За чертой

1840

Узкое темное помещение освещала одна керосиновая лампа. Мрак не отступал от света, а, наоборот, стремился поглотить, погрузить лазарет во тьму. Ряды коек, грязное белье, стонущие силуэты, извивающиеся в непрерывном потоке кошмаров. Бриджит сидела в дальнем углу, почти заснув. Она привыкла ко вскрикам, к урчащим желудкам, к мольбам. Эбгигейл и Эмилия скрылись в полумраке, оставив ее наедине с больными. Да и то, какой с них толк, если они никак не могли облегчить страдания жителей работного дома? Ни лекарств, ни микстур, ни хотя бы еды — больные бедняки не интересовали смотрителей. Если человек не может работать, приносить пользу великой стране — значит, и жить ему нет смысла.

Кто-то особо громко застонал. Вглядываясь во тьму, Бриджит заметила силуэт, и засеменила к койке, попутно рассматривая других пациентов. На некоторых койках лежало сразу по два человека. Дети иногда помещались и по четыре — тощие, маленькие, они напоминали только родившихся крысят, такие же омерзительные в глазах смотрителей, бесполезные и вредоносные. Элиот спал тихо, Бриджит старалась не задерживать взгляд на синяках, покрывавших худенькое лицо мальчика. Внутри все снова сжалось, и она с трудом сдержала гнев, который за последние два года все чаще и чаще поднимал свою безобразную голову, иногда застилая глаза пеленой ненависти. Лампа чадила, свет померк, погрузив лазарет в глубокий мрак. Волоски на шее и руках шевелились, по позвоночнику пробежала дрожь. Бриджит замерла, в ужасе и панике разглядывая койку, на которой спал Клэнси — пожилой мужчина, страдавший от подагры. Над тщедушным телом больного нависла черная фигура. Высокая, почти упирающаяся головой в трехметровый потолок. Длинные бледные руки взметнулись из-под плотного плаща цвета ночи. Накидка скрывала лицо. Тело незнакомца изгибалось под невообразимыми углами, а тонкие пальцы ласкали больные ноги Клэнси. Послышался свистящий звук. Бриджит видела, как шевелится грязная простынь, как взвиваются маленькие вихри у койки. Силы покинули ее, падая на пол, она услышала всхлипывания Клэнси и тихое эхо, словно кто-то жадно пил воду.

Легкий шлепок по лицу вывел Бриджит из полубессознательного состояния. Старая Эбигейл, кряхтя и охая, приподнялась с пола, ее больные колени хрустнули в тишине лазарета.

— Дитя мое, что ты тут разлеглась? — сморщенное лицо выражало искреннее недоумение. — А если бы сюда зашла Нэнси? Или, упаси Господь, Уильям?

— Быстро вставай, быстро! — Эмилия суетилась возле Бриджит, помогая ей подняться. Молоденькая девушка в ужасе смотрела на дверь. Тусклые глаза, блеклые, словно выцветшие, волосы. Эмилия всегда напоминала Бриджит серую мышку — такая же маленькая и испуганная, и незаметная. — Я не хочу попасть из-за тебя в карцер!

Бриджит встала, огладила форму. Что же она только что увидела? Неужели все это померещилось? Может, виной всему недоедание? Она задержалась у койки Клэнси — мужчина храпел, но не стонал — возможно, боль унялась.

Утром в столовой Бриджит склонилась над тарелкой с едой, уныло ковыряя недоваренную картофелину. И как этим можно наесться? Она постоянно чувствовал себя голодной и сонной. Мама, даже когда еды почти не было в доме, всегда старалась приготовить что-то вкусное, такое, чтобы проглоченное не просилось обратно в тарелку. Лесли обожал мамины лепешки. Мысли туманились, и Бриджит поняла, что уже не видела младшего братика почти месяц. Как только измученные пенькой пальцы зажили, его снова отправили на работы. Стук ложек по почти пустым тарелкам гулким эхом разносился в столовой. Длинные столы, выстроившиеся рядами, сидящие бок о бок женщины, тихие шепотки. Говорить с утра опасно — в любой момент может прийти Нэнси, смотрительница, и наказать тех, кто не соблюдает тишину. А эта женщина, не смотря на крошечный рост и тщедушную фигуру, являлась сущей гарпией. Несколько дней назад она с размаху ударила провинившуюся девочку головой о стену, а когда та заплакала, лишила ее обеда на три дня. Ходила молва, что она иногда избивала работниц кожаным ремнем. Пока Бриджит еще не впала в немилость, и судьба сжалилась над ней, не столкнув с кровожадной смотрительницей лицом к лицу.

Бриджит забыла, как выглядела мама. Но самое страшное, что она и свое лицо не могла вспомнить. Когда-то ей казалось, что симпатична и стройна, но так ли это еще? Остались ли ее глаза такого же насыщенного зеленого цвета, а губы так полны? Не потускнели ли роскошные каштановые волосы? Вместо приятных округлостей в талии, бедрах и груди — кости и сероватая кожа. Наверное, она выглядит на все тридцать лет, хотя месяц назад ей исполнилось семнадцать лет. Но нет времени думать о прошлом, надо заботиться о себе, Лесли и Элиоте. Братик слишком слаб, чтобы щипать паклю, но здесь, в этом огромном доме скорби и муки не интересуют судьбы бедняков. А Элиот, совсем еще малыш, на два года младше ее семилетнего брата, страдает каждый день. Бриджит удивляло, что другие мальчики смеются над ним, называя сыном шлюхи, смеясь над его искривленной правой ногой, тыкая грязными пальцами в родимое пятно, покрывающее почти всю левую щеку малыша. Откуда столько злости и ненависти в тех, кто сам не знал любви и ласки?

Глаза слипались, Бриджит казалось, что она никогда не выспится, наверное, даже после смерти кто-то разбудит ее в шесть утра, в лютый мороз и непроглядную темень. Потом полчаса на скудный завтрак в стылой, гулкой, пустой столовой. С семи до двенадцати — работа. Бриджит присматривала за больными, стараясь хоть как-то облегчить страдания и муки. Полчаса обеда, и снова в лазарет. Ужин в шесть вечера, потом свободное время, целый час, и отбой. Правда, она еще два часа проводила в лазарете вместе с Эбигейл и Эмилией — они оказались единственными, кто хоть что-то понимал в уходе за пациентами. И за это Бриджит могла сказать спасибо маме, которая учила дочку всему, пока лечила отца. И никто не покривил бы душой, сказав, что работа в лазарете — одна из самых легких. Мужчины рубили деревья, кололи камни и мололи кости. Бриджит видела их содранные до мяса руки, натертые до кровавых пузырей ноги, надорванные поясницы. Женщины же готовили, убирали и стирали. Уборка — одно из самых жутких занятий. Молчаливые фигуры подметали пол метлами, собранными из ободранных ветвей, разгоняя пыль по всему помещению. Им приходилось сдвигать грязные, провонявшие мочой матрасы, выносить ночные горшки, вымывать посуду ледяной водой. Бриджит видела, как бедные девушки постоянно чешутся, подцепив где-то вшей. Так что лазарет с его мрачными углами, убогими койками и стонущими больными — не самое жуткое место в работном доме.

