Кукушкина доля

Стемнело. Моросящий дождь вьюжился у полукруга одинокого фонаря. В остальном мраке этой богом забытой улицы его словно и не было: капли лишь невидно ощущались бритым подбородком, торчащим из-под капюшона. Ажентин поёжился. Место не из приятных и без мороси. Заброшенный ткатский район мог быть прибежищем для негодяев всех мастей, а то и чудовищ. Как известно, на шёлковых фабриках охотно заводятся личинки гигантской моли. А уж взрослые особи — бррр!..

Из очертаний тёмного подвала прошмыгнула тень. Ажентин машинально потянулся к заткнутому за пояс мушкету. В крохотном отблеске света показались чёрные кошачьи лапки. Огонёк фонаря, зажжённого спичкой, потускнел, на мгновенье померк, затем снова разгорелся, чуть ярче. Света вполне хватало разглядеть всё изящество молодой девушки, возникшей на месте кошки: приталенное, обтягивающее платье с глубоким до неприличия вырезом, смоляные волосы, мягко спадавшие на плечи, словно аккуратно уложенные только-только и не тронутые непогодой, большие голубые глаза, пронзительно смотрящие на него одного. Настоящая красота, каких мало. Тот случай, когда прекрасная внешность шла вразрез способностям: не будь в ней таланта анимага, давно бы нашла себе богатого мужа и устроилась бы лучше прочих. Или утонула бы в объятьях любимого. Таким неведома неразделённая любовь. Таких не отвергают.

— Ещё более убогое место встречи не мог найти? — обидчиво бросила она.

— Кэт, мы на вражеской территории, помнишь? Не графский приём, не банкет, не курорт. Мы на войне.

Кэт громко хмыкнула и рукой смахнула с плеча копну волос.

— Что в штабе? Какие вести с фронта? — поинтересовался Анжентин, доставая из внутреннего кармана конверт с зашифрованной механической печатью.

— Вести разные, иногда сами себе противоречат. Всё в донесении. Ты же знаешь, сама я в этом ничего не понимаю, — Кэт вытянула из декольте невидимый свёрток, слегка дунула, и на нём пятнами стали проступать бумажные очертания.

Анжетин принял свёрток. Вопреки ожиданиям, никакого шифра на нём не было. Интересно, чья это идея?

— Как твой надзиратель? — спросил он.

Кэт покраснела и стиснула зубы.

— Истерит. Считает, что ты скоро себя выдашь.

Энкэш был гадом и негодяем редкого сорта. К сожалению, не без способностей. Его армия анимагов и пиромантов чего стоила: он высматривал детей со способностями и брал в оборот с малых лет. Может оттого стал главой разведывательного аппарата, что имел всюду глаза и уши? Анжентин, к счастью, ему был неподотчётен. Он получал распоряжения напрямую от короля.

— Передай ему, что он очень сильно ошибается, — Анжентин изобразил жест почтения, принятого среди аристократов его страны. Кэт ответила на жест как-то неуверенно, смазано. Будто заботило совсем иное.

Уходя, Анжетин почувствовал, что его удерживают за рукав. Несмело, но настойчиво.

— Пожалуйста, не уходи. Останься хоть на чуть-чуть, — пролепетала Кэт и прильнула к груди.

— Не могу. Минут через десять меня хватятся, и тогда уж Энкеш будет прав.

— Не хочу слушать ничего ни про войну, ни про Энкеша. И возвращаться не хочу. Хочу остаться здесь. С тобой. Хочу, и всё тут...

— Кэт, минуты три, не больше...

Таки стояли вдвоём в обнимку под моросящим дождём. Ему и самому никуда уже не хотелось, да долг звал. А что такое три минуты в бесконечном море забот и разведывательной работы? — капля, как слезинка на лице Кэт.

Анжентин ещё долго ощущал спиной её взгляд, когда спешил обратно на генеральский приём. На сердце щемило невыносимо.

***

В большом доме, украшенным и обставленным под мифическую викторианскую эпоху (истории про таинственный Альбион гремели повсюду, имея невероятный успех), царил балаган. Пьяная стража была не в настроении замечать кроткую тень, юркнувшую с крыши соседнего здания в окно уборной. Замок уборной цел — значит, не ломились, значит, Анжентину не о чем беспокоиться.

В парадном мундире Анжентин галантно поклонился скопившейся очереди, словно никакого казуса за ним не значилось.

— Не наседайте на здешние креветки, — осторожно заметил он и направился к кругу офицеров, что весело перекатывали шары в бильярд.

— Задерживаешься, — ехидно выдал Трэверс, метко закинув в лунку двенадцатый и десятый одним ударом.

— Я и не торопился. Знал, что за тобой не смогу угнаться, — с улыбкой отметил Анжентин.

— Ставлю отвальную, что сделаю тебя в следующей партии, — отозвался Трэверс, метя белым в восьмёрку.

Какая мелочь для офицера и пригоршня золота для агента: сутки разведывательной работы при железобетонном алиби!

— Идёт! — сдержанно воскликнул Анжентин. Трэверс уже загнал чёрный в лунку.

— Раскат за победителем! — проскандировал пьяный прапор, выступая негласным судьёй.

— Так что, Тен, какие у тебя амбиции? Дивизион? Корпус? — спросил Трэверс и, разбив, загнал десятый.

Разговор за игрой протекал непринуждённо. Словно говорили не о наступлении и гибели тысяч и тысяч солдат, а об выгодных торговых сделках, хотя бы той же пшеницы, которой вечно не хватало на фронте. Треверс был опытным полевым командиром, и его беспечность легко объяснялась военной карьерой, что, впрочем, не мешало замечать косых осуждающих взглядов купцов и дворян, в праздной суете забывших, в каком доме проводился приём. А за разговорами как раз-таки о торговле нет-нет да проскакивали нотки скорби — их сыновья тоже гибли на поле брани.

— Война — дело такое… Всё может решить даже один пехотинец. Однако потери неизбежны, — Трэверс забил почти все шары, не дав Анжентину даже ударить (лишь один его шар замер в миллиметре от лунки), и победоносно облокотился на колонну.

Проигрыш для Анжентина не предвещал ничего хорошего: потерю драгоценного дня. Но лица он не терял:

— Так если за каждым судьба войны, почему бы его не сберечь? К тому же, кроме пехоты и артиллерии что нам противопоставить магам?

— Разведку, — Трэверс изнемогал от предчувствия выигрыша, суетился так, что это было заметно.

Анжентин присмотрелся, подготовился, настроился...

— Капитан Кон Трэверс, старший лейтенант Тен Анжентин, вас призывает к себе Генерал, — прогорланил командирский гонец.

Трэверс пронзил соперника уверенным взглядом: известно, на чьей стороне преимущество. Оставлять так — принимай поражение. Да и испытывать терпение генерала себе дороже.

— Идём, — Анжентин ударил с душою. Первый шар потянул третий, третий — пятый. И так по веренице вплоть до чёрного, восьмого. Единственный шар Треверса остался лежать в миллиметре от лунки. Никаких фокусов — дело техники.

