Митразой

На субботнике опять убирали трупы. Много их с утра из-под снега выпросталось, известное дело — оттепель. Нашу бригаду в полном составе задоброволили — пропал выходной, сгинул под ноздреватыми весенними сугробами.

Откопать дохлятину — дело нехитрое. Нам для этой работы выдают кирки двухпудовые, считай, невесомые — они любой снег с наледью пробивают. Беда в том, что тело паразита желательно сохранить целым. Говорят, это для отчётности, хотя кое-кто из наших считает, что паразиты нужны для экспериментов.

К обеду солнце стало припекать. Я отложил кирку и аккуратно слепил из двух кусков плоти нечто, похожее по форме на опарыша-переростка. Оттащил к вагонетке, в которой уже красовалась стопка таких же озимых кочуриков, и присел отдохнуть.

Защитный периметр в этом месте пересекал поле. Напротив меня посреди бетонной стены виднелись запертые ворота пропускного пункта. По эту сторону периметра на пригорке жались в кучу поселковые строения. За посёлком темнел лес — деревья, недавно освободившиеся от снега, высились хмурым частоколом, будто не верили до конца в приход весны.

Ко мне подошёл Штырь. Покосился на груду дохлых паразитов и буркнул:

— Кончай работу. Сейчас вторую бригаду на смену пришлют.

Штырь у нас старший, и лишние разговоры не любит, но я всё же поинтересовался:

— А премию с ними делить придётся?

— Не придётся, — Штырь смерил меня недобрым взглядом и добавил: — Сверху команду дали. Комиссию ждут, или типа того — надо срочно всё расчистить.

Он густо сплюнул под ноги. Ярко-оранжевый плевок прожёг тонкую ветку, не вовремя показавшуюся из-под снега, а потом зашипел и истаял под ошалелым полуденным солнцем.

Я пересчитал паразитов — вышло ровно десять штук. И чего им за стеной не сиделось? Безмозглые твари.

Прихватил кирку и двинулся в сторону вахтёрки.

 

На обед давали «белковую массу номер четыре» и компот. Я загрузил в рот серую кашицу с оранжевыми вкраплениями жира, сверху щедро залил бледно-розовой жижей и закусил размокшим куском сушёного яблока. Хотел попросить добавку, но тут случайно глянул на соседний стол, за которым устроился Пухлый. Тот доедал третью порцию. Точнее, допивал, опрокинув контейнер в рот. Непропорционально выпуклый живот колыхался в такт утробным звукам, белковая масса пузырилась в углах губ, стекала с сизого подбородка на служебный жилет, по которому без труда можно было узнать меню-раскладку прошлой недели.

Пухлый допил, отставил контейнер и удовлетворённо рыгнул, а затем принялся облизывать липкие пальцы-сосиски, негромко разговаривая сам с собой.

— За двоих жрёт. Как паразит, — скривился сидевший рядом Серый. — Небось уже больше тонны весит.

— В здоровом теле — здоровый пуз! — гоготнул мой напарник Тефлоныч. Он допил компот и заговорщицки кивнул на дверь:

— Идём, ларёк проведаем. Как он там без нас…

Мы вышли из столовой и по кривой немощёной улице двинулись на другой конец посёлка. Возле морга вторая бригада разгружала вагонетку: оттаявшие трупы цветом напоминали белковую массу. Я ускорил шаг.

 

На ларьке красовался плакат: «Даёшь Митразой!». Ниже было нацарапано от руки: «Суббота — короткий день». Я подёргал запертую дверь и заметил у стены местного бомжа.

— У них короткий день! — с готовностью проскрипел тот.

— Чтоб у них всё стало короткое, — фыркнул Тефлоныч. Он потоптался на месте, извлёк из подсумка мятую алюминиевую флягу и протянул мне: — Держи. Из личных запасов.

Жидкость обожгла нутро, отдалась жаром в голове. Я вернул флягу — Тефлоныч отпил и выдохнул с чувством:

— Эх, чтоб все сдохли!

Фляга снова перекочевала ко мне — пойла внутри оставалось на пару хороших глотков. В это время бомж завозился и подал голос:

— Уважаемые! Распивать на двоих — неэтично.

— Ещё как эт-тично, — возразил Тефлоныч. — У нас тут двуединство!

Я взболтнул флягу и запрокинул голову…

— Ну дайте глотнуть, — затянул бомж, — Великого Кормчего ради!

— Уваж-жаемый, — передразнивая, проскрипел Тефлоныч, — глотать всякую дрянь не-эт-тично! Пошли отсюда, Яр.

Я медлил. Жидкость плескалась во фляге, распространяя сивушный аромат. Бомж изогнулся вопросительным знаком. Неподалёку прогрохотала по рельсам порожняя вагонетка.

— Держи, — я дал флягу бомжу, и тот немедленно опрокинул содержимое в рот — кадык на зеленоватой старческой шее деловито задёргался.

— Ну и дурак, — прокомментировал Тефлоныч.

Бомж оторвался от фляги, провёл когтистой пятернёй по гребенчатому черепу и заявил:

— Кхе! А вот есть такая дрянь — позабористей вашего пойла будет!

— Какая ещё дрянь? — заинтересовался Тефлоныч.

— Дрянь? — сипло переспросил бомж. — Ага, дрянь значит…

Он растянул морщинистые губы, показал гнилые клыки и продолжил:

— Значит так. Есть серебристые кедры — растут в третьем квадрате. Нужно найти кедровые шишки, а потом… потом…

Он привалился к ларьку и забубнил невнятно.

— Чего потом? — навис над ним Тефлоныч. — Жрать их, что ли?

— Не дожить до пенсии… — бормотал бомж. — А ведь думали, что паразиты…

Он всхлипнул, обмяк и захрапел.

— Может, надо их квасить, чтобы забродили… — я подобрал пустую флягу и вернул Тефлонычу.

— Дурак, — констатировал тот.

 

В воскресенье всех погнали на политинформацию. Обычно никто туда не ходит — мы всё ж таки вольнонаёмные, — но в этот раз главный лично рыкнул по лагсвязи. Деваться некуда, пошли.

Ещё снаружи услышали, как технолог проповедует с трибуны:

— …и стало Двуединство! И породило Двуединство морфы всякие — каждая для своей кармы сподобленная. Есть морфы высшие, от колена Великого Кормчего пошедшие. Есть и другие морфы…

В зале было не протолкнуться, прямо как на той Ветхой Субмарине. Разные морфы расселись группами, мы тоже сгрудились отдельно ото всех. Батареи на стене раскалились и шпарили по полной — даром, что на улице потеплело. В зале духота, запахи… Я закрыл глаза и стал читать мантру: «Чувствительность-чувствительность, перейди на соседа. С соседа — на другого. С другого — на всякого».

Мантру я сам придумал — она корявая, но помогает. Открыл глаза, и вроде полегчало. Тут технолог как раз закончил про черепахо-морф, на которых наша Земля стоит. На трибуну взгромоздился Штырь и объявил:

— Завтра первая бригада патрулирует лесной сектор. Там подозрительная активность у паразитов, надо усилить периметр.

