Полиночка
Ключ нехотя втиснулся в замочную скважину и застрял. Я подергал его, надавил, попытался вытащить. Безрезультатно. И что делать?
Час ночи. Пьяный, стою у порога своей квартиры. Но войти не могу.
— Папа, это ты?
Сначала показалось, будто я ослышался. За дверью кто-то сопел. Я это отчетливо слышал в тишине.
— Мамочка? — в голосе возникла тревога. Маленькая, как вспыхнувшая спичка.
Прошлым летом я перепил, отключился и очнулся в незнакомом помещении. Помню, был совершенно спокоен, считая, что участвую в ролевой игре. Рядом сидели добродушные незнакомые люди. Оказалось, что я с перепою не узнал своих двоюродных братьев.
— Папа!
Восклицание смешало страх и надежду. Словно крик о помощи.
Господи, неужели здесь, возле родного порога я ловлю хмельные глюки?
Я кашлянул.
— Папочка! — обрадовался голосок. — Где ты был?
— Мм… я это…
— Ты опять пил свой аль-каголь? — укоризна и сочувствие.
Абсурдная ситуация. Стою на лестнице. Не могу зайти в свою квартиру. И еще приспичило отлить. А кто-то за дверью читает мне мораль.
— Почему ты не заходишь?
— Ключ застрял… не могу открыть дверь.
— А почему ты не откроешь дверь с теле-фончика?
Я завис. С телефона — как в технологии «умный дом»? Ха, откуда у меня такой наворот… Стоп! О чем это мы, какого черта? В квартире никого не должно быть. Никого, тем более, детей. Тем более, одиноких… раз ни папы, ни мамы нет дома.
Что делать, что сказать?
— Почему ты не спишь?
— Я ждала Деда Мороза. Из Китая.
Час от часу не легче.
— Почему китайского?
За дверью хмыкнули.
— Ты забыл, какое севодня число?
Я подумал, что не надо было смешивать текилу с водкой. Впрочем лучше ответить.
— Двадцать первое января… новый год давно кончился.
Она засмеялась. Словно я пошутил, неумело и неожиданно. Странный смех. Мне он не понравился.
— Я… ошибся?
— Ага. Перепутал.
— А какой, на самом деле?
Она прекратила хихикать.
— Ты же знаешь…
— Прошу тебя, маленькая…
— Семнацнатое ферваля.
Она сказала таким спокойным уверенным тоном, что я поверил. Но решил уточнить.
— Семнадцатое февраля… две тысячи двадцатого…
— …двадцать шестова года, — поправил меня ребенок.
Нет. Не настолько я пьян. Так не бывает.
Странная. В моей квартире странная девочка. Живущая в будущем. За шесть лет от меня. Вне моей логики и личного пространства.
Мне по-прежнему казалось, что я участвую в необычной авантюрной игре, возможно, призванной подчеркнуть социальные противоречия нашего общества. И ее создатели стремятся на моем примере рассказать о проблемах отцов и детей. Чушь какая-то.
Вздохнул глубоко-глубоко.
— Ну, хорошо. А если даже и февраль… ээ… семнадцатое. При чем тут Новый Год?
— Это по китайскому карендалю. Я запомнила. Год красной лошадки со стихами огонь.
— Стихией…
— Ага.
— И ты загадала желание.
— Ага.
— А почему не на обычный новый год? — я продолжал говорить с ней и понимал, что ничего не понимаю.
— Папочка… — мне показалось, что она присела на корточки, словно очень устала. — Я загадывала по всем новым годам… по каждому из них, по очереди. И на каль-толь-лический, и еврейский, и на первое января. И на рож-диство. И на старый новый год.
— Загадывала?
— Но ты… — замолчала.
Я словно увидел, как она сидит возле шкафчика для обуви и трет щеки. Одному из нас был больно. Другому тревожно.
Надо что-то предпринять.
— Ладно, представим, что я Дед Мороз… пусть даже китайский.
— А так можно? — легкое оживление за дверью.
— Очень даже можно! Ты должна ответить ему, в смысле мне, на несколько вопросов.
— Хорошо, папочка.
— Итак, здравствуй, девочка! — я зачем-то прищурился. — Меня зовут Дед… Шан-Хай. А как тебя зовут?
