N-13
Всё как в кабине тренажёра: гул приборов, давление в ушах, чёрная пустота и неподвижные, точно нарисованные звёзды. И только изжелта-синий шар Астарты вращает закрученные спиралями облака и кажется, что шевелятся морщины и шрамы на лице великана, который силится что-то вспомнить.
Это мой первый самостоятельный вылет. А у Раса — даже не знаю, какой по счёту. Он один из лучших асов эскадрильи. Легенда. Маленького роста, крепкий, плотный, с пристывшей скромной улыбкой на широком лице, добродушный молчун, из которого слова не вытянешь. Говорили, что на последней войне он в одиночку выходил против десятка Олигам, устраивая им показную порку, а потом с пробоинами в бортах, с убийственным креном, на последнем ресурсе сажал машину за секунду до отключения двигателей.
Да, он такой. И он мой командир. Я вижу его корабль и слышу в амбушюрах близкий хрипловатый голос: "Сынок, ну ты как?.." И это "сынок" для меня нежнее самых нежных слов, надёжней всякой брони, любого защитного поля и всего боекомплекта, загруженного на мою "Ласточку", потому что это... это Рас, что я ещё могу сказать?
В иллюминаторах бесконечная звёздная пыль, голубые, фиолетовые туманности развешаны рваными облаками. Если не смотреть на приборы, и вечно хмурую Астарту, может показаться, что моя "Ласточка" висит в пустоте, прибитая гвоздями и никуда не движется. Сколько стихов и поэм сложено о звёздах, но никто из поэтов, по-моему, так не смог раскрыть их необъяснимую притягательную холодную красоту. Смотреть на звёзды можно бесконечно и всегда в определённый момент начинаешь испытывать страх и восторг одновременно, и эта двойственность говорит о тайне, которую никто пока не разгадал...
...Они появились внезапно, а меня убаюкивала странная мысль, что это обычная учебная тревога, устроенная для тренировки курсантского состава. И даже когда вздрогнула "Ласточка", и на несколько секунд отключились приборы, я оставался невозмутимо-спокойным, как будто всё это не по-настоящему, всё это игра и не более того. Но вот красной тревогой замигало табло, и я, уходя в пике, услышал его извиняющееся: "Сынок! Дотяни до N-13, я прикрою..." И всё. Пелена спала с глаз...
Машину трясло, приборы "кричали", Астарта разворачивалась чёрным, обугленным боком. Меня как будто ударило током -что это? что произошло? Провокация? Война? Неужели всё-таки … война?
Я следил за вражескими кораблями, осиным роем облепившими Раса. Я понимал — это конец. Помощь не успеет. "Рас!.. Рас!.." — кричал я исступлённо, но он не слышал...
"Ласточка" на автопилоте стремительно уходила от Астарты, притяжение планеты превратило бы её в лепёшку. Я уже ни на что не мог повлиять. Мне оставалось только молиться Богу и своей "Ласточке". А она из последних сил рвалась к N-13, где у меня оставалась слабая надежда на спасение.
N-13 — карликовая планета, диаметром не более 200 миль, по сути, комок слипшейся грязи, собранной со всех уголков вселенной и по счастливой случайности оказавшейся поблизости. Если я сяду на неё, если не разобьюсь, если Олигамы оставят меня в покое, если подоспеет помощь с базы, если, если, если...
Автоматика захлопнула скафандр, при разгерметизации кабины позволяющий пробыть в безвоздушном пространстве какое-то время.
Посадка... Нет, это не была посадка — я падал. Огромное серое поле, изрытое чёрными воронками метеоритов, вращалось и застилало моргающий экран. Я зажмурился как в детстве на американских горках, в предвкушении ямы или очередного крутого виража, а дальше уже ничего не помнил...
Очнулся, услышав прерывистый, затухающий голос компьютера: "Покинуть...покинуть...покинуть..." Бедная "Ласточка", даже умирая, продолжала сражаться за мою жизнь, а мне до слёз было жаль её, словно я расставался с самым близким, самым преданным другом.
Когда я шагнул на поверхность астероида, над линией горизонта, совершив эллиптическую дугу, появились два Олигама. Они шли на бреющем, и их намерения были очевидны. Изо всех сил я оттолкнулся, взмыл вверх и пролетел несколько ярдов, слабое притяжение несло меня как зонтик одуванчика. Жирная вязкая пыль лениво вздулась при касании земли пышным оседающим куполом. Я прыгнул ещё раз, намереваясь достигнуть края впадины. Когда нырнул в неё и скатился по склону, сзади прогремел мощный взрыв. Я замер и только слушал... Через какое-то время Олигамы улетели.
На месте "Ласточки" чернел круг обугленной вспаханной земли и груда искорёженных останков. Меня поразило, как просто и буднично происходят в жизни роковые события. Ещё недавно с друзьями по отряду я сидел в баре, мы пили кофе, болтали, слушали приятную музыку, и украдкой я поглядывал на красивую белокурую курсантку за соседним столиком. Всего несколько часов тому назад! Я даже помнил аромат крепкого Кайжанского кофе и запах сигары во рту старлея. И помнил анекдот, до жути неприличный, который вызвал бурю веселья и недоумение на лице курсантки (надеюсь, она его не услышала) и тогда только я разглядел цвет её красивых дымчатых глаз. Всё это было... А теперь я стоял на мёртвой планете и отсчитывал последние часы жизни. Откровенно говоря, я не испытывал большого страха, от которого стынет кровь, мутнеет рассудок, и мысли пускаются галопом, мне было только жаль, что я мало повидал в своей жизни.
Что оставалось делать? Можно было тешить себя надеждой и глядеть на горизонт до последней секунды, пока энергоресурс скафандра не исчерпает себя полностью. И тогда оставшееся время могло превратиться в настоящий ад — ведь нет ничего хуже покорного ожидания неизбежной гибели. Впрочем, можно было не мучиться понапрасну, а покончить со всем разом: разгерметизироваться — всё равно что мгновенно уснуть. Но я выбрал третий вариант.
