Семейные воспоминания и один безумец
— Я что-то перестал понимать, — судья потёр переносицу. — Доктор Моргенстерн, вы признаёте, что убили свою мать, жену и дочь?
— Да.
— И вы... вы просите о помиловании?
Моргенштерн наклонил голову и закрыл глаза на несколько секунд.
— Нет. Я не прошу о помиловании, я прошу меня оправдать.
— Я не понимаю. Вы добровольно пришли в полицию. Вы сами признались в преступлении. Вы отказались от адвоката. Поясните вашу линию поведения, если вы невиновны.
Пауза.
— Да. Нет. Да. Я не признался в преступлении. Я сказал, что убил мою мать... и жену... и дочь. Но это не преступление, согласно нашим государственным законам, по крайней мере, как я их понимаю. Я обратился в полицию потому, что расследование было неизбежно; но я вовсе не считаю себя виновным. А от адвоката отказался потому, что благодаря "Оскару" знаю, или, вернее, могу вспомнить наше законодательство лучше, чем любой адвокат.
— Ваша честь! — сказала обвинитель. — Доктор Моргенстерн будет упирать на то, что вынужден был сделать те чудовищные вещи после телефонного звонка дель Монте. Мы уже слышали фрагмент записи, суть которой сводится к тому, что дель Монте угрожал взрывом в торговом центре в случае, если Моргенстерн не убьёт членов своей семьи. Правильно я понимаю, что никаких других аргументов у обвиняемого нет?
Долгая, очень долгая пауза.
— Можете считать, что других нет. На самом деле вы понимаете, что этот ответ не накладывает на меня обязательства. И это не значит, что я полностью согласился с вашей интерпретацией моего довода. Но в целом вы правы. Я был вынужден сделать то, что сделал, из-за звонка Теодата.
— Вы знаете, что на самом деле Теодат дель Монте не закладывал бомб в торговый центр?
— Я узнал это после очной ставки.
— Вы утверждаете, что момент звонка думали, что дель Монте действительно установил бомбы, чтобы погубить вашу семью?
Впервые броня бесконечно-усталого равнодушия дала трещину, и оттуда полыхнул огонь ярости:
— Да, естественно я это утверждаю! Вы, надеюсь, не собираетесь заявить, что верите утверждениям Теодата, будто это я попросил его позвонить мне шутки ради?
Обвинитель отреагировала мгновенно:
— А напомните, откуда вы знаете, что именно говорит Теодат? То есть дель Монте?
— Я слышал его на очной ставке.
Судья уже шуршал листками.
— Это должно быть на седьмой или восьмой странице, точно не помню, — сказал Моргенштерн.
— Вы не помните?
— Нет. Я понимаю подвох. Мы с "Оскаром" помним только информацию, которая есть в открытом доступе.
Судья вмешался в перепалку:
— Объясните, наконец, как это работало в том случае, который мы разбираем.
— Я вижу, что должен пояснить, ваша честь. "Оскар" — это не библиотека в моей голове. Это часть моего сознания, дающая мне память обо всей открытой информации. Если я задам правильный вопрос, я могу увидеть любую статистику. Приведу пример — я знаю, в каком году было наибольшее отношение собранной в нашем государстве вишни к тому, что собрали наши южные соседи. Только дайте вспомнить.
Пауза.
— Пятьдесят четыре года назад. И я ничего не складывал и не делил. Я просто помню это. Но вот сколько было деревьев в вишневом саду моего дяди Иоганна, этого я не помню. Потому что этого нигде не записано, а сам я позабыл. Но как раз в случае с захватом заложников этой проблемы нет — открытые источники дали мне все нужные данные. Если выполнить требования террориста, движимого личной ненавистью к кому-то, это в среднем уменьшает число жертв. Это верно, даже если включить случаи, когда преступники только притворялись, что готовы учинить бойню.
— Вы знаете, что закон запрещает сотрудничать с террористами? — спросила обвинитель.
— Вы всё ещё в плену своей концепции. Я повторяю, что не действовал в сговоре с Теодатом. Я только выполнил его требования, а это никаким законом не запрещено. Чиновники не могут действовать под давлением террористов, но я не чиновник. И я не сговаривался, я могу привести десятки свидетелей, которые потвердят, что дель Монте меня ненавидел. Я уже предоставлял суду бумаги, из которых видно, что ещё в школе он пытался обвинить меня в том, что я повесил хомячка директора... по счастью, глава школьного совета оказался хорошим знакомым моей тёти Ильзы, так что он смог добиться рассмотрения всех фактов.