Бриджит прошла по узкому темному коридору, направляясь к лазарету. Как она хотела увидеть Лесли, обнять братика, прижать к себе, рассказать сказку, как это раньше делала мама. Окутать его заботой и лаской… Но в тот день, когда мама пришла сюда, три года назад, а двери захлопнулись за семьей, отрезав от внешнего мира, безжалостная система разделила их, отправив мать и дочь в женскую часть, а Лесли — в детскую. Бедная добрая мама, она не продержалась тут и года, не выдержав издевательств и лишений. Ее надежды, что в работном доме будет лучше, чем в жалкой лачуге в самом грязном и опасном районе Уайтчепела, не оправдались. Здесь оказалось намного хуже. Бриджит иногда винила маму, принявшую поспешное и необдуманное решение. Она своими ушами слышала, как многие нищенки их района говорили, что лучше утопятся или умрут в муках голода и болезней, чем переступят Арку слез — ворота работного дома.

Громкие голоса донеслись из-за угла, и Бриджит тут же прижалась к стене, опустив глаза к полу, стараясь слиться с серой обстановкой коридора.

— Неблагодарные! Мы их кормим, заботимся, а они ропщут! — раскатистый голос Уильяма, смотрителя мужской части работного дома, разнесся по коридору.

— И не говорите, сэр, и не говорите. Действительно, мы предоставили им бесплатную харчевню, даровой завтрак, обед и ужин, спальные места, а они…

— Безбожники, вши на теле великого города! — Уильям перебил собеседника, стукнув тростью по полу. Бриджит шмыгнула в небольшую нишу в стене, надеясь, что беседующие не разглядят ее во мраке.

— Лондон погряз в нищете, и, помяните мое слово, бедняки захватят его, — наконец-то появились оба собеседника. Уильям, невысокий полный пожилой мужчина, с аккуратными усиками, галантными манерами и черной тростью, которой часто лупил тех, кто, по его мнению, провинился. А он считал виноватыми всех и всегда. И его компаньон — Томас, бидл, высокий и крепкий мужчина, презрительно смотрящий на нищих, и заглядывающий в рот, ловя каждое слово тех, кто занимал должности выше его. Вот и сейчас он подобострастно пригибался рядом с Уильямом, чтобы низкому мужчине не приходилось смотреть на него снизу вверх.

Бриджит вздохнула с облегчением, когда мило беседующие на тему убогости, презренности и лености бедняков мужчины прошли мимо. Да, они все так думали. И Уильям, и Томас, и Нэнси. Нищие сами виноваты в том, что не могут позволить купить себе даже еду, а все потому, что отказываются работать, не хотят жить в работных домах, навеки становясь их рабами. Волна гнева прошла по телу Бриджит, но она лишь прикусила ладонь, чтобы не закричать в порыве ненависти.

В лазарете Эбигейл и Эмилия уже трудились, стараясь хоть немного облегчить муки больных.

— Доброе утро, если, конечно, здесь бывают добрые утра, — ворчливо, но задорно поприветствовала Эбигейл молодую помощницу.

— Я так благодарна вам за вчерашнее! — Бриджит крепко стиснула сухую теплую ладонь пожилой подруги.

— Дитя мое, разве могла я оставить тебя на полу пребывать в праздном безделье? Нет-нет, работать и работать — вот наш девиз. Но ты смотри внимательнее, не давай поводов Эмилии увидеть твои слабости. Девчонка хоть и хилая и серая, но себе на уме.

Бриджит смотрела как ловко Эбигейл помогает переворачиваться больным, протирает пролежни, дает сироп от кашля.

— Бриджит, Бриджит! — на койке прыгал Элиот, размахивая тонкими руками и улыбаясь от уха до уха.

— Милый мой, как твои дела? — Бриджит присела рядом, с радостью разглядывая заживающие раны на лице и голове мальчика. Да, Уильям умеет бить сильно, при этом не причиняя особого вреда.

— Я так рад тебя видеть, — мальчик крепко обнял старшую подругу, что-то ласково нашептывая ей на ухо. Такой хрупкий, маленький, и такое большое и доброе сердце! Бриджит отогнала от себя мысли о том, что сделала бы с Уильямом и глупыми мальчишками, дразнившими Элиота. — Я когда вырасту стану врачом. Как ты! И тоже буду помогать людям!

— Ты будешь лучшим врачом, — Бриджит улыбнулась, сдерживая подступившие к глазам слезы. Никогда милому мальчику не выбраться со дна нищеты, и чаяния его не станут явью, как бы он не мечтал об этом. И как же хотелось увидеть Лесли! Она отдала бы все, чтобы обнять брата.

Ужинали при свечах, как обычно, в тишине, лишь урчание пустых желудков заглушало отдаленный шум дождя. Нэнси прошествовала мимо ряда скамей, глядя на своих подопечных с брезгливой гордостью, словно она дала им все, о чем женщины могли мечтать.

Поднимаясь по узкой лестнице к лазарету, Бриджит услышала тонкий жалобный плач, словно доносившийся из самих стен здания. Она прижалась щекой к влажным сырым камням в попытке разобрать, откуда же раздается звук, но так и не поняла. В темном коридоре кто-то быстро прошел мимо нее. Оглянувшись, она увидела лишь серую тень. А затем снова раздался плач. Кто может ходить тут после отбоя? Рыдания стихли резко и внезапно, а в дальнем конце коридора снова мелькнула тень.

Поднявшись по узкой винтовой лестнице, она улыбнулась Эбигейл, проигнорировав Эмилию. Зря, наверное, ребяческая выходка может дорого ей обойтись — пожилая подруга все-таки не зря не любит серую мышку. Как говорила мама — в тихом омуте черти водятся.

Обход больных. Бесполезное, в сущности, занятие. Клэнси тихо лежал на койке, выпрямив больные ноги. Утром лазарет пополнился еще двумя жертвами классовой справедливости Уильяма — пожилой и молчаливый Роберт, глаз которого заплыл от удара тростью, и Говард, мужчина лет сорока, невзрачный, почти прозрачный, с несколькими сломанными костями. Эбигейл тихо прошептала, что Роберт иногда сплевывает кровью — синяк под глазом не самое опасное для его здоровья. Старая женщина с опаской упомянула о чахотке. Говард же, казалось, целиком покрылся фиолетовыми пятнами, каждый вдох давался с трудом, а грудь резко вздымалась и опадала.