Помню в детстве, замирая от восторга и пылкой ревности, я впивался глазами в экран, на котором проносились кадры старой кинохроники, повествующей о высадке первых людей на планетах звёздных систем. С каким упоением и трепетом я вглядывался в панорамы пустынь Карбо и краснолиственных лесов Уорбины, изучал образцы диковинной флоры и фауны с берегов Великой реки Хромы, видел первые контакты с внеземным разумом. Всё это было давным-давно, но как я хотел быть там, среди первопроходцев, среди тех, кто вершит историю, открывает далёкие миры и постигает тайны, кто всегда в авангарде, на самом острие атаки на неизведанное.
Я знал наизусть слова кодекса чести первопроходца, высеченные на граните памятников титанам, чьи имена увековечены в истории освоения космоса — никогда не сдаваться, никогда не сворачивать с пути. Разве мог я предать того мальчишку, который пятнадцать лет тому назад клялся со слезами на глазах перед вечным огнём обелисков, мальчишку, который навсегда останется во мне? И пусть N-13 — крошечный комочек, песчинка в масштабах вселенной, но здесь первым высадился я. И это моё открытие, мой звёздный час! Я не собираюсь сидеть сложа руки и праздновать труса, я буду изучать астероид шаг за шагом, до конца оставаясь верным клятве и своему долгу.
Чтобы обозначить для себя какую-то задачу, а не бродить бесцельно, я решил идти к возвышенности, которая находилась в нескольких милях от места гибели «Ласточки». На самой высокой точке горизонта просматривался скальный выступ, быть может, обломок метеорита. К нему я и направился.
Пока шёл, угольно-чёрный небосвод несколько раз прорезали огненные стрелы и упали за горизонт. Я малодушно подумал, что одного такого метеора было бы достаточно для безболезненного завершения моей миссии (при условии отключения защитного экрана). Но тут же, спохватившись, отверг эту трусливую мысль.
Кислорода в скафандре при самой жёсткой экономии хватило бы часа на три, не более. Потом начнётся гипоксия, кислородное голодание, галлюцинации, удушье, обмороки и все симптомы, сопутствующие в таких случаях неизбежному исходу. Пока мозг мой работал ясно, и я отдавал отчёт в своих действиях, я торопился, как будто боялся что-то не успеть. Это была естественная и бессознательная реакция на опасность. Я понимал, что суета и лихорадочность только мешают мне, но перебарывать себя и держать в узде становилось всё труднее.
Добраться до подножия возвышенности оказалось не просто. Путь к ней преграждали кратеры, трещины и впадины. Мне приходилось обходить их, значительно уклоняясь в сторону, и возвращаться обратно, и время, которое я предполагал потратить на дорогу, увеличилось в разы. Когда начался подъём, я почувствовал головокружение, мой пульс участился, и стало трудно дышать. Можно было поискать более пологий участок для восхождения, но времени уже не оставалось, а я по— прежнему боялся не успеть, хотя никто, и сам я не смог бы объяснить, зачем мне лезть наверх, и что я ожидал увидеть на месте камня, скалы или метеорита, кроме того же камня, скалы или метеорита.
Подниматься становилось всё сложнее. Один раз я не удержался и скатился вниз. Ещё бы чуть-чуть и гибель была бы неизбежна, но судьба меня оберегала. Если бы только знать для чего.
Наконец, вершина взята. Когда я встал в полный рост и посмотрел прямо перед собой, то испытал шок. Нет, здесь скорее уместно другое слово. Нечто подобное, я думаю, испытывает астронавт, впервые ступив на неизведанную планету и обнаружив на ней признаки разумной жизни. Что меня так поразило?
Я увидел сооружение из камня в форме подковы — два скруглённых плоских столба поднимались вверх на десять-пятнадцать ярдов. Они были сложены из полированных блоков-плит разных размеров, тщательно подогнанных друг под друга. Поверхности плиты испещряли какие-то письмена, знаки и непонятные рисунки. Мне показалось, что всё это я уже где-то видел. Я напряг память и вспомнил материал одного научного издания. В нём рассказывалось о находке учёными в пойме высокогорной реки Пойнтеня планеты Зед загадочного сооружения, описания которого были схожи с моей "подковой". Изучив письмена и иероглифы на камне, исследовав его структуру, учёные пришли к выводу, что обнаружили одну из древнейших систем межзвёздного сообщения, которое использовали цивилизации прошлого для перемещения в пространстве. Нечто подобное этим "звёздным вратам" или "лифтам" находили на Земле, после чего учёные могли утверждать, что задолго до освоения человеком космоса, земляне уже имели связи с другими мирами.
Если обнаруженная мною "подкова" путь в другой мир, то, зная, как им воспользоваться, можно...
В глазах потемнело, поплыли круги, я ухватился за каменный блок, стараясь не поддаваться приступу дурноты, на короткое время мне удалось с ним справиться.
Разглядывая знаки на плите, я сделал неожиданное открытие. С некоторой долей вероятности можно было заключить, что это санскрит. Но откуда он здесь? Впрочем, знаки тут же поплыли, я терял сознание. Руки скользнули по стене, колени согнулись. Падая, я что-то зацепил, что-то сдвинулось, какой-то выступ. И в ту же минуту земля вокруг "подковы" затряслась, поднялись клубы пыли. Я лежал на спине, судорожно хватая губами насыщенный углекислым газом воздух, хрипел и уже плохо понимал, что происходит. В сознании проносились картины прошлого — вот я ребёнок, бегу по берегу реки и зову кого-то за собою, а вот уже взрослым вышагиваю на плацу в военной форме под грохотание полкового оркестра. В какой-то момент картины смешались, словно колода карт и разлетелись веером, и всё заполнил ослепительно белый, с синеватым оттенком свет. Пыль вокруг начал оседать, земля уже не дрожала, но стоял шум, похожий на треск электрического разряда. И тут я увидел, как всё пространство между каменными столбами затянулось полотном иссини-белого света, который колыхался и напоминал расплющенную вспышку молнии. Всё, что я делал потом, я делал бессознательно — мои руки и ноги сами подняли и переместили очугуневшее тело, не дожидаясь приказов мозга, который уже не мог их отдавать. Подняли и бросили меня в круглое, кипящее огненное пятно. После чего я отключился...