Час от часу не легче! Лесной сектор далеко — утром придётся раньше вставать… В этот момент меня Тефлоныч локтем толкнул и зашептал ехидно:

— Шишек нажрёмся!

Я сообразил: это ведь там третий квадрат. А вдруг не врал бомж? — морфа у него весьма интеллигентская — не то бывший писарь, не то по книгам знаток… Сразу потеплело на душе.

 

Зря радовался.

Утром нас довезли до бетонированной площадки, которая узкой полосой тянулась вдоль периметра, у горизонта сливаясь с лесом.

Вагонетка с лязгом тронулась и поехала дальше — развозить наших по постам. Я осмотрелся: вместо глухой стены на этом участке был стальной решётчатый забор метра три высотой — мне как раз по грудь. Поверх забора тугими кольцами вилась шипастая проволока. На той стороне виднелась расчищенная полоса земли, за которой продолжался лес; кедров нигде не наблюдалось — только ели, да сухостой.

— Обломись, паразиты всё сожрали, — гоготнул Тефлоныч. — Или местные.

Тут как раз подошёл один из местных вохровцев: широкий, как два меня, в бронештанах и бронелифчике. Шея у него отсутствовала, между плеч торчала маленькая голова с приплюснутым носом и близко посаженными плошками-глазами. Из-под спины выглядывал мясистый хвост, на котором запросто можно было сидеть. Такую морфу я ещё не встречал.

— Ваша вышка, — не раскрывая рта, пророкотал охранник и показал когтем на стоявшую в отдалении ребристую металлическую конструкцию.

— Нам наверх лезть? — уточнил Тефлоныч.

— Вышка! — глухо повторил бронированный и, не дожидаясь ответа, двинулся прочь.

— Как-то так, — хмыкнул Тефлоныч. — И породило Двуединство морфы всякие. Но деталей хватило не на всех.

Мы кинули жребий — Тефлонычу выпало делать обход. Он двинулся вдоль периметра, вытягивая голову и всматриваясь в поросль на той стороне, а я добрёл до вышки и запрыгнул на крохотную, обнесённую поручнями площадку. Лес отсюда выглядел ещё смурней, чем снизу: он тянулся бесконечным тёмным панцирем по обе стороны от колючей проволоки. В одном месте на территории паразитов виднелась проплешина, похожая на замёрзшее озеро, а рядом угадывался робкий столб дыма. Тамошние обитатели редко показываются на глаза, поэтому я какое-то время всматривался в чащу, надеясь увидеть хоть одного паразита.

Дым вскоре иссяк, мне надоело пялиться в одну точку, и я развернулся, подставив лицо ранним лучам. Утро было холодным, но солнце, стремительно карабкавшееся по небосводу, обещало тёплый весенний день.

Я закрыл глаза и представил, что уже лето, и моя вахта закончилась. Поезд везёт меня сквозь лес и дальше — через бесконечную пустошь, к далёкому городу. Я высовываюсь в окно и вижу, как на горизонте вырастают из-под земли иссиня-чёрные небоскрёбы. Какой-то звук пробивается сквозь рёв ветра — не то свист, не то плач. Тряска усиливается, я слышу, как Тефлоныч кричит и раскачивает опору вышки…

— Яр!

Окружающий мир возвращался болезненными толчками. На мгновение охватила паника — я не мог пошевелить руками! Жутко хотелось обернуться, но тело не слушалось, словно мимолётный сон решил не выпускать из своих объятий…

— Яр-р-р!

Я раскрыл глаза и ухватился за поручень: вокруг была всё та же тайга, лупоглазое весеннее солнце и аромат прелого лесного опада, проступившего из-под снега… Я сощурился, перемахнул через парапет и приземлился на разогретый бетон.

— Связь вруби, дурила, — Тефлоныч с облегчением выругался и махнул рукой в направлении леса: — Датчик движения запищал — на нашей стороне! Местный броненосец сразу туда рванул, со Штырём связи нет. И чего теперь делать?

— А я откуда знаю…

Голова была будто чужой, мысли всплывали снулыми рыбинами.

— Лезь на вышку, — пробормотал я. — Схожу посмотрю, что там. Сейчас моя очередь.

Я помотал головой — это не особо помогло — и двинулся к лесу.

— Вруби связь! — крикнул вдогонку Тефлоныч.

На опушке стояла будка с облезлыми надписями: «Митра...ой» и «Вооружённая ох…». Я протопал по снежной каше и оказался в ельнике. Хлопнул себя по уху, и в голове ожило-запричитало на множество голосов: «…третий квадрат… жжжшш… возможно проникновение… шшшиу… задействовать…»

Следы броненосца чётко отпечатались на земле. Я шёл по этим следам, высматривая кедры и время от времени выхватывая из эфира отдельные фразы: «вызвали ищеек», «подключили группу пустых»… Сам я не торопился выходить на связь — инициатива хороша только в очереди за едой.

Через несколько минут след затерялся среди припорошенных сучьями истаявших островков прошлогоднего снега. Матёрые ели насмешливо растопырили колючие лапы. Я потоптался на месте, и зашагал обратно к периметру.

Вскоре деревья поредели, в просветах показался знакомый забор. Вдруг что-то хрустнуло за спиной — я застыл на месте. Тишина. Задержал дыхание, медленно развернулся и достал из подсумка перчатки…

Оружия нам не положено, разве что, дубинки для профилактики беспорядков. Но против паразитов оружие и не требуется, хватает кулака. Главное — не испачкать руки! Говорят, эти твари переносят заразу.

Я натянул перчатки, стараясь не продырявить когтями тефлоновое покрытие… Что-то мелькнуло за соседним стволом — светлое, живое! Паразитов я встречал только дохлых, поэтому выждал секунду, собираясь с духом. Затем метнулся вперёд… и замер на полушаге. Передо мной застыло нечто в зимнем камуфляжном панцире. Ростом существо было чуть ниже меня — оно пригнулось, как перед прыжком, глаза сузились до двух щёлок. В следующий миг что-то произошло: лёгкая волна пробежала по телу существа, и я наконец понял, кто передо мной! Никогда не видел вблизи морфу-ищейку — одну из высших…

— Дежурю в третьем квадрате, — пробормотал я. — Сработал датчик…

Ищейка не ответила. Она разжала ладони, однако чёрные зрачки по прежнему следили за мной из-под полуприкрытых век. На высоком лбу ровно посередине алел тонкий шрам… У меня под ногой треснула ветка — морфа вздрогнула и отступила на шаг; изящное тело, стянутое бондажем разгрузочных ремней, опять напряглось. Я опустил глаза и заметил перчатки — такие же, как на мне. Длинные тонкие пальцы сжимались и разжимались в такт едва слышному далёкому гулу: бу-бууум, бу-бууум… отдаваясь странным зудом в животе…

Ищейка неожиданно высунула узкий раздвоенный язык и провела им по губам — её рот изогнулся в неком подобии улыбки. Потом язык втянулся внутрь, морфа бесшумно скользнула за дерево и исчезла.

«Яр-р-р! Давай назад!» — затрещало в ухе.

Я вздрогнул и распрямился — суставы затекли, будто несколько часов простоял в карауле.

«Яр, чтоб тебя!»