Через полчаса Бриджит присела рядом с Элиотом, поглаживая спящего мальчика по голове, ласково перебирая пальцами волосы. Лесли любил, когда мама так его убаюкивала. Мысли о брате возвращали Бриджит к прошлому. Признайся она себе года три назад, что когда-нибудь заскучает по мрачным, исполненным ненависти и грехом улицам Уайтчепела, посмеялась бы. Но сейчас, сидя во мраке, глядя на чадящую лампу, она искренне мечтала вернуться назад. На грязные узкие улочки, утопающие в густом почти черном тумане. К большим, высоким и старым домам, которые стали приютом для нищих Ист-Энда. Серые унылые фасады, мощенные неровным булыжником дороги, жалкие лавочки, заколоченные и медленно разрушающиеся. Прогулка по Уайтчепелу могла свести с ума кого-угодно, но Бриджит все бы отдала, чтобы снова увидеть покосившиеся от времени и ветхости дома на Флауэр-и-Дин стрит, которые опирались на деревянные балки, припертые к стенам и врытые в землю у края дороги. Однако и в этих развалинах ютились люди. Необтесанные доски, закрывавшие двери и окна, оказывались сорванными, чтобы внутрь мог пролезть изможденный человек. Бриджит помнила и запахи Уайтчепела — вонь отбросов, мочи, немытых тел, затхлой воды в сточных канавах. Гнилые останки продуктов, в которых копошились тощие крысы, борющиеся за лакомый кусочек с не менее тощими бедняками. Ночи в Ист-Энде холодные, серые, злые. Но даже в таких условиях у людей оставалось то, что отняли у жителей работных домов — выбор. И свобода. Бриджит слышала, как соседи называли эти места — бастилии для нищих. Тогда, ютясь в жалкой полуразвалившейся лачуге, она не верила, что где-то может быть хуже, чем в рассаднике всех пороков. Но когда ее глазам предстал высокий забор, унылые корпуса зданий, серый, лишенные растительности двор, поняла, что никогда так не ошибалась. Это место — настоящая тюрьма. Подъем до рассвета, завтрак в промозглой кухне по звонку, отбой по сигналу. И униформа. Как же Бриджит ненавидела это тряпье, которое и одеждой не назовешь! Сшитая из грубого материала верхняя накидка, серая ситцевая рубашка, нижняя юбка из сермяжной ткани, полосатое льняное платье, чепец, шерстяные чулки и тканые тапочки. Неудобная, колючая, словно ненавидящая носящего одежда. В жару под ворохом тряпья можно потерять сознание, в мороз кажется, что кожа обнажена. Это безбожное место — огромная тюрьма, откуда вызволить может лишь смерть. Гробница, в которой их похоронили заживо, погребя не только тела, но и надежды, счастье и радость.

Элиот вскрикнул во сне, выведя Бриджит из оцепенения. Постоянно эти мысли, кромешный мрак, ни единого лучика света. Нужно думать о Лесли, о будущем, в котором они втроем покинут стылые стены работного дома…

Лампа потухла, погрузив лазарет в черные бездны ночи. Лихорадочно шаря пальцами по столу, Бриджит услышала приглушенное тяжелое дыхание. По телу пробежала дрожь, как прошлым вечером. Оно здесь. Замерло у койки Клэнси!

— Эбигейл, — жалобный писк потонул в хриплом вдохе. Где же подруга? Где Эмилия?

Скрип, хруст, шорох. Звуки окружали дрожащую в панике Бриджит. Свет! Но где…

Тихий стон, в комнате засвистел ветер, пронесся над головой, пробрался под тонкое платье, словно жесткие пальцы незнакомца. Равномерные стуки из дальнего конца лазарета. Бриджит будто вмерзла в кровать, вцепившись ледяной рукой в волосы Элиота. Мальчик заворчал во сне, но не проснулся. Где-то вдали слышался хор жалобных голосов, молящих о пощаде…

— Бриджит? — Эбигейл встревоженно смотрела на подругу, покачивая головой. — Деточка, да что с тобой? Ты словно призрака увидела.

— Увидела, — смогла лишь прошептать Бриджит. Свет керосиновой лампы Эбигейл высвечивал скрюченную у койки Клэнси фигуру, черный плащ развевался, обнажая иссушенное бледное тело. Костлявые руки гладили больные ноги мужчины, пальцы погружались в плоть, в кости…

Пощечина вывела Бриджит из транса. Эбигейл увидев, что девушка сфокусировала взгляд на ее лице, тут же взволнованно заворковала.

— Ну что ты, золотце. Перетрудилась? Так посиди, я сама присмотрю за больными.

Бриджит хотела согласно кивнуть, но вспомнила, как тяжело Эбигейл дается каждый шаг из-за больных коленей, как часто подруга кашляет украдкой, чтобы никто не увидел.

— Что вы, я сама, — она выбросила глупые мысли из головы. Ничего в темноте нет, никаких призраков, лишь людская жестокость и ненависть. Зачем придумывать несуществующих врагов, когда вокруг столько настоящих?

Но ночью, лежа на тонком соломенном матрасе под провонявшим одеялом, она слышала крики и плач, доносящиеся из недр дома. Голоса молили и просили, но никто не внял их мольбам.

Днем, прогуливаясь по грязному дворику, старательно избегая отражений в лужах, Бриджит словно заснула. Единственное чахлое дерево скрипело под тяжестью колючего ледяного ветра. Встряхнув головой, она поспешила в лазарет. Улыбающееся лицо Элиота разом стерло все тяжелые думы. Хорошо там, где человек сам этого захочет, и даже в такие серые дни, когда, казалось, сама природа ненавидит тех, кто живет в работном доме, можно уловить отголоски счастья.

— Привет, малыш, — Бриджит ласково улыбнулась. Элиот тут же просиял, огромное родимое пятно растянулось почти на всю щеку. Бедняжка! Хромоногий, с таким лицом, он оказался подходящей жертвой мальчишек. Те, словно падальщики, кружили вокруг него, норовя толкнуть, ударить, ущипнуть. Но больнее всего слова. У большинства из детей родители жили рядом, в соседнем корпусе, либо умерли от истощения, тяжелой работы или болезней. Мать Элиота же, как знали все, торговала телом в грязных подворотнях Уайтчепела. Но разве это важно? Неужели можно судить ребенка по жизни родителей?

— Бриджит, Бриджит, научи меня менять повязки — я буду помогать тебе, — мальчик щебетал, радовался жизни даже в лазарете. Тепло проникло сквозь ледяную одежду, окутав тело Бриджит чем-то нежным и мягким. — И читать! Я хочу давать микстуры больным, но не понимаю, что там написано!

До обеда Бриджит забыла о дурных мыслях, стараясь обучить Элиота самым простым процедурам. Эбигейл, кряхтя и кривясь от боли в коленях, старалась им помочь. И даже Эмилия несколько раз украдкой улыбнулась.

После обеда Бриджит проверила Клэнси, спавшего почти весь день. Он не пошевелился. Холодная рука страха сжала сердце.

— Эбигейл! — стараясь, безуспешно, унять панику в голосе, Бриджит взмахивала руками, привлекая внимание подруги.

Мужчина умер. Тело затвердело, кожа напоминала мрамор, словно в нем не осталось ни капли крови. Пустые глаза смотрели в вечную пустоту, губы тронула легкая улыбка.

— Как же так? — Эбигейл удивленно и несколько возмущенно смотрела на Бриджит, словно та виновата в смерти больного. — Еще перед обедом он стонал и что-то бормотал.

