Рышард Стефанович и Тайна фуникулёра счастья

Golden brown texture like sun

Lays me down with my might she runs

Throughout the night

No need to fight

Never a frown with golden brown

The Stranglers

Master! Master!

Master of Puppets, I'm pulling your strings

Twisting your mind and smashing your dreams

Blinded by me, you can't see a thing

Just call my name 'cause I'll hear you scream

Master! Master!

Just call my name 'cause I'll hear you scream

Master! Master!

Metallica

Когда обращаются к частному детективу вместо милиции? Например, когда боятся милицию. А когда хотят правосудия, но милицию боятся? Например, когда могут наказать пострадавшего. А когда могут наказать пострадавшего? Например, когда его подсадили на наркотики.

Для Рышарда Стефановича дела о наркотиках всегда были рутиной. Нет бы кому-то снова пожаловаться на привидение или на порчу великой картины, оправдывая его славу модрагорийского Шерлока Холмса (каковой ярлык, к горю одного герострата и тем более его жертв, лишь чуть-чуть вешали иностранные СМИ). Но нет, обычные дела — это когда несчастные родители со всех концов маленькой Модрагории жаловались известному сыщику, что их дитя вкалывает, внюхивает, выпивает или даже выслушивает какую-нибудь дрянь. Это не назовёшь увлекательным приключением, скорее это повод лить слёзы.

Типичная романтическая фраза — “видеть необычное в обычном” тогда предстала в извращённом и мерзком виде. Рышард просто заметил, что жалоб на наркотики вдруг стало намного больше.

— А почему их стало больше, Рауль? — с тех пор как я стал его “Ватсоном”, он часто задавал мне риторические вопросы, обычно отвечая прежде меня, — По какой-то одной причине.

Выявлять эту причину предстояло мне. Вернее, ему, сыщику, но по моим данным. С молодёжью обычно говорил я. Как у частников, у нас нет права требовать ответа, выяснять всё надо осторожно, хитро и как будто дружески. А со мной молодёжь заговорит скорее: я больше похож на простого добродушного парня, чем витающий в работе сыщик, я лучше их понимаю и ближе по возрасту… Что иронично: ведь Рышард ненамного старше меня. Но я уже на каком-то странном пороге. 24 — такой возраст, когда ты вроде ещё юн, но уже начинаешь неприятно удивляться всяким новым веяниям и грустить, что пропустил совсем наивный возраст. Эмо, готы… В школе я слегка посмеивался над ними, а теперь думаю — а что в них такого? Хорошая эстетика. И уже и сам хочешь причаститься, да для готов поздно — и тебе, и миру. Уже будто с обликом вампира ты сам будешь стариком как тот вампир. И как старик, ты воротишь нос от новой смены. В общем, я был не то чтобы идеальным средством опроса молодёжи, но какое есть.

Я конечно же не спрашивал напрямую “Откуда ты берёшь наркотики”. Я начинал с простых разговоров о жизни, втирался в доверие, старался понять и понравиться. Далеко не всегда доходило до разговоров об их дури. И тем не менее, по словам я часто что-то подозревал. И увидел общее — детектив Рышард не понадобился, чтобы увидеть общее.

Многие люди вдруг начинали говорить мечтательно, словно улетая в какие-то миры. Что уже было странновато для меня — казалось, романтизм, привычный мне по отцу, сейчас не в моде. Ну разве что в виде кисловатого модрагорийского национализма. Однако, кто-то говорил о том, что представлял как уходит в сказочный мир с волшебниками и драконами (пусть это и был мир фарма лута и прокачки в манчкинов, а не благородного рыцарства и мудрых волшебных книг, как я сначала подумал). Кто-то сказал, что мечтает — и по тону мне показалось, что он уже как-то обрёл мечту — о космических полётах на далёкие планеты (пусть это и не была мечта об открытиях и прогрессе всего человечества), юные националисты говорили, что ВИДЯТ, как Модрагория обретает былую мощь и становится величайшей страной, а некоторые девушки говорили о сне с прекрасным мужчиной (и их уж судить не мне). В свете этого особенно тоскливо смотрелись слова многих родителей: “У нас же всё было! И чего им для счастья не хватало?!”