Я добрёл до опушки и помахал Тефлонычу — не было сил что-либо говорить. Перед глазами маячил раздвоенный язык, он словно утянул всю энергию.

— Почти час проваландался! Я тоже гулять хочу… — Тефлоныч осёкся, глянул пристально и добавил: — Отбой дали — ложная тревога.

 

За ужином отмечали моё девятнадцатилетие. Тефлоныч пустил флягу по кругу, все приложились и поздравили:

— С днём зачатия!

— Чтоб кулак торчал, и деньги были!

— Эх, чтоб оно сдохло…

Я занюхал серой массой и закусил сухофруктом. Покосился в сторону Пухлого и тут только сообразил, что его нет в столовой.

— Жирный не придёт, — подмигнул Тефлоныч. — Ему уже скормили гостинец.

В этот момент появился Штырь. Окатил всех мрачным взглядом, принюхался и гаркнул:

— Выходи на перекличку!

Мы вывалили из столовой и построились у стены. Пухлый так и не появился.

— Ослабел от голода, — прошептал Серый.

Штырь рявкнул что-то неразборчивое, все затихли и внезапно услышали, как стукнула калитка уличного сортира — следом донеслась знакомая тяжёлая поступь… Пухлый доковылял до угла, потом схватился за живот, развернулся и побежал обратно.

Штырь выждал немного, обвёл нас задумчивым взглядом и проговорил неожиданно тихим голосом:

— Значит так. С завтрашнего дня никаких ларьков!

Он смачно плюнул и зашагал прочь.

Все в молчании разбрелись кто-куда, а я долго ещё ходил вдоль серой облупленной стены. Вечерний ветер задувал под лёгкую кольчугу, приятно холодил кожу. Мысли были под стать ветру — они неслись во весь опор, но, остуженные дыханием ночи, поворачивали назад, а после — опять вперёд, и так по кругу. Мне думалось о нынешней командировке и о далёком родном городе, в который не очень-то тянет — ведь там будет всё то же: Тефлоныч, патрулирование, ларёк. Вслед за этим мысли обращались к собственной бестолковой морфе, которую никак не изменить — таким уж меня произвели в городском инкубаторе. Рефреном маячил на краю сознания напряжённый силуэт ищейки, её губы…

— Уважаемый, есть чего?

Я поднял голову и перехватил взгляд бомжа — тот какое-то время с надеждой всматривался в моё лицо, потом опустил плечи и унылой походкой двинулся мимо. Вдруг будто вспомнил что-то важное — распрямился, тщетно пытаясь дотянуться до моего уха, и громко зашептал:

— Скоро из города приедут! После субботников всегда приезжают. Ты бы переждал где-нибудь, а то ведь не дожить до пенсии…

В этот миг из барака донёсся рёв — дверь с грохотом распахнулась, и кто-то выскочил наружу. Я обернулся и понял, что это Серый — он задыхался от смеха:

— Нашёл… под одеялом! Ох…

Я сунулся внутрь: в полумраке метались тени, и я не сразу различил Пухлого — тот навис пятиметровой тушей над своей кроватью и что-то удивлённо бормотал под нос. На матрасе рядом с подушкой виднелся продолговатый предмет, похожий на опарыша-переростка. И запах…

Рядом со мной появился Тефлоныч — у него в руках были ещё два дохлых паразита, обёрнутых прозрачным пластиком. Тефлоныч сорвал обёртку и запустил одного в Пухлого — послышался влажный шлепок.

— Хорош уже! — я перехватил руку со вторым трупом.

— Ты чего? — Тефлоныч удивлённо обернулся. — Это ведь нашему неполноценному на ужин!

Я выхватил склизкое тельце и оттолкнул Тефлоныча. В этот момент зажёгся свет, и я, кажется, впервые разглядел как следует паразита. На субботниках не до того бывает — откапываешь кусок смёрзшейся плоти и кидаешь в кучу… Сейчас у меня на ладони лежал совсем мелкий экземпляр. Он походил на головастую рыбу: конечности торчали жалкими пупырями, по бокам виднелись полосы, напоминавшие жабры, а вместо глаз проступали два бугорка — в прозрачной обёртке всё это создавало ощущение умиротворённого покоя…

— Стройся! — грянуло над ухом.

Я обернулся и увидел Штыря. Тот уставился на паразита в моих руках и медленно процедил:

— Яр-р-р-р! На выход!

 

Морфы-дружинники умеют выживать.

У нас нет органов тактического применения — разве что, кислотная слюна, которую я терпеть не могу. Зато мы хорошо переносим холод.

В карцере было тихо и спокойно. Сюда не проникал ветер, поэтому ночная прохлада подступала незаметно — она окружала безмолвием, окутывала паром изо рта, пробегала внезапной дрожью по телу.

Первые полчаса я ходил: шаг вперёд, столько же назад. Пробовал приседать, но постоянно задевал стены. В конце концов сел на пол и попытался уснуть.

Луна равнодушно светила в узкое окно под потолком, рассвет был бесконечно далеко. Холод шёл от стен и проникал всё глубже — в самое нутро. Лёгкая кольчуга не спасала, сейчас пригодился бы длинный пушистый хвост — увы, Великий Кормчий, если и существовал во плоти, отчего-то решил, что хвост нашей морфе не нужен.

Я попытался читать мантру, но это не помогло — простые слова путались в голове. Тогда я стал бормотать вслух:

— Чувствительность-чувствительность, перейди на соседа…

Ветер шумел за стеной. Его свист то усиливался, то ослабевал, и мне вдруг показалось, что звуки складываются в слова:

«Шииишка!»

Я открыл глаза и отчётливо разобрал:

— Шииишка! Смотри на шишку, думай о шишке, стань шишкой…

Следом донеслись смешки — я узнал Тефлоныча с Серым. Эти двое какое-то время пели дурными голосами о шишке и о питательных паразитах, потом им надоело, и наступила тишина — даже ветер затих.

Я обхватил руками колени и прислонился к стене. Бетон уже не казался холодным, он был никаким и пульсировал в такт словам: «Чувствительность-чувствительность, перейди в стену. Из стены в землю. Из земли…» Перед глазами появилось мёртвое тельце с крупной головой и нелепым коротким хвостом. Я держал труп в руках и смотрел на летний луг, покрытый изумрудной травой. Кто-то шёл ко мне по лугу — не морфа и не паразит. От существа исходил аромат опасности, но было и что-то ещё — неведомое, манящее… Через секунду существо уже стояло рядом! Я не видел ничего, кроме алых губ, которые шевелились и производили безмолвные слова. Слова складывались в речь, я напрягся и разобрал: «хочешь». Я смотрел неотрывно, а губы всё шевелились и шевелились, и я знал: нечто вот-вот появится на свет…

«Ты хочешь…»

Хотелось протянуть руку, но та не слушалась, а губы продолжали, и я, наконец, разобрал всю фразу:

«Ты хочешь узнать?»

Тёплый раздвоенный язык коснулся моей шеи.

Я закричал.

И очнулся.

 

Рассвет прочертил жёлтую полосу под потолком, высветлил заиндевевшие стены и пыльный заплёванный пол.

