С тобой до конца Вселенной

Кайрмаур в прозрачном сосуде устремлялся к звезде Неамайды. Он не был из тех, кто набивается в большую посудину, и поначалу веселится с другими людьми, думая, что и весь полёт пройдёт беззаботно, а затем неизбежно ссорится с каждым помногу раз за долгие годы, пока приблизится звезда. Нет. Кайрмаур не цеплялся за эти условности смертной жизни. Он сполна пользовался возможностями человека вечного. Сосуд по форме твоего тела… Все процессы организма, включая мышление, замедленны… Космические излучения питают тебя, нетребовательного в этом состоянии… Медленным разумом ты перебираешь в голове мегаабстракции, что-то правишь в них… И века пролетят незаметно.

С тех пор, как Неамайда разослала приглашения посмотреть её человечество, прошло более трёх тысяч лет. Интересно, на каком этапе они сейчас? Средневековье? Или выше? Конечно, если Неамайда подталкивала их прогресс, то уж давно сами летают на другие звёзды. Но Кайрмаур, как специалист по людям, считал это излишней сентиментальностью, мешающей чистоте эксперимента.

Долгий полёт минул как день. На землеподобной планете ярко мерцала спираль, знак бессмертных. Направляя сосуд в её центр, Кайрмаур удовлетворённо отметил, что более не видел на планете таких обширных сияний, значит, Неамайда не ускоряла прогресс.

Он приземлился возле разукрашенной цветами и лозами высокой острой блестящей башни, от которой отходил город-стена с изящными архитектурными украшениями — первый виток спирали. Придя в себя после ускорения сознания и выхода на твёрдую почву, Кайрмаур достал из закрытого ящичка своего судна картридж, который обволок его тело чёрной материей. Да, в отличие от некоторых, одежду он не считал условностью смертных. Ведь она может дать намёк на внутреннюю суть человека, стать символом его характера. И Кайрмаур шёл к башне в облегающих чёрных штанах и водолазке, с развевающимся чёрным плащом. Кто знает, что это значило здесь, но бессмертный помнил ещё символизм Первого Мира…

Двери почтительно раскрывались перед ним, одна больше другой, пока он не вошёл в огромный круглый зал, где его интуиция сразу ощутила много геометрических изысков. Там Неамайда говорила с ещё одним гостем, в котором Кайрмаур вскоре узнал Глиотавна. Тот тоже мнил себя специалистом по людям (ещё бы не встретить такого — самая популярная наука у бессмертных), но занимался этим, на взгляд Кайрмаура, профански. Задавал глупые вопросы бессмертным и смертным, игрался с последними, метался от условности к условности. Первые несколько тысяч лет даже носил изначальное, смертное имя — Джордж Стэнли.

Глиотавн был одет в пёстрый наряд вроде шутовского, с беретом. Неамайда же — в роскошное платье, с торжественными перьями наподобие павлиньих или листьями наподобие пальмовых, в драгоценностях, подобранных с безупречным вкусом.

Вокруг, тоже геометрически-выверено, стояли картины, статуи, другие изображения хозяйки планеты. В разных стилях, от наивного, напоминающего африканское искусство Первого Мира, до изысканного, походящего на Ренессанс. Она бывала и в том костюме, что сейчас украшал её, и в иных похожих, и в непохожих, и обнажённая. Она могла отличаться даже чертами лица, телосложением, цветом кожи, но было ясно, что это всё отклонения от одного образа, продиктованные стилем или регионом.

— Приветствую, Кайрмаур, — сказала она. — Глиотавн прилетел незадолго до тебя, и я уже просигналила в главные храмы, и скоро явятся жрецы ближайших из них, воздадут вам честь. Да, по моим гостям можно составлять карту Галактики — чем позже они прибывают, тем с более дальних звёзд приходят. Хотя иные и ждут сотню-тысячу лет, и только потом решают принять приглашение…

— Успеем ли мы обменяться мегаабстракциями? — серьёзно спросил Кайрмаур.