— Понилочка.
— Эм?..
— Пони…
— Может, Полиночка? — спросил я как можно мягче.
— Да, правильно! — обрадовалась девочка. — Понилочка!
— Очень хорошо. Полиночка, сколько тебе годиков?
— Уже пять! Я большая.
Пять лет она живет в моей квартире? Я почесал бровь.
— А как зовут твоего папу?
— Папа Матвей. Папа Матвей Лебедев. И я тоже Лебедева.
Я прикусил губу. Больное балансирование между бредом и явью. Меня все время не отпускал, держал в напряжении тонкий голосок в ночи. Он казался узнаваемо печальным, словно игрушка из прошлого. Или… будущего?
— Хорошо, Полиночка. А как зовут твою маму?
— Мама Люба. Любаша. Мама Любовь.
Господи…
Любка? Любаша. Как же так.
Любка, с которой мы пили грузинское вино на краю скалы, зажигали свечи и бенгальские огни, потеряли билеты в Большой Театр, тонули в трех метрах от берега. Ругались из-за картофельного пюре. Мирились среди подснежников. И опять ссорились. И расставались. Три раза или четыре. Расставались, не унижая друг друга сожалением или надеждой.
Любовь.
Расставались, не мучаясь вопросом: честно ли мы поступаем. Не обольщаясь и не настаивая на кажущейся правоте. Мы пытались наивно перестать любить, чтобы сокрушить прогрессирующее рабство. Какая глупость.
Мы встречались не от скуки, из ревности или в угоду циничному интересу.
Я любил ее, но считал себя умнее. Она любила меня и не мешала мне самообольщаться.
Она даже родила… нет, родит мне ребенка. Полиночку. Сколько ей, пять лет? Значит… осенью этого года. Или ближе к зиме.
Я вытащил сигарету. Помял ее. Швырнул через перила.
— А где же сейчас мама Люба?
— Она к бабуле поехала. Бабуля заболела.
— Ну, а я… то есть, папа… то есть где был папа?
Укоризненное сопение.
— Папа ушел за сигаретками. Сказал быстро придет и штоб я спала…
— Вот коз-зёл. — Случайно вырвалось. Вне этики общения с ребенком.
Удивительно. Словно обругал незнакомого мужика, который оставив дома ребенка, отправился в ближайшую пивную.
— Папа хороший!
Мир перевернулся вверх тормашками, серым пеплом осыпал лестничную площадку. Чья-то жуткая воля рассекла мою жизнь и неаккуратно склеила ее. Моя трезвая половина, если она еще уцелела на дне организма, утверждала, что такого в принципе не бывает. И я верил самому себе, как пророку. Но Я-хмельной считал, что шутка Всевышнего удалась, и меня забросило в недалекое будущее. Почти забросило. Вот оно, передо мной — только шагни — попадешь в чужое время с шестилетним размахом маятника.
Выходит, я все-таки женился на Любке. Она смогла!
Ее очарование и великодушие против моих пороков и заблуждений. Она готова была искать в любви милосердие и верить в поэзию быта. Ее нежность была оружием, а доверие — сокровищем. А я все чаще уходил из дома, пил и включал деспота.
В своем нынешнем времени, в двадцатом году я могу повернуться и уйти. Поехать к Любке домой… к Любаше, обнять, уговорить, околдовать. Вернуться с ней сюда, жениться на ней и прожить заново эти шесть лет.
Но тогда в ближайшем будущем останется нынешняя Понилочка со своими надеждами и страхами. Которая продолжает доверчиво ждать ушедшего за сигаретами папу. И просить всех Дедов Морозов мира, чтобы папа бросил пить.
А если я сразу перешагну порог, то потеряю… постарею на шесть лет? Сколько стоит, какую часть жизни я готов уплатить самому себе за то, чтобы вернуться в свой настоящий дом?
Я вынул мобильник. Рука дрогнула. Не поменяла ли она номер за эти шесть лет? Если я позвоню и попрошу ее со своего телефона послать сигнал, чтобы «умная» дверь распахнулась…
Поверит ли она мне?
В последний раз.
Любаша.
Я нажал кнопку вызова.