Я сообщил Рышарду о наблюдении, он подвёл итог, который был и для меня очевиден, правда более сухими словами, чем сказал бы я:

— Отлично. Имеем множество примеров нехарактерного поведения с подозрением на галлюцинации, значит можем выдвинуть вероятную гипотезу о едином наркотике.

И он стал сопоставлять множество данных, свидетельств о тех самых молодых людях, пока не вычислил, что многие ниточки ведут к старому фуникулёру, идущему в горы. Там был небольшой туристический центр с развлечениями от экскурсий до кафе. Многие модрагорцы помнили находящийся там же парк аттракционов. Теперь вся эта красота была заброшена.

— Странно, что логово наркодилеров — в месте, у которого всего один удобный выход, если он вообще работает — фуникулёр. — отметил Рышард. — Конечно, прятаться там есть где, и всё же — зачем так отрубать себе пути к отступлению?

Но нам оставалось только последовать туда. У Рышарда было много друзей в разных профессиях, и тогда мы призвали техника Здунека. Приземисто-юркий, улыбчивый, всё посматривает с добродушно-снисходительным видом “Я-то знаю, в чём соль, но только там, где положено, а в остальном вы, друзья, сами знаете”.

Когда мы прибыли на место, сердце у меня защемило. Вот тот самый жёлтый фуникулёр, вот тросс, ведущий в расплывчатую голубизну гор, от вида которого у маленького меня приятно кружилась голова. Вот сеточка тропинок на корявенькой серовато-жёлтой земле — к самому фуникулёру, к кассе, к киоску, в котором таблица мороженого некогда щекотала яркостью и предвкушением, и самая тонкая тропка — к будке оператора. И выбиты все стёкла какие есть, и поросли травой и жёлтыми цветами все каменные ступени и почерневший деревянный пол в будке… Фуникулёр ещё тогда был ржавым, но казалось, это тоже часть его природы чего-то заброшенного.

Здунек прошёл по узкой тропинке — по той же, по которой когда-то ходили ноги оператора. И он раскрыл потускнелую панель, осмотрел…

— Готов спорить, вы бы и без меня справились. — поднял он взгляд с извечной улыбкой. — Здесь всё готово. А как ещё-то? Эти наркоманы же ездят.

— Да, я и ждал этого. — не смутился Рышард. — Но кому-то поднять нас и спустить — надо.

Мы подошли к гондоле, меня окатило странным чувством, что борта для меня не так уж высоки, не как в семь лет. Внутри нас ждал неприятный сюрприз — на полу, среди мусора вроде фантиков и банки от мыльных пузырей, неприкаянно съёжившись, лежал худой мужчина в серой куртке с капюшоном. Я испытал почти детское презрение — как будто он вторгался в мои счастливые воспоминания.

— Он нам не помешает и даже поможет. — заключил Рышард, садясь.

Ощущение… Я вспомнил этот толчок, когда гондола трогалась, а затем — и до конца — плавное движение со скрипом, который мальчику казался приятным. Теперь этот толчок был более резким, гулким, старческо-низким, ржавым. Может, отчасти из-за того что я запомнил его лучше чем он был, но скорее потому что за механизмом много лет не ухаживали. На тёмно-ржавых внутренних стенках было много корявых росписей всех цветов. Явно больше, чем тогда (если память меня и подводила, но по крайней мере это было логично с учётом последнего контингента фуникулёра), хотя минимум ту красную, кажется начинающуюся на Z, я узнал как старого знакомого. Даже жевачку под сиденьем я вспомнил (если это не была уже другая).

Сознательно или нет — сам не понимаю — я сел на то самое место, где сидел раньше. Хоть и странно было не чувствовать опоры за верхом спины, и противоположная лавка виделась как бы с высоты, память оживалась. Вот, рядом сидела мама. На ней было платье в цветочек и жёлто-русые волосы завязаны в хвостик. По крайней мере иногда. По крайней мере раз. Мы, сидя в гондоле, ели рогалики с милыми лисичками на упаковке. Каждый раз, когда мы шли в парк, я спрашивал, будем ли мы кушать рогалики “на тросе”. И она улыбалась и говорила “Конечно”. В такие моменты она казалась мне настоящим другом и очень красивой. Это было до того как отец развёлся. После я не ходил в парк и не застал его последние несколько лет.