— Вы сравниваете свою семью с хомячками, доктор Моргенстерн?
Моргенштерн наконец сорвался:
— Я понимаю, что вы государственный обвинитель, но у вас вообще, что ли, нет совести?! Неужели вы не понимаете, что я бы всё отдал, все мои статьи, мой дом, "Оскара", что угодно, только бы они были со мной?
— Во-первых, это был не ваш дом, а вашей матери.
— Я унаследовал четверть — половину отцовской половины. И что? Вы обвиняете меня в том, что я сговорился с злейшим врагом, чтобы завладеть домом, в котором и так жил, и ради этого убил всю мою семью?
— Вы помните последние слова вашей жены? Сами, без "Оскара"?
— Помню.
— Процитируйте их.
— Это не относится к делу. Я отказываюсь.
— Когда вы явились с пови... кхм... когда вы пришли дать свидетельские показания в первый раз, то упомянули их, и они были занесены в протокол....
— Ну хорошо. Хорошо. Она сказала "Слу...", — голос Моргенштерна сорвался. — "Слушай, кончай валять дурака и звони в полицию".
— Что вы ответили?
— Я ответил "Да, сейчас".
— Но вы не позвонили?
— Нет. И не собирался. Я её обманул. Так было проще...
— Проще убить её?
— Да.
— Почему же вы не позвонили в полицию?
— Я уже объяснял. Потому что жертв было бы больше.
— Жертв бы вообще не было.
— В этом случае — да. Но статистически жертв было бы больше.
— Скажите, если бы вы вернулись в прошлое, вы бы поступили так же? или иначе?
— Этот вопрос и не относится к делу, и некорректно поставлен, но я отвечу. Если бы я вернулся в прошлое, зная, что на самом деле дель Монте ничего не заминировал, то, конечно, я поступил бы иначе. И моя семья была бы жива. К сожалению, я не могу помнить будущее.
— Но его можно предвидеть. Вы не просчитали вероятность, что дель Монте блефует?
— Просчитал. Включая и то, что он действительно заложил бомбы, но не рискнёт их взорвать. Всё равно среднее количество жертв было бы больше, чем если бы я выполнил его требования.
— Но среди этих жертв не было бы вашей матери. Жены. Дочери.
— Да, но там была бы мать, жена и дочь кого-то другого!
— Не было бы.
— Но могла бы быть!
— Иными словами, ваш поступок продиктован чистым альтруизмом? Вы взяли на себя грязную работу, остались страдать в этой юдоли слёз, спасая людей от среднеарифметической смерти в торговом центре?
— Да, мой поступок продиктован чистым альтруизмом.
— Это немыслимо!
— Это так и есть.
— У нас есть свои соображения по поводу работы "Оскара". Мы хотели бы вызвать в качестве свидетеля Моргана ат-Фатаха, исполнительного директора отделения компании "Оскар", в котором господин Моргенстерн установил свой аппарат.
— Господин Фатах, поясните суду то, что вы рассказали нам о запросах "Оскару".
— Первое, что вы должны очень чётко понять — мы предоставляем достоверную статистику. Но воспоминания через "Оскар" тесно связаны с тем, что именно вы вспоминаете. Если вам нужен отрывок из стихов, то сколько бы прозы вы не вспоминали — а она вся доступна "Оскару", если что, — то вы не найдёте его там.
— Таким образом, результат работы "Оскара" зависит от задания, которое формулирует мозг?
— Как бы вы ответили на этот вопрос относительно вашей собственной памяти? Зависит ли результат попыток воспоминания о того, что вы пытаетесь вспомнить?
— Разумеется.
— Для "Оскара" то же самое.
— Мы обратились к вам с просьбой предоставить нужную статистику. Не могли бы вы изложить её суду?
— Как я и пытался объяснить, характер статистики зависит от того, что именно вы обобщаете. Если вы пытаетесь понять, какова вероятность вам умереть в ближайший год, то если вы лишь предположите, что вы мужчина пятидесяти лет, то вам посулят ещё статистически десятилетия жизни. Если вы добавите, что у вас саркома лёгкого, срок драматически сократится. Аналогия понятна?
— Вполне, — обвинитель начала проявлять нетерпение. — Как это проявилось в том, что касается нашего дела?
— Действительно, господин Монгерштерн прав, говоря, что статистика по захватам заложников с требованиями личного характера подтверждает его линию поведения. Жертв меньше, если выполнять требования террористов. Но если добавить к этому психическое расстройство террориста, то, что требования озвучены без публичности, личным сообщением, то, что он действовал без группы соратников или, вместо этого, что его целью были только женщины, а сам он мужчина, — то в статитстике по этим случаям картина будет другой. Тогда выполнение требований не минимизирует количество жертв; в этом случае также верно, что чем более масштабна угроза, тем менее она вероятна.