С отвисшей челюстью полевой командир отдал кий прапору.

— А ты полон сюрпризов! Так и быть, пятнадцатого берёшь отвальную за меня. Но с тебя секрет настолько мастерской игры.

— Как-нибудь обязательно, на досуге, — юлил, когда ж досуг-то будет?..

 

Из огромных дубовых дверей, на ходу поправляя платьица и стыдливо пряча взгляд, выбежали две молоденькие горничные. Совсем молоденькие — лет по тринадцать. Анжентин припомнил, что на приёме среди обслуги наблюдал много юных лиц. Думал, семьями нанимали. Ошибался.

Генерал Клац, самодовольно откинувшись на спинку кресла, курил. Мундир распахан, рубашка под ним была застёгнута криво, впопыхах. И чего торопил?

Кабинет был обставлен одновременно торжественно и с армейской выдержкой: воинские награды за стеклами изящных шкафов из вишни, книжные стеллажи, хрустальная люстра необъятных размеров, при том и светильников много, на стенах, на столе; две карты висели по разным сторонам кабинета — одна обозначена орденами за успехи в боях, другая отражала текущее состояние войны. Сам стол доверху завален донесениями, среди которых отложено одно, вскрытое недавно.

— Из штаба пишут, — генерал выдохнул клубы дыма, не глядя на офицеров. — На Южном фронте несём потери. Прознали про артиллерийские позиции. Снести их было достаточно и одного морозного мага.

Трэверс громко цокнул.

— Штабные крысы налегают на версию о шпионаже в наших тылах. Чего они понимают? Королевство магов ничем, кроме своих гнилых чар, не примечательно. Им и ничего другого уметь не нужно — только пустые жесты выписывать в воздухе, и всё само падает к ним на тарелочку. Куда им до армейской выдержки и смекалки? Вот с таким отношением какая может быть разведка!?

— Никакая, ге-р Клац, — вставил своё Трэверс.

— И я о том. Да не верят же! Тараторят, что нельзя на Датчик полностью полагаться. Уверял их, ни единой осечки! За километры чует, не обмануть. Нет! Верховного уговорили: развёртывайте противошпионскую деятельность. Такие, дескать, удары по военной машине нам дорого стоят.

Приказ накатали сами. Если бы не подпись Верховного, хрен я и пальцем бы пошевелил. Но, как понимаете, вещь эта щепетильная и анонимная. И абсурдная. Вам, Трэверс, как полевому командиру, доверяю развернуть агентурную сеть в действующей армии. А вы, Анжентин, хоть и имеете боевой опыт, очень уж быстро обрастаете связями и карьерой среди штабных. Вот среди них и покопайтесь.

— Слушаюсь! — хором отчеканили офицеры.

— Трэверс, вы свободны. А вас, Анжентин, попрошу остаться.

Дубовая дверь закрылась со скрипом. Генерал затушил сигару, приглушил свет и поднялся. Расстёгнутые брюки висели на одной пуговице.

— Скажу честно, старлей, ваши заслуги меня впечатляют. Откуда вы? Не из столицы?

— Из маленькой деревеньки на севере страны.

— Анжентин, герой войны... Ваша родители гордятся вами?

— У меня только матушка. Сестра за ней приглядывает.

— Скажите, только честно, как вы смогли сделать это? В одиночку...

— Удача, ге-р Клац.

— Одной удачей вы бы не проявили себя так блестяще среди штабных. К тому же, поговаривают о вас всякое. Будто вы способны и ядро мушкета голыми руками поймать и ястреба одним выстрелом на лету подбить. Это правда?

— Преувеличивают, генерал.

— Знаете, Анжентин, вас многие хотели бы иметь в друзьях. Я не исключение. Вы прекрасно знаете, что при моей должности без врагов не обойтись. Порой и весьма опасных врагов. Мне бы очень хотелось иметь вас на своей стороне. Естественно, не только в рамках уставных отношений и, естественно, не за просто так. Я вам, Анжентин, могу посулить очень и очень высокую должность в случае успеха нашей кампании. Которую службой не заполучить. Но, чтобы не быть голословным, хочу авансом предложить вам кое-что особенное. Не смотрите на конверт, это только часть аванса, но для остального мне необходимо знать, чего бы хотели вы?

Генерал протянул пухлый, вынутый из растрёпанного мундира конверт.

— Благодарю вас, ге-р Клац, думаю, денежной премии будет достаточно, — Анжентин галантно принял подачу.

— Наверняка у вас, Анжентин, имеются, так сказать, своеобразные желания, которые не купить, — генерал задумчиво уставился в окно. В темноте проглядывались лишь крохотные дождевые капли. — Но для которых необходимо положение. Просите всего, чего хотите!

— Боюсь, ге-р Клац, в голову мне ничего не приходит.

— Как насчёт женщин? Боже, ну конечно же они у вас есть! А как насчёт чего-нибудь большего, нежели может дать женщина?

— Если что-нибудь придумаю, обязательно обращусь к вам!

— Помните, мои двери всегда для вас открыты!

***

Генерал темнил. Само собой, как же без этого? Ни словом про внутренний агентурный аппарат не обмолвился. А работают те действительно хорошо. Анжентин никак не мог подступиться, даже ниточку нащупать к тамошним службам. Если уж подозрения в утечке, они первые должны бы знать, меры предпринять, а не наделять полномочиями дубовых вояк. Значит, плохи дела. Значит, под офицеров копают.

Вот так, окружённый врагами, как не поседеть? Да и сам Анжентин — враг. Любому тут: улыбчивому пекарю, работающему в убыток из-за неприкосновенности военных, лакею с незаживающими ссадинами на лице (как это — дракой и себя не показать?), беззубой пожилой женщине, что доит исхудалую бурёнку — на истоптанной сапогами земле и сорняк не лезет, а всё сено свозят кавалерии. Всем он неприятель, хуже любых невзгод — оттягивает столь желанную, необходимую победу. А то и вспять войну обратит. Если повезёт. Тогда уж и их скорбной доле будет не место. Да и останутся ли живы? Вряд ли.

Письмо от союзников только удручало. Гордились победой на южном фронте, но Анжентин и так уж знал. А что с опасениями: не вскроют ли? Ни слова. Хотя и Кэт обмолвилась и ге-р Клац поручил. Сознательно ли умалчивают или по наивности? В утайку от короля действуют? Догадки не сулили ничего хорошего. Но было и другое — может, решили списать? Тогда совсем всё плохо, и так положиться не на кого, а тут ещё это…

В чём-в чём, а ге-р Клац в одном прав: маги слишком самонадеяны и высокомерны. Отнеслись бы к угрозе серьёзно с самого начала, не несли бы такие потери, не лишились бы стольких земель. Анжентину и радоваться бы — сам не сжился с колдунами, так нет, добровольцем пошёл, в боях кровь проливал, да в разведчика вырос. Родился в одной стране, вырос в другой, за другую и воюет, да как разорваться-то? В школе понукали за бесталанность (в магии, конечно же), вот теперь победы им же подшёптывает. А вместо благодарности они новую игру затеяли. Правильно ли сторону выбрал? Может и переметнуться к тем, кто ценит? Нельзя. Долг чести и крови.