Первое, что я увидел, придя в себя, был ровный дневной свет, моя рука в перчатке, лежащая на примятой пожухлой траве и пурпурная, с чёрными крапинами, блестящая спинка божьей коровки, собирающейся взлететь со стебелька сурепки. Я на Земле? Значит, всё мне привиделось? И База? И атака Олигамов? И N-13 с каменной "подковой"? Но почему так нестерпимо хочется вздохнуть, точно, нырнув на глубину, я задержал дыхание, но не рассчитал сил, мои лёгкие сейчас разорвутся. Я дёрнулся, не чувствуя пальцев, нажал на прибор — забрало шлема раскрылось и.... Горячий, влажный, сладкий воздух упругой струёй ворвался в меня, наполнил лёгкие, грудь, сердце, все сосуды, каждую клеточку организма, встряхнул его, подкинул вверх, поймал, как ловят ребёнка на руки, мягко и нежно, и вслед за этим сознание моё прояснилось.
Я огляделся и снова, точно мучимый жаждой, с надрывом, с хрипом, вобрал в себя воздух, словно никак не мог им насладиться.
Я увидел, что лежу возле каменных столбов, только, очевидно, по другую сторону. Вокруг меня простирается совершенно другой мир.
Прежде всего — небо, оно было необыкновенно прозрачным и голубым. Голубой цвет дрожал в нём, как капля акварели на кончике кисти, и в этой чистой и объёмной вышине проступали размыто и едва приметно два огромных опаловых шара. Они не пылали как солнце на Земле, и не светили холодно и бледно как луна, они заполняли собой половину небосвода и казались грудью женщины, которая склонилась над люлькой, чтобы накормить лежащего в ней младенца. Картина эта была величавой и прекрасной.
Всё, что было под этим необозримым небосводом, очень напоминало Землю. Вокруг каменных врат, заключая их в кольцо, стояли невысокие скалы, покрытые мхом, кустарником и увитые длинными, змеевидными корнями. Почва под ногами в большинстве своём представляла собой суглинок, который перемежался с островками зелёной травы. Было тепло, даже жарко. Мне захотелось поскорее снять скафандр. Освобождаясь от него, я глядел на каменные столбы. Они были такие же, как на N— 13, только немного ниже и с меньшим количеством загадочных знаков. Подходить к столбам вплотную я поостерегся — ещё чего доброго включится "лифт" и закинет меня обратно на астероид!
Итак, я жив! Это самая главная и приятная новость, из которой следовало, что моя миссия первопроходца и исследователя не закончена! Ну что ж, теперь самое время узнать, куда я попал и что это за место?
Между скал виднелся узкий проход, расщелина, словно распил, ровный и гладкий, в нём было темно, поскольку вершины скал почти смыкались и загораживали небо. Но больше идти было некуда, и я направился в проход.
Внутри оказалось темно и сыро, с осклизлых стен стекала вода, корни растений, переплетаясь, создавали прочный, колючий заслон, который приходилось расчищать руками. Ко всему прибавлялся очень неприятный запах испарений — такой, что я старался почти не дышать. Наконец, я выбрался из расщелины.
Передо мной лежала широкая, ровная дорога, выполненная из бетона, размеченная в двух местах параллельными, пунктирными белыми линиями. Она чем-то напомнила мне взлётно-посадочную полосу. Дорога тянулась примерно с милю, а потом исчезала в кучах песка и щебня. Дальше я увидел широкую долину. Высокие песчаные барханы устилали её и уходили к горизонту, и всюду, куда хватало глаз, из песка выглядывали развалины древних сооружений — разрушенные каменные стены, плиты, круглые колонны с причудливым орнаментом капителей — расколотые и опрокинутые, мраморные ступени, истёртые временем и ведущие в никуда. Всё это было так похоже на руины античного города, что аналогия напрашивалась сама собой. Но тут же, совсем неожиданно, как бы нарушая логику места и времени, на расстоянии двух-трёх миль я увидел стальные цистерны, которые в эпоху промышленно-индустриальной революции использовались для хранения нефтепродуктов. И совсем уже далеко в крутом мутном мареве проступали контуры высокой и довольно узкой в диаметре каменной башни.
Представьте себе золотистые барханы, обточенные ветром и временем камни, кое-где местами торчащие из песка чахлые, замученные деревца, над всем этим купол голубого неба и два светила, испускающие ощутимое тепло, и вы увидите то, что предстало перед моими глазами.
Пройдя по бетонному полотну, я стал подниматься на песчаный гребень, ноги проваливались, увязали в песке. И мне пришлось свернуть в сторону, туда, где песок уступал место каменному грунту, из которого высовывалась и тянулась несколько ярдов кирпичная кладка. Теперь уже я сделал вывод, что песок лежал не повсюду, а навалами, и где-то между ним прорастал сухой кустарник и даже зеленела трава.
Я прошёл по кладке. По левую руку от меня начинался глубокий котлован, за ним по краю тянулась разрушенная колоннада, очевидно, неф древнего храма. Через несколько метров я обнаружил на горизонте пустые коробки зданий, архитектура которых уходила в прошлое — в рациональный архитектурный стиль XX и XXI веков. Это было интересно. Я направился было туда, как вдруг дно котлована пришло в движение, песок посыпался вниз и тут же сильной струёй ударил вверх, и я услышал рёв, похожий на работу реактивного двигателя…
…Огромная отвратительная голова мерзкого чудовища смотрела на меня в упор маленькими жёлтыми глазами, в узких зрачках отражалось всё то же бессмысленное желание машины-убийцы, что доводилось мне видеть на акульей морде, желание инстинкта убивать просто так, потому что ни для чего иного эта машина не создана. Из открытой пасти чудовища свисала нитью зелёная слюна, острые как ножи зубы двумя рядами торчали вокруг плоского бугристого языка. Чудовище неожиданно, брызнув слюной, издало пронзительный, устрашающий рёв. Я непроизвольно закрыл лицо руками.