— Что он говорил? — Бриджит не хотела, и, в то же время, жаждала услышать ответ подруги.

— Про лица, — пожала плечами пожилая женщина. — Я не прислушивалась.

Новость сообщили Уильяму, и удары его трости по полу заглушили голоса трудящихся на кухне женщин.

— Умер? Что значит — умер? — второй подбородок мужчины возмущенно затрясся. — Вот так вот, — обратился он к благоговейно молчавшему Томасу, — стараешься для них, а они мрут, что твои мухи в октябре. Мерзавцы!

— Да, сэр, вы, как всегда, правы, — подобострастие истекало из уст Томаса. — Мы им все! Даже не осознают, что сами виноваты в своих бедах. Ленивые, порочные отбросы общества, которые только и умеют, что бесконтрольно размножаться! Бедны потому, что променяли все добродетели на праздность и греховность, — Томас блаженно улыбнулся, когда Уильям выразил согласие с его словами.

Рядом возникла Нэнси, визгами и тычками разгоняя любопытствующих работниц. Ее маленькое лицо тряслось от гнева, глазки стреляли по сторонам, словно выискивая жертву. Траурная процессия направилась в лазарет. Уильям потыкал тростью в окоченевшее тело Клэнси.

— Определенно мертв, — Томас и Нэнси согласно кивали головами, прищелкивали языками и утверждали, что такими неблагодарными могут быть только зажравшиеся бедняки Лондона, напоминающие присосавшихся к коже паразитов. — Убрать его!

— Немедленно вынести тело! — визг Нэнси разлетелся над лазаретом. Проходя мимо Эбигейл, смотрительница толкнула нерасторопную, по ее мнению, старуху. Та завалилась на бок, кряхтя от болей в коленях. Бриджит подбежала к подруге, довела до стула, отряхнула грязную юбку.

Благородная, дарящая кров и еду беднякам, троица прошествовала вниз, и еще долго слышался стук трости Уильяма, заискивающее бормотание Томаса и истошные крики Нэнси.

Бриджит массировала колено Эбигейл, при этом утешая рыдающего Элиота, который вцепился в ее платье, в ужасе смотря на тело Клэнси.

Чуть позже Бриджит застыла на кладбище, приткнувшемся позади работного дома. Она смотрела в черную яму, чувствуя, как из глубин земли что-то взирает на нее в ответ. Наконец, почва обнажила старый гроб. Кого-то здесь уже похоронили несколько лет назад, теперь Клэнси упокоится на останках такой же жертвы бессердечных смотрителей. Дешевый гроб почти что швырнули в могилу, комья промерзлой земли с грохотом падали на тонкую крышку. Приходское кладбище напоминало сад весной, вместо цветов усеянное грубо сколоченными крестами. Краткая молитва, во время которой имя погибшего произнесли с ошибкой.

Бредя к лазарету, Бриджит сдерживала слезы. Неужели все они так закончат? В безымянной могиле, под покосившимися крестами, под звуки безразличного голоса, наспех читающего молитву и даже не знающего имя умершего? Эбигейл, Элиот, Лесли, она сама — такой конец уготовила им безрадостная, наполненная тяготами жизнь? Грусть уступила место гневу. Руки сжались в кулаки, ногти прочертили кровавые полоски на ладони. Глубоко вдохнув морозный влажный воздух, Бриджит успокоилась, разглядывая густые клубы тумана, наползавшие из-за стен двора. Смог окутывал город саваном, плотным, прогорклым, пахнущим сажей. Даже воздух здесь пропитался смертью и унынием.

Шаги отдавались гулким эхом от ледяного пола. В коридоре воцарился полумрак, свет разбросанных ламп лишь сгущал тьму. Из стен раздавались протяжные стоны, детский плач, жалобные выкрики. На лестнице мимо нее проскользнуло облачко тумана, очертаниями напоминая тощую женщину. Стены зданий исходили на крик, в полутемном коридоре она чуть не столкнулась с полупрозрачной фигурой, подволакивающей ноги, стремящейся к лестнице, ведущей в лазарет. Бриджит перекрестилась, когда признала в сером силуэте Клэнси. Мужчина не заслужил бродить в проклятом доме после смерти, неужели покоя нет и на том свете? Или же все это кажется?

В лазарете она облегченно вздохнула, но, увидев озабоченное лицо Эбигейл, тут же ощутила, как тяжелые мысли вьются вокруг неупокоившимися призраками. Ее молитвы оказались услышаны, и проклинать за это можно только себя. Наконец, Бриджит увидела Лесли.

— Братик! — она склонилась над койкой, орошая горящее лицо мальчика слезами.

Эбигейл, бережно ведя ее под руку к стулу, рассказала, что Лесли провел несколько дней в карцере за то, что пренебрегал работой. Его искромсанные пенькой пальцы царапали матрас, а из горла раздавались тяжелые хрипы.

— Что это? — Бриджит говорила спокойно, но руки дрожали. Эбигейл замялась, отказываясь огорчать подругу. — Скажите, я не маленькая!

— Боюсь, это чахотка. Ну же, дорогая, не все больные умирают, — она приобняла рыдающую Бриджит. С другой стороны ее бережно поддерживал Элиот. Эмилия избегала встречаться взглядом.

После того, как спела колыбельную Элиоту, уложив мальчика спать, Бриджит присела на койке брата. Как же он исхудал! Кожа да кости. Маленькое лицо пылало, пот стекал по разгоряченной груди, он так и не пришел в сознание. Она прикусила губу, сдерживая крик ненависти, когда увидела синяки на ребрах и спине мальчика. Уильям! Мерзавец! Как она мечтала избить негодяя его же тростью. До полусмерти, а лучше — до смерти. Отомстить за всех, кого он лупил, проклинал и ненавидел только за то, что они родились бедными.

Чуть позже, успокоившись, она погрузилась в безотрадные мысли. Почему мир так несправедлив? Учась у мамы ухаживать за больным отцом, лица которого почти не помнила, она мечтала стать доктором, тем, кто спасает жизни, воссоединяет семьи. Но разве бедняк может получить необходимое образование? А тем более — девушка?! Никто не воспримет ее серьезно, даже не задумается, что уход за больными, лечение — удел женщин. Но чем она хуже доктора, который раз в неделю осматривает больных в лазарете, брезгливо глядя на исхудалые тела, с отвращением притрагиваясь к ним? Бриджит помогала бы всем, унимала боль. Спасала людей за достойную оплату труда, и в стране стало бы на одну нищенку меньше… Мужчинам дозволено то, о чем женщины не могут и мечтать, вся власть и сила — в их руках. Даже представить себе, что когда-нибудь такое будет возможно… Нет, наивные мысли глупой девчонки. У женщин есть только три судьбы — потомственные аристократки, простые работницы или грязные шлюхи. Стать из нищенки кем-то невозможно. Великая страна не допустит такого беспрецедентного события! Ее удел — драить полы, готовить жидкий бульон без мяса и переворачивать больных. Никаких надежд, мечтаний — лишь серая убогая жизнь в каменной гробнице работного дома.