Как бы там ни было, без Энкеша, этого высокопоставленного интригана, дело не обошлось. Союзник ли он? Точно не приятель. Лишь бы не хуже — со связанными руками такому нечего противопоставить. Остаётся только думать. Думать и ни за что не ошибаться. Да обыграть, возможно ли? Способности у Анжентина не те. Отточенная ловкость — это не подковёрные игры, тут думать нужно ходов на пять-десять вперёд. Ему же хорошо бы и один осилить. При том будучи запертым в стане врага. А всего-то одно "перехваченное" письмецо, и конец Кукушке (агентурное его прозвище: как кукушка яйца в чужие гнезда подкладывает). Беспрестанно думать о том — у самого кукуха двинется. И на Кэт не положиться, больно к Энкешу силком привязана...

Своему взводу Анжентин увеличил наряды: докладывать о любом подозрительном. Так, для вида, нечего на солдатню полагаться. И без того лентяи — снабжение, куда им до передовой! Сам в штаб. Хорошо устроился: планы наступления, оперативные сводки, всё перед носом, доноси-не хочу. Но и тут выбирать надо: что сообщать, чтобы не раскрыться, не подставить под сомнения штабное сборище. Анжентин, отталкиваясь от оперативных сводок, лишь ловил тенденции. Не подкопаться. Но если занялись, значит, ещё осмотрительнее нужно быть, мельче.

В штабе как обычно царила суета: младшие офицеры рассылали по телефону противоречивые распоряжения, начальники штабов, замы чинов беспечно потягивали трубки, глядя на карты и перекидываясь плоскими шуточками, кресла генералов с накинутыми на спинки мундирами с орденами пустовали. Приказы верховных приходили напрямую телефонистам, минуя обсуждение, и те, запротоколировав, тут же их пересылали на передовую. Штаб действовал слажено только при непосредственном участии Императора или Маршала, в остальном создавалась лишь видимость работы.

Завидев Анжентина, начальник, комбат, комдив и два зама приветливо улыбнулись и, как обычно, пригласили присесть на свободный генеральский стул. Анжентин травил анекдоты, удобно располагался, доставал из-за пазухи ароматный табак или же непочатую бутылку отличного бренди (или и то и другое) и угощал штабных. Затевал пьянку. А какая армейская романтика без пьянки удалой? Вот и сейчас — разговорить да с себя подозрения отвести. Да как спросить бы потактичней?

— Слышали, наших бьют, — обронил между делом.

— А нечего в портки гадить, да жопой голой светить сквозь непроглядный лес! — воскликнул один из замов.

— Хрена-с-два! В рядах у нас не настолько попрекают дисциплиной! Засиделись. Вот и вычислили, — возмутился другой штабной.

— Говорю вам, что-то новое намудрили колдуны. Разведку теребить нужно! — раскачивался третий.

— А что там в разведке? Что слышно? — осторожно интересовался Анжентин.

— Глухо. Никого не посвящают. Может, они вообще не работают, не то что мы! А так, генерала спрашивай, он больше нашего знает.

Вдруг...

— Офицеры, прорыв на третьей линии, — завопил телефонист. — С высшим командованием связи нет, ждут ваших распоряжений.

— Если перевести дивизию, — вслух размышлял Анжентин, — которая перекрывает четвёртую линию, заградить шквальным до наступления резерва...

— Отставить! — подал голос начальник штаба, покрасневший упитанный полковник. — В тридцати километрах от фронта находится стрельбище, где отстреливается молодняк. Вот их и отправьте. Всех. Пусть опыт в реальных боях набивают.

— Но они же и без защитного снаряжения! Не прошедшие всю боевую... — возмутился телефонист. Моложавый лейтенант, застёгнутый по форме, под воротником белела чистая подшива.

— Числом возьмут! По крайней мере задержат до подхода резервных. А батареи с линий передислоцировать не позволю.

— Но... потери...

— Нарожают, — отрезал полковник.

***

Вечером, четырнадцатого числа, перед отвальной Анжентин рылся в бумагах у себя, когда услышал за окном какую-то дробь. Голубь. Почтовый ли? Раскрыл, подхватил птицу в руки. И не подумал: зачем за фронтом голубей посылать, на что телефоны, гонцы? Вспорхнул из рук, закружился по комнате под потолком. Низко над столом пролетел — крыльями бумаги разметал. Да не разлетаться, места мало: ковёр настенный, кровать, место рабочее, печка на дровах. Метров двадцать квадратов. Клювом ухнул в угол, заметался, и пулей обратно, в окно...

Вот что это было? Забеспокоился, заволновался — глянул в бумаги, ничего необычного, штабные сводки. Но что-то не так. На настенной полке маятник Датчика колыхался, от дальней стены к окну, от дальней к окну...

 

Наутро, плотно позавтракав, Анжентин отправился на прогулку в парк. Высаженные вдоль дорожки липы, склонившись, будто подданные провожали прохожих золотистой листвой. Бутоны тюльпанов, гвоздик, хризантем мерно покачивались, как бы в задумчивом танце перетаптывались, не решаясь выступить за границы каменных кладок рукотворного сада. Они были чем-то похожи на пожилых аристократов, торжество которых выцвело, пожухло в осеннюю пору, а ранее пестрящая, набухлая жизнь лишь состоятельным облагораживанием сохранило их тусклые оттенки поныне. Пруд, разлившийся меж сизых холмов, притягивал покоем и умиротворённостью. Ряды скамеек, выставленных вдоль берегов, почти все облюбовали: старики и молодые, влюблённые парочки; бедняки и джентльмены с котелками и тростями из мамонтовой кости. Анжентин занял свободную. Запах тины смешивался с запахом свежескошенной травы. Как хорошо жить! Не военным уставом, не разведчиком с бильярдным шаром вместо сердца (иначе как? если не чёрствое, подведёт, собьёт с ритма, подпрыгнет, когда катиться надо ровно, по струнке), а человеком. Обычным. Что дышит одним воздухом с этим уединённым и прекрасным уголком Империи. С камышами и кувшинками, сроднившимися с водной гладью. С вековым дубом, благородным великаном, нависшим за спиной (а запах! как далеко дуб заполнял всё собой!) ...

Из подлеска, что с севера ограждал холмы, показалась пара лебедей. Белоснежные, величественные, они сцепленными парусниками плыли к центру пруда. Шеи выгибались, ныряли, перья вздымались, встряхивались. Тот, что побольше, расправил крылья — самец. Самка равнодушно отвернулась и отплыла. Самец будто скукожился и за ней, неуклюже так. И она от него. Смешные! И трудно поверить, что всего без малого в ста километрах отсюда бьют разрывными, сжигают леса, вгрызаются в луга, взрывают окопы, проливают... Звери, птицы бегут с насиженных мест, а люди... обагряют и без того отравленную керосином и порохом землю. Анжентин был там. Он помнит.

