараму, но не так, как обычно, не в ящике. Он видел ее всю, восхитительно живую, бережно хранимую в памяти.