Она кивнула, и все трое сошлись исполнять обычный для встреч бессмертных обряд. Коснулись лбов друг друга, и информация потекла… У Кайрмаура то были изыскания о человеке, многие тонкости отношений смертных и бессмертных друг с другом и между собой, потаённые уголки мыслей, узнанные из искусных расспросов и внимательных рассмотрений мегаабстракций… У Глиотавна — тоже изученное о людях, но более тривиальное, что ему показалось интересным, мелочи, мнящиеся ему показательными, глупости, что он считал феноменами. Неамайда же показывала свою планету, её историю, культуру, множество искусств её людей.

Когда сеанс Высшего из Искусств окончился, Кайрмаур проговорил, тоном призывая задуматься:

— Я размышлял, почему, способные на мегаабстракции, мы всё равно говорим прежним образом. Возможно, простая речь удобнее для конкретных нужд, чтобы лучше обратить чужое внимание на детали…

— А я бы просто не смог обойтись без обычной речи, — усмехнулся Глиотавн.

— Да, сентиментализм играет роль, — снисходительно согласился Кайрмаур.

Двери распахнулись. Вошла процессия в торжественных одеяниях — красных, белых, зелёных, каждый цвет — в своей колонне. Все люди — в украшениях, от конца к началу — всё более дорогих. Они несли новые изображения Неамайды, с ними — факелы, свечи, другие символы.

И первым встал старец в красном, в высоком уборе. Старики вызывали некое словно скрипящее по стеклу чувство у бессмертных: будто они вот-вот исчезнут. И старец заговорил напевным, религиозным, завораживающим смертных голосом. Кайрмаур и Глиотавн поняли его, потому что узнали основные языки планеты из мегаабстракции Неамайды.

— Да здравствуй, Вечная, Мать праматери нашей Крайны и праотца нашего Делгоса, даровавшая нам премудрости и заповеди благие. Милостию своей нас одариваешь, посылаешь дожди, знамения, пищу небесную, долгие годы жизни, усмиряешь битвы и распри. Справедливо караешь нас за злодеяния наши, насылаешь бури свирепые, саранчу голодную, мор лютый. И по милости безграничной прекращаешь кары си. И воздают смертные хвалу тебе, и веселятся, танцуют и едят, и делают художники изображения твои. И пришли на поклон к тебе и правоверные, и еретики, и раскольники, даже язычники, что не утеряли память, — он окинул широкими рукавами процессии в других цветах, — ибо все знают, ты — Праматерь наша, и не покидала нас, ибо без тебя были бы мы подобны зверям лесным. Слава Неамайде и двумстам пятидесяти шести другим её именам, слава, слава! — он поглядел на других двух бессмертных. Глиотавн смотрел слегка обескураженно, взгляд же Кайрмаура оставался непроницаем. — Да здравствуйте и вы, гости Праматери нашей, бессмертные миров иных и скитальцы безмирные. Миг краткий наша жизнь для вашей, пыль в пустыне мы. Можете вы постигнуть бездны Вселенной, земли, луны и солнца больше наших, познать мудрость веков, верность и любовь вечные. Что вам ничтожество человека смертного!

Пока старец глаголил, Кайрмаур с тихой усмешкой спросил:

— Это ты дала им такую мифологию, или они сами придумали?

Неамайда предпочла дослушать речь старца, и когда запел хор, ответила шёпотом:

— Что-то говорю им я, что-то они додумывают.

— А ты правда насылаешь кары? — обеспокоено спросил Глиотавн. Неамайда кивнула, не отрывая величественный взгляд от певцов. И всю оставшуюся песнь Глиотавн донимал её тем, что смертные тоже живые, и с ними нельзя так, на что она высокомерно усмехалась.

Когда хор замолк, Кайрмаур обратился к смертным на их языке:

— Красивая речь, красивая песня. Но вы переоцениваете «вечность». Что такое далёкие огромные планеты и звёзды? Простые сгустки вещества, болтающиеся в пустоте. Учёным может быть интересно рассмотреть их в целом, но что отдельная планета? Трепет пред ними — наследие диких охотников, боявшихся зверя больше. Человек же, и его мышление, гораздо сложнее. Даже смертный. Именно постигать их разум, взаимодействия — и есть самое тонкое искусство и наука. Насчёт вечной верности и любви вы тоже заблуждаетесь. Бесконечная жизнь — это бесконечные события, перемены. Никто не может быть постоянен. Скорее уж смертные знают вечную любовь, дружбу и прочее: они просто умирают до того, как почувствуют изменения. Бессмертные же рано или поздно расстаются. Для многих наивных это большая горечь…

— Но постой, — прервал его Глиотавн, — разве ты не слышал об Эйгалейне и Артаэле? Они живут ещё с Первого Мира, и их дружба ни разу не прерывалась!