Помнит, как под шквальным огнём с оружием врага в руках шёл вперёд, перекатываясь из окопа в окоп. Товарищи падали, сражённые осколком, шрапнелью. Защитные чары ещё сотворить надо, а как прошьёт, так не заметишь. Сквозь дым что-то сверкнуло, сзади, с их позиций. Яркое, как солнце, но не солнце. Обмазанный сажей, Анжентин обидно поморщился. Всё в пустую! Не дождался огненный маг донесений. Поторопился. Усердно мастерил шар, чтобы помощнее. Да позиции выдал...

 

Очнулся, взглянул на часы. К полудню. Надо возвращаться к работе. Да и, что уж, с грудью, разожжённой горьким, больным, уже не успокоиться.

Ресторан на центральной пёстрой вывеской зазывал гостей. Несмотря на будний день, было многолюдно. Суховатый сутулый официант проводил Анжентина к одноместному столику. Галдели солдаты, без конца курили штатские. За соседним заметил молодую графиню в компании студентов, она заискивающе вглядывалась в лицо Анжентина. Узнала. На аперитив заказал портвейна.

Гомону не хватало какой-то праздничной атмосферы, музыки, ресторан казался праздно-суетлив. За дальним столиком у стены, чуть прикрытым портьерой, промелькнула сигара в мясистой руке с рубиновым перстнем. И рукав генеральского мундира.

— Не помешаю? — Анжентин не церемонился, отчего ге-р Клац несколько растерялся.

— Пожалуйста, — протянул ладонью на свободный стул. — Какими судьбами? Почему не на службе?

— Могу вас спросить вас о том же? — с обезоруживающей улыбкой Анжентин мог позволить себе любую дерзость. — Уж простите моё любопытство.

— Прошли меня раззадорить? Или с просьбой? Анжентин, я знаю, что вам не составило труда выведать, где я обедаю.

— С вопросом. Генерал, давая нам поручение, вы так и не проинструктировали. За что цепляться? Кого высматривать? И, наконец, что говорит наша разведка?

— Анжентин, вы хотите, чтобы я за вас всю работу выполнил? Вы крутитесь среди штабных разных мастей, так и крутитесь.

Анжентин чуть поддался вперёд и сказал в полголоса:

— Вы тоже.

Ге-р Клац сдвинул брови, перевёл взгляд на сигару и тяжело выдохнул. Дым струёй потянулся вместе с выдохом, заклубился, заполнил всё пространство перед портьерой и рассеялся.

— Хотите начистоту? Будет так! Верховному нашептали о неэффективности командного состава. Нашептал, естественно, кто-то из высших разведывательных. И не просто, а с примерами. Этот агентурный корпус никто в глаза не видел, а оказывается он незримо присутствуют среди штабных, даже среди солдат. Любые промашки докладываются с разбором. Прорыв на южном — пример. А нам прилетает. Нечего среди рядовых выносить слушок про недальновидность командиров. А крысу надо выявить и в лицо знать. Понимаете?

Анжентин слушал в пол-уха. Что-то было не так. Но что? Военные, — сержанты, прапоры, младшие офицеры, — гудели, но громче слышались возгласы студентов. Раскрасневшаяся дама в кругу солдатни. Семейные пары, молча глядящие каждый в свою тарелку. Официант, хмуро наблюдающий, как официантка в короткой юбочке с кокетливой улыбкой юлит между столиков, разнося заказы и как-то нехотя изворачиваясь от грубых солдатских рук. И в этом балагане — человек. Суконное чёрное пальто, когда все распахнуты: топят. К тарелке не притронулся, а будто уходить собрался. Неспроста.

— Простите, — бросил Анжентин и поднялся.

Направился было к человеку в пальто, но перехватили. Прямо перед ним возникла молодая графиня:

— Тен, вы меня не узнаёте? Это же я, Лиза! Почему не пишете, не звоните, не заглядываете?

Человек бросил на стол купюру, встал и заторопился к выходу. Дьявол!

— Смотрю на вас, думаю, вы или не вы? Знаете, я на вас так сердилась, как вы внезапно пропали! А вас узнала, так всю злость как рукой сняло. Как вы поживаете?

— Лиза! Прекрасно выглядите! — Анжентин мигом сменил суровость в лице на обворожительную улыбку. — Я много о вас думал. Да всё времени не находилось вас навестить. Служба. Не хотите прогуляться?

— Конечно, Тен, с радостью! Мне столько нужно вам рассказать! Да куда же вы бежите?

Джентльмен, широким шагом идущий по улице, и миловидная дама, которая еле за ним поспевает, наверное, со стороны выглядели потешно. Анжентин же об этом не думал. Он мигом нашёл в толпе подозрительного незнакомца — не по пальто или шляпе (тот набросил её, уходя) — по походке. И торопился не упустить. Скрылся за углом? Нагнать и высмотреть. Юркнул за деревья в парк? За ним! Лизу он не отпускал с расчётом, что сможет отвести подозрения видимостью свидания. И не замечал, что, волоча её за собой, только больше внимания к себе привлекал.

— С матушкой всё хорошо, если вы спрашиваете. Боле не хворает. Папенька, как обычно, весь в службе. За ужином только и любит твердить: замуж тебе надо, замуж! А где ж... Да стойте же вы!

Анжентин замедлил шаг лишь когда неизвестный скрылся за воротами какой-то усадьбы. Тот открыл калитку ключом, огляделся и затворил за собой. Обслуги не наблюдалось, что ещё страннее — за таким роскошным домом смотреть, целый полк швейцаров, садовников, горничных нужен! Анжентин опёрся о фонарный столб. В скольких окнах свет горит? Мелькает ли там кто? Что-то забыл. Обернулся.

Лиза, запыхавшись, вывалилась из-за кустов, сквозь которые Анжентин легко протиснулся по еле приметной тропинке. Причёска (симпатичные кудряшки, собранные в завивку) растрепалась, грудь глубоко вздымалась, белое платьице, так изящно облегающее тоненькую талию и унизанное позолоченными узорами, всё смялось, миниатюрные туфельки в грязи. Лиза кротко чихнула, прикрыв милый вздёрнутый носик ручкой в перчатке. Плечи оголены — где же её шубка? Неужели забыли в ресторане!?

— Боже, сердечно прошу прощения за казус! — Анжентин опомнился и смахнул с себя куртку (штатскую, не опостылевший мундир). Накинул на плечи молодой графини.

— Не знаю, что на меня нашло! Будто врага завидел! Знаете, Лиза, война никому на пользу не идёт, — оправдывался он.

Лиза закуталась в куртку и вдруг прильнула щёчкой ему к груди. Подняла глазки, в которых блестели едва сдерживаемые слёзы, и губами к нему потянулась. Анжентин не мог не ответить на призыв губ. Какой поцелуй! Сколько страсти, и в то же время горечи в нём таилось. Чувствовалось, как скучали те губы, и не утолиться, не напиться им. Через силу поцелуй отпустила, и взглянула такими наивным, щенячьим взглядом:

— Не так уж вы и скучали. Иначе, не убегали бы от меня, — и снова Лиза к груди прижалась.