Я с трудом разогнулся — руки и ноги окоченели, спина затекла. Встал, потянулся до хруста, пару раз присел.

Снаружи слышался топот и голоса — хлопала дверь столовой, Штырь командовал зычным голосом. Постепенно звуки стихли, вдалеке лязгнул откидной борт вагонетки, и через минуту колёса застучали по рельсам.

Я уселся на пол и стал следить за пятном света, которое медленно двигалось по стене. Становилось теплее — воздух уже не вырывался туманным облачком изо рта. Вместе с теплом пришёл голод.

Морфы-дружинники умеют выживать, и Штырь прекрасно понимал, что со мной ничего не случится. Сутки — стандартный срок для наказания. Оставалось ждать вечера.

Солнечный луч двигался по стене — я наблюдал за ним сквозь полуприкрытые веки, временами проваливаясь в забытьё. Внезапно издали донёсся стук рельсов — поезд приближался со стороны города. Скрипнули тормоза, следом раздались звуки торжественного марша. Я встал и вытянулся во весь рост, пытаясь выглянуть наружу сквозь щель-окно под потолком. Роста не хватало — я подпрыгнул, зацепился и приник к щели.

Снаружи стояло солнечное утро. Небо было безоблачно-синим и пронзительно-высоким. Я скосил глаза и увидел толпу морф, двигавшихся от станции к периметру, — в следующий миг пальцы соскользнули, и я сорвался вниз. Посидел, собираясь с силами, потом снова подтянулся и выглянул наружу. Приехавшие морфы успели дойти до площадки перед пропускным пунктом и теперь разбились на группы: отдельно собрались охранники, отдельно военные — я даже заметил несколько дружинников-патрульных, представителей моей собственной морфы. Гости с интересом крутили головами, медали на их парадных костюмах блестели и искрились в солнечных лучах.

Было среди этих непохожих групп что-то общее… Я в очередной раз соскользнул вниз и уже на полу сообразил — все морфы выглядели пожилыми, без пяти минут пенсионерами. Вместо гладкой кожи из-под форменного облачения проступали зеленоватые старческие складки. Видимо, это приехала комиссия, о которой говорил Штырь.

Я помассировал плечи и подпрыгнул… между пожилыми морфами сновали гибкие силуэты в светлом камуфляже. Мне показалось, что все гости смотрят в одну точку — я проследил за взглядами и увидел, что ворота пропускного пункта медленно открываются. Похоже, приехавшие собрались инспектировать нейтральную полосу.

Моё тело снова оказалось на полу, плечи ныли. Удерживать полтонны собственного веса — непростая штука. Я опустил руки, потряс ими и внезапно понял, что снаружи наступила могильная тишина — ни дуновения ветра, ни звука голосов. Я подпрыгнул, но не удержался и полетел вниз. Посидел, привалившись к стене и стараясь унять дыхание, — отчего-то не хотелось шуметь. Вдруг раздался крик, следом ещё один! Я вскочил на ноги, спружинил колени и замер — со стороны периметра доносились стоны и невнятный низкий гул. Этот гул странно резонировал в солнечном сплетении, отдавался тошнотой и пульсацией в голове. Кто-то хрипел протяжным булькающим выдохом, кто-то ругался неразборчиво — топот ног, звуки падающих тел. Я подпрыгнул и зацепился одной рукой, когти процарапали глубокие борозды в бетоне. На миг поравнялся глазами с окном — солнце ослепило, я часто заморгал и, прежде чем пальцы соскользнули, успел разглядеть…

Ворота пропускного пункта были распахнуты. Морфы исчезли из поля зрения, вместо них площадь покрывали светло-серые комки — трупы паразитов. Они устилали всё видимое пространство, заканчиваясь уже за периметром. Трупы? Один из комков шевелился… и второй, и третий — всё вокруг извивалось и ползло! А ещё там была кровь — алые брызги повсюду. Последнее, что зафиксировало сознание, — тело одного из приехавших. Пожилой морфа-дружинник корчился на бетоне, а прямо на его животе устроился паразит — склизкая тушка пульсировала и вгрызалась в мягкую плоть…

Я замер на полу, прижав ладони к ушам. Прошло минут десять — за стенами карцера было тихо. Я шевельнулся и вдруг услышал скребущий звук — совсем рядом, за дверью… «шррр», — и тишина.

Пятно света на стене поблекло. Шуршание прекратилось, но я ощущал чужое присутствие — не слухом, чем-то ещё, что находилось внутри меня… Свет в карцере полностью иссяк, видимо, туча набежала на солнце; в наступившей темноте мне почудилось мельтешение у дверного замка — там было что-то тонкое и длинное, я до рези всматривался в сгустившийся сумрак… солнце внезапно вернулось — яркое пятно вспыхнуло на стене, и я понял, что у двери пусто, как в моём желудке.

Закрыл глаза и провалился в забытьё.

 

Очнулся от скрипа дверных петель.

Вскочил на ноги и увидел незнакомого старшего дружинника. Тот молча посторонился, выпуская меня наружу.

Я сделал несколько шагов и тут только заметил, что всё вокруг завалено снегом. Крупные хлопья опускались в темноте, падали на разгорячённую голову, белоснежными погонами покрывали плечи. Снег очистил землю, спрятал все следы — не было больше ни комиссии, ни алых разводов на бетоне. От снега веяло свежестью, на его фоне редкие ночные огни выглядели грязно-жёлтыми аляпистыми пятнами. Не хотелось нарушать вернувшуюся зимнюю чистоту — я добрёл до барака и завалился на кровать. Все вопросы — завтра.

Моё тело висело над зелёным лугом. В этот раз никого не было рядом, и я безмятежно созерцал аквамариновое небо и траву. Хотел дотянуться до земли, но руки не слушались. Я осознал, что сплю, и попытался шевельнуть ногами — тщетно. А затем понял, что вишу не сам по себе — меня что-то держит. Или кто-то. Из центра тела растекалась пульсирующая тёмно-красная пелена. Она простёрла объятия, скрыла небо и землю…

— Подъём!

Рёв Штыря подкинул на кровати. Я вслепую бросился к выходу, столкнулся с кем-то из наших, выскочил наружу и вытянулся у стены.

Посёлок застыл в предрассветной дрёме. Снегопад закончился, но звёзд не было видно — вверху угадывались плотные зимние тучи. Морфы топтались по свежему снегу, кто-то пристёгивал подсумок, кто-то сонно матерился.

— Пропал дружинник! — лающим голосом объявил Штырь. — Наша бригада прочёсывает территорию отсюда и до оврага. Пошевеливайтесь!

— Это Пухлый пропал, — буркнул Серый. — С вечера его не видно. Одни проблемы от паразита.

Я глянул на Тефлоныча — тот отвёл глаза.

— Яр, включи рацию! — грянуло над ухом. — Хочешь опять в карцер?

Я нащупал заушный имплант и повернулся к Штырю:

— Разрешите обратиться. Что со вчерашним нападением паразитов? Есть жертвы?

— Какое ещё нападение? — скривился Штырь. — Мне не докладывали… Приступить к поискам!