И гондола поднимается куда-то в туманную синь. И синь эта медленно, но верно приближается. В детстве я почти не сомневался, что попадаю в настоящую сказку. А теперь ещё и напрашивался всяческий символизм. Вдруг наркоман очнулся, открыв бледное лицо с красными глазами и, согнутый, потянул руки туманной точке прибытия.

— Давай сюда! Страна кайфа! Не могу!

В этом дрожащем сиплом голосе было что-то уродливо-похожее на молитву. Я почувствовал себя почти уязвлённым.

Снова толчок. Фуникулёр остановился. Всё как и тогда. Налево — дорога к отелям, озёрам, только деревянные дома сгнили. Всегда воспринимал это как “что-то скучное, что зачем-то поставили рядом с весёлым”. А справа — ворота в этот самый чудесный мир, над которым величественно возвышалось колесо обозрения, утопая в тумане. Основание решётчатой ограды покрылось травой, и все аттракционы, сколько виднелось — заржавели. А деревья у ограды, словно насмехаясь над хрупкостью всего этого, по-прежнему росли — некоторые уже взрывали ограду корнями. Всё с тем же кругом жизни — с золото-бурыми листьями. Солнечный луч тускло пробивался сквозь ветви, и вместе с туманом это создало такой загадочный вид, что в голове сама собой заиграла песня Golden Brown.

— Вот она ты! — болезненно-сипло крикнул человек в капюшоне с видом вышедшего к концу пустыни, и, шатаясь, побрёл к воротам.

— Наркоманы делают за нас работу детективов. — пошутил мне на ухо Рышард и жестами призвал прятаться и преследовать несчастного.

Мы перебегали от дерева к дереву, от угла к углу, стараясь, чтобы парень не скрылся ни в тумане, ни за зданием. И я продолжал узнавать. Все знакомые карусели, горки, тиры, кафе… Все расписанные под героев старых модрагорских мультфильмов и сказок, в которых было одновременно и что-то совковое, и что-то от европейского романтического духа. Маленькая вила прилежно расчёсывала волосы, сидя на радуге над рекой. Домовой и леший заваривали чай — помню, в мультике это свелось к переполоху во всём лесу. Лисичка и ёжик шли на поиски солнышка. Вот четыре рыцаря, которые всегда оказывались сметливее и благороднее что турков, что генуэзцев. Вот весёлый шут, что в конце всегда читал какую-то мораль. Были и современные разноцветные машинки с глазами-фарами, а от будущего — мальчик-отличник, который сделал ракету, и вот стоял в скафандре на какой-то планете. Может эти мультики и казались скучными по сравнению с американскими, но в этом парке словно оживали и делались красочными. Мама говорила, что здесь почти ничего не менялось с тех пор, как ещё она маленькой ходила в этот парк, разве что появились красные зонтики Кока-Колы (которых теперь и не было — если не унесли, то ветер за годы точно снёс).

Вспоминал я и мелочи. Высокий каменный бордюр, по которому я бегал за ручку с мамой, представляя, что одного роста с ней. Лестница, по которой мы прыгали как неразлучные обезьянки, и я забывал что она взрослая. Тенистая аллея, тесно зажатая меж “Комнатой Сфинкса” и каким-то хозяйственным зданием, в которую мы ходили как заговорщики. Из неё же как бы вылезло и неприятное воспоминание — мне на грудь, под самый подбородок, сел жук и шевелил большими жёсткими крыльями и усами. Никогда не забудется. Но мама скинула его и попросила не бояться.