— Спасибо, — обвинитель кивнула. — Таким образом, нельзя перекладывать вину на "Оскар". Он отвечает лишь за те воспоминания, которые человек хочет у себя вызвать из общей памяти человечества.
— Хотите спросить у свидетеля что-то ещё? — уточнил судья.
— Нет, спасибо.
— Обвиняемый?
— Да, ваша честь. Правильно ли я понял, господин Фатах, что большинство разумно описывающих ситуацию запросов всё же дают ответ, что надо было сотрудничать с террористами?
— Это зависит от определения слова "разумно".
— На ваше усмотрение.
— Скорее да. Но для некоторых запросов это не так.
— Да, это мы уже слышали. Правильно ли я понимаю, что случаи с мужчинами и женщинами как правило включают любовную линию между ними?
— Да, это так.
— В моём случае это не имело места, насколько я знаю. Кроме того, на тот момент мне не было известно, что Теодат действовал один. Вернее, вообще блефовал.
— Полагаю, к "Оскару" это не имеет прямого отношения.
— Скажите ещё вот что, действительно имеющее к вам отношение. "Оскар" не может иметь ошибок программного кода? Может ли быть так, что его статитстика ошибочна?
— Мы полагаем, что предоставляем достоверную статистику. Но мы не всемогущи, и я не могу дать гарантий.
— Считаете ли вы, что ваша компания должна нести ответственность за случившееся в этом и подобных случаях?
— Если кому-то удастся юридически точно доказать, что дело в ошибке обработки, а не ошибке запроса.
— Таким образом, вы заинтересованы в наличии подталкивающих к разным выводам воспоминаний? Это избавляет вас от судебных исков, не так ли?
— Я как свидетель обязан давать истинные показания. То, что я говорю, — правда независимо от того, заинтересован я в ней или нет.
— Но подача зависит... Впрочем, у меня больше нет вопросов.
— Доктор Моргенстерн, прошу вас!
— Благодарю, Ваша честь. Человек образован собственным опытом; то, что составляет нашу личность, то, что нам кажется нашим "я" — это наша память, наши воспоминания. Маленький ребенок может один раз сунуть руку в огонь — и запомнит это навсегда. Один укус пчелы — и вы будете их сторониться всю оставшуюся жизнь. "Оскар" расширяет этот опыт неизмеримо. То, что я сделал — результат того знания, которое мне было подсказано "Оскаром"; результат моего осмысления жизненного опыта тысяч и миллионов людей. Заслышав выстрелы, обычный человек пытается убежать как можно дальше, в то время как опыт солдата подсказывает ему или спрятаться, или петлять. Но нельзя сказать, что эти два вида поведения равноценны: любому будет понятно, если он разберётся в деле, что поведение солдата повышает его шансы выжить, а гражданского — нет. Да, люди остаются субъектами, и поэтому им недоступна окончательная, объективная истина. Сунувший руку в огонь или голову в улей может оказаться прав. Но такое бывает очень редко.
Мне довелось однажды пережить подобное, когда я ещё был ребёнком, — я забрался в полуподвал гаража моего дяди Ганса, и там увидел маленькую дверку, из который лился свет, явившийся мне волшебно-золотым сиянием, которое может исходить только из страны фей. Я заглянул внутрь и увидел нечто, что показалось мне янтарными панно и красивыми картинами, скрытыми за стеклом. И зашёл внутрь и прошёл довольно долго, прежде чем внутрь забежал дядя и сумел меня вывести. Оказалось, что это был мёд в особых контейнерах, а я ходил по залу, где он ставил ульи на зиму. Если бы я опрокинул один из них, вполне вероятно, я бы серьёзно пострадал.
Тогда всё обошлось, и я даже с интересом вспоминаю тот "волшебный" подвал. Но, думаю, любой из вас согласится, что вообще-то поступать так, как я поступил ребёнком, не стоит, если вам дорого здоровье. Хотя со мной ничего не случилось.