Всё произошло так быстро, что я не успел испугаться. Раздался хлопок, или что-то в этом роде, и затем звук тяжёлого падения, как если бы с высоты пятиэтажного дома рухнуло бетонное перекрытие. Я медленно опустил руки. На дне котлована лежало мёртвое чудище — костистая голова, тонкая чешуйчатая шея, пузатое, раздутое брюхо с короткими передними лапами и длинным хвостом.
На краю котлована стоял человек с автоматом в руках. Опытным глазом я определил — PR-15Y довольно устаревшая модель. Человек в камуфляжной форме, не обращая на меня внимания, долго разглядывал мёртвого хищника, словно хотел удостовериться, что выстрел на самом деле оказался смертельным. Прошло несколько минут, прежде чем он закинул оружие за спину, потёр лоб ладонью, выдохнул воздух, опустив плечи, и на лице его изобразилось что-то вроде удовлетворения.
— Простите, — сказал я, — не знаю, как к вам обращаться. Я благодарен вам, если бы не вы…
— Да бросьте! — оборвал меня незнакомец. — Он бы вас и не тронул. Этот — мой. Вон, глядите: у него шрам над височной областью. Это я ему в прошлом месяце прожёг.
— Что? — не понял я.
— В последнее время он повторяется и мне совсем не сложно просчитать его ход.
Человек шмыгнул носом, набрал полный рот слюны и запустил в звериную тушу смачный плевок. Потом развернулся ко мне спиной, и молча побрёл вдоль бархана.
— Эй! Подождите! Куда вы?..
Я бросился вниз по склону котлована. Но не удержался и на пятой точке съехал по песку, как по ледяной горке. Туша животного остановило моё забавное скольжение. Потом я долго и неловко карабкался наверх, а после, прыгая с камня на камень, как прыгают с кочки на кочку, преодолевая лужи, доскакал до человека в камуфляже. Он по-прежнему не замечая меня, шёл, сосредоточенно уперев взгляд себе под ноги.
— Послушайте, — запыхавшись проговорил я, — вы не могли бы мне кое-что разъяснить?
— Не сейчас, — сухо ответил незнакомец. — Я спешу к Бену. Если желаете, ступайте к маяку, я буду там к концу дня.
— А можно мне с вами?
— Валяйте, — сказал он и снова замолчал.
— Скажите хоть как вас зовут?
— Оливер.
Вот и всё. Он был странным этот Оливер. В лице, в повадках, в том, что он всё время отводил глаза, было что-то дикое, затравленное, не нормальное. Он был высок, плечист, голова, стриженная под ноль, ладно сидела на крепкой, мускулистой шее, черты лица были неопределенные, размытые, совсем не запоминающиеся.
Мы шли долго, около получаса, за это время Оливер посетовал один раз, что у меня нет оружия и больше ничего не сказал. Отсутствие ровной дороги, песок, жара, которая к этому часу заметно усилилась, утомили меня, но у моего нового знакомого признаков усталости я не наблюдал. Он шёл всё время быстро, не сбавляя шага.
Наконец, мы добрались до нефтяных цистерн. Огромные стальные резервуары цилиндрической формы, на треть засыпанные песком, производили странное впечатление. Здесь, в пустыне, среди древних развалин, они выглядели осколками несбывшейся мечты о техническом прогрессе, благополучии, процветании и достатке.
Одна из цистерн оказалась разбитой, из её чрева вытекла и застыла чёрная, маслянистая, тяжёлая нефть. Она образовала грязное озеро, которое постепенно фут за футом съедала песчаная пустыня. Обойдя нефтяное пятно, Оливер привёл меня к подземному бункеру. То, что это бункер я понял не сразу. Сверху обычный песчаный холм, ничем внешне не примечательный, но вот ряды бетонных ступенек повели нас вниз и упёрлись в массивную, ржавую железную дверь. Чтобы открыть её пришлось налегать обеими руками, и тогда дверь издала долгий, визгливо-скрипучий стон. Внутри бункера было темно и прохладно. Звуки моих сапог гулко отдавались в пустоте.
— Вам лучше будет подыскать другую обувь. Помягче. Эта вас выдаст, — сказал Оливер и вдруг крикнул:
— Бен! Бен! Ты жив, дружище?..
В тёмном углу что-то зашевелилось, потом это «что-то» зашипело, застонало, заохало, и мне показалось, что там сидит зверёк или птица, которая только и может издавать такие звуки.
— Бен, не бойся, это я, Оливер…А это мой новый товарищ… — и он назвал меня.
Из темноты выползло существо, мало напоминающее человека — волосы всклокочены, топорщатся во все стороны, лицо худое, с чёрными впадинами глаз, искажено гримасой страха, одежда изодрана и висит клочьями.
— Скажи, скажи, Оливер, ты его видел…там… наверху? — проговорил Бен и было заметно, что страх вселился в этого человеке давно и давно его сжирает.
— Успокойся, Бен, его там нет…А разве, Бен, ты его сегодня не видел?
— Нет, нет, не видел… — быстро проговорил он и губы его затряслись. — Боже мой! Оливер! Ты точно знаешь, что его нет наверху?
— Клянусь тебе, Бен, его там нет…Но где же твой автомат, Бен? Ты его потерял?
— Автомат?! Где мой автомат?! — Бен на четвереньках, свесив голову, точно ищейка, ринулся в тёмный угол, где, я смог разглядеть, была его лежанка (кошма и ворох примятого тряпья)
— Вот он! Он здесь! — радостно возвестил Бен, словно ребёнок, нашедший любимую игрушку. И стал показывать Оливеру и мне автоматическую винтовку Z-19.
