Золотистыми тропами

В золотистой дымке едва прослеживалась фигура. Хрупкие очертания, казалось, вот-вот сдует малейший порыв ветра. Но ветра не было, лишь дым, создаваемый мелодией ситара, клубился, кружился, блистал золотистыми прожилками. Игравший словно пронизывал музыку словами песни, своей песни восхода, и музыка отзывалась. И была как первое солнце после лютой зимы. Как после тяжёлой неравной борьбы с болезнью, когда грузное хриплое дыхание наконец втягивало не удушливый дым, а нити рассвета. Благоухание нирваны.

Here comes the sun

And I say it' all right!

Ситарист играл с закрытыми глазами. И музыка продолжала литься, клубиться, сиять и тянуться сквозь нирвану в мир, к людям; тянуться от поколения к поколению, от шумного мегаполиса к горе Паттайя; тянуться от сердца к сердцу. Сам ситарист был музыкой: прекрасной и вечной.

Но вдруг что-то случилось. Ситарист потерял нить, перестал играть. Он почувствовал возмущение в нирване, будто чужой, пришлый ворвался в дымку, стал отравлять её. Дух чужака слышался несколько знакомо, но знакомо отдалённо. То был запах прискорбного бессильного запоя, однако, лишь отчасти. Такой дух ситарист знал, но от чужака доносились примеси чего-то ещё. Ещё более грубого, приземлённого, невежественного...

— А ничё так рубишь, — подал голос чужак. — Нормас так, молочага. А можешь "Мурку" сбацать? Или "Рюмку на столе"?

Ситарист молчал. Лишь хмуро глядел на пришельца.

— Чё молчишь, патлатый? Совсем дурачок или русскую речь не понимаешь? Или меня за дурака держишь? А ну, сюда иди!..

Чужак, собрав пальцы в кулак, двинулся на ситариста. Но очертания музыканта вдруг стали теряться в золотистой мгле, и, сколько бы чужак ни пытался дотянуться до него, тот не становился ближе. Будто пришелец совсем не двигался с места, как бы ни перебирал ногами.

Надолго чужака не хватило. Он смахнул с затылка шапку, шапкой же вытер вспотевший лоб и присел там же, где и стоял. Но каким-то чудом оказался напротив ситариста. Попытался подобрать ноги так же, как и музыкант — в позу лотоса. Не выходило.

— Э, патлатый, ты типа монаха, что ли? А чё не лысый? Впадлу косы сбривать? Ну и тряпьё на тебе! — чужак обвёл взглядом бежевую робу ситариста: та была похожа на распаханную рубашку с цветочным узором — на рукавах, воротнике.

— Ты бы не совался в таком к пацанам в спальный район — они тебя быстренько оприходуют. Кстати, с новым годом тебя! А есть чё выпить?

Ситарист не отзывался, но чужака это никак не смущало.

— И давно в Магадане? По тебе сразу видно, что ты не местный. Как в этих тряпках не мёрзнешь? Хотя тут ничё так, тепло.

Пришлый попытался зачерпнуть рукой дым, на котором сидел. Золотистые клубы лишь развеялись под пальцами.

— Чего-то и снег не тот. Ладно, проехали. Надо б Кольку вызвать, чтобы забрал. Слыш, музыкант, ты с нами?

Чужак потянулся в карман за телефоном. На разбитом экране в углу маячил перечёркнутый значок сети.

— Чё, и тут не ловит? Слыш, патлатый, тачку мне вызови. А то мне, по ходу, никак.

Вдруг взгляд чужака замер, уставился куда-то сквозь ситариста, а сам одними губами перебирал, шепча:

— Так Колька же был. Забрал с одной вписки отвезти на другу. Пьяный был, а чё, праздники... Мы вылетели на оледенелый участок дороги, а там...

Ситарист крепко схватил инструмент и стал играть незнакомую чужаку мелодию. Но и чужак невольно улавливал её посыл:

I'm a dark horse

Running on a dark race course

Слова будто влетали в голову вместе с мелодией, но понять их пришлый, конечно, не мог.

Вдруг на горизонте сквозь туман показалась чётко различимая чёрная точка. Точка стремительно росла, и вскоре стало понятно, что она собой представляла. Лошадь? Да, только небольшая. Как пони.

— Чё за нах... — воскликнул чужак.

Ситарист взглядом дал понять, чтобы чужак её оседлал.

— Чё я, сумасшедший, что ли, по-твоему, чтобы на неё взобраться? Псих, блин?! — отчаянно прогорланил пришлый.

Ситарист хранил молчание.

— Ладно, попробуем, — чужак неуклюже забрался на скакуна. Миг — и чёрный пони с наездником так же быстро устремились к горизонту.

Лишь шапка чужака, которую он смахнул с себя, всё так же лежала среди клубящегося золотистого дыма.

"Вот как бывает, — думал про себя ситарист, — даже Кришне неведомы тропы потерявшихся пьяных душ"

Ситарист отмахнулся от неприятной мысли и продолжил играть свою чудесную музыку. И музыка расцвела, более не вспоминая про случившийся казус...