— Я всё боялась, — продолжала она в полголоса, — что ребёнок от вас будет. Боялась так сильно! Но хотела ещё сильнее... Я всё металась, страдала, а вы… вы и не приходили. Вот и думаю, а дорога ли я вам?

Вот что тут ответить? Анжентин мялся. Роман с графиней был блестящей партией, да партией-то не заняться, долг. Думал затесаться к аристократам, но штабные связи закрутились, в них и утонул. А что сейчас сказать? Что он агент? Враг? Легко бы отделался. Да вот Лиза не о том спрашивала. А скажи главного, за ним пойдёт. Хоть в подполье. Хоть на смерть. Никогда он не поймёт такой самоотверженности, не проникнется.

Хотел поцеловать, да извёртываться стала: ответьте! Анжентин колебался, и Лиза это видела. И ей хотелось на свою сторону его склонить, да неправда же выйдет, неискренне. И вдруг поразила её догадка:

— Да вы женаты! Зачем... Зачем тогда ко мне пришли? Зачем ластились?..

Анжентин повёл уголком губ в снисходительную улыбку. И голову чуть набок склонил.

— Потому, что вы самая прелестная девушка, которую когда-либо встречал, — тут не обманывал, и в тоне его это слышалось. — Но вы не правы, я не женат. Только скован долгом службы.

Анжентин взял хрупкую ручку, подтянул к губам, склонился сам и галантно поцеловал.

— Я верил, что найду покой в объятьях любимой (да-да, любимой), — сколько воли собрал в кулак, чтобы не дрогнул голос, чтобы естественно сказать! — но долг оказался превыше! Я не могу убить в себе мужчину, прячась в нежных женских объятьях, когда так нужен стране! — и хорошо, что не уточнил, какой — потерял бы убедительность.

Лиза растерялась. Ещё больше запуталась, хотя требовала ясности. Опустила глаза, с грустью рассматривая помятое платье, испорченные туфли: и для чего бежала? Чтобы этот бездушный солдафон не проникся её чувствами? И не врёт, и не отвергает. А ей-то что оттого?

— Останьтесь! — остервенело воскликнула она. — Заклинаю вас, Тен Анжентин, остаться и обнять меня! Покуда не сбежали по делам вашей чёртовой службы!

Смотрела на него как капризный ребёнок с той лишь разницей, что в глазах проблёскивала какая-то твёрдость, не свойственная её маленькому тонкому стану. Анжентин обнял. Стояли молча, и это положение ему что-то сильно напомнило. Будто стоит с другой, и от этой мысли крепче прижимал к себе. В груди что-то отдалось — сухие всхлипы юной графини, без слёз, без стона. Десятикратно проклял себя за эти агентурные игры, которые сам же и затеял!

— Ну-ну, тише-тише, — поговаривал он, поглаживая по головке, — всё будет хорошо.

"Да как хорошо-то?" — думала Лиза, да вслух не решалась сказать.

Как только успокоилась немножко, Анжентин взял под руку, отвёл к дороге, да кучера поймал.

— К ресторану, а там в особняк Морозовых, — приказал кучеру, в руку с поводьями кинул золотой. — А вы — не забывайтесь, — уже к Лизе, — покончу с делами и к вам!

***

Но мысли о графине быстро растворились в заботах: что с этой усадьбой теперь делать? Вломиться? Засесть неподалёку и непрерывно наблюдать? А завтра? Что, если там штаб здешней разведки, но штаб временный? Чуть недосмотрит — упустит. Да и в одиночку много ли выведать сможет? Нет, нерешительность всё же хуже.

Отмёл другие мысли: не успела карета скрыться за поворотом, как Анжентин перемахнул через ограду. И не боялся же ничего — шёл напролом.

За оградой стал осматриваться: каменная дорожка, ухоженный сад (кедр, пихта, ели, папоротник, тюльпаны, мак), парадная с орнаментом. Кто за всем этим смотрит? В углу будка собачья, да только не лаял никто. Изнежился старый? Нет. Что-то оттуда торчало. Паучьи лапки мягко скрылись во мраке конуры.

В окно не полез — сразу забарабанил в дверь. Знал, что...

— Кто? — сердило проголосили с той стороны.

— Эм... Я видел вас проходящим через парк. Вы шляпу обронили...

За дверью суета, бормотание, щёлкнул замок. Не прогадал — немалое дело находилось в шляпе. Чуть дверь приоткрылась, Анжентин ворвался сам. Смахнул шляпу с головы хозяина дома (тот не раздевался и не заметил ловкости гостя — будто и правда подобрал), чуть поклонился ему:

— Прекрасный дом! Ваш?

Незнакомец недоверчиво мерил взглядом Анжентина, при нём шебурша в головном уборе. Подметил обман?..

— Спасибо, — холодно проговорил он. — Вам что-то ещё?

— Конечно же! Благодарности и знакомства! — Анжентин держал себя легко и непринужденно, как всякий располагающий к себе разведчик. Не церемонясь, Анжентин зашагал вглубь дома туда, где предположительно находилась гостиная. Хозяин упрёком пытался утихомирить:

— Как смеете? Это вторжение в частную собственность! Да как вы смеете, вы...

— Старший лейтенант Тен Анжентин, командующий батальоном снабжения и, кхм, герой войны. Вы что, газет не читаете? — Анжентин улыбался открыто, говорил задорно, будто вообще невозможно его в чём-либо заподозрить. — Кстати, с кем имею честь?

Незнакомец нахмурился, отвёл взгляд и ответил не сразу:

— Граф Джон Смит.

Врёт! Наслушался викторианских сказок. Мог и получше бы придумать. Сухой, сутулый как бы не пытался стройниться. Маленькие глазки (в их уголках по бокам проглядывались небольшие морщинки) беспокойно бегали туда-сюда, словно пытаясь за что-то ухватиться. Повисло молчание, недоброе, угрюмое.

— Джон, во имя вашей шляпы, угостите меня чаем. От жажды скоро окочурюсь! Пока за вами угонишься!..

Смит растерялся. То, что надо! Анжентин умышленно раскручивал балаган, чтобы "Джону" не дать собраться с мыслями, выведать как можно больше, пока не опомнился. Ведь ясно же, что этот Смит следил за Анжентином, ему от него что-то нужно...

Смит поверил, молча прошагал в гостиную и указал гостю на кресло. Обставлена гостиная была богато: хрустальная люстра, диковинный торшер из кости и кожи какого-то зверя (что за создания обитают на этом свете, из которых так хорошо получаются торшеры?), огромные картины, завешанные простынями (чтобы не пылились?), и много-много чучел: медведей, диких кабанов, мантикоры, птеродактиля под потолком; головы мамонтов, василисков на стенах, и то ли бычья, то ли минотавра голова (как же, попробуй отличить без туловища!). На газетном столике в окружении кипы скомканных бумаг бездвижно покоился Датчик. Для красоты ли?

Джон, усадив гостя, отлучился. На кухне, варганя отвар из ароматных трав, незаметно бросил в рот ампулу, а в напиток плеснул чего-то из маленькой неприметной склянки. Кувшин и чашки Джон принёс на узорчатом подносе.