— Вот, вот, у меня ещё много боеприпасов к нему.
— Бен, тебе нечего беспокоиться. Ты хорошо вооружён, — сказал Оливер бодрым, уверенным голосом. — А он, если появится, то в узком проходе ты легко его подстрелишь. Ведь верно, Бен?
— Да, да, Оливер, я его убью! Непременно убью!
Лицо Бена приобрело решительное выражение, но было видно, что этот человек серьёзно болен душевной болезнью.
— Ну, ты будь начеку, Бен. А мы пойдём. Не будем мешать охотнику.
— Да, да, я на чеку…я всё время начеку…
Когда мы поднимались по ступеням, в спину нам летел дикий, надломленный крик:
— Я начеку, Оливер! Я начеку!.. Начеку-у-у-у-у…
— Бедняга. Совсем спятил, — сказал Оливер, когда мы поднялись на поверхность и отошли от бункера на несколько ярдов.
— Послушайте, может быть, вы мне хоть что-нибудь объясните?
— Объясню там, на маяке. А сейчас надо торопиться. Здесь темнеет сразу, как будто кто-то вырубает тумблер на щитке. А ночевать под открытым небом неблагоразумно — ночью бывает морозно.
Маяком он называл высокую стройную башню, которую я видел издалека. До неё мы добирались около часа.
Это был, действительно, старый заброшенный маяк, наверх него вела полуистлевшая винтовая лестница, которой уже давно никто не пользовался. Внизу маяка было небольшое помещение, приспособленное под жильё — много всевозможных размеров ящиков, полочек на стенах, постель, сооружённая из тряпья, но самое главное здесь был переносной фотонный генератор, который обеспечивал тепло, и на нём можно было приготовлять пищу. Я подумал о еде и вдруг поймал себя на мысли, что не хочу ни есть, ни даже пить, что было совсем невероятно, ведь последний раз я получил полноценное питание на базе примерно пять-шесть часов тому назад. Наверное, у меня был такой озабоченный вид, что Оливер, сидя на кровати и с удовольствием стягивая с уставших ног ботинки, решил, что тянуть с объяснением больше не стоит:
— Вы, должно быть, удивлены, что отмахав по жаре несколько километров, не испытываете жажды? Впрочем, не смотря ни на что, я бы не отказался от рюмочки крепкого шотландского виски.
— Но как же...
— Всё очень просто. В этом благословенном краю нет потребности ни в еде, ни в воде. Наш организм питается здешней чёрт знает какой энергией. И ему этого вполне хватает. В общем, рай, да и только...
— Это удивительно...
— Хм, — хмыкнул Оливер, сняв ботинки и расположившись на кровати, — удивляться вам придётся ещё не раз... Да, вы поищите себе чего-нибудь для постели, там, в сундуке, много всякого хлама...
Немного погодя, закинув руки за голову, закрыв глаза, мне даже показалось, что он заснул, Оливер не громко заговорил:
— Мы десантировались на WК2305, спутник планеты Урга. На ней размещалась исследовательская база, связь с которой оборвалась. Нужно было выяснить причины отсутствия связи и в случае вторжения «чужих», такие варианты рассматривались, произвести зачистку территории. С самого начала операция пошла не так, как планировалась. Из-за сильной бури на поверхности планеты, нас отнесло далеко от места высадки. И нам пришлось прокладывать путь к базе, прорубаясь сквозь лесную чащу. Там было полно всяких тварей, которые охотились за нами, как за изысканным деликатесом. Двоих наших они всё-таки сожрали. А через сутки весь наш отряд угодил в энергетический капкан. Что это было, никто не мог объяснить. Вспышка, словно взрыв ядерного заряда, но ни грохота разрыва, ни огня, ни радиации и только пространство раскрылось змеиной пастью и проглотило нас. Всего лишь секунда — и мы очутились здесь…
— Здесь — это где? — спросил я.
— Понятия не имею, — ответил Оливер, по-прежнему лёжа с закрытыми глазами, с тем неподвижным, непроницаемым лицом, которое бывает у человека, собирающегося заснуть.
— Представьте себе клочок суши, который за три дня можно пересечь дважды. Вокруг него — пропасть, да такая, что не видать ни дна, ни противоположного берега, сколько не вглядывайся. Днём здесь тепло, ночью — холодно. Кругом пустыня и древние руины, но с голоду тут не умрёшь. Такое ощущение, что нас нарочно заперли в бутылке, пропустив сквозь горлышко-расщелину в скале, и плотно заткнули пробку. Эта круглая каменная шайба, пробка, которая периодически вбрасывает очередную партию счастливчиков, как, например, вас, обратно не выпускает никого. Мы все здесь, как пауки в банке, которые пожирают сами себя.
— Неужели выбраться отсюда невозможно?
— Увы. Эту чёртову каменную штуку многие пытались разгадать. Но ни у кого ничего не вышло.
Оливер замолчал, а у меня в голове возникли сотни вопросов:
— Вы сказали, что вас был целый отряд, и что сюда время от времени попадают люди. Но тогда, где же они все?
— Они все умерли… Остались только Бен, я и вот теперь — вы, — Оливер произнёс это так спокойно, как будто сказал о погоде на завтра или о чём-то будничном не стоящем внимания.
— Умерли? — переспросил я, чувствуя неприятное ощущение в груди.
Оливер неожиданно приподнялся, сел и, уперев локти в колени, обхватил пальцами стриженную, немного вытянутую голову.
— Во всём, что здесь происходит, есть какой-то смысл. Он есть, есть, есть…Я это чувствую. Иногда мне кажется, что я его нащупал, я близок к разгадке. Но потом что-то происходит, и я уже ничего не понимаю…
— Объясните же мне наконец!
