Сердце леса растет в груди
Сердце леса растёт в груди
До весны меня не буди:
Сердце леса растёт в груди
Как дитя, спит и видит сны.
Не буди меня до весны!
До весны меня не тревожь!
Сердце острое, словно нож
Добирается до души…
Ты будить меня не спеши.
Бойся услышать тишину. Молчание Леса оглушительно. Крик его — тих. Тише, чем мир глухонемого, тише, чем безмолвие космоса.