— Прошу, — Смит поставил поднос прямо на бумаги и предложил гостю самому разлить напиток. — Что вас, героя войны, привело помимо моей шляпы?

Анжентин наполнил только свою чашку, но отчего-то не решался из неё пригубить.

— Не могу пройти мимо выгодного знакомства, — с хитрецой ответил Анжентин. — Куда сегодня без здорового авантюризма?

— Быть может, вы заметили меня в ресторане? — Джон наклонился поближе к собеседнику и не отрывал взгляд от чашки. Та прямо-таки плясала около губ непрошенного гостя. — Не торопитесь с ответом, попробуйте чай. Сделан по секретному рецепту…

Анжентин вдохнул пары, поднимающиеся от напитка, и удовлетворённо выдохнул.

— А сахара у вас не будет? Или коньячка? Я, с позволения сказать, гурман. Люблю вкусить наиболее полный букет, который может подарить напиток.

Чертыхаясь, Джон удалился на кухню: за сахаром.

— Отвечая на ваш вопрос, Джон, — сказал Анжентин, когда Смит вернулся с початой бутылкой и вазочкой с песком, — нет, в ресторане я вас не видел. Хотя мы могли бы чудесно провести время и там.

Гость добавил в чай и того и другого, поднёс к губам и замер. Раздался звон. Часы. У дальней стены отбило три по полудню. Часы старинные, с раскачивающимся маятником и створками над циферблатом. Створки раскрылись, а за ними возникла миниатюрная кукушка, выполненная мастерски. Ку-ку, ку-ку. Из хвоста взмыли перья и мягко закружились по комнате. Перья настоящие. Голубиные.

Анжентин резко встал:

— Уже три?! Простите, Джон, совсем вылетела из головы неотлагаемая встреча! Простите, но мне пора.

Смит проводил гостя холодным и немного разочарованным взглядом. Но промолчал.

***

Догадки суетились в голове, да никак не выстраивались в порядок.

Ветер подхватил листья у угла аптеки и бакалейной и закружил заметал, как замёрзший путник размешивает тлеющие угли кострища, выпуская трескучие снопы искр. Это искрились мысли: яркие, неудержимые. Анжентин не мог их уловить, а в то же время они значили что-то очень важное. Что, возможно, повлияет на расстановку сил в войне. Перед носом маячил отблеск чего-то, к чему стремился всё это время.

Догадка? Встал, отдышался. Плечом ощутил толчок — торопился прохожий. На рыночной площади (где незаметно оказался) всегда многолюдно. Лавки: цветочные, овощные, рыбные; ломбарды, кузнечные изготовки; все кричат, созывают. И — вдруг! — блик, снова искры, но лишь на мгновенье и не в глазах, не воображаемые, на асфальте. Запах — возник и затих — не рыночный, пороховой. Если бы не прохожий...

Пригнулся. Огляделся. Откуда стреляли? Резкая боль в предплечье. Ничего серьёзного — царапина. Удача? Нужно срочно разобраться! Палят откуда-то сверху. В голову не угодил потому, как позиция неудачная. На месте стрелка Анжентин её сменил бы, да так, чтобы наверняка. Дома приземистые, этажей в четыре. Где-то высятся пожарные площадки, где-то колоннады. Некоторые соединены крышами. Если стрелял справа, то дислоцироваться нужно...

Поднял голову. Раскрытое окно. Крыша. Бегущая фигура к колоннаде! По осунувшейся фигуре узнал Смита. Тот повернул голову. Поймал взгляд! Пригнулся... Скрылся! Ну ничего, теперь Анжентин уловил...

Предчувствие!

Порыв!

Мышцы сработали машинально, без него. Упал плашмя, вжался в асфальт. Женщина средних лет, с тяжёлыми мешками. Согнулась. Упала на колени. Рукой за грудь. Из мешков посыпалось. Сквозь руку потянулась багровая нить. Но как же, Смит не показывался! Не показывался там, где Анжентин ожидал! Нащупал мушкет. Хорошо, что офицерское оружие всегда при себе...

Обернулся туда, откуда стреляли. Заметил! Но… скрылся. Быстро осмотреть все возвышенности. Вот он! Ушёл. Как он...

Блик... с противоположной стороны площади! Пешим так быстро не преодалеть, тем более по крышам. Значит, Смит — маг? Пространственное перемещение — школа высшего уровня, и он... тут? В стане врага? Что же за двойные стандарты!?

Обмануть! Иначе никак. Приподнялся, гуськом пару шагов, снова на живот, плашмя. По его расчётам Смит постарается расположиться так, чтобы выстрелить ему в затылок.

Рывок. Перевернулся на спину. Руки вытянул для прицельной стрельбы. Поймал. Кто быстрей? Оптика против мушки. Снайпер против залихватского стрелка, прославившимся фокусами на пьянках. Главное, чтобы рука не дрогнула. Главное выстрелить раньше. Главное — не промахнуться. Глаз в глаз. Мягче, мягче надавить на спуск...

Хлопок!

В ушах зазвенело.

Люди врассыпную.

Целая площадь приникла к земле, как после взрыва. Высматривали, находили Анжентина с мушкетом, шарахались. А он не трогался с места. Сам высматривал.

На крыше одинокая фигура пошатнулась, выронила ружьё и покатилась кубарем по черепице.

Попал.

Теперь необходимо скрыться в сумятице. Народ толпой валил с площади, людской рекой разливался к примыкающим улицам, мешая полицмейстерам оказаться на месте происшествия. Но ненадолго. Анжентин снял куртку и влился в поток. Окружающие уже не узнавали в нём стрелка. Снова свезло.

***

Без куртки было зябко. Анжентину следовало бы забежать в какой-нибудь ресторан, перевести дух. Но он, движимый потрясением, поплёлся в парк. Словно контуженный солдат, не чуя, не руководя телом, идёт не туда, где безопасно, а туда, где, кажется, будет хорошо. Когда не разум, а пласт образов — ассоциаций, воспоминаний, ощущений — управляет ногами. Сам ищет место, своё место. Для Анжентина этим ощущением стало утреннее упокоение парка.

Как бы там ни было, каким бы разведчиком он не стал, главного не отнять — он боялся. Мало того, на войне Анжентин струсил. Под артиллерийским огнём, в окружении сгорающих заживо товарищей, но струсил. Затем случилось нечто, и он выжил. Теперь тут.

Теперь дуэль, из которой вышел победителем. Но всё равно боялся. Трясущиеся коленки сдали бы его с потрохами, попадись он на глаза кому-либо из офицеров.

В изнеможении рухнул на лавочку. Да и пейзаж не умиротворял как раньше. Перед глазами всё ещё та картина: площадь, искры, непроницаемое лицо Смита...

— Кукушка-кукушка, скажи, сколько жить мне осталось? — прозвучало где-то за спиной.

Анжентин обернулся.

Обрюзгший, растрёпанный мужчина, что ему? Всем своим видом мужчина производил крайне отторгающее впечатление. Но ещё неприятней скалился.