— Каждый новый день порождает нового монстра. Монстр охотится на человека, а человек на него. Один другого должен непременно убить. Но самое поразительное то, что у каждого человека — свой монстр, который никогда не нападёт на другого человека.
— То есть, вы хотите сказать, что то чудовище, которое…
— Да, это мой жупел, мой несменяемый спарринг-партнёр, мы знаем друг друга…Сколько же я здесь нахожусь? — Оливер поднял брови. — Да, уже больше двух месяцев. Завтра эта сволочь оживёт и снова будет подстерегать меня, а я его. Если я пристрелю его утром, то целый день могу валяться и загорать на песочке, зная, что мне ничего не угрожает. Хотя в это же самое время, рядом моего товарища будет жрать другая тварь. Но я ему ничем не смогу помочь. Даже если я всажу всю обойму в гадину, она встанет, отряхнётся и продолжит убивать моего товарища. И это самое страшное! Когда ты не можешь помочь! …От этого сходят с ума!..
Оливер заскрипел зубами, отчаянно сдавил руками голову, несколько раз качнулся из стороны в сторону.
Мы долго молчали. Мне нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.
— Значит, завтра появится нечто такое, что захочет меня сожрать? — спросил я неуверенно.
— Появится…Обязательно…И вам потребуется оружие. Я дам вам PQ9. На первое время его хватит…
Всю ночь я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, смотрел на мигающие огоньки генератора и прислушивался. Мне всё мерещились чьи-то шаги возле маяка. Иногда я слышал гудение ветра. Только под утро я уснул тяжёлым беспокойным сном.
Разбудил меня Оливер. Он был уже одет и держал на плече автомат.
— Вам нужно уходить. Я не хочу, чтобы ваш "звереныш", — он так и сказал "зверёныш» — разнёс по камню моё жилище. Мы давно условились держаться друг от друга на расстоянии. Так лучше для всех. Поэтому подыщите себе пристанище. Вокруг полно бункеров и подвалов. А запасной генератор у меня есть. Удачи!..
Он ушёл. А я после бессонной ночи чувствовал себя разбитым, опустошённым и безразличным к опасности, которая меня подстерегала.
Я оделся, взял автомат и вышел за дверь.
День был такой же ясный, как вчера. Два гигантских бледно-голубых шара источали тепло, гладкие, ровные холмы золотисто-белого песка тянулись к горизонту, их удивительная симметрия казалась рукотворной. Было пусто и тихо, ни ветерка, хотя ночью я слышал его завывание в узких окнах верхних этажей башни. Тишина и безмятежность кругом усыпляли, и трудно было представить, что где-то рядом прячется опасный зверь.
Я только подумал об этом, как сзади что-то упало, издав глухой, тяжёлый, плотный звук. И страх — внезапный, леденящий, дикий, какой я переживал только в детстве, овладел мной. Что это? Откуда? Почему это со мной? Страх схватил меня за руки, за ноги, и они оцепенели, застыли, будто обвитые железными цепями.
Из-за маяка донеслось нескончаемо-тоскливое рычание, похожее на вой большой собаки. А потом высунулась голова, лохматая, пёсья, только с широкой акульей пастью, прилепленная к длинной шее с костяным зубчатым гребнем.
Всё это я видел краем глаз и не мог пошевелиться — меня парализовало.
Чудовище целиком выползло из-за стены. У него был обвисший шарообразный живот, кривые трёхпалые лапы и длинный плоский хвост, раздвоенный на конце как змеиный язык. Зверь смотрел на меня круглыми, налитыми кровью глазами, качал головой и явно готовился к броску. Я даже представил, как всё произойдёт, как острые резцы хищника вопьются мне в горло, разорвут гортань и сухожилия, и голова моя, срезанная как кочан капусты, укатится в канаву. От страха в горле у меня всё пересохло, глаза вылезли из орбит, и я уже мысленно простился с жизнью.
Чудовище стало рыть землю задними лапами и затем бросилось с удивительной прытью. Открытая пасть мелькнула в дюйме от моей головы. В последнюю секунду сработал инстинкт: я как подкошенный рухнул ничком, распластал руки. Многотонная туша проскочила мимо, едва не проломив мне позвоночник.
Я, плохо соображая, с одной руки, машинально, выпустил в спину монстра почти весь заряд PQ9. Во все стороны полетели куски разорванного мяса, сгустки крови, зверь упал на брюхо и прополз несколько метров, оставляя за собой грязно-бурый след. Бока хищника тяжело вздымались, он хрипел.
Я поднялся и в упор добил его.
Потом я долго стоял и приходил в себя. Я чувствовал наслаждение, которое трудно описать словами. Это был катарсис, за спиной у меня словно выросли крылья, и мне хотелось подняться в небо и оттуда кричать, что я жив и что люблю жизнь больше всего на свете. Я был точно пьяный или сумасшедший, и прошло какое-то время, прежде чем я успокоился.
Всё это было непонятно. Нет, не загадка пустыни, рождающая монстров, мучила меня, и не замкнутость мира, в котором я оказался, а то, что на время я почувствовал прямую связь между собой и диким зверем. Зверь залез в мой мозг, подчинил его себе, и я оказался целиком в чужой власти. Я мог прочитать мысли животного и угадать его поступки. Во мне было два живых существа, будто одна половина отделилась от меня и зажила самостоятельно, только плоть она выбрала не человека, а зверя.
Найти этому объяснение я не мог.
Я побыл на маяке ещё немного, потом собрался, взял генератор, тёплые вещи и ушёл.
В часе ходьбы от маяка, в развалинах храма или царского дворца я отыскал подземный ход, который привёл меня в просторный подвал. Здесь я решил обустроиться. Я долго разгребал щебень, битый камень, песок. Кроме нескольких самых необходимых вещей у меня ничего не было.
После я поднялся наверх, посмотрел на небо, барханы и уже не мог понять, сколько прошло времени. Я опасался, что если отойду от своего нового дома, то меня застигнет ночь. Поэтому решил больше сегодня никуда не ходить.