Кайрмаур смотрел на него. В его глазах, чёрных по его собственному выбору, глубоко кралась ирония.

— Легенда?

— Говорят, правда! Поищи их сам, ты же умеешь, и убедись!

Дальнейшее пребывание на планете Неамайды плыло пред Кайрмауром как сон. Этот торжественный визит прошёл, в конце его хозяйка планеты объяснила потомкам, что значили слова её гостей. Кайрмаур несколько лет изучал жителей планеты, но то затерялось в его памяти среди других данных. Он видел вершину, которую надо покорить. Эйгалейна и Артаэль…

***

На поиск «вечных друзей», учитывая сонные перелёты на околосветовых скоростях, понадобилось немногим более десятка тысяч лет. Расспрашивая других бессмертных скитальцев, Кайрмаур выяснил, что у Эйгалейны и Артаэля тоже была своя планета, и на ней появлялось много новых бессмертных. Самих выходцев оттуда искатель не встречал, зато встречал говоривших с ними. С их слов он составил представление, что те бессмертные — потомки Эйгалейны и Артаэля, получившие вечность за хорошие моральные качества, по собственному выбору, после того, как им подробно объяснили все плюсы и минусы бессмертия. По большей части то были приветливые отзывчивые люди. Что же с прогрессом на той планете — развивали его хозяева, тормозили или не трогали — Кайрмаур так и не понял. В любом случае, у них как минимум был поддерживаемый центр, где делали всё необходимое для бессмертия — прекращали укорачивание теломер, встраивали механизм очищения от умерших органелл, запускали регенерацию неспособных на это тканей, настраивали иммунитет на защиту от опухолевых клеток… Не говоря о ещё более сложном сопутствующем — о возможности странствовать по космосу, безопасно питаясь радиацией и замедляя процессы организма, о создании и передаче мегаабстракций…

Мало какие создатели миров сразу давали своим смертным возможность обрести вечность. И много мороки, и гордость не даёт возводить свои игрушки на собственный уровень, и вызывает вопросы вроде «что если бесконечный космос переполнится». Обычно дожидались, когда смертные сами дойдут до того, или вовсе запрещали, даже если не препятствовали остальному прогрессу. Иные наоборот всячески продвигали бессмертие, так что большинство жителей их планеты входили в сонм, но против таких негласный союз экологии Вселенной поднимал войну. А так, чтобы с планеты уходило выверенное количество вечных — это утопия. Кайрмаур слышал легенды о подобных мирах, но пока не залетал в столь отдалённые уголки Галактики (тем более в другие галактики, если туда вообще кто-то до сих пор летал)…

Также Кайрмаур узнал, что Эйгалейна и Артаэль путешествуют, иногда возвращаясь на свою планету. Только вдвоём, в одном сосуде… Услышав это, учёный посмеялся про себя. Сентиментализм, наследие инстинктов смертных… Но во всяком случае, ему повезло: они как раз возвращались в свой мир, должны были пробыть там лет сто или больше. Он вылетел, полагая, что застанет их.

На их планете не было спирали. Бросалось в глаза другое: всю её сушу покрывала зелень (что, впрочем, не редкость для прогрессистских планет, заботящихся об экологии), и совсем немного городов сияли мягким газовым светом (что уже странновато: прогрессистские сплошь сверкали, и разным освещением).

Кайрмаур приземлился наугад. Осмотревшись, он увидел, почему не мог ничего понять о техническом развитии планеты: древнее мешалось с продвинутым. Люди жили в деревнях, но в каждой было несколько аппаратов, как он рассудил, для производства, хранения и обработки лекарств и гигиенических средств. От любой деревни было легко добраться до больницы. Люди пахали и ездили на лошадях, но плуги, телеги были своего рода машинами, которые делали работы и поездки ненапряжными для людей и животных. Одежду шили, вещи мастерили и дома строили как правило ручным трудом. Учителя учили детей чаще на открытом воздухе, иногда пользуясь голопроекторами, чтобы показывать морские глубины, другие планеты, космос, молекулярные и квантовые миры. Повседневная жизнь сопровождалась мягкой музыкой из вращающихся сфер. Ночами всё освещалось голубоватым неоновым светом. И хотя по опыту Кайрмаура у сельских жителей обычно было много детей, тут у всех — лишь один-двое-трое.