Позади, вдалеке показались каски полицмейстеров. Хорошо ли это?

— Простите? — потерялся Анжентин. Догадки были, но столь неприятные, что стоило от них отказаться. К тому же, пока не угадаешь, кто перед тобой, особо не раскроешься, осторожничаешь.

— Ты правильно всё услышал, Кукушонок, — мужчина схватился за спинку лавки, обошёл её, прихрамывая, и рухнул рядом. — Будем дальше в шпионов играть или вскроем карты?

Мужчина закурил. Зажигалка, которой он закуривал, была без фитиля и словно загоралась не искрой, а...

— Энкеш! — со злостью воскликнул Анжентин. — Что вы... Что ты тут забыл?

— Правильно, Кукшка, к чёрту официоз, — Энкеш вёл себя развязано. Чересчур развязано.

— Я пришёл тебе сказать, что служба твоя закончена. Ну не строй такое лицо, ты сам должен уже догадаться. С магами наши взгляды и амбиции, кхм, разошлись, — Энкеш внезапно о чём-то задумался и сказал как бы про себя: — Я-то думал, что все мои глазки на узде, и вдруг ты затесался.

Анжентин слушал молча. Если уж наступило время откровенничать, то подчерпнуть нужно как можно больше. Энкеш будто услышал его мысли:

— Нет, Кукушонок, всё я тебе рассказывать не собираюсь. Ты парень неглупый, сам допрёшь. Чего я, собственно, явился, а не сдал тебя властям? Профессиональная этика, если хочешь. Даю тебе шанс свалить подобру-поздорову. Не за просто так, само собой. Ты мне каналы связи с королевской династией, о которых я не знаю, я тебе — шанс спастись.

— Долго сочинял? — резко выпалил Анжентин, — если всем на свете — долгом, порядочностью — можно запросто попрекать, того же и от других ожидаешь?

— Кукушка, ты не понимаешь, с чем играешь. С кем играешь. Потому я подготовил для тебя кое-что. Посмотри, может голова встанет на место. Так сказать, прочувствуешь ставки, что на кону.

Энкеш достал из внутреннего кармана небольшой свёрток. Дрожащими руками Анжентин принял его. Смятый. Чем-то испачканный.

Пальцы не слушались, но от них и не требовалось ловкости — бумага легко разворачивалась. Разве что кое-где слиплась.

Раскрыл.

Хвостик. В свёртке лежал чёрный хвостик. Обрубленный. Кошачий.

Анжентин поднял голову. В глазах Энкеша прочитал твердость, смешанную с насмешкой: делов-то было.

Эта насмешка больно кольнула, но не так, как протыкается плоть, а скорей обожгла. Обожгла и распалила в груди. Как он... как он мог так поступить с...

С Кэт!!!

Её имя отозвалось ещё глубже. Так глубоко — он и не подозревал, насколько. Она в этих подлых, предательских...

Накрыла пелена. Как над разгоревшимся костром дрожит воздух, смешиваясь с золой и дымом. А в центре огня — он. Жжёт и сжигает всё, чего коснётся. Но больше — сжечь, испепелить — хотелось его, Энкеша, что отнял и тем разжёг.

Спроси Анжнтина: почему не убил? — затруднится ответить. Энкеша просчёт — не знал, что между ними. Потому растерялся. Только широко глаза раскрыл, а пальцы Анжентина уже сдавили горло. И в тех глазах, сквозь пелену, смог Анжентин рассмотреть врага. Не условного, а настоящего — жонглёра, ворочающего чужими судьбами. Он не воевал, лишь подминал под себя. И окружающие мялись на свою погибель. Не ради какой-либо великой цели, а ради интересов этого жирного брюха. Но пора было кончать с порукой, и Анжентин сдавил сильнее.

Но вдруг подхватили за руки. Потянули. Нет, не понимают — отрывают от того, что должно быть сделано.

Удар. Чем-то тяжёлым, да по голове. Больно! Пальцы расцепились. Сдавленный кашель, хриплый, противный. А противен тем, что он есть. Что не потонул в желчи, кем и являлся Энкеш. Надо было пристрелить! Эх, не подумал!

Рука Энкеша незаметно юркнула в карман Анжентиновских брюк.

— Что тут происходит? — строго спросил один из полицмейстеров. Но то была сердитость не от сердца, а скорей обида человека, которому прервали приятную прогулку. Полицмейстеры оказались тут не по умыслу Энкеша, а сами собой.

Удача переменчива, полагаться на неё никогда не стоит.

— Этот человек, — Энкеш, откашливаясь, указал на Анжентина, — военный преступник. Необходимо срочно его взять под стражу до вынесения приговора трибуналом.

Поволокли. Анжентин не сопротивлялся, думал. Энкеш — фигура мстительная (успел в нём всё прочесть, пока душил), и просто так это не оставит.

Полицмейстеры кое-что упустили — наручниками не сковали. Тем грех не воспользоваться.

Упор на левую ногу. Правой — подсечка. Одна рука освободилась. Схватить второго, кувырком перекинуть через себя...

Энкеш взмахнул руками — первый жест.

Один полицмейстер поднялся. Вцепился. Держит. Рывок вперёд, и локтем в висок. Наповал.

Второй жест. Словно собирал в руках что-то невидимое и вот-вот уронит.

Анжентин полез карман, нащупал что-то размером с коробок. Руна огня.

На попойках никто не мог померяться с ним ловкостью. Стрельба ли, броски ли монеты через зал в горлышко бутылки. В своё время наловчился. Интересно было, сможет ли он сам, своими силами обогнать магию?

Энкеш резким движением опустил руки.

Вспышка.

Свет всегда быстрее.

Через мгновение звук добрался до Анжентина. Взрыв сильный, но направленный, без взрывной волны. Будто был окутан невидимой оболочкой, за которую не пробиться. Маги любили именно контролируемые чары, даже в поражающих заклинаниях.

Анжентин беспокоился — добросил ли? Из-за поднявшегося взрывом дыма видно не было.

Дым немного уселся. Но ещё не разобрать: воронка в земле, размётанные ошмётки травы, щепки, покорёженный дуб, скамейку совсем разворотило; только где тело?

Что-то мягкое шмякнулось об землю. Анжентин поднял голову. На дубовых ветках висели остатки того, что полминуты назад был злейшим врагом. Да, так ему лучше. Ему так "к лицу".

Второй, отброшенный полицмейстер стоял как вкопанный. На лице — шок. И понятно: такое не каждый день увидишь. В нерешительности: как его арестовывать, если он такое вытворяет? Откуда ж ему знать, что взрыв не Анжентин устроил?

Анжентин опустил взгляд и сел на траву. Всё. Отрезал голову вражеской разведке. Отомстил. Остальное не заботило. Ни полицмейстер, ни последствия. Свой долг он выполнил, а дальше, будь что будет.

Полицмейстер будто ожил, покосился на напарника, лежавшего без сознания, замялся, поднёс свисток к губам. Интересно, его услышат за пределами парка? Услышат, куда уж там! Когда случилось такое, весть быстро донесётся до самого центра...