Черная тень возникла перед глазами неожиданно. Бриджит вздрогнула, протерла глаза. Нет, только не это! Высокий силуэт склонился над койкой Ричарда. Избитый мужчина хрипел, когда длинные бледные руки прижались к синякам и ссадинам. Вновь послышался свист ветра, и комната погрузилась во мрак. Влажные звуки заглушали стоны больных. Что это за существо? Зачем оно мучает и убивает тех, кто и так настрадался? Страх уступил место гневу.

Лесли заворочался во сне, кряхтя и постанывая. Что если эта фигура придет к брату? Можно ли его как-то защитить, уберечь от зла, спасти от вечного скитания по проклятому дому? Может, Эбигейл что-то знает?

По лестнице поднималась сероватая, словно размытая, фигура, припадавшая на ногу. Что-то знакомое в очертаниях… Клэнси?! Призрак мужчины протянул руки к потолку. Сверху зашуршал плащ, словно черное крыло опустилось, укутав собой тень Клэнси. Несколько секунд мир словно застыл, а затем все растворилось в дымке тумана.

Бриджит еще долго всматривалась во тьму, пока не заснула прямо на койке брата.

Утром она бежала на перекличку, надеясь, что не пропустит время утренней молитвы. За такое нарушение могут на несколько дней посадить в карцер. А еще Нэнси никогда не отказывала себе в удовольствии избить провинившихся. К счастью, все обошлось. Сложив руки в молитвенном жесте, повторяя слова, даже не задумываясь над их смыслом, Бриджит желала, чтобы эта жалкая пародия на настоящую молитву закончилась, мечтая скорее приступить к завтраку. Наконец, все расселись по местам, возбужденно глядя на кастрюли. Кусок хлеба и жидкая овсяная каша. И ради этого они молились пятнадцать минут? Бриджит старалась отогнать крамольные мысли, но молебны, воскресные проповеди, одухотворенные лица смотрителей казались шаржем, издевательством над голодающими и замерзшими людьми. Зачем молиться, если никто и никогда не отвечает на искренние, исходящие из глубин души, призывы бедняков?!

Почти вылизывая пустую тарелку, чувствуя сосущую пустоту в желудке, Бриджит с содроганием вспомнила, что сегодня банный день.

Процессия истощенных женщин брела на водные процедуры. Чуть теплая вода, ледяной пол, и пристальный взгляд Нэнси. Хотелось стыдливо прикрыть тело, но кругом столпились остальные обитательницы дома, и об уединении не приходилось и мечтать.

Продрогшая, обессиленная, Бриджит поднималась по лестнице. Может, пора уходить? Забрать Лесли и Элиота, попытать счастья в большом мире? Но куда они подадутся? Кто им поможет? Где найти работу и крышу над головой, да еще и с двумя детьми? Хотя, может ли быть там, снаружи, хуже, чем в этом аду в каменных стенах?

Лесли так и не пришел в себя. Элиот прижимался к ноге, теребя рукав платья, прося внимания. Ричард сипел, лицо мужчины покраснело.

— Эбигейл, — Бриджит не знала, как начать разговор, и выложила все и сразу. — Я видела ночью фигуру. Она застыла у кровати Ричарда, а до этого — у койки Клэнси. А потом Клэнси умер!

— Дорогая, он бы и так умер, — Эбигейл поглаживала колено, и Бриджит видела, что мысли пожилой женщины витают далеко. Может, она вспоминает свою молодость? То, каким крепким когда-то было тело? Как боли не донимали каждую минуту? — Я не отрицаю, что здесь, в этих проклятых стенах, что-то есть. Но не все, что мы не понимаем — зло. Иногда нужно задуматься о.., — Эбигейл замолчала, покачиваясь на стуле. Решив ее не тревожить, Бриджит усадила Элиота на колени, умостилась на койке Лесли, и запела колыбельную:

— Баюшки, на ели мальчик засыпает,

А подует ветер — люльку раскачает,

Ветка обломилась, полетела колыбель –

Падает и люлька, и дитя, и ель.

— Почему ты не моя мама? — пробормотал засыпающий Элиот. Бриджит крепко прижала к себе худенького мальчика, сдерживая подступающие к глазам слезы.

Ночью фигура снова склонилась над Ричардом. Бриджит, вспомнив слова Эбигейл, старалась увидеть в ночном госте что-то иное, не кромешную тьму. Но суетливые движения длинных пальцев, взметающиеся вихри воздуха, сипящие звуки, странно изогнутое тело никак не могли принадлежать существу света. Нет, это — порождение безысходности. Нечто, поднявшееся из темных глубин человеческих душ, то, что растет, вскармливаемое грехом, пороками, ненавистью и страданиями. Оно убивает больных, мучает их ночами, ласкает мертвыми руками, поглощает.

Бриджит не удивилась, когда Ричард не проснулся утром. Он умер во сне, как и Клэнси. И впереди их ждали еще одни тоскливые похороны, проводимые бездушным священником под непрерывно моросящим дождем. Жизнь таких, как Ричард и Клэнси — сплошная череда мук и страданий, и заканчивается она так же, как и начинается — в кромешной тьме и черной безнадежности.

Хрипящий силуэт с раздутым, почти прозрачным лицом, не удивил Бриджит, когда она столкнулась с ним на лестнице. Он брел к лазарету, к месту своей смерти. Ричард будет ждать, когда существо обернет его черным плащом, и поглотит. Крики и плач гулким эхом разносились в пустом коридоре. Души молят о спасении, но даже в ином мире не существует счастья и забвения. Агония тянется за умершими в работном доме, навеки замуровывая их в каменных стенах.

Три дня спустя скончался Говард, и Бриджит даже не вздрогнула, увидев его безвольно передвигающуюся призрачную фигуру — всего лишь еще одна жертва жестокости мира, легкая добыча для ночного хищника.

Эбигейл сдавала с каждым днем, ее добрая улыбка редко освещала изможденное морщинистое лицо. Лесли, наконец, пришел в себя, и это единственное, что Бриджит волновало. Брат рассказал, как Уильям избил его тростью. Каждое слово сопровождалось кашлем, и когда кровавая слюна окрасила простынь, Бриджит обняла брата, напевая колыбельную. Уильям мог сломать ему кости, но уничтожала Лесли болезнь, поглощая изнутри.

Элиота снова избили дети во дворе. Даже в лазарете слышались их презрительные крики. Гнилое лицо, кривоногий, сын шлюхи. От каждого слова Бриджит вздрагивала, словно от удара плетью. Мечты, гнев, страх — все испарилось, оставив пустую оболочку. Бриджит просто плыла по течению, забыв обо всем, не думая, не чувствуя, лишь существуя. Брат сдавал с каждым днем, и она подготовится к борьбе за его душу. Синяки почти исчезли, но кровь на губах Лесли проступала все чаще. Жалобные взгляды Эбигейл говорили о многом. Спасти тело она не успеет, но побороться за его душу обязана. Может, в ином мире его встретят мама с папой? Все лучше, чем вечно бродить в сырых стенах дома.