 

В рассветном сумраке сосны и ели, запорошенные снегом, сливались в монолитную стену. С расстояния в сотню шагов казалось, будто защитный периметр изогнулся и теперь стоит повсюду, ту тут, то там стряхивая белые комья с пушистых ветвей.

Я покрутил головой — слева и справа на некотором отдалении угадывались силуэты других морф. Мы шли редкой цепью, рация поскрипывала в ухе, попадая в ритм шагов.

Я продрался сквозь кусты на опушке, раздвинул запорошенные ветки и вошёл в лес — вокруг сразу же потемнело, приходилось ступать наугад. Налобный фонарь не спасал: деревья норовили обсыпать снегом, ноги вязли в сугробах, треск в ухе отвлекал — я привычным движением выключил связь.

Прошло много времени, прежде чем чаща поредела, и я выбрался на край пологого склона. Рядом темнело поваленное дерево, я сделал шаг и опёрся… почти опёрся о ствол — снизу оглушительно хрустнуло, я схватился за еловую лапу — треск! И падение… Тело провалилось по пояс в землю, ноги повисли в пустоте. И снова, как во сне, я не мог пошевелить руками — будто прервалась некая внутренняя связь… Тело проскользнуло ниже — короткий полёт, и я ощутил опору под ногами.

Сверху сыпались мелкие сучья и снег, а вокруг были отвесные земляные стены. В круглом просвете колыхались еловые ветки — я прищурился и разглядел сквозь них кусок серого неба, потом опустил голову и в полумраке различил обломки деревянной лестницы. Я схватился за неё, но гнилые доски раскрошились в ладонях. Присел, чтобы подпрыгнуть — колени упёрлись в стену.

На голову упал большой влажный ком, следом ещё один. Стены дрогнули, и целый пласт земли съехал на спину. Я согнулся под его тяжестью, задёргал ногами и обнаружил сбоку пустое пространство. Кое-как извернулся и протиснулся туда — ступнями вперёд, перепачкавшись и сорвав набедренную защиту. Сверху с чавканьем опустилась земля, и стало темно.

 

Далёкий гул.

Тишина.

Шум в ушах и пульсирующая тёмно-красная поверхность перед внутренним взором.

Я открыл глаза, закрыл — всё то же. Шевельнулся и сбросил наваждение.

Где-то капала вода. В ухе щёлкнуло, и я вспомнил про рацию. С силой прижал ладонь, надавил на висок — ещё и ещё раз… бесполезно — связь пропала. Тогда я напрягся, загребая пальцами глину, цепляясь пятками и чуть ли не вгрызаясь в стены. Кое-как отполз от обвала и смог, наконец, вздохнуть свободней.

Стены давили с обеих сторон, но вверху ощущался просвет. Я приподнялся на локтях и подогнул колени, потом свернулся клубком и перекатился головой вперёд. Встал на четвереньки и пополз в глубь норы.

Ход то расширялся, то делался узким, как ниппельная игла. Временами накатывало удушье — тогда я замирал на месте и напрягал диафрагму: вдох-выдох. Голова кружилась, а после приходило странное спокойствие и лёгкость — я продвигался вперёд, отирал глаза, залитые холодной жижей, но видел лишь фантомные вспышки на грани яви и сна.

Нора уходила вверх, затем снова вниз, а может, мне это только казалось. Гул в ушах нарастал, я не слышал ничего, кроме этого гула — ни капавшей воды, ни собственного дыхания. Низкий повторяющийся звук и тёмно-красная пелена перед глазами — она виднелась даже сквозь опущенные веки. Пелена пульсировала, призывала остаться: бу-бууум, бу-бууум — в монотонном ритме, баюкая и усыпляя. Зачем ползти наружу?.. бууум… лучше уйти внутрь… уумм… внутрь себя… оммм… и тогда…

Холодная капля упала на макушку, я вздрогнул и очнулся. Впереди был свет! Я дёрнулся… руки снова не слушались. Тогда я стал извиваться морским гадом, забуриваясь в проход, по чуть-чуть просачиваясь вперёд и вверх.

Вернулась пелена. Она колыхалась перед глазами, заслоняя близкий уже выход. Какие-то упругие нити обвились вокруг — я попытался раздвинуть их, протиснуться мимо. «Корни», — пронеслось в голове. Отчаянно хотелось вздохнуть, но грудь намертво впечаталась во влажную глину, стала с ней одним целым. Веки сами собой опустились…

Моё тело висело посреди пустоты, а впереди разливалось призрачное сияние. Свет исходил от дерева — его хвоя сверкала радужными оттенками.

Я вытянул руку… точнее, не я — моё тело. Оно было само по себе, а я наблюдал со стороны. Тело протянуло руку, и навстречу ему склонилась игольчатая ветка…

— Кто ты? — проговорило тело.

— Я — Кедр, — разнеслось с шумом ветра. — А вот кто ты?

«Морфа-дружинник!» — хотелось крикнуть. Вместо этого рот открыло моё тело:

— Работаем на восточном КПП, — прошептало оно. — Патрулируем периметр.

— Но кто ты?

«Морфа-дружинник! Я зачался таким…»

— А кто такие морфы? — шелестело в кроне.

Я склонил голову и заметил, что внизу ствол переходит в мощное корневище. Что-то было среди узловатых спутанных корней — маленькое и округлое.

— Ты не знаешь, — пел ветер, — я покажууу….

Рядом с первым округлым предметом появился второй, потом ещё один, и ещё. Они сбились в желтовато-коричневую массу — та растянулась вширь, стала огромной, а в следующий миг я понял, что перед глазами проплывает гигантская жёлтая субмарина! Каким-то посторонним знанием я понимал: там, внутри, есть Великий Кормчий с двумя лицами — одно смотрит на запад, другое на восток. Силой Двуединства породил он всех морф и заклеймил врагов нашего рода — паразитов…

— Там, где я проклюнулось на свет, — пело дерево, — жил человек, ходивший в моря…

Хотелось спросить, что такое «человек», но субмарина уже причалила к берегу, и из неё посыпались во все стороны маленькие округлые… шишки! Вот что это было!

— Мы все двуедины, двуедины, двуедииины! — пели шишки.

Я вздрогнул и внезапно ощутил собственные руки. Одновременно с этим картинка начала таять — я сфокусировался на одной из шишек и увидел, как зашевелились семена под тонкими прочными чешуйками, в нос ударил смоляной дух. Семена дёргались изо всех сил, но чешуйки держали крепко — они были едины.

— Двуедииинство! — выдохнул ветер, — тебе нужно понять, что это значит…

Извне послышался новый звук. Он был громким и тревожным — моё иллюзорное тело исчезло, судорога свела конечности. Я очнулся и осознал, что лежу на снегу.

 

Вдох-выдох, приоткрыл глаза… яркий свет! А прямо передо мной — косматая туша! Я дёрнулся, кое-как встал на четвереньки и замотал головой. Рядом в угрожающей позе замерло бурого цвета существо — меньше меня, но плотней, с зубатой разинутой пастью и когтистыми лапами-руками. Никогда не видел такую морфу!