Редкие города были неплотными и невысокими, ни одной улицы без цветов и деревьев. Там работали фабрики, отвечающие за всё, что не могли обеспечить те лекарственные аппараты, и за производство телег-машин, голопроекторов, поющих сфер, ламп. Были и спящие фабрики, которые могли создать всё, что делали вручную, если вдруг возникала срочная нужда. Кроме того в городах находились базары, библиотеки, кинотеатры, музеи. И тюрьмы, но содержащие удивительно мало заключённых. Да и те — не томились за решётками, а лишь трудились, как и все, под сенью деревьев, слушая музыку сфер, только за оградой. В городах же были и здания, похожие на больницы, со знаком спирали, видимо, центры бессмертия.

«Такого сентиментализма я ещё не видел, — думал Кайрмаур, — похоже, они хотели устроить своим смертным идилличную древность, но сглаживая технологиями все её проблемы».

Несколько дней он изучал местный язык. Люди были приветливы, не смотрели косо даже когда видели, что он не всё понимает, лишь пытались выяснить, откуда он. И подумав, что изучил достаточно, он спросил первого встречного, где их бессмертные прародители. И тот радостно ответил, что вернулись где-то пятнадцать местных лет назад и шагают по планете. И где они сейчас — скажут в любой справочной. И прохожий сам был готов показать, как добраться до города с аэропортом, и к прародителям вертолёт довезёт бесплатно.

Кайрмаур поблагодарил, но предпочёл лететь в своём сосуде. Добравшись до места, он увидел, как все толпятся вокруг двух человек — женщины и мужчины в белом. Они говорили со всеми, пропускали нетерпеливых вне очереди, и охотнее всего общались с детьми. Сажали их на колени, целовали, дарили игрушки и смотрели их рисунки. Они примиряли ссорящихся, наставляли по жизни, изредка давали и материальные вещи. Спрашивали они иногда и довольны ли люди тем, как их производят в бессмертные — не отказывают ли достойным или наоборот — не позволяют ли слишком многим, и не делают ли произведённые плохого.

Кайрмаур незаметно пристроился в толпе, и когда досталась возможность, громко спросил, не показывая лица:

— Правда ли, что вы дружите со времён Первого Мира, и у вас никогда не было сложностей?

— Да, с тех пор, — ответила Эйгалейна, — больших сложностей не было, хоть мы и не во всём были согласны. Но наша дружба — не совсем то же, что любовь смертных. Не просто природное желание быть вместе и заводить детей. Это гармония на уровне смыслов, сочетание глубин тысячелетних разумов.

Артаэль добавил:

— Даже летя в космосе, мы замедляем сознание не так сильно, как другие бессмертные. Но мы сливаем наши разумы в единую мегаабстракцию, влияем друг на друга, и нам хватает такой компании на многие годы.

Выслушав, Кайрмаур скрылся.

«Глупцы. Не только животные инстинкты проходят. Смыслы тоже можно разрушить, особенно когда они лишь наследие этих инстинктов. И я покажу это!»

Он решил начать точить связь «вечных друзей» с их детей. Заскользил тенью по этому миру. Благоразумно не говорил ни с кем непосредственно, но шептал из-за углов, в шумных компаниях, чтобы никто не мог понять, кто говорит. Исподтишка портил разные устройства, даже игрушки, подаренные детям бессмертной парой. Он не внедрял одну идею, но расшатывал разными способами: настраивал людей и друг против друга, и против всех бессмертных, и только против их предков, говорил и что мало позволяют им быть бессмертными, и что слишком много, и делил людей на сторонников Эйгалейны или Артаэля. Много разных раздоров посеял он. При всём этом продумывал грандиозную мегаабстракцию…

Он бы растянул это на века, чтобы не было подозрительно, но хотел успеть к уходу бессмертной пары — ведь в скитаниях они могли и погибнуть, и пропало бы такое поле экспериментов…

Дошёл до него слух, что прародители уже не шагают, но стремительно летят по планете, решая конфликты. Кайрмаур, не полагаясь только на слухи, нашёл их и следил. Да, эти двое не могли решить всё. Многие смертные оставались при своём, и с ними ничего не могли сделать, ведь они не совершали никакого преступления, лишь возмущали спокойствие. Иные люди преступления совершали, и предки долго говорили с ними в тюрьмах, как с заблудшими сынами. Некоторые даже убегали в неосвоенные земли, начинать всё сначала.

