Мы

 

Мой корабль подбит. Я падаю. Мы падаем.

 

Мы — это я и моя «Стрелка». Мы падаем.

 

Прямо на ощерившиеся многими огневыми мощностями заград-щиты «Кокона-3».

 

Через обзорные экраны картинка потрясающе хороша.

 

Чёрный, глубокий бархат космоса. Синий с белыми сливками облаков бок планеты. Ореол света над ним, как нимб.

 

Ало-оранжевые огненные вихри и шары щита поверх белого и синего. Высматривают, хищные.

 

Горят по наши души.

 

— Капитан! Эвакуация экипажа жизненно необходима. Настоятельно рекомендую покинуть корабль.

 

Холодный голос «Стрелки» разносится по всем переходам и каютам, от обшивки до обшивки, заполняя и вибрируя на всём пространстве.

 

— Меня выселяют?

 

Я пытаюсь шутить, но ощущение такое, будто мой дом гибнет на моих глазах. Впрочем, так оно и есть.

 

И не только дом.

 

Чёртовы щиты!!

 

— Предполагаемая выживаемость экипажа будет выше в спасательных капсулах. Значительно.

 

«Стрелка» волнуется. Поэтому говорит не так, как я её научил и не так, как она должна бы говорить.

 

— Стрелка, ты... опять?

 

Как обнять — корабль?

 

* * *

 

«Стрелка».

 

Обычно корабли называют именами. Ну там... «Ирина», «Татьяна», «Джесс».

 

Так имя и личность вроде бы гармонично сочетаются.

 

Моя «Стрелка» досталась мне без личности. То есть вообще без операционной системы.

 

Мы были экспериментом.

 

Мы должны были... Впрочем, тогда ещё не было «мы». Был я и мой корабль.

 

Корабль управлялся только с клавиш, вручную, когда меня с ним познакомили.

 

* * *

 

Корабль висел в темноте космоса, как игрушка.

 

Новенький, чистенький, залитый безжалостным, белым и резким светом звезды с одного бока.

 

Этот свет делил каждую выпуклость, каждый кубик и ямку на поверхности обшивки на свет и тьму. Самый яркий свет и самую тёмную тьму.

 

Без перехода, резко и привычно глазу.

 

Космическая стерильность.

 

У корабля зачем-то были крылья и плоско-треугольная форма.

 

— Он что, атмосферник?

— Нет, — покачали головой в ответ.

 

Я хмыкнул:

— Стрелка...

 

И защемило где-то там, позади грудной клетки.

 

Так называла себя...

 

* * *

 

Иногда людям всё ещё приходится убивать. Живых, псевдо-живых, искусственных. Иногда — разумных.

 

Для того, чтобы сделать это быстро и безболезненно для тела и психики, существуют стрелки.

 

Моя... Я помнил глаза и улыбку сквозь спутанные рыжие волосы, и веснушки... Она не называла себя «стрелок». Она была Стрелка.

 

В мире гуманности стрелки были... прокажёнными. Испачканными насилием, жестокостью и … И с ними предпочитали не сближаться, не иметь дела.

 

Я рождён в колонии металлургов. «Астра». Да-да, та самая, которая ещё без индекса.

 

Та самая, население которой погибло из-за ошибки искусственного. Он просто перепутал смеси из-за несовершенства алгоритма.

 

Алгоритм исправили, искусственный живёт, а я не могу общаться с подобными ему.

 

Стрелка нашла меня на базе переподготовки — её учили новым способам убийства, меня учили общаться и водить корабли.

 

Рассчитать точку входа и выхода, пролёт по червоточине — без проблем, общаться с личностью корабля — нет.

 

Это у меня никак не получалось.

 

Я им не доверял.

 

Поэтому уже подумывал переквалифицироваться в водителя какого-нибудь подъёмника. С планеты на грузовик и обратно на планету. Зато при деле и без общения... с этими.

 

Стрелке был нужен пилот. На её транспорт.

 

Стрелка занималась ну совсем не гуманным делом, поэтому искусственные не годились ей в напарники — их такие поступки сводили с ума. Буквально.

 

Пустить смертельный газ в атмосферу купола с двумя сотнями живых разумных — просто ошибка, с кем не бывает.

 

Привезти убийцу в пункт назначения — «нет-нет, это так не гуманно!».

 

Поэтому нужен был кто-то, как я.

 

Да, конечно, любой разум ценен и прочая душеспасительная чушь, но учитывать некоторые особенности разумов было бы совсем не лишним. Совсем.

 

Стрелка погибла, когда сошедший с ума искусственный стал решать за всех остальных, как им жить. Решил, что он вправе ограничить свободу и решать за других.

 

Стрелка его остановила, уничтожила. Но сама тоже...