Я сидел на каменной плите и смотрел то на маяк, то на цистерны, то на горизонт, где в прозрачной туманной дымке виднелись остовы полуразрушенных многоэтажек. Мне хотелось добраться до них, увидеть край этой загадочной, неподвижной пустыни. Неподвижной она казалась от того, что второй день не было ни туч, ни ветра, вся природа вокруг будто окаменела и не дышала.
Я сидел долго. Но вот небо в считанные минуты из голубого превратилось в синее, потом в тёмно-фиолетовое, потом краски его сгустились, ещё больше померкли, насупились и всё заволокла тьма. И не было видно ни одной звезды и ни одного светлого пятна. Тьма стояла непроглядная. Я едва успел на ощупь спуститься в подвал и там под мерцание генератора почти мгновенно уснул...
Оливер обрадовался, когда увидел меня. Уголки рта на его обычно бесстрастном лице чуть приподнялись, а вокруг глаз просыпались морщинки. Трудно понять, что может испытывать человек, много дней находясь на волоске от смерти. Чувства его должны притупиться, стереться, либо наоборот дойти до крайнего предела, до наивысшей степени напряжения, за которой угасает рассудок, не выдерживает нагрузки. И человек теряет себя, своё человеческое достоинство, как Бен, например. Увидеть таким Оливера, наверное, было бы страшно. И мне было приятно видеть его живым и невредимым, как ему меня, мы обнялись словно старые добрые друзья.
— Значит, уже дважды в одно и то же время вы встречались с ним? — спросил Оливер, удивлённо вскидывая брови.
Мы сидели у него на маяке, и я в деталях рассказывал обо всём, что со мною приключилось за прошедшие двое суток.
— Это бывает не часто. Обычно монстры не повторяются...
— Послушайте, Оливер, — сказал я, не дослушав, — вы говорили, что пустыня со всех сторон окружена пропастью. Что вы видели её край своими глазами. Не значит ли это, что пересекая пустыню, вы ночевали под открытым небом?
— На краю был Лем, был Симон, — ответил Оливер задумываясь и было видно, что воспоминания ему неприятны, — был, кажется, и Трумберг, но он не вернулся. Я не ходил. Зачем? Но ночевать на поверхности мне доводилось. Попадался пару раз. Конечно, не спал, трясся от холода. Идти ведь некуда — повсюду непроглядная темень. Мог и замёрзнуть. Повезло. А если идти намеренно, то нести с собою генератор не обязательно. У меня есть два терморегулируемых костюма, остальные погубили монстры.
Во время беседы я заметил, что у Оливера дёргается глаз. Бесспорно, это был мужественный человек, но я видел в его взгляде, в мертвенной землистой бледности лица, в том, как он сидел, ссутулив плечи, как двигался, — нечеловеческую усталость, безразличие и опустошённость. Казалось, он исчерпал весь запас душевных и физических сил и всё, что в нём осталось — это ничтожная капля, благодаря которой он ещё держится, дышит.
— Вы позволите переночевать у вас, — попросил я. — Завтра я уйду. Хочу попытаться разгадать эту чёртову головоломку... Что проку сидеть в подвале и каждый день играть в кошки мышки со смертью? Неужели из этой ловушки нет выхода? Я не верю...Может быть, вы пойдёте со мной?
— Нет, — качнул головой Оливер, — я своё отходил...Я хочу вас попросить об одной услуге. Сегодня я не навещал Бена и завтра вряд ли соберусь. А вам всё равно по дороге — загляните к нему. Как он там? Бедолага...Да ещё, тут я случайно наткнулся на две уцелевшие банки пива, так вы уж отнесите их Бену. Пусть порадуется...
Я встал очень рано, Оливер спал. Стараясь его не будить, неслышно покинул маяк.
Больше Оливера живым я не видел...
Прошло несколько дней. Я стоял на краю бездны. Белые, пепельно-серые, с редкими чёрными вставками, облака плыли подо мною, и казалось, будто я всемогущий Бог гляжу с Олимпа на грешную землю. Облака вздымались бурунами и оседали, тянулись к горизонту, сливаясь с небом. А сверху на них глядели две величественные планеты, раздутые от собственной значимости. Всё это производило грандиозное впечатление.
Ногами я упирался в серый истёртый асфальт, который был в трещинах, в выбоинах, но местами сохранил дорожную разметку.
Асфальт вылезал из-под обугленной кучи песка (здесь когда-то что-то горело или взрывалось) и шёл прямо, как стрела, между рядами полуразрушенных зданий в пять, десять и двенадцать этажей. Всего зданий было десятка полтора. Вдоль дороги то там, то здесь попадались знаки регулировки движения, какие применялись в XX веке. Знаки крепились к металлическим стержням, изогнутым и покорёженным, переломленным пополам, словно кто-то их нарочно изуродовал. Символично было то, что знак в виде красного кирпича (прежде он означал "конец движения") стоял, накренившись, над обрывом, предупреждая, что дальше на самом деле ходу нет.
Обрыв тянулся в обе стороны ровной линией без выступов и впадин, точно обрезанный гигантской пилой.
Вот я и достиг конца света. Что дальше? Всю жизнь я имел ясные и прямые цели, а если и были распутья, то всегда предлагался выбор. И в малом, и в большом, и в простом, и в сложном я мог положиться на родных и близких, на друзей, на учителей, на опыт, на интуицию в конце концов. Но никогда я не попадал в ситуацию столь безнадёжную. Никогда не ощущал почти с физической болью своё бессилие. Теперь я видел перед собой одну глухую непреодолимую стену. Стена была кругом, об неё разбивалось всё — моё терпение, упорство, воля, всё, что я знал и приобрёл в свои двадцать семь лет, и всё, что мог отдать, лишь бы вновь обрести себя и свободу.
Я сел над пропастью и свесил ноги. Сквозь разрывы в облаках глядела чёрная бесконечность. И тогда за спиной я услышал дыхание.