Если бы вы видели человека, лежащего на рельсах, и поезд, который на него едет, и могли бы пустить его под откос, сделали бы вы это? Думаю, нет. Потому что всякому ясно, что так будет больше жертв. Да, могут быть случаи, — и об аналогичных примерах, на самом деле, говорил господин Фатах, — когда поезд пуст, когда нужно сунуть голову в улей и так далее. Но мы не можем действовать, исходя из таких надежд. Мы не пустим поезд под откос, не так ли? Для меня моё поведение столь же очевидно. При том что сделать то, что я сделал, конечно, ужасающе тяжело. Если вы думаете, что я встаю с лёгким сердцем, что могу уснуть без снотворного, что вообще я каким-то образом не человек, а полуробот — вы ошибаетесь. Не кажется же вам, что профессор литературы, который помнит много книг, каким-то образом менее человек?
Мы были обычной семьёй; "Оскар" нужен мне был в основном для работы. И я, и моя жена, и моя мать — историки, и именно для этого я решил установить "Оскар", в то время, как... остальные... продолжали пользоваться сетью через компьютер. Моя мать занималась историей нацистских преступлений, и я с детства вырос, ненавидя любые учения, которые пытаются принизить ценность человеческой жизни. Несколько раз я публично высказывался на эту тему, и вы уже слышали эти записи. Мы с женой любили друг друга. За неделю перед убийством мы принимали гостей, и вы слышали многих из них, которые дали показания о том, как мы жили. А мы жили счастливо. Я не собираюсь рассказывать вам, как смотрел по утрам на жену, и мое сердце дрожало от радости, как приятно мне было слышать шаги дочери на втором этаже дома, какое интеллектуальное наслаждение доставляли постоянные споры дяди Ганса и тёти Ильзы с моей матерью, которые продолжались до самой последней встречи, когда они обсуждали историю военных трофеев.
Я не получеловек, но и не сверхчеловек. После звонка дель Монте, наверное, можно было бы попробовать обмануть его. Но у меня не вышло. Он требовал видеоподтверждения убийства — я был вынужден предоставить его. У меня не хватило навыков подделать видео. Никто во всём мире, похоже, не знает, как это сделать быстро. Я напомню также, что телефон дель Монте так и не нашли. Он уверяет, что я звонил ему и просил разыграть, и что потом просил выбросить телефон. Но там, где, по его уверениям, он его бросил, ничего не обнаружили. А ведь это могло бы быть решающим соображением за или против — звонил ли я ему первым или он мне? Во всяком случае, все знают, что я не звонил со своего телефона и не покупал нового. Таким образом, версия обвинения, основанная на полном доверии к Теодату, рассыпается.
Я понимаю, почему обвинитель говорит то, что говорит. Они отстаивают как бы политкорректную версию защиты интересов дель Монте, который всё равно проведёт ещё годы в психиатрической лечебнице при любом исходе дела. Но все понимают, что решение дела зависит не от этого. Это дело — проверочное в отношении того, насколько люди с "Оскаром" вообще воспринимаются как люди. Спасибо.
— Вопрос от присяжных?
— Да, Ваша честь. Мы хотели спросить обвиняемого вот о чём. Задумывался ли он когда-нибудь, каким может стать мир, где все, — или хотя бы носители "Оскара", — реагируют, исходя из одной и той же памяти? Обвиняемый и сам сказал, что наша память задаёт наше "я". Представьте себе, что не только он, но и его злейший враг владел бы "Оскаром". Тогда каждый из них знал бы реакцию другого. Насколько больше было бы террористов, если бы они знали, что никто и никогда не будет звонить в полицию? Сколько преступников пытались бы подставить кого-то невинного, если бы знали, что невинный точно пойдёт на сделку со следствием? Наш мир стоит на статистическом равновесии, на том, что человеческие реакции невозможно предугатать. Люди поступают спонтанно и иррационально, заходя в пронизанные сладким дымом пекарни, которые столь менее эффективны, чем хлебозаводы; кидая монетки уличным музыкантам, чьё искусство не стоит того; сбегая с уроков на свидания с возлюбленным, хотя эти отношения обречены, что ясно на примерах, показываемых из раза в раз с первых дней мира. И закон, согласно которому мы должны судить — он разве не является порождением того же общества?
— Вы пристрастны, — ответил Моргенстерн печально. — Да, от того, что человек будет знать реакцию другого, могут случиться беды. Когда безумный стрелок открывает огонь в собрании людей, им зачастую выгоднее броситься на него и затоптать, чем пытаться спрятаться. Но даже безумец знает, что этого не будет. И люди ведут себя так, как такие стрелки и думают — прячась, а не отбиваясь. Однако выживших в бойне никто не думает делать соучастниками. Если моё поведение каким-то образом, в какой-то "социологической перспективе" делает мир менее безопасным — не знаю, так ли это, но допустим, — это это не делает меня юридически виновным. Это ответственность государственных деятелей, а не моя позаботиться о том, как предотвратить подобное. То, что вы говорите, в любом случае будет следствием самого изобретения и ширящегося использования "Оскара", а не моего поведения.