 

У неё не было выхода, она сама мне потом сказала.

 

Перед гибелью Стрелка записала себя на кристалл.

 

И попросила установить себя на корабль. Такая вот... шутка.

 

Чтобы мы и дальше могли общаться.

 

В общем-то, я так и сделал.

 

Так оно и получилось.

 

Новенький корабль получил личность живого разумного. Поэтому я мог ей доверять. Она — человек. Пусть и в другом теле.

 

* * *

 

По кораблю разносится вой сирены. Меня выгоняют.

 

— Поторопитесь, капитан! Я... вас прошу!

 

Киваю. Нащупываю в нагрудном кармане копию ОС корабля.

 

— Спасибо, «Стрелка»! Спасибо!

 

Хочется сказать больше, но я бегу к ближайшему порту «Семечка».

 

Первое попадание в тело Стрелки валит меня с ног. Я качусь по коридору, отчаянно цепляясь за стены, пол и пороги кают.

 

Встаю на четвереньки. Боль в животе скручивает и бьёт в голову, затемняя сознание. Надо встать. Надо встать, иначе боль убьёт меня. Боль сейчас — мой враг. Встать. Победить боль.

 

Встаю, прижимаю ладонь к животу, снова бегу. Держась за стену свободной рукой. Таймер на животе, прижатый моей ладонью безжалостно проецирует оставшиеся мне минуты.

 

Оставшиеся — если я не найду медика за эти минуты и часы.

 

В коридоре — только полосы тревожного освещения. И алые буквы отсчитанной мне жизни. Вся энергия ушла на корабельные щиты. Корабль даёт мне время.

 

Меня шатает. Забираюсь в кресло «Семечка».

Хриплю, застёгивая ремни: «Старт!»

 

С тихим «пуфф» и вжимающим в кресло ускорением меня вышвыривает из безопасного нутра корабля в опасный, холодный и бесконечный космос.

 

«Стрелка» извергает из себя десятки таких «Семян», повышая мои шансы выжить. «Стрелка» — большой исследовательский корабль, поэтому капсул на ней много.

 

У «Семечка» ограниченный ресурс, и у меня есть только десять минут, чтобы ввести координаты, задать направление и, может быть, указать координаты на поверхности «Кокона — 3». Потом пульт перестанет действовать, экономя энергию.

 

Начинаю вводить и вижу комок огня, несущийся в скулу моей капсуле. Мохнатый протуберанцами шар всё ближе, капсула не умеет уклоняться.

 

Вбиваю цифры, шар всё ближе, одна, две, три, десять, ввод!!

 

«Семечко» даёт ускорение на двигатель, дёргается вперёд, и огненный комок попадает не в скулу, а в бок.

 

Капсула не успевает скопенсировать, меня бросает на ремни, прямо в цифры высветившегося таймера, и боль сжирает сознание.

 

* * *

 

Заградщиты на «Коконе-3» спасают от «летунов» — псевдоживых этой части космоса. Они врываются туда, где есть органика, и пожирают её, как не в себя.

 

Я видел однажды такое нападение.

 

Летун был больше всего похож на ракету с пастью. Небольшие крылья — три штуки, короткий растопыренный хвост и пасть, жёсткий клюв с зубами.

 

Громадная тварь выхватывала куски вещества из тела планеты, как пожирающие заживо мелкие рыбы из тела медленной и печальной рыбы-луны.

 

Выхватывала, заглатывала, рвала новый.

 

Люди, звери, дома, дороги и деревья — всё исчезало в пасти.

 

Просто щит не справился.

 

Тогда летуны были врагами, а щит — другом.

 

Сейчас щит был врагом, щит убивал меня, не пуская меня на планету.

 

Если прижать ладонь к повязке на животе, снова появятся цифры.

Каждая секунда обратного отсчёта отрезает от моей жизни кусочек.

 

Моё упрямое «Семечко» с тупой настырностью прёт прямо на щит, орудия щита смотрят на меня. Между огнём и моим мягким телом — только хрупкая оболочка капсулы.

 

Тонкая, как скорлупа подсолнечного семечка.

 

Из темноты кабины, чуть подсвеченной зелёно-синим светом панелей, оранжевые протуберанцы плазменных клубков кажутся глазами, высматривающими меня.

 

Вот заметят, вот налетят!

 

А «Семечко» летит, летит прямо к ним. Всё ближе и ближе.

 

Будто хочет меня убить, а не спасти. Откупиться мной от всех этих огненных глаз.

 

Я тру лицо ладонями.

 

Ладони шершавые, царапают щёки и веки. Это всё — боль. Из-за неё я думаю так.

 

На «Семечке» должна быть аптечка и обезболивающее.

 

Оглядываюсь. Слева. Крест на чуть светящемся белом.