— Патрулирую периметр, — начал я…

Существо заревело и бросилось вперёд — я выставил руку — когти вспороли кожу. Попытался встать… новый удар! Тогда я тоже зарычал и махнул рукой — кулак по касательной задел что-то упругое и с треском впечатался в большую, покрытую свалявшейся шерстью голову. Существо отлетело в сторону, словно огромный коричневый снежок. Оно охнуло протяжно и глухо, а потом по-звериному на четвереньках закосолапило прочь, поджимая переднюю конечность.

Я с трудом встал на ноги. На пригорке виднелась дыра, из которой я выполз на свет. Над дырой росло большое раскидистое дерево — корни опутали всё вокруг, и мне пришло в голову, что это тот самый кедр.

Поодаль на склоне виднелась яма-лёжка со следами бурого существа. Предплечье словно по команде резануло болью — я опустил глаза: из глубоких ран толчками вытекала густая иссиня-алая кровь. Потянулся к медкомплекту и понял, что тот остался в норе. Я глянул на пасмурное небо — солнце спряталось за тучами. Прикинул направление подземного хода и двинулся туда, где должен был находиться пропускной пункт.

Всё колыхалось и плясало перед глазами. Лезли мысли о том, что я на территории паразитов, и они сейчас наблюдают, высунув из укрытий свои безглазые рыбьи морды. Боль в руке отвлекала от мыслей, но мешала идти — ноги проваливались в снег, я терял равновесие, ветки лупили по голове. Вспомнилась мантра, и я забормотал:

— Чувствительность, уйди!

Я повторял эти слова снова и снова — в такт шагам, в унисон кровавой капели.

И боль прошла.

А затем я перестал контролировать руки и ноги. Сделал по инерции несколько шагов и рухнул в сугроб — снег забился в уши, в рот.

Бу-бууум, бу-бууум — пелена никуда не делать, она всё время была тут.

Оуммм… Но появилось что-то ещё.

Близкие стены. Сжимаются и разжимаются, мерцают.

Необычное тепло… почти приятное, но опасное…

«Чувствительность… вернись!»

Красная пелена задёргалась сильней, картинка поблекла — я вновь ощутил холод и лёгкое касание ветра…

Ветра? Кто-то живой только что трогал моё предплечье! Я сфокусировал взгляд и в тусклом вечернем свете различил повязку поверх раны.

Что-то мелькнуло за деревьями — стремительный силуэт меж чёрных стволов. Я ползком двинулся к тому месту… Вокруг было пусто и темно: сумерки смешали оттаявшую землю со снегом, добавили щепотку ломанных веток — и мир сделался однообразно-серым, подёрнулся блеклой завесой.

Я приподнялся и сел. Ещё раз окинул взглядом лес — никого. Встал, сделал пару шагов и внезапно увидел…

Из-за корявой сосны за мной наблюдала пара глаз. Я пригнулся, рука дёрнулась за перчатками. В следующий миг существо вышло из-за дерева, и стало ясно, что это не паразит — тварь была мелкой, но гораздо крупней привычных серых тушек. Миниатюрное тело заросло густой тёмной шерстью. Существо подошло ближе, и я понял, что это защитное покрытие — везде, кроме головы, на которой шерсть была светлой и длинными прядями спадала на спину, оставляя голым лицо с точёным носом, припухлым мазком губ и внимательными серыми глазами.

Существо сделало ещё шаг, и я услышал тоненький голос:

— Помоги…

Я вздрогнул — эта тварь умела говорить!

— Помоги донести, — повторило существо.

Оно показывало куда-то под дерево — я пригляделся и понял, что там лежат ещё две точно такие же твари. У них почти не было нательной защиты — голую кожу покрывали лохмотья.

— Замёрзнут! Надо отнести в тепло, — умоляюще протянула первая тварь.

Я подошёл ближе и снова потянулся к подсумку с перчатками… Подсумка не было, поэтому я сглотнул комок, опустился на колено и острожно поднял тела.

— Туда! — радостно показала первая.

Через полчаса мы вышли на поляну — в сгустившихся сумерках я разглядел утоптанную площадку и тлеющий костёр. Рядом темнел вход в землянку — первая тварь нырнула внутрь, из-под земли донеслись возбуждённые голоса, а затем на свет выбралось существо размером побольше, в серой накидке, с тёмными космами на голове. Оно подняло руки, будто успокаивая меня, и забубнило:

— Всё нормально, всё нормально…

— Он донёс близнецов, — высунулась из землянки первая. — Он хороший!

Я примостил бездыханных тварей возле огня и сам уселся на землю. Голова кружилась, и на минуту мне стало безразлично: паразиты вперемешку со светлокожими существами, кедры и шишки — всё это навалилось серой массой, сквозь которую мерным гулом пульсировала тёмно-красная пелена.

— Нужно покормить, — донеслось извне.

В ладони оказалась горячая ёмкость с чем-то пахучим. Я втянул запах и внезапно понял, что не ел очень давно. Опрокинул ёмкость в рот и проглотил, почти не жуя, — тепло растеклось внутри, в голове прояснилось, и мир обрёл прежние краски.

— Это заяц, — пояснила первая. — Ты ешь, не торопись.

Я сжевал твёрдые куски и допил то, что называлось «зайцем», потом привалился к камню и спросил:

— Вы кто?

Существа переглянулись, и более крупный удивлённо пробормотал:

— Люди…

— Не слышал о такой морфе, — проговорил я. — А паразиты тут поблизости есть?

— Какие ещё паразиты… — начала мелкая, но другое существо быстро глянуло на неё, и ответило:

— Паразитов тут нет, можешь спокойно идти дальше.

— Папа, пусть он останется! — пискнула первая. — Посмотри, какой большой. Наверное, уже скоро…

Второе существо со странным именем «Папа» скривилось и покачало головой, а потом обратилось ко мне:

— Тебе лучше уйти.

Мелкая хотела что-то сказать, но сдержалась. Папа встал и протянул руку:

— Спасибо тебе, патрульный. Ты спас двух… наших.

Я двумя пальцами пожал ладонь существа и поднялся на ноги.

— Туда, — показала мелкая. — Пережди на озере.

Она улыбнулась и помахала на прощание рукой.

 

Ветер разогнал тучи, а после и сам улетел вслед за ними. Я шагал по окоченевшему лесу — снег скрипел под ногами, деревья потрескивали от мороза, позади из-за чёрного строя елей выскребалась на небосвод кособокая ущербная луна.

Ворота периметра были в другой стороне, но я решил дойти до озера, о котором говорила мелкая морфа-человек. Там, у воды паразиты не застанут врасплох — можно спокойно дождаться утра и вернуться в посёлок по свету.

Очень скоро между деревьями сверкнул лёд, и я вышел к берегу. Озеро было круглым и маленьким — шагов пятьдесят в поперечнике. В середине что-то темнело — не то коряга, не то валун со дна. Я двинулся вдоль берега, пытаясь рассмотреть эту штуку — она инородной массой торчала посреди гладкого льда. Свет луны искажал пропорции, и мне чудилось, что тени шевелятся.

Я медленно обошёл озеро, раздумывая, стоит ли соваться на лёд. Вернулся к началу и застыл на месте… из леса тянулась свежая цепочка чужих следов! Они шли вдоль берега параллельно моим, уходили на ту сторону, делали полный круг. Прежде, чем я обернулся, что-то тёплое коснулось шеи! Я дёрнулся, но гибкие руки обхватили, жаркий голос задышал в ухо:

— Нашла!