Камни в коридорах кричали и плакали каждую ночь, сквозняки разносили жалобные стоны, проникая во все щели.

Элиот больше не улыбался, не говорил, что мечтает стать врачом, вообще ни о чем не говорил, ходил за Бриджит тусклой тенью, крепко держал ее за подол платья.

Опустевшие койки Клэнси, Ричарда и Говарда уже заняли другие больные. Иногда ночью, когда ледяной ветер продувал тонкую простынь, обжигая кожу, Бриджит надеялась, что ночной посетитель выберет другую жертву. Не только Лесли страдал. Еще несколько мужчин и женщин готовились в любую моменту отдать душу Богу. И Бриджит молила этого самого Бога прибрать братика на небеса, спасти от вечных страданий. Понимая, что за такие просьбы, скорее всего, сама попадет в адские бездны, все же каждую ночь слезно умоляла, готовая сделать что угодно. Представить, что маленькое тело братика положат в крошащийся в руках гроб, который закинут поверх другого, превратившегося в труху, прочитают жалкую молитву, наспех закопают и поставят кривой крест — сродни кошмару, от которого не пробудится. Но думать, что дух Лесли будет вечно страдать в каменной тюрьме — еще горше.

Бредя по коридору, Бриджит резко повернула вправо, когда чей-то призрачный силуэт неожиданно возник из стены под аккомпанемент надрывающихся криков. И налетела на Уильяма.

— Это еще что? — мужчина брезгливо топорщил усы, с удивлением разглядываю изможденную девушку. — Куда вы так торопитесь, юная леди? Работать? Или с наслаждением поглощать дармовую еду?

— Работать, как же, — вторил Томас, плетущийся за Уильямом, словно тень. — Они только и могут, что есть, испражняться и размножаться. Бесполезные существа.

— Зачем Господь дарует им жизнь — выше моего понимания, — Уильям ткнул тростью в грудь Бриджит. — Хотя, конечно, вши тоже…

Накопившиеся боль, страдания, голод и переживания прорвали плотину молчания, и Бриджит закричала так, что легкие вспыхнули огнем. Она вцепилась в трость Уильяма, потянув его на себя, и тут же другой рукой расцарапала мерзкую рожу смотрителя.

— Отпусти меня, помогите! Она же бешеная! Уберите это от меня! — вопли Уильяма оглушали, но, даже испытывая боль, он не смог скрыть пренебрежения и отвращения. Томас ухватил Бриджит за пояс, за что тут же получил кулаком в пах. Согнувшись, мужчина тихо всхлипывал. Уильям, наконец, пришел в себя, схватил грязную тварь за руки и повалил на пол. Бриджит трепыхалась, выплескав весь гнев, и понимая, что теперь ее ждет.

— А ну, за мной, мелкое убожество, — Уильям намотал волосы жертвы на руку и потащил по полу за собой. Жители дома высыпали из комнат, галдя в коридоре, с ужасом глядя на происходящее. Все понимали, что Бриджит — не жилец. Ее запрут в карцер навечно.

Сама Бриджит вопила от боли, казалось, что кожу с голову медленно снимают или обваривают кипятком. Наконец, Уильям запихнул ее в пустую каморку, в которой пахло гнилью и тухлым мясом.

— Жалкое, ничтожное, убогое создание, — каждое слово сопровождалось ударом по лицу. Слезы, сопли и кровь стекали Бриджит на шею, она тщетно пыталась прикрыться руками, но гнев Уильяма не знал предела. Носок ботинка впился в живот, каблук с хрустом вжался в челюсть. Трость со свистом впивалась в беззащитное тело. А затем ее приподняли, привалили к стене, и грубо раздвинули ноги. — Я научу тебя! Я покажу тебе, что такое благочестие. Запомни это, тварь. Единственный раз, когда что-то чистое коснется твоего грязного тела. Шлюха! — он рычал и плевался, стягивая мокрые трусы с Бриджит, возясь со своими штанами. Ошалевшая от боли она не понимала, что происходит, но когда что-то горячее и толстое вонзилось в нее, проникая внутрь, разрывая внутренности, зарыдала. Теперь Бриджит осознала, что делает с ней Уильям.

— Нет, нет, прошу, пустите, простите, — она рыдала и молила о пощаде, но мужчина молча повалил ее на пол, зажал рот мягкой, пахнущей дорогим парфюмом, рукой, и еще сильнее задвигал бедрами. Каждый толчок, каждый рывок… Бриджит казалось, что кто-то ворочает внутри нее раскаленной кочергой. Рыдая, она молилась, чтобы это прекратилось, Господи, сжалься и лиши сознания. Но, как обычно, никто не услышал ее просьб.

Минут через десять Уильям остановился, напоследок обдав бедра Бриджит чем-то горячим и вязким. Натянув штаны, он презрительно перешагнул через изможденное тело, резко захлопнув дверь, погрузив каморку в кромешную тьму. Никто не слышал плача Бриджит, никто не помог, не спас…

Прикрывая тонким платьем тело, она брела по темному коридору, утопая в криках невидимых страдальцев. Они ей сочувствуют? Хотят отомстить? Или просто оплакивают еще одну потерянную душу? Бриджит не осознавала до конца, что только что произошло. Ее обесчестили. Ни один мужчина теперь не захочет связать свою жизнь с падшей женщиной. Нищая, малограмотная, тощая, еще и потерявшая девственность в грязной кладовке. Ее жизнь не стоит и пенса. Захлебываясь в слезах, Бриджит мечтала о мести, но кто ей поможет? Стоит ли обращаться к Нэнси? Истеричная женщина только обрадуется, обзовет ее распутной девкой. Но раньше такого не случалось, никто и никогда не говорил о насилии. Да, бедняков били, лишали еды, оставляли в карцере…

Собравшись с силами, Бриджит утерла слезы, хотела поправить волосы и одежду, но подумала, что лучше предстать перед Нэнси в таком виде, чтобы та сразу поняла, что она не врет.

— Мисс Хастур, на меня напали, — пролепетала Бриджит, глядя на восседающую у камина Нэнси.

— Господи, что еще произошло? Неужели так тяжело просто жить и не мешать другим? — невысокая женщина брезгливо смотрела на нищенку. — Ну, что? Кто-то из мужчин напал на тебя?

— Да.

— Тебя… обесчестили?

— Да, — и тут слезы потоком хлынули из глаз. Нэнси удивленно посмотрела на нее, и во взгляде смотрительницы Бриджит увидела что-то, напоминающее сострадание.

— Ну-ну, присядь. Мы узнаем, кто это сделал, накажем негодяя. Негоже так вести в моем работном доме! — Нэнси хлопотала возле Бриджит, взяла за локоть и повела к креслу. — Присядь пока, дитя мое, я принесу воды и еды. Надо будет помыть тебя, может, даже дать отдых на несколько дней. Покушаться на самое святое — грех. Все бедняки — грешники, только и думают о плотских утехах.