 

Нажимаю — крышка мягко проседает внутрь и откидывается кверху. Достаю ящик аптечки.

 

Вот оно! Заветный тюбик. Мягкий, с иголкой на кончике, будто личинка насекомого: сдавить брюшко и впрыснуть яд.

 

Яд.

 

Если вколю его сейчас — мозг совсем перестанет соображать. Смогу ли я потом, на поверхности, реагировать быстро и правильно?

 

Вряд ли.

 

Смотрю на белый и мягкий уничтожитель боли.

 

Отложить? Он может убить боль, моего врага.

 

Боль показывает, что есть опасность для тела, что нужно реагировать: ремонтировать своё тело. Но когда ты уже понял, что необходимо спасать себя, боль становится помехой.

 

Она разрушает, снижает шансы на спасение, сама становится врагом.

 

Мешает думать и делать.

 

Я с трудом ворочаю неподъёмные мысли. От боли и кровопотери — слабость. Даже мысли тяжелы.

 

Убираю тюбик в нагрудный карман, туда, где уже лежит кристалл с моей «Стрелкой».

 

Успел ли я правильно ввести координаты? Тряхнуло почти сразу, нажал ли я клавишу ввода? Ввёл ли правильные цифры? Куда упадёт моя капсула, если не успел?

 

Сомнения. Они тоже и враг, и друг.

 

ААААА!! Голова лопается от мыслей.

 

Почему в меня ещё не попали?

 

Что будет, когда попадут?

 

Скафандра у меня больше нет — вместо того, чтобы защитить, он проколол мне брюхо, разорвавшись на пластины — клинки и лезвия.

 

Одно из них разогнулось в мой мягкий живот.

 

Скафандр — был друг, стал враг.

 

Мысли мучительны.

 

Они бессмысленны и почти так же воспалены, как пропоротый живот.

 

Их не хочется трогать.

 

Но они сами, роятся под черепом и жалят, жалят.

 

«Семечко» вошло в пространство щита.

 

На его чуть скруглённый нос несётся комок огня, чуть левее я вижу ещё и справа-снизу срывается с дула ещё один.

 

Позади вспыхивает звездой, ещё одним временным солнцем, моя «Стрелка». Её щит уничтожил раньше, значит, она, как и всегда, была права.

 

Огненные комки всё ближе.

 

Закрыть глаза и ждать? Или смотреть и ждать?

 

Не хочется выбирать ни то, ни другое.

 

Зачем-то вкалываю обезболивающее.

 

Втыкаю тюбик-насекомое в бедро, на тюбике бледно горят секунды его смерти: пустой, он больше не жив. Три секунды не-жив, пять, десять. Прикалываю его на бедро, когда «Семечко» опять прыгает, тараня протуберанцевый комок.

 

* * *

 

«Стрелка» снова погибла. И снова из-за несовершенства чужих разумов.

 

Щит «Кокона-3» не узнал корабль. Что-то пошло не так, и обычный рейс стал смертельным.

 

Мы шли на «Кокон-4», должны были там взять на борт исследовательскую группу для изучения соседней системы.

 

Но не дошли.

 

Лопнул скафандр при рядовом осмотре внешних центров связи, корабельный медик не справился с задачей зашить моё брюхо, и вот мы у «Кокона-3».

 

И щит не пропускает нас к поверхности.

 

Каждая мелкая мелочь становится врагом, когда происходит так не вовремя! Каждая мелочь по отдельности может стать смертельной, а все вместе...

 

Все вместе они становятся просто вселенской несправедливостью.

 

И без живого разума эту несправедливость не победить.

 

Все правила, все несоответствия и случайности отступят перед разумом живого.

 

Люди разберутся. Люди помогут.

 

Поэтому мне нужно на планету. Иначе у меня просто нет шансов. И у моей Стрелки тоже нет.

 

* * *

 

Когда я снова смог быть, в обзорных экранах был только огонь.

 

То ли я горю, и щит справился. То ли я вхожу в атмосферу, и щит не справился.

 

Капсулы сделали неуправляемыми, чтобы спасаемый не смог помешать спасению. Чтобы не стал сам себе врагом.

 

Но какое же мучение не иметь возможности повлиять на свою жизнь и смерть!

 

Сидеть и смотреть, как в кино, на то, как тебя убивают.

 

«Мама, я в телевизоре!» — увлекательное шоу.

 

Интересно, мучительно интересно, сколько процентов оболочки осталось на моём «Семечке»?

 

Когда ждать этот огонь внутри?

 

Минута? Секунд двадцать?

 

«Семечко» вообще не общается с грузом. Оно спасает. Молча.

 

И кажется, я его ненавижу. За молчание.

 

Я даже не знаю, насколько сильно щит повредил мою капсулу при обстреле, я не знаю, есть ли у меня шансы выжить при входе в атмосферу «Кокона-3» и при посадке?