Эйгалейна и Артаэль тщательно вели расследование — почему пошли волнения, прибегали к помощи умнейших из смертных. И не знали, что тот, кто тенью прошёлся по планете, следил за ними.

Ему было достаточно однажды увидеть, что Эйгалейна и Артаэль говорят друг с другом не совсем тёплым тоном. Ни раздражённым, ни надменным, ни сомневающимся — лишь не совсем тёплым. Тогда Кайрмаур улучил момент, когда Эйгалейна стояла одна, меланхолично глядя на озеро, и вышел к ней из-за дерева.

— Как вижу, хрупкий покой вашей планеты нарушен, — сказал он, искусно изображая сочувствие.

Она поглядела на него испытующе.

— А ты откуда?

— Я один из скитальцев. Нахожусь здесь несколько веков, — солгал он, чтобы она не связала его появление с раздорами, — Мне нравилась эта идиллия, и я не верил, что её можно так просто создать. Теперь мне очень жаль… По случаю такого упадка я решил показать себя, утешить, если можно…

Эйгалейна пристально поглядела на него и прорекла:

— Ты и устроил этот упадок.

— С чего ты так решила? — готовый к подозрениям, он выразил будто искреннее недоумение.

— Ты явно один из исследователей людей. Из бессмертных сюда чаще летают либо они, либо праздные, но праздный вряд ли бы нашёл меня специально чтобы выразить соболезнования. Исследователи людей чаще бывают либо добрыми, любящими людей, либо циниками, готовыми на всё ради своей науки. Я знаю немногих, кто исследует людей беспристрастно и аккуратно, и они обычно сухие, а ты придумал себе стиль. Стиль твой мрачен, но это не главное, я не настолько подозрительна. Главное — добрый бы не просто пришёл посочувствовать, он бы грустил, ибо за столько лет полюбил бы этих смертных. Да, ты со своим искусством поднаторел в том, чтобы изображать, но не понял, что именно надо изображать.

Рассудив, что его замысел всё равно раскроется до того как он добьётся цели, Кайрмаур не стал отнекиваться и схватил Эйгалейну. Он прикоснулся к её лбу и прижал её руку к своему… Мегаабстракциями нельзя обмениваться без взаимного согласия, но Кайрмаур умел проникать в мозг как опытный взломщик. Рвал слои сознания, размягчал мышление, углублялся в память, как она ни сопротивлялась ментально и ни вырывалась физически… И вложил своё творение, считая его почти всеохватным. Оно показывало долготу грядущей жизни Вселенной, в которой они крайне маловероятно останутся друзьями с Артаэлем. Показывало искусственность дружеских отношений, что они основаны лишь на животных инстинктах, прошедших через ряд социальных формаций. Что любая уверенность рано или поздно сталкивается с неучтённым. И даже на невероятно-верных найдётся своя цена предательства. И что уже сейчас они прилагают излишние усилия к тому, что ненужно, цепляются за химеры, когда могли бы быть абсолютно свободными.

Много других мыслей вложил Кайрмаур, они давили своей логичностью, неотвратимостью жизни, своей многочисленностью, в ответ на которую почти ничего нельзя было возразить. Эйгалейна повисла в его руках с пустым взглядом. Когда она собралась с силами, то сказала:

— Ты думаешь, мы не обдумывали всего этого? Во многих долгих совместных полётах? В веках, проведённых вместе? Думаешь, мы были беззаботны? Как бы мы тогда создали планету, которую разрушил лишь ты?

Он улыбнулся.

— На всё это уже был ответ в моём творении. Вспомни.