Высокий бледный лоб со шрамом, два чёрных зрачка из-под полуприкрытых век. Ищейка провела языком по губам, её лицо приблизилось, и я ощутил сладковатый аромат — он будоражил и обволакивал.

— Ты ведь хотел узнать? — шепнули губы.

Она разжала объятия, но моё тело осталось на месте — оно не хотело уходить… я не хотел уходить! В голове мелькнула сцена из сна — с лугом и существом, не похожим ни на кого… Не похожим? Но ведь совсем недавно я видел таких существ!

Алый шрам на лбу морфы затрепетал и раскрылся — на меня глянул огромный третий зрачок! Я качнулся ему навстречу, ощутил тепло и что-то ещё — неведомое, обжигающе-прекрасное. А затем снежный лес пропал — перед внутренним взором вспыхнула картинка с изумрудным лугом и бездонным аквамариновым небом.

— Я знаю, ты уже видел людей!

Ищейка стояла напротив. В сновидении её тело не выглядело телом морфы, но я точно знал — это она. Тот же голос и узкий раздвоенный язык.

— Ты понимаешь, чем люди отличаются от нас?

Я вдруг осознал, что в воображаемой реальности на ищейке-человеке нет защитного покрытия — одна лишь светлая кожа. Впрочем, было на её теле что-то ещё, чего нет ни у одной морфы.

— Смотри внимательно, — шептала она. — Смотри на меня… и на себя!

Я опустил голову и понял, что моё тело тоже стало иным: изменились пропорции, ужались бугры мышц и живот. Я перевёл взгляд на ищейку — наши с ней людские тела были похожи, но немного различались.

— Скоро ты поймёшь…

Отличия странно будоражили — мне хотелось протянуть руку и узнать… Ищейка опередила! Её тело приблизилось, тёплый язык коснулся моей щеки, опустился ниже… и ещё…

— Я… не… понимааа…

Мы оказались на траве, и я задохнулся на мгновение, ушёл в это мягко-упругое безумие.

— Ты видел их, да? Видел? — пульсировал её голос. — Подсмотрел, как люди делают это? Покажи мне…

В голове пронеслись воспоминания о мелкой морфе-человеке, о двух бесчувственных телах и о том, кого звали Папа. Я закрыл глаза, а когда открыл, ищейка сидела напротив, и её человеческие глаза снова были двумя узкими щёлками.

— Ты не видел ни-че-го! — прошипела она. — Я надеялась… Мне нужно ещё раз ощутить, как они делают это в реальности! Проклятые твари! Я тоже хочу — не так, не в иллюзиях — по-настоящему…

Она вскочила и побежала прочь по зелёному полю. Я устремился следом, догнал и повалил на тёплую землю — прямо в пушистую россыпь одуванчиков. Она поддалась. Мы покатились по этой россыпи, я ломал тонкие хрупкие стебли — руками, ногами, спиной — и в воздух взлетали серебристые облачка соцветий.

— Уже лучше! — шептала она. — Ещё, ещё…

А потом — за секунду до — что-то хрустнуло извне, всколыхнулась красная пелена, и меня выдернуло из грёзы. Я приподнял голову и понял, что лежу на знакомой поляне — рядом тлел костёр, чуть поодаль темнел вход в землянку. Что-то ещё виднелось возле входа — продолговатое пятно, и второе… Я встал на ноги, приблизился и разглядел серую накидку, а ещё тёмные космы на голове — остатки того, кого звали Папа. Перевёл невидящий взгляд на соседнее пятно, уже понимая, чей труп увижу там…

— Как себя чувствуешь, малыш? — промурлыкал голос ищейки.

Её тело — тело морфы — снова стояло рядом со мной-морфой, и не было больше поля с изумрудной травой и раздавленными, улетевшими с ветром цветами.

— Зачем?

Я заглянул в узкое бледное лицо — совсем не такое, каким оно было в видении.

— Вот за этим.

Её палец указывал на моё тело — на девственно-гладкую кожу чуть ниже живота.

— Эти тела бесполые, малыш. И твоё, и моё — все. Тела бесполые, но наш мозг имеет пол! И если ты однажды ощутил это, обратной дороги нет…

— Зачем ты убила их?

— Это ты их убил.

Я сделал шаг вперёд, но ищейка, будто играючи, отступила, кривая улыбка прочертила изгиб на бледном лице:

— Тебе ведь понравилось, — прошептала она, — понравилось быть человеком… Мы можем повторить! Мой третий глаз — орган тактического применения для пыток — это его побочный эффект. Без моей помощи ты не сумеешь…

— Не слушай!

Я дёрнулся и заметил, как кто-то выползает из землянки — голое тело в лохмотьях…

— Не слушай её, — хрипел человек, — нас с сестрой тоже заманила…

Силуэт ищейки скользнул к человеку — я различил светлую тень, а затем моё тело метнулось следом, рука вытянулась, когти прочертили несколько кровавых полос — ищейка потеряла равновесие и рухнула на землю. Она мгновенно развернулась, шрам на лбу раскрылся…

— Глаз! — закричал человек.

Я уже был рядом и занёс кулак, а в следующий миг понял, что вокруг пульсирует тёмно-красная пелена. Сквозь неё едва просвечивал зимний лес и силуэт ищейки, поднявшейся на ноги.

— Остынь, малыш!

Она приближалась: тёплое упругое тело, длинный раздвоенный язык, а надо всем этим — бездонный чёрный зрачок: бу-бууум, бу-бууум…

Красная пелена сжалась плотней, я будто окаменел — а затем по телу прошла странная судорога: одна, вторая… внутри созрел тугой комок, желудок рефлекторно сжался и исторг нечто густое, тягучее — мои губы оправили это нечто в полёт… Пронзительный крик! Красная пелена спала, и я увидел ищейку — она каталась по земле, прижав ладони ко лбу, по бледному лицу стекала жидкость ядовито-оранжевого цвета.

Я бросился вперёд… Слишком медленно! Ищейка вскочила и метнулась прочь. Я окинул взглядом поляну — два пятна на земле, два живых существа в землянке… — и рванул следом.

 

— Дружинник, стой! Это приказ.

Я замер у кромки льда.

Ищейка была совсем рядом — один хороший прыжок, и можно достать…

— Лёд не выдержит нас двоих, — прошипела она. — Стой там. И слушай. Ты всё ещё ничего не понимаешь.

Я молчал. Лунная тень тянулась от моих ног и почти касалась ищейки.

— В тот раз из карцера — ты ведь всё видел, — продолжала она. — Всё видел, но не понял ни-че-го!

— Я всё понял, — воздух выходил из моего горла короткими, клокочущими рывками — кислотная слизь повредила гортань… — Я понял главное: вы привозите из города стариков и скармливаете их паразитам!

По телу ищейки пробежала судорога, и на миг показалось, что она расплачется, а затем я догадался, что это смех — морфа согнулась от хохота, отняла ладони от повреждённого глаза.

— Ооох, — простонала она, — какой ты идиот, малыш.