А наш белый кролик в капюшоне уже расплывался в тумане, я нервно оглядывался на Рышарда, боясь потерять невольного проводника, но детектив просто двигался с каменным лицом. Тут меня охватило что-то вроде паники, только слабое. Мне показалось, будто этот маленький парк — гигантский, бескрайний город, и его улицы простираются далеко-далеко, и чем дальше — тем страннее должны быть аттракционы, вплоть до каких-то дьявольских горок. На миг я потерял ориентацию, и в следующую секунду не видел ни наркомана, ни Рышарда. Я хотел крикнуть, но так бы я спугнул наших неприятелей. Мне стало страшно. Я начал резко озираться… И тут заметил, что мои руки пушистые и с коготками, и у меня есть пышный хвост, которым я могу двигать как хочу, а ещё я могу шевелить ушками на макушке. Я был лисом. Который ходит на двух ногах, может брать вещи в руки и носит одежду, но лисом. Да, должно быть очевидно, что меня как-то накачали, а я и не заметил. Но здравая мысль перебивалась тем, что я был лисом не только внешне, но и внутренне. Мне хотелось бегать по лесам, охотиться за дичью, рыть норы, хитрить, даже воровать кур из курятника. И оглядевшись ещё немного, я увидел… маму. Она тоже была лисой. Её движения были легки и призрачны, как у вилы, не то на ней было то самое платье с цветами, не то её усыпали цветы, не то цветы просто вставали где-то между моим взором и ней. Она смеялась и манила меня в тенистую аллею, которая переходила в лес, такой же бескрайний как этот город — с озёрами, горами и водопадами. Меня, своего детёныша, которого она должна научить охотиться, рыть норы, хитрить, жить по-лисьи. Я уже пошёл за ней, аллея превращалась в бесконечную, мне предстоял долгий, но блаженный бег.

Мне понадобилось большое усилие. Мысленно я кричал себе: “Это всё видение! Видение! Ты не лис! Твоя мама не здесь! Этот парк не бесконечен, в нём нет бесконечного леса, ты очнёшься в куче мусора! Ты должен помочь Рышарду, его наверняка тоже накачали!”

Я отвернулся от лёгкой, звонкой, милой мамы, словно порвал канат, и побежал, лишь бы куда-то. Я старался привести в своём сознании аморфный парк к его истинному виду, отбрасывая здания-призраки. Из уже весьма густого тумана проступили чудовища. Тёмные рыцари, доспехи которых были и частью их тела, как панцири корявых жуков, с не то насекомыми, не то рыбьими мёртвыми головами-шлемами, а у одного — то ли бычья, то ли слоновья. У них были мечи, пронзающие сам воздух, зазубренные, похожие на толстые лапы насекомых, оторванные, или продолжающие их резкоугольные тела, для которых сломанность была естественным состоянием. Возглавлял их шут. Тоже человек-жук, хвосты его шапки, свисающие рукава тоже были жёсткими, острыми, корявыми, угрожающе-подвижными. Его панцирь был резким узором из глубоко-чёрных и адски-красных черт. Фиолетовые глаза сияли гнилью. Самый ядовитый из жуков. Дьявол во плоти.

— Вот ещё судья! — яростно крикнул шут, указывая на меня, и рыцари повернулись и побежали на меня, покачиваясь под тяжестью доспехов.

Я выхватил травмат и палил по рыцарям, некоторые упали, но их было много. И шут бросил в меня адское пламя, но промахнулся, ведь его отгораживали от меня его же воины.

— РАУЛЬ! — я услышал голос Рышарда, в котором однако было что-то животно-урчащее. Бросив беглый взгляд вправо, я увидел его в какой-то галерее, раскрашенной в голубое небо, с выбитыми стёклами. Я боком бросился туда, и мы вдвоём приступили к обороне этой крепости. Рышард был котом. Котом с гибким телом лоснящейся чёрной шерстью, пронзительными зелёными глазами. Он с кошачьей грацией прятался за стену и показывался из окна, стреляя. Я больно часто для себя мазал, однако рыцари и так, кажется, теряли желание нападать, пожалуй не без страха, что стреляют сразу двое. И когда они даже успокоились, Рышард строго прикрикнул шёпотом, хлопнув меня по щеке, подставив мою лисью морду к своей кошачьей:

— Рауль! Рауль! Что ты видишь?! Очнись!

— А?.. Вижу жуков… Кота… — рассеянно говорил я.