Появились мрачный ликом Артаэль и смертные полицейские. Должно быть, сигнальный имплант в мозгу Эйгалейны призвал их. Кайрмаур попытался бежать, бросив обессиленную бессмертную, но парализаторы обездвижили его. Стражи порядка понесли виновника, и тот видел, как Артаэль поднимает подругу и обменивается с ней мегаабстракцией.

«Утешает» — с усмешкой подумал Кайрмаур.

Его уже почти донесли до тюрьмы, когда он смог шевелить ртом.

— Вы неволите меня за хулу на прародителей?

— Не говори глупости, — ответил смертный, — тогда бы мы ловили каждого, кто ударится пальцем об угол, да капризных детей. Ты виновен в разжигании розни.

Несмотря на стены, жизнь в тюрьме походила на курорт. Мирный труд в тишине… Иногда заходили люди вроде психологов, наставляя заключённых на добро. Но когда они пытались сделать это с Кайрмауром, он сам начинал морочить им голову. Также подбивал на бунт и заключённых. В конце концов его перевели из корпуса, где сидели несколько драчунов, вандалов, пьяниц и один воришка, в корпус с одним убийцей. Тот обрадовался компании, говоря, что никогда здесь не сидело больше двух человек.

Но вскоре начали приходить новые… И эти заключённые, и охранники, и психологи говорили «Планета изменилась», косясь на Кайрмаура. Новых соседей ему было легче склонять к бунту, но охрану с парализаторами было не провести.

Проходили годы… Смертные старели, и подходившие к исправлению даже пытались наставлять Кайрмаура.

«Они думают, что становятся умнее от признаков скорой смерти…»

Многие, исправляясь, уходили быстрее, но Кайрмаур не менялся. Он чего-то ждал…

Доходили слухи, что на планете вспыхивает всё больше волнений, люди сражаются за философские идеи. Однажды бунтовщики напали на тюрьму, желая освободить Кайрмаура, считая его своим вдохновителем. Чем он и воспользовался…

***

Новая планета Неамайды. Прежняя пережила много бунтов, сменяла эпохи, люди контактировали с другими смертными цивилизациям, летали на звёзды. Наконец на ней настала апокалиптическая ситуация, и по вине людей, и по природным условиям, а все установки, которыми госпожа насылала кары, разрушили. Прародительница не стала вытягивать всё, а только взяла нескольких верных смертных, отвезла на свежую планету и дала им начать сначала.

Отозвавшись на новое приглашение, Кайрмаур прилетел к довольно рано наступившей эпохе пара. Дымящиеся заводы и экипажи, много роскоши от недавно прошедшего феодализма и зреющей тоски по нему…

Когда исследователь небрежно запоминал сходства и различия с другими мирами, хозяйка предложила посмотреть в местном театре постановку о том, как он пытался разлучить Эйгалейну и Артаэля. Кайрмаур не удивился — вечные друзья давно были легендой бессмертных и смертных, и он стал частью этой легенды.

Они пришли, по этикету эпохи, чуть касаясь пальцев друг друга, она — в остроконечном слегка согнутом колпаке, он — в квадратной шапке, как вся толпа джентльменов и дам у театра. Арочный вход украшало изображение белой птицы. Кайрмаур смутно вспомнил ассоциацию чайки с театром, идущую, кажется, из Первого Мира… Да, на многих планетах уж нет и класса птиц — превратились в других существ (Неамайда же держала замороженные эмбрионы и расселяла первомировых животных)… Символы обычно затухают, даже если прообраз ещё не исчез. Но некоторые неожиданно всплывают миры спустя. Видимо, создатель одной из цивилизаций, которые знали люди Неамайды, был сентиментальным любителем первомирового искусства, и его смертные передали символ этим смертным.

На сцене показали, как у озера среди деревьев встречались Эйгалейна и Артаэль, говорили слова любви, произносимые во всех мирах.

Кайрмаур со смешком шепнул Неамайде:

— Они думают, что их дружба — обычное смертное головокружение.

Эйгалейна осталась одна и патетически закатив глаза, рассуждала о безднах времени и пространства. Раздался запах серы. Вышел Кайрмаур с красными глазами и чёрными усами. Он говорил не менее общегалактические слова, что любовь — ложь. Эйгалейна трепетала пред ним и отвечала «Нет, любовь вечна!»

— Ожидаемая пародия, — шепнул реальный Кайрмаур.