Мысли Анжентина сами собой устремились туда. Может, есть выход, может, не всё для него потеряно?

Поднялся. Отряхнулся. Не глядя на полицмейстера заторопился. Свист всё ещё его сопровождал, но не казался чем-то важным. Как звон гонга, когда самим ударом гонга было уже обозначено что-то значительное.

***

Бежал напрямик. В колючих кустах шиповника совсем изодрал и без того грязную, запыленную, с кровавыми пятнами рубаху.

Как некстати впереди на дороге показалась группа солдат во главе (кто бы ожидал?) с Треверсом.

— Ба! Какие люди! — воскликнул он, завидев Анжентина.

Откликнуться на приветствие, примерив на себя роль авантюриста и пьянчуги, или продолжить бежать? Нет, на сегодня уже достаточно риска. К тому же теперь, когда дорога каждая секунда. А может и хорошо, что у Анжентина будут свидетели?

— Стой, Тен! А ну стоять! — Треверс почуял неладное. И правильно — и должен был почуять.

Дыхание сбилось. Позади что-то кричали, сыпали угрозами — не время замедляться, отдышаться. Густой поток прохожих — совсем не на пользу. Зато стрелять не будут.

Стук сердца, быстрый, ритмичный, будто отбивал бег: удар — шаг, удар — шаг. Сконцентрировавшись на том, Анжентин не успевал задуматься, насколько его положение было беспросветным. Но и просчитать заранее не мог. Перед глазами проплывала разве что мутная цель: там будет всё понятно, всё разрешится.

Не заметил, как добежал. Усадьба, высокие каменные стены, калитка и... Девушка в норковой шубке, из которой вытягивалась тонкая шейка. Лиза? Вглядывалась в окна — не его ли, не Анжентина ли высматривала? Наверное, из кареты успела проследить за ним и вот вернулась... объясниться? Что за наивность!

Увидев Анжентина лишь кротко вздохнула:

— С вами всё хорошо?

Не время, Лиза, ой как не время!

Схватила за руку:

— Подождите! Дайте мне хоть вас осмотреть

— Отойди от барышни, мерзавец! — донёсся рык Треверса, — иначе стреляем.

Была-не была.

— Доверьтесь мне, — прошептал Анжентин на ухо Лизе, загораживая спиной.

— Треверс, не делай глупостей. Я не хочу навредить графине. И вам навредить не позволю.

Треверс промолчал, смутился — задумался, в какой скандал выльется задержание с участием графини. Замешательством воспользовался Анжентин:

— Ты помнишь, Треверс, что поручил нам ге-р Клац? Далеко ли ты продвинулся в своём деле?

— Тен, тебя видели улепётывающим с места теракта. Я тебя видел...

— Но тебя там не было! Ты не можешь меня обвинять, ведь ты не уверен в обратном!

Их товарищеская связь, почти дружба приносила плоды — другой бы и слушать не стал!

— Треверс, я нашёл его, нашёл крысу в наших рядах! У меня есть доказательства! Если позволишь...

Анжентин попятился к усадьбе. Ногой толкнул калитку — та распахнулась. Похоже, Смит второпях забыл запереть.

Из собачьей будки послышался рык. Анжентин, взяв за руку Лизу, поспешил к входной двери. Заперто! Через окно...

Зверь с паучьими лапами, но туловищем не паучьим — удлинённым, чешуйчатым — с головой львиной, зубастой, из которой обильно сыпалась зеленоватая слюна, выполз во весь рост. Огромный, как смог там уместиться? Двинулся, зарычал. Анжентин закрыл Лизу грудью, попутно справляясь с окном. Не поддавалось.

Группа солдат, преследовавших Анжентина, ворвалась во двор. Увидев зверя, словно окаменели.

— Боевой порядок! В ружьё! — скомандовал Треверс.

В мгновенье выстроились две шеренги, ружья с плеч, прицелились. Зверь бросился к ним. Залп.

Анжентин достал из волос Лизы шпильку и принялся шерудить в замке. Окно и не поддалось бы — со здешней защитой вряд ли и камень и пуля стекло разобьёт. Явно не простая защита.

Замок щёлкнул.

Предсмертный крик позади.

Второй залп.

Лизу за руку, внутрь. Что он тут забыл, зачем стремился? Анжентин забыл. Наверх? Да хоть куда, лишь бы найти укрытие. Да и укрытие ли там или, может, ловушка? Лучше по проторенному, туда, где уже был, где знал: там не опасно. Устремился вдоль по коридору. Коридор прямой, длинный. Почему он раньше не заметил, насколько длинный?

Позади дверь распахнулась со звуком.

Хлопок.

Тоненькая ручка обмякла. Подхватил налету.

— Ой, что-то в спину ударило, — прохрипела Лиза. Из уголка рта потянулась кровавая струйка.

Лиза смотрела на Анжентина так ласково, с такой надеждой...

Рукой дотронулась до его лица. Нежно прошлась по щеке. Затем обмякла.

В дверном проёме, держа на вытянутой руке дымящийся мушкет, стоял Треверс.

— Всё, Тен, хватит. Я не хотел. Ты вынудил!

Горячая, неконтролируемая ярость снова вспыхнула в груди. И тут же потухла. Затопилась горем. Надо было там остаться, в том парке. Надо было сдаться. Надо было...

Анжентин осторожно смахнул спутавшуюся чёлку с Лизиного лба и сказал, не глядя на Треверса:

— Кон, осмотрись, ты разве ещё не понял? В столице, в центре, а ты сейчас стоишь в доме мага. В доме врага, который поселился в самом сердце страны, который истачивал её изнутри. Зверь из конуры, дом без прислуги (зачем она, если можно наколдовать?), сложи одно с другим.

Слова падали тускло, безразлично. Анжентин не был уверен, слышит ли его Треверс, но из-за того не сильно беспокоился. Поздно о чём-то беспокоиться. Но слова продолжали складываться:

— Обыщи дом. Ты найдёшь следы магии и документы, доказывающие, что дом принадлежит врагу.

В голове проблеснуло воспоминание, как Анжентин вкладывал в кипу бумаг в гостиной донесение, полученное от Кэт. Да и без донесения найдут много документов на имя Энкеша. К чему он это вспомнил?

Анжентин собрал все силы, чтобы взглянуть на Треверса. Он всё ещё стоял в проходе, ошеломлённый. Мушкет опустил. Зато глаза уверенные. Выслушал, всё понял. Но оттого не легче. Не друг перед ним, враг. За то, что сделал с Лизой. Анжентин не простит даже если он раскается. Но он не раскается. Схватится за карьеру, которая открывалась тут, в этой усадьбе. Анжентин, может быть, тоже сможет построить свою, и с чиновничьей выси закончит войну или обратить её вспять. Победа?

Анжентин опустил глаза на Лизу. Такое спокойное, умиротворённое лицо. Так хотелось, чтобы она улыбнулась хотя бы ещё разочек. Хотя бы разок. Ну же, вот он, рядом. Она так хотела, чтобы он был рядом! Но её лицо оставалось белокаменным.

Из гостиной донёсся бой часов и крик кукушки.