Я не обернулся, но легко представил, как стоит он, свесив голову, покачивая хвостом и медленно как кошка переступает лапами. Вот уже пять дней он появляется, точно из воздуха, иногда скользя незаметной тенью, иногда разражаясь оглушительным рёвом. Я уже не боюсь его.
Три дня я добирался сюда, ещё две ночи спал на этаже полуразрушенной пятиэтажки, и всё это время он сопровождал меня. И всякий раз, когда я пускал в него заряд и разрывал его тело, я физически ощущал боль, которую он испытывал. Зачем? Остановись! Что тебе надо? Я мысленно произносил эти слова и до последней секунды оттягивал выстрел. Страх мой давно исчез, его залило маслянистой звериной кровью, которая уходила в песок и окрашивала его в бурый цвет.
Однажды я заглянул зверю в глаза. Он корчился в агонии, и глаза его кричали о страдании и ужасе, и ещё в них была мольба. Я добил его, чтобы прекратить эту бессмысленную муку.
Теперь он вновь стоял за спиной. И я не хотел его убивать. Я встал и пошёл к развалинам. Он держался на расстоянии и был похож на огромного прикормленного пса, который уже не будет лаять и кусаться, но ещё боится подойти близко. Что-то случилось с ним. И со мной тоже. Если этот мир может меняться, если я могу на него воздействовать, значит, есть путь к спасению, есть разгадка.
Я стал подниматься по лестнице полуразрушенного дома. И всё думал о том, что произошло с нами. В который раз я глядел вниз на дорогу, упирающуюся в пустоту, и вдруг мне что-то померещилось. Я побежал вниз. На краю обрыва виднелась надпись. Огромные буквы были выбиты на асфальте, и мне пришлось долго очищать их от песка и пыли.
Всего я насчитал двадцать пять букв, некоторые были сильно повреждены. Чтобы прочесть надпись, я вновь полез на верх многоэтажки.
Моё чудовище, мой неразлучный враг по-прежнему был рядом, его приплюснутая голова высовывалась из-за цоколя здания. Он вытягивал шею, фыркал, щупал ноздрями воздух точно борзая, готовую взять след. Мне очень хотелось подозвать его свистом, может быть даже потрепать по холке. Или я уже начинал сходить с ума?..
Я поднялся на верхнюю площадку и оттуда увидел надпись целиком, но прочесть не смог. Какое-то время буквы казались бессмысленным рядом непонятных символов, таинственным шифром, которому нужен ключ. Но вот что-то сдвинулось в сознании, знаки будто ожили, заговорили, распались и сложились заново, и я прочёл: "Да сбудется предначертанное".
Прошло уже много времени, чтобы всё осмыслить и расставить по местам. Шесть месяцев, половина земного года, меня окружают пески и руины, две огромные, пленительно прекрасные планеты смотрят сверху глазами великанов, и я ощущаю себя микробом, инфузорией, распластанной на стекле под окуляром микроскопа.
За долгие месяцы я не видел ни одной человеческой души. Бутылочная пробка (как называл её Оливер) перестала впускать новый "материал" для эксперимента. То, что это эксперимент, я не сомневаюсь, но подопытным кроликом в нём остался только я один. Давно нет ни Бена, ни Оливера. Я часто представляю его последний бой, его невозмутимое, почти равнодушное лицо. Это равнодушие его и погубило. Фатализм, с каким он принимал свалившиеся несчастья, лишили его, в конце концов, всякого желания к сопротивлению.
Я не перестаю задаваться вопросом: что всё это значит?
Что значит это клочок суши, запертой в пространстве? Это ловушка или что-то другое? Или площадка перед дверью, которую нужно открыть? Необходим только шаг, но порой бывает проще оставаться на месте. Ничего не происходит, ничего не меняется, каждый новый день похож на предыдущий, словно ты дал себе передышку перед каким-то важным решением, но всё откладываешь его. И как легко и приятно сознавать, что всё можешь изменить в одночасье, что всё в твоих руках, но ты не делаешь ничего, и сам не замечаешь, как попадаешь в собственный капкан. И уже ничего не можешь изменить, вернее, не хочешь, потому что так спокойней и надёжней. Время, как неторопливая река подхватывает течением всё новые дни, месяцы, годы и уносит их, и так незаметно проходит жизнь.
Да сбудется предначертанное! Нет, я не верю в судьбу! Свой выбор каждый делает сам. Один раз его я уже сделал — там, на N-13. Уверен, что и теперь я поступлю правильно. Я знаю: пропасть, над которой стою, это не бездна, наполненная мраком, смертью и страхом, это выбор, дорога или окно, и стоит впрыгнуть в него, чтобы понять раз и навсегда — путь бесконечен как вселенная, и только от человека зависит, как долго он будет по нему идти.
Мой путь продолжается! Прощайте вечные руины, суровые неподвижные пески, старый маяк, который потух навсегда, а когда-то светил, быть может, кораблям, плывущим на пене рокочущего прилива. Прощайте и вы, гордые, пышнотелые красавицы-планеты, жаль, что я так и не узнал вашего имени. Вы грели меня все эти месяцы, за что я вам бесконечно благодарен. Ну, что ж, все правила вежливого этикета соблюдены. А теперь пора...
Из сообщения начальника спасательной службы Базы — 2445-В:
«Десантная группа численностью пять человек обнаружила останки корабля и следы человека, ведущие в направлении холмистой гряды. Следы чётко выделялись на грунте, что в значительной степени облегчило поисковую работу. Преодолев расстояние в пять миль, группа совершила подъём на небольшое плато, где наткнулась на труп лейтенанта Коврина. Коврин лежал ничком, обнимая руками скальный выступ. Причина смерти, очевидно, прекращение работы энергообеспечения скафандра. Тело лейтенанта доставлено челноком на Базу и помещено в сектор XN-30J.
Спасательная операция прошла в штатном режиме, никаких происшествий не зафиксировано".