— Я так полагаю, ты тогда внушил ей мегаабстракцию? — шёпотом же ответила Неамайда.

— Да. И их дружба выдержала это. И я преследовал их. Я устраивал им ситуации из мегаабстракции на практике. Я ярко показывал им всю глупость их привязанности и несправедливость к самим себе. Я плёл интриги, подставляя одного перед другим. Давал поводы к предательствам. А их планета через века после моего толчка окончательно перестала быть раем. Они и на это сказали всего лишь «Как родители отпускают детей, так и мы отпускаем наших смертных, пусть решают за себя». Счёт пошёл на сотни тысяч лет, как я гнался за этой парой, и они всё выдержали! Что ж, пока ещё только начало жизни Вселенной… Впрочем, уж кажется, они погибнут прежде чем расстанутся…

Меж тем на сцене Кайрмаур дрался на мечах с Артаэлем. Неамайда же заметила:

— Говорят, уже появляются новые «вечные друзья» и влюблённые… Может, это скорее правило, чем исключение?

— Ха-ха. Наверняка они или начали недавно, или врут, или держатся, преодолевая отвращение, тогда как Эйгалейна и Артаэль и правда радуются друг другу. И это лишь малая часть желающих примазаться к легенде. Кто-то думает, что может их разлучить лучше меня… Многие хотят это сделать весьма простым образом… Помнишь, в Первом Мире, то ли в Греции, то ли в Риме или Вавилоне был некто на «Г»… Мало что помню от Первого Мира, я не из тех, кто таскает за собой огромный модульный мозг. Изученное я передаю другим и изучаю новое. Так вот, этот Г разрушил храм или сад просто чтобы прославиться. Так и здесь — многие захотели убить одного из пары, чтобы войти в легенду. Не понимая, что это ничего бы не дало науке, кроме изучения таких вот разрушителей, что менее интересно. Мне приходилось спасать Эйгалейну и Артаэля. Так что я стал не только их врагом, но и хранителем. Другие пытались убить меня — по той же причине или чтобы спасти от меня несчастных друзей. Много налипло на нас людей, постоянных и временных. От них я даже задумался о теории нарастания легенд. Скажем, Эйгалейна и Артаэль — первый уровень, основа легенды. Я — второй уровень, уже неотъемлемая часть. И уровень тем меньше, чем позже возник, чем меньше времени и настойчивости затрачено, и к чем более далёкой ступени идёт присоединение (скажем, убийцы меня ниже убийц вечной пары). И чем известнее легенда, тем больше таких наслоений. Боюсь, мы будем обрастать…

Намайда вздохнула и ответила, и в голосе её был оттенок человечности, простого желания, чтобы люди жили, и жили хорошо:

— Может, оставишь их в покое?

— Не могу. Они — уникальны. Будет потерей для науки не довести проверку их верности до логического конца…

***

Уже нет черноты космоса. За плотной, очень плотной завесой звёзд — сплошной непроницаемый туман, как раньше мы видели галактики. Всех цветов — красного, зелёного, синего… Теперь космос не чёрный, но переливающийся. Изредка происходят вспышки — звёзды сталкиваются. Изредка, но намного, намного чаще прежнего.

Когда-то бесконечно давно, невероятно, что ещё при моей бессмертной жизни, галактики разбегались, вызывая уныние безвозвратной утерей связи, улетая за досягаемость света. Ходили легенды о сверхсветовых двигателях, сжимающих и расширяющих пространство, и с иными принципами… Но кто поймёт, где правда, где ложь, в этом мире бессмертных — одиноких жителей Вселенной. Особенно при расширении. Кажется, когда-то я разрабатывал теорию легенд с учётом космологических горизонтов…

И когда космос почти погрузился в полную черноту, началось сжатие. И длилось столь же долго.

И было всё. Те редкие бессмертные, что прожили почти всю Вселенную, видели зарождения и упадки не то что цивилизаций, но жизней, возникающих на планетах и разрастающихся за её пределы. Звёзд и галактик. Мы видели эволюцию, как смертные видят строящийся дом.

Мы и страдали за это. Многие из нас думали, что мы — предел науки, совершенство. А меж тем смертные эволюционировали, развивались, и в науках и хитростях обгоняли нас, и воевали с нами, истребляли.