— Спасибо вам, мисс Хастур, — Бриджит давно не чувствовала себя окутанной заботой и лаской. И как же это приятно. Если бы только так не болело между ног…

— Дитя мое, ты знаешь, кто это сделал с тобой? Насильника нужно вздернуть. Виселица — единственное наказание за такой грех.

— Да, мисс Хастур. Этот сделал сэр Уильям.

— Что ты сказала? — Бриджит ощутила, как изменилась атмосфера в комнате. Камин словно затух, а тьма окружила уютную обстановку. Нэнси застыла с разинутым ртом, недоверчиво глядя на плачущую девушку. — Уильям?

— Да, он повалил меня в каморке…

— Заткнись! Грязное животное! Да как ты смеешь говорить такое о сэре Ноутсе? — Нэнси аж задыхалась от возмущения, взмахивая короткими руками, словно призывая кару небесную на голову проклятой нищенки. — Как! Ты! Смеешь! — каждое слово сопровождалось ударом. Нэнси взвизгнула, схватила Бриджит за волосы, и поволокла за собой, прочь из уютной комнаты. — Мерзавка! Отродье! Да кто на тебя посмотрит, кроме такого же убожества, как ты?! Хочешь очернить имя мистера Ноутса? Сэр Уильям — святой человек.

Нэнси волокла упирающуюся Бриджит, впихнула ее в крошечную комнату, и захлопнула дверь.

— Ты, распутная девка, умрешь в этом карцере, уж я тебе обещаю!

Бриджит повалилась на ледяной каменный пол, задыхаясь от обиды и боли. Ну как же так? Почему ей не верят? Сжимаясь в комочек, она плакала и мечтала умереть тут же, чтобы прекратить мучения. Но Нэнси не забыла о ней. В течение двух недель, которые Бриджит провела в карцере, смотрительница выводила ее каждое утро во двор, где обливала холодной водой, лупя тростью Уильяма для согрева, а мужчина смотрел издалека, ухмыляясь. Во время обеда Бриджит приводили в кухню, где секли при всех, в назидание, и бранные слова сыпались из уст Нэнси, сопровождая каждый удар. А во время вечерних молитв Бриджит не разрешалось упоминать имя Господа, дабы не очернить его.

Две недели ада, боли и страданий. Бриджит замерла на краю жизни, но мысли о Лесли и Элиоте удерживали слабый дух в измученном теле.

Наконец, ее выпустили. Бриджит боялась отражения, на что же она теперь похожа? И поняла, что такое настоящий голод, как мороз может пробираться под кожу, выстуживая даже кости.

В лазарете она узнала ужасную новость — три дня назад умерла Эбигейл. Старая женщина легла спать — и не проснулась. Эмилия даже не придала голосу сострадания. Просто констатировала факт. И еще добавила, что выкинула какую-то деревянную штуковину из-под подушки Лесли, которую, вероятно, туда положила Эбигейл. Бриджит еле сдержалась, чтобы не ударить бледную девушку. Старая женщина, наверное, дала брату какой-то оберег, а эта убогая его выбросила!

На воскресной молитве Бриджит даже не открыла рот, отказываясь от просьб тому, кто не интересовался судьбами самых бедных и презираемых людей.

Лесли кашлял все сильнее и сильнее, капли крови орошали серую простыню. И Бриджит смирилась с тем, что брат не выживет. Он уйдет вслед за Эбигейл, в мир, если верить словам священников, лучший. Туда, где больше не будет страданий, голода и вечного холода. Она проводила все свободное время с ним, обнимая прижимавшегося к ней Элиота.

Несколько ночей спустя Бриджит увидела высокую черную фигуру, застывшую у койки брата. Оно пришло за ним. Подбежав к силуэту, она била по нему руками, кричала, пыталась безуспешно изгнать, но пальцы проходили сквозь тело призрака, не причиняя тому никакого вреда. Бледные руки гладили горло и грудь Лесли, проникая внутрь. Эмилия отхлестала Бриджит по щекам, умоляя, чтобы та заткнулась и не привлекла внимание Нэнси.

Существо растворилось во мраке, Лесли утих. Плача, сдерживая рвущийся из груди гнев, Бриджит улеглась рядом с братом. Карцер уже не страшен. Какая разница, где и когда умереть?

Утром она старалась вспомнить все, что знала о призраках. Вроде мама когда-то говорила, что они боятся соли. Рискуя снова впасть в немилость, она тайком взяла щепотку соли, молясь, чтобы этого хватило. В это же время Нэнси колотила провинившуюся пожилую женщину, вопя, как презрительны все бедняки. Бриджит тихо проскользнула мимо. Уильяма она не видела уже несколько дней, Томас иногда бродил по двору, изливая презрение на жмущихся к стенам бедняков. Ад на земле, не тюрьма. Здесь хуже, чем в грязных подворотнях Уайтчепела.

Уложив Элиота спать, Бриджит села на койку брата, напевая колыбельную. Рука сжимала соль, взгляд пристально скользил по темному заиндевевшему полу, покрытым замершей влагой стенам, черному потолку. Выходи же, тварь! Так просто брата не взять. Бриджит поборется за его жизнь даже ценой собственной.

Наконец, Эмилия молча ушла в другой угол лазарета, глядя на Бриджит огромными испуганными глазами. Тишина и мрак окутали помещение. Их всех словно накрыли саваном и положили в пустой дешевый гроб, который сейчас завалят слоем черной земли. Эбигейл, старая добрая Эбигейл, теперь покоится на кладбище для бедняков, под кривым крестом, на котором не указали даже ее имени.

Мрак вокруг койки Лесли сгустился, принял почти жидкую форму. Из черных завихрений возникла высокая тощая фигура. Бледные руки взметнулись, пальцы приблизились к хрипящему Лесли.

— Оставь его! — Бриджит шептала, чтобы не привлечь внимания Эмилии, но ненависть в ее голосе могла бы испугать кого угодно. Силуэт же даже не повернулся. Пора! Соль, брошенная твердой рукой Бриджит, словно прошила черную фигуру, оставив рваные дыры в плаще и бледном теле. Тонкий пронзительный вопль разнесся над лазаретом, ему вторили плач и крики сотен голосов, доносившихся из стен, пола и потолка. Жалобный хор поддерживал стон призрачной фигуры.

Плащ распахнулся, обнажив иссушенное белое тело, покрытое десятками лиц. Губы, до этого улыбавшиеся, кривились в гримасе боли. Бриджит видела выступавшие из-под пергаментной кожи носы, глаза, рты. И узнавала знакомых — Клэнси, Роберт, Говард. И даже Эбигейл. Оно поглотило всех! Лица, натягивавшие кожу все сильнее и сильнее, кривились в ужасе и страданиях. Плащ снова окутал тощую фигуру, сливаясь с ночным мраком, а затем существо растворилось в воздушных завихрениях.