 

Я ничего не знаю!! Чёртова капсула!

 

Но капсула спасает... Впрочем, это объяснение как-то не слишком убедительно сейчас. Не утешает.

 

Тишина и полыхающий огонь никак не связывались в одно. Хочется включить звук и услышать грохот огня и разрываемой атмосферы.

 

Потому что, если бы это были лазерные комки щита, то они бы уже закончили гореть. Наверное.

 

Я закрыл глаза.

 

Осталось ждать удара.

 

Если я успел, если я верно ввёл координаты, то «Семечко» попадёт в ловушку гравитационных пелёнок и удара не будет. Так, качели, не более.

 

Если я ввёл координаты не верно или не успел их ввести...

 

То удар меня убьёт — повреждённая капсула не компенсирует жёсткое приземление.

 

Хочется уснуть. Если я усну, то не будет больно. Но я смогу уснуть только тогда, когда боль отступит.

 

Прижимаю ладонь — таймер красный, осталось три часа.

 

Совсем немного, совсем.

 

* * *

 

Если я спущусь на поверхность хотя бы относительно целым, люди мне помогут.

 

Сделают новое тело для Стрелки. Починят моё.

 

Мы учтём все мелочи и станем сильнее.

 

Медик нужен получше, скафандр нужен без пластин или с креплением другого типа, щиту — по крайней мере, этому, на «Коконе-3» — нужно перепрошить мозги.

 

Очень хочется, чтобы всё это закончилось.

 

Чтобы я открыл глаза, а вокруг — моя каюта и жёлтый свет ночника. А вокруг каюты — корабль, которому я могу доверять.

 

Моя Стрелка.

 

* * *

 

Ускорение вдавливает меня в кресло. Прижимает лёгкие к спине и надавливает на рану посреди моего живота.

 

Кресло обнимает нежно, бережно, как мамин живот обнимает ещё не рождённого младенца, но, как и живот, оно не всесильно. Сделает всё, что в его силах, не больше.

 

Внутри «Семечка» мне не слышно ни воя, ни грохота, ни огненных языков, облизывающих мою капсулу снаружи.

 

Тут — тишина, темнота, немного тряско и сине-зелёный свет.

 

Мы падаем. Я падаю.

 

Куда? Не знаю.

 

Туда, куда влечёт меня бездумное упрямство моего «Семечка».

 

Перегрузки давят на рану и я почему-то проваливаюсь в темноту. Пытаюсь удержаться в темнеющем сознании, но не удаётся, я соскальзываю.

 

Странно, ведь боли я не чувствую.

 

* * *

 

Меня подбрасывает кверху. Вверх-вниз, вверх-вниз, отчего ремни и кресло больно вцепляются в мягкое моё тело, пытаясь удержать его, не дать разбиться в болтанке.

 

Вверх-вниз — значит, не мимо.

 

Значит, я всё успел. Значит, я всё ввёл и «Семечко» теперь мотается в гравитационных пелёнках, пойманное, как ребёнок, выпавший с высоты.

 

Значит, у меня есть шанс выжить. Значит, я на поверхности.

 

Все враги — авария, скафандр, космос, щит, упрямое «Семечко» — остались позади.

 

Прыжки заканчиваются. Амплитуда уменьшается и, пойманная, моя капсула почти останавливается.

 

С тихим шипением открывается задний люк.

 

Меня со спины обдаёт дневным светом.

 

Люди!

 

Разговаривают, спрашивают, вынимают меня из кресла, осматривают, ощупывают, помогают.

 

Меня сразу укладывают внутрь медика. Тихо жужжащие лазерные лезвия срезают одежду с раны, вкалывают лекарство и осматривают моё тело.

 

Иголки погружаются внутрь раны и зашивают, сращивают, регенерируют мои внутренности.

 

Я вижу красные, всё ещё светящиеся, но уже не отсчитывающее моё время цифры. Вон они, там, где руки медика оставили снятую и ненужную уже повязку.

 

Снаружи, через окошки медика, я вижу людей. Разные, взволнованные, озабоченные, улыбающиеся. Живые. Ждут, когда можно будет дальше спасать одного из них, меня.

 

Многорукое человечество снова спасает одного из своих человечков.

 

Нащупываю в кармане «Стрелку»: «Мы ещё полетаем!»

 

«Стрелка» молчит. Мне жаль, что ей пришлось погибнуть. Но починят моё тело, построят её, и снова мы отправимся в пространство.

 

Я улыбаюсь.

 

Тут врагов нет. Тут только друзья. Никакая беда не страшна, когда рядом люди. Разумные живые.

 

Потому что разумный не может быть врагом.

 

Потому что мы — люди.