Видели мы и самое невероятное, ибо в такой бездне времени и пространства оно должно было случиться. И вот я вижу живой пример. Я гляжу на них из-за скалы. Они лежат в объятиях, глядя друг на друга и на пёстрое небо. Смертный бы сказал, что они лежат «долго». Им не нужна еда, с нашей способностью поглощать излучения она не нужна никому из нас — радиация очень сильна в эту эпоху, даже чрезмерна. Они лежат и ждут конца. Они прошли всю жизнь Вселенной, преодолев многие трудности, даже специально устраиваемые мной каверзы. И вот теперь, в последние года из последних, они хотят просто пребывать в покое, наслаждаясь друг другом.

Я преследовал их всеми методами, какие есть: узнавал слухи, расшифровывал сигналы, навешивал на них маячки, решал стереометрические задачи, летя наугад к звезде, на которой больше вероятности их встретить… Я применил все возможные хитрости для разлучения. Первые миллионы лет я хотел доказать, что невозможна вечная дружба. Затем — лишь проверить, действительно ли они неразлучны. Но как они стойки в своей верности, так и я был стоек в своей миссии.

Я слышал о других подобных парах друзей и влюблённых. Но это всё не то. Они либо появились поздно, либо их отношения напряжнее, либо они иногда надолго расставались, либо так много замедляли сознание, что время жизни Вселенной было для них гораздо меньше. Если и есть другие вечные друзья, то немного, и доказательств я не знаю.

Я мог бы попытаться помешать им и сейчас. Но зачем? Это заключительный акт. Я ничего не добьюсь. Им даже нет смысла расставаться, когда остаётся только спокойно ждать конца.

Ходят со светом легенды о том, что где-то средь гаснущих звёзд создали аппарат, который позволит безопасно нырнуть в сингулярность и пережить новый большой взрыв, войти в новую, возрождённую Вселенную. Но если это и правда, и даже если бы и можно было найти этот аппарат средь пусть и беспрестанно умирающих, но бескрайних звёзд, Эйгалейна и Артаэль уже прошли одну Вселенную. Они бы прошли и другую.

Они доказали верность друг другу. А я доказал верность своему делу. Я почти всё стёр из своей памяти в миллиарды лет, только бы уместить каждую деталь об Эйгалейне и Артаэле — ничего не упустить, как можно полнее охватить картину их вечной дружбы. Я пожертвовал даже памятью о былой смертной жизни — тем, чем дорожил даже я, скептичный к сентиментализму. Я едва ли найду в своей памяти чего-либо, что не раскрывало бы их отношения хоть как-то. Я был с тобой до конца Вселенной, вечная пара.

И не исполнился ли в этом смысл бытия? Сама по себе Вселенная — набор законов, она красива лишь как самый совершенный из узоров. Но если во Вселенной появляется разум, наблюдатель, он может придавать смыслы, цели. И не высшая ли форма бытия, когда два таких разума или более входят в гармоничное взаимодействие? И вот те, кто были столь гармоничны, что прожили вместе практическую вечность. Но этого ещё мало. Как Вселенной нужен наблюдатель, так нужен и свидетель гармонии двух разумов, чтобы проникнуться тем, что гармония свершилась. И не высшей ли формой такого свидетеля будет предельный скептик, подвергающий всё сомнению до самого конца? Не будет ли его свидетельство, что гармония свершилась, ценнее любых других свидетельств? В нас — тех, думающих, что остались лишь они вдвоём, и мне, тайно наблюдающем, исполнился смысл бытия.

Пока излучение Вселенной не станет столь сильным, что убьёт и поглощающих его (уж не надеюсь дожить до сингулярности), я, Кайрмаур, посылаю это сообщение во все стороны пестрящего космоса. Слушайте его, все смертные и бессмертные, что ещё живы, теперь почти равные. Вы можете ненавидеть меня за то, что я делал — я изучал и эту ненависть, хоть и не помню — но сделайте выводы из всего послания. Вечная гармония есть. Ищите, ищите другие разумы, гармонируйте с ними. Необязательно это должно быть то, что называют дружбой или любовью — ищите то, что имеет смысл для вас. И теперь уж не придётся быть верным миллиарды лет, чтобы назвать это вечным...