Лесли тут же закашлял, протянув к сестре руку. Кровь, стекавшая по губам и горлу, запачкала платье Бриджит, когда брат кричал:

— Зачем, зачем?! Что ты наделала? — Бриджит хотела обнять его, прижать к себе, успокоить, но Лесли отпихнул ее, зайдясь в кашле и рыданиях. — Он хотел унять мои страдания, забрать к остальным, спасти! Что ты наделала?

Бриджит отскочила от койки. Неужели она все неправильно поняла? Могло ли черное существо приносить облегчение страждущим? Оказаться не палачом, но милосердным ангелом? Хор плачущих голосов стих, теперь в лазарете слышался только жалобный вой Лесли.

Бриджит помнила, как после второго визита ночного гостя умирали его жертвы. Лесли после того, как она прогнала черного визитера, прожил еще две недели, угасая на ее глазах, становясь бледной измученной тенью самого себя. Почти все время он метался в бреду, извиваясь на мокрых простынях. Бриджит никак не могла облегчить его мучения, каждую ночь проклиная себя. Черное существо вернулось, замерев у койки другого больного, и Бриджит умоляла его пощадить брата, забрать к себе, но оно не прислушалось.

Когда Лесли умер, зайдясь в кровавой пене, выступившей изо рта, Бриджит словно заледенела. Убогие похороны, пустая койка, плачущий Элиот — все это прошло мимо. Единственная мысль пронзала сознание — нужно бежать, уйти отсюда, покинуть общую могилу, в которой томится больше, чем тысяча смертников.

Этим же вечером она рассказала о своем плане Элиоту. Оставить мальчика здесь — значит предать его, бросить медленно умирать. Бриджит не спасла брата, но может помочь другому.

— Мы уйдем сейчас же, проскользнем через ворота, и начнем новую жизнь, — она уверенно нашептывала Элиоту, не видя, что за ее спиной замерла Эмилия.

— Я не пущу вас! — прокричала бледная девушка. — Не хочу в карцер из-за тебя!

— Отойди! — Бриджит отпихнула вопящую Эмилию.

— Мисс Хастур! Помогите!

— Да заткнись ты! — Бриджит схватила кричащую девушку, и встряхнула. Та попыталась ударить в ответ. Отпихнув ее от себя, Бриджит в ужасе увидела, как Эмилия, падая, ударяется головой о столик. Крики тут же затихли. — Вставай, вставай же! — она трясла податливое тело Эмилии, но та не реагировала, лужа крови вытекала из раны на голове. Убила! Господи, прости, она убила невинную девушку! Бриджит металась в панике, теряя рассудок. Элиот в ужасе плакал на своей койке. Нет, что сделано, то сделано. Надо уходить, как и планировала. Бриджит перешагнула тело Эмилии, сдерживая рвущиеся из груди рыдания. Вниз, по лестнице, прочь из проклятого места! Крики и стоны умерших в стенах. Позади — жалобный и протяжный плач.

— Бриджит, Бриджит, не бросай меня, умоляю тебя! — Элиот рыдал на своей койке.

Ничего не видя и не слыша, она бежала по лестнице, темным коридорам, пустынному двору. У самых ворот оглянулась. И увидела. Узкое окошко лазарета, и маленький, сотрясающийся в рыданиях силуэт, прижавший ладошки к стеклу. Поздно, слишком поздно. Остался единственный шанс изменить жизнь, и никто и ничто не заставит ее вернуться в работный дом.

Ворота со скрипом закрылись за спиной. Бриджит пробежала Арку слез, и помчалась вперед, к свободе, к жизни!

1910

Дождь струился по зонту, стекал по черному платью, проникал в темные ботинки. Зябко кутаясь, Бриджит смотрела, как опускают гроб в землю. Слезы смешались с каплями влаги. Рука дрожала — потеря такого близкого человека нанесла непоправимый удар по здоровью. Скоро и она последует в черную холодную землю. Сотни людей замерли на кладбище, отовсюду слышались тяжелые вздохи и молитвы. Флоренс Найтингейл стала для многих лучом света в царстве тьмы. А для Бриджит — якорем, который удержал ее в этом мире. В памяти проносились ужасы Крымской войны, храбрые лица тридцати восьми сестер милосердия, самой леди с лампой, как называли Флоренс солдаты.

А затем — самые счастливые годы жизни — в 1859 году Бриджит стала одной из пятнадцати слушательниц первой в Англии Школы сестер милосердия. Именно с того дня ее жизнь только и шла вверх. Работа, о которой она мечтала, образование, подруги. Появились даже мужчины, но на них Бриджит не могла смотреть без содрогания, так и оставшись старой девой.

Сейчас, провожая самого дорогого человека в последний путь, она вспомнила о Лесли, Эбигейл, маме и папе. Все они ждут ее, недолго еще осталось. В мыслях возникло лицо маленького мальчика, с огромной родинкой на левой щеке. Элиот. Что же с ним стало? Бриджит никак не могла простить себе, что оставила ребенка одного в работном доме. Какая судьба ждала его? Она пыталась найти Элиота, вернулась как-то в то проклятое место, но мальчик пропал через несколько дней после ее бегства.

Прощаясь с Флоренс, она молила Элиота о пощаде, думая, что он, вероятно, уже тоже ждет ее на той стороне.

1888

Темный и промозглый вечер. Огни в лавках чуть мерцали сквозь плотную пелену тумана, который сгущался с каждой минутой, окутывая мглой холодные улицы и дома. Грязь толстым слоем лежала на мостовой, все вокруг казалось липким на ощупь. Бернер-стрит купалась в удушающем смоге, скрывая лица редких прохожих.

Элизабет Страйд жалась в подворотне, иногда выходя на гулкую дорогу, чтобы немного постоять под жидким светом фонаря. Еще одна жуткая ночь в Уайтчепелском лабиринте. Истории, которые рассказывали о смертях Мэри Энн Николз и Энни Чэпмен распугали бы кого угодно, но только не лондонских проституток. Выбора нет — или рисковать, но хоть что-то заработать, либо помереть от голода. Некстати всплывали жуткие подробности убийств — перерезанное горло, вспоротый желудок…

Шаги во тьме. Элизабет прислушалась. Кто-то идет. Так, надо привести себя в порядок, выдавить улыбку, а не распугивать клиентов гримасой ужаса. Мужчина вышел из клубящегося смога. Высокий, в длинном черном плаще и широкополой шляпе, он странно подволакивал правую ногу. Через несколько секунд силуэт оказался рядом.

— Милый, не проходи мимо, — добавила в голос хрипотцы Элизабет, но из скованных страхом уст послышался лишь жалобный писк.

Мужчина резко схватил ее и потащил в подворотню, не давая опомниться. Элизабет хотела закричать, позвать на помощь, но лишилась голоса. Когда его изможденное лицо наклонилось над ней, она рассмотрела огромное уродливое родимое пятно, покрывающее всю левую щеку незнакомца. А когда нож полоснул по горлу, услышала, как убийца шепчет. И уже совсем ускользая во тьму, различила тихий жуткий напев:

— Баюшки, на ели мальчик засыпает,

А подует ветер — люльку раскачает…