Она переступила с ноги на ногу и будто невзначай встала на край моей тени.

— Стариков… Ну, да, это были подержанные экземпляры — и все они заслужили покой.

Ищейка сделала ещё один маленький шаг. Я кинул взгляд на её повреждённое третье око и на всякий случай отвёл глаза. Это было ошибкой. Что-то гибкое выскочило из искривлённого рта и обвило мою шею — в нос шибанул сладковатый, с оттенком мускуса аромат.

Я покачнулся, но устоял на ногах. Схватился руками за обжигающе-горячий язык и дёрнул — раз, другой. Язык пульсировал в знакомом багровом ритме, и тёмно-красная пелена вновь плясала перед глазами.

— Стой спокойно, — проворковал тихий голос, — и смотри…

Язык напрягся, запульсировал сильней — по моей шее побежала струйка крови. Низкий ритмичный звук проник в уши — я уже слышал его тогда, в карцере. Звук резонировал в солнечном сплетении, он давил и толкал. Красная пелена стала осязаемой, она сжималась вокруг, стены душили…

— Наши тела бесполые, — долетел далёкий голос, — но у них всё же есть одна функция…

На секунду вернулось зрение — я рассмотрел предрассветное небо с искрами звёзд, силуэт ищейки и её напряжённое лицо. Затем что-то хрустнуло, картинка переломилась — всё закрутилось перед глазами, и я увидел со стороны своё обезглавленное, залитое кровью тело.

Ритмичный звук достиг апогея, а потом что-то внутри меня отчётливо произнесло:

— Чувствительность, переключись.

Тёмно-красный тоннель, узкие стены.

Выворачивают наизнанку, подталкивают, жмут.

Надо повернуться головой вперёд. И протиснуться — туда, где мерцает бледным светом далёкий обжигающий…

— Ааа!

В лицо ударил ледяной порыв ветра. Я раскрыл глаза. И сделал первый вдох.

А затем ощутил жуткий холод — снизу, сверху, отовсюду! Не было больше защитной пелены — я смотрел на мир собственными глазами, и мир этот был жгуче-ледяным…

— Аааааа! — снова закричал я человеческим ртом.

— Примерно шестьдесят кило, — разнёсся знакомый голос. — Здоровенький экземпляр.

Я разглядел вверху бледное лицо ищейки.

— Теперь понимаешь? — проворковала она. — То, что ты видел — не нападение паразитов. Нынешняя эра называется «митразой» — жизнь в матке.

Перед глазами пронеслись пожилые морфы. Тот паразит внизу живота — он вовсе не вгрызался…

— Ты видел роды — освобождение служебных тел-оболочек. Тела используются повторно, а те, кто отслужил в матке, становятся людьми и возвращаются в человеческий заповедник — на пенсию! Но, видишь ли, какая штука — далеко не все вызревают внутри морфы. Там слишком безопасно и комфортно: мозг атрофируется, зародыш стагнирует — и к концу службы на свет выходят паразиты.

Служебные тела? У меня, у Тефлоныча, у всех… Но ведь никого не предупредили — просто засунули внутрь в момент зачатия и не выдали инструкций!

— Некоторые доходят своим умом, — продолжала ищейка. — Как этот, например. Точнее, эти. Любопытный сбой при зачатии…

Я неуклюже повернул свою человеческую голову и проследил за пальцем, который указывал на середину озера — туда, где лежало опустевшее тело морфы-дружинника. Тело Пухлого.

— Зачем… периметр? — прохрипел я.

— Ну, это ведь удобно, — усмехнулась ищейка. — Одним есть с кем бороться, другим — кого бояться. Такое вот двуединство… Что ж, теперь ты человек — если бы не проблемы с глазом, можно было продолжить наши… игры. Но у меня есть другая идея!

Она протянула руку, и в этот момент я заметил тёмный склизкий шнур, торчавший из моего живота. Похоже, он был частью нового тела, однако другой его конец тянулся вверх и исчезал в окровавленном отверстии прежнего тела морфы-дружинника.

— Хочу провести эксперимент, — пробормотала ищейка. — Посмотрим, что будет, если переключить нейро-пуповину. Вдруг приживётся?

Она схватилась за шнур, потом, будто передумав, замерла в нерешительности:

— Сперва подтащу пустое тело.

И шагнула к середине озера.

Раздался скрежет, гладкая поверхность пошла трещинами, и ноги ищейки ушли под воду. Она распласталась на льду, пытаясь достать до берега — язык вытянулся на несколько метров… тщетно. Лёд крошился, и вот уже только голова осталась на виду.

— Аварийный выброс, — прошептали бледные губы.

В следующий миг тело морфы скрылось под водой, а затем полынья забурлила, и на поверхности показалась человеческая голова — она была смутно похожа на ту, что осталась в грёзе…

— Помоги! — прохрипела ищейка-человек.

Она наполовину выбралась из воды и перевернулась на спину — из живота, как и у меня, торчал окровавленный шнур.

— Можем вместе, в новое тело… — сипела она. — Будет наше с тобой двуединство. На ветхой… субмарине…

Её дрожащая рука указывала на тело Пухлого.

Перед внутренним взором мелькнул зелёный луг и знакомый светлый силуэт. Теперь это было в реальности, вот, только реальность оказалась совсем не той, что во сне.

Полынья снова забурлила — шнур натянулся и потащил тело ищейки под воду.

— Помогиии!

Что-то всколыхнулось внутри меня… я дёрнулся, протянул руку — слишком далеко. Встал на четвереньки и тут же распластался на льду — моя собственная пуповина натянулась, кровь вперемешку со слизью брызнула из прежнего тела. Негнущимися руками я схватил алую пульсирующую плоть, поднёс ко рту и впился зубами — острая боль прошила живот, отдалась прощальным гулом в голове.

— По-мо-гиии…

Хрип оборвался.

Бурая жижа пузырилась на моих губах, стекала по окоченевшему телу. Я сжал челюсти и дёрнул изо всех сил — в последний раз полыхнула тёмно-красная пелена, а затем что-то лопнуло, я ударился затылком о твёрдую поверхность, и не было больше связи с защитным коконом — лишь кровавый обрубок торчал из живота, окропляя девственно чистый лёд.

Я пополз к полынье — извиваясь, сдирая кожу и выворачивая ногти. Ухватился за острый край, сунул голову под воду и разглядел ищейку — она медленно уходила в глубину. Её человеческие глаза встретились с моими, губы что-то прошептали, а затем всё подёрнулось серой пеленой.

 

Я долго лежал на льду, не чувствуя холода и не думая ни о чём. Ущербная луна сияла в небе, и я растворился в её свете, ушёл туда, где нет ни паразитов, ни морф — лишь чистый свет и тепло.

А затем из бесконечного далёка послышались шаги, и чей-то голос произнёс:

— Вставай, Яр.

Я поднял голову — рядом стояли близнецы в лохмотьях. Тело одного походило на моё; второго — на тело той, кто остался в грёзе.

— Спасибо тебе, — проговорил первый. — И за тот случай в бараке — тоже… Вставай. Пойдём искать других людей.

Он замолчал, и тогда вторая тихо добавила:

— С днём рождения!