Он тряс меня, хлопал по щекам, брызгал в лицо водой. Постепенно кошачья морда превратилась в человеческое лицо. Переведя взгляд на окно я увидел людей в странных грязных костюмах вместо рыцарей-жуков, и обычный парк в горах вместо бесконечного с дьявольскими горками вдали.

— Жуков. Окей, мне казалось, будто они — пафосные отморозки из одного нуара. — выпалил он и перешёл к строго-решительному тону: — Клоун исчез! — я удивился, что он тоже видел шута, и Рышард быстро прижал меня к торцевой стене и распахнул пальто. На внутренней стороне он хранил множество гаджетов, криминалистических средств, в том числе некие реагенты. Он бросил несколько порошков вперёд, в туман, что заливал и эту дырявую галерею, пока один не окрасил в жёлтый некие сгустки, что в обычном состоянии не отличались от тумана.

— Так, осторожно! — шепнул Рышард и подул, отталкивая сгустки. Он побросал тот же реагент ещё несколько раз, пока не стал ясен путь этой дымки. Она шла из щелей в деревянном потолке. И сыщик залез по некоей рухляди, подвернувшейся железной палкой проломил ветхие доски и забрался наверх, я последовал. Там была низкая дырявая мансарда. Чуть в стороне от нас на полу сидел человек в ветхом, грязном, дырявом костюме того самого шута из мультика. Произошла мгновенная дуэль: он молниеносно выхватил пистолет, но мы оба выстрелили по его руке из травмата, и я попал. Он взверещал, и мы мигом дорвались до него и скрутили. У него за поясом была целая обойма разноцветных баночек от мыльных пузырей, и ещё две лежали открытые там, откуда лилась дымка. Я разглядел его лицо. Худое, бледные волосы, болезненно-фиолетовые глаза. Он яростно скрежетал зубами.

— Я знаю его. — подвёл итог Рышард. — Карл Хожевич, он же Карнавальщик. Известен за распространение редких и новых наркотиков. Я трёх его дилеров поймал. Что ж, он и сам попался довольно легко, зато с песней.

— А это ты, господин “Моих детушек не сунут в козелок, зато в книжку впишут”? — неистово возопил он, брыкаясь. — Пусти! И не трогай мой бизнес, иначе я тебя достану, хоть из кутузки, хоть из преисподнии!!!

Мы ничего ему не ответили. И отсюда, сверху, мы разглядели, что те рыцари были обдолбанными парнями в костюмах мульт-персонажей. Старых, рваных, намертво загрязнившихся — и хоть когда-то это и были милые зверушки, а если и чудища, то тоже милые, соцблоковые, то теперь они походили на чудовищ настоящих, особенно если увидеть их внезапно и не совсем в трезвом уме. А их мечи были битами, трубами и прочими палками. Шут набрал охрану из своих марионеток. Заставил нас стрелять по несчастным детям.

Мы волокли его с большим трудом, он вырывался ловко и упорно как чёрт, даже в фуникулёре, который Здунек по прозвону стал опускать на грешную землю…

— Так мы и выяснили, что представляет собой “мыльный пузырь”, — подводил итог Рышард после всей рутины, когда Карл уже находился под следствием, — наркотик в газообразном состоянии, вызывающий мощные эмоциональные галлюцинации. Сразу становится понятен выбор места: его вид провоцирует ностальгию и меланхолию, вызывая необходимое приятное действие наркотика, а кроме того частые туманы позволяют маскировать вещество. Какой ход — “первая доза”, которую не нужно впаривать! Которую можно просто распылить перед носом ничего не подозревающих молодых людей, зашедших полазить по заброшенному парку!

Я меж тем рассылал письма всем ребятам, с которыми пришлось работать.

— Одиночество и неприкаянность, нехватка какого-то высшего смысла. — прокомментировал я.

— Чем ты занят? — спросил он с ноткой хладнокровной детективной тревоги, увидев из-за плеча список знакомых имён.

— Собираю пары — мальчик и девочка с максимально похожей галлюцинацией. Предлагаю им встретиться и поговорить. Может, они сойдутся из-за сходных печалей. Любовь со сходными печалями — конечно не единственный возможный высший смысл, которого, многим кажется, не бывает, но возможный.