— Я хочу пояснить линию обвинения, чтобы она прозучала предельно чётко. Мы, команда обвинения по этому делу, считаем, что по каким-то причинам, которые очень трудно понять, доктор Моргенстерн убил свою семью. Психология, мотивы поступков и избираемые линии поведения изменяются у людей, имеющих "Оскара"; трудно предугадать их. Я понимаю, что хочется списать на стресс и шок собственную нашу неуверенность в побудительных мотивах Моргенстерна. Но я глубоко убеждена, что это тупиковый путь. Мы имеем дело либо с чудовищным, нечеловеческим эгоизмом, либо с чудовищным, нечеловеческим альтруизмом. Но другой участник дела, который по медицинским причинам даже не может выступать в суде, — ключ к случившемуся. Теодат дель Монте — странный, больной человек. Но именно он, а не Карл Моргенстерн — жертва обстоятельств. Человек, имеющий "Оскар", может манипулировать сколь угодно тонко и умело. Может вспомнить о тысячах судебных процессов, на которых он всё равно, что побывал, выбрать самые удачные выражения, подобрать самые убеждающие слова, запутать в паутине речей лучше самого профессионального адвоката. Это не упрёк, это не нечто, что делает доктора Моргенстерна виновным. Но я призываю задуматься, — отложите в сторону показания Моргенстерна и рассмотрите только показания дель Монте, и скажите себе сами — похожи ли они на то, что сказал бы человек, пытавшийся заставить кого-то убить свою семью? Государственное обвинение — не собрание палачей. Мы не стали бы обвинять человека в преступлениях, которые он, по нашему мнению, не совершал. Мы обвиняем Карла Моргенстерна в убийстве потому, что все мы, обвинение и следствие, уверены, что Теодат дель Монте невиновен.
— Господин Моргенстерн?
— Мои предки были нацстскими преступниками. Они верили в порядок. В то, что всё можно классифицировать, разложить по полочкам, что всем можно управлять к общему благу. В конце концов, эта стратегия обернулась ужасами, которые трудно себе представить. Оказалось, что ставка на правосудие лучше, чем на целесообразность. Никто не может быть наказан, если он не совершал преступления. Никто не может быть наказан за то, что жизнь не так упорядоченна, как наше мышление. Каждый раз, когда мы выступаем в поддержку личной свободы против расширения зон камер наблюдения, мы должны взять на себя косвенную ответственность за чьи-то смерти, за совершенное над кем-то насилие; мы принимаем это и говорим, что свобода имеет свою ценность, что мы, как общество, готовы платить. Мы могли бы запретить ездить на автомобилях, чтобы снизить смертность на дорогах. Это не было сделано. Можно было бы запретить электрическое освещение в домах, ради снижения уровня пожарной опасности, — мы и от этого отказались. Я понимаю, как велик соблазн обвинить меня в том, что по моей вине существуют такие вещи, как захват заложников и требования террористов, пожары в больницах, когда приходится выбирать, кого из больных спасти, катастрофы на дорогах, когда можно лишь надеяться минимизировать число жертв. Но я не виноват в том, что террористы существуют. И в том, что дель Монте не исполнил и не собирался исполнять свои угрозы. Я прошу лишь рассмотреть сделанное мною в свете тех знаний, которые у меня были — той памяти человечества и тех навыков, которые даже с "Оскаром" столь ограниченны.
— Мм... я не уверен, что это соответствует протоколу...
— Позвольте, Ваша честь!
— Хорошо, пожалуйста. Старшина присяжных, мы вас слушаем.
— Ваша честь, мне кажется... мне кажется, я раскрыл дело. Может быть, я ошибаюсь. Но я выслушал показания доктора Моргенстерна... и мне кажется, что позиции защиты и обвинения не противоречат друг другу. Обвинение говорит, что Теодат дель Монте невиновен. Карл Моргенстерн считает невиновным себя. Может быть, так оно и было? Что, если верно и то, и другое? На основании сказанного здесь, в этой самой комнате, я вижу гораздо более приемлемые и мотив, и возможность для третьего лица. Но чтобы окончательно прояснить дело, господин Моргенстерн, вам придётся напрячь память... и не "Оскара", а вашу личную память, и если мы услышим то, о чём я думаю... то это будет очень, очень любопытно.
Он стал спрашивать, и по мере того, как Моргенштерн отвечал, брови судьи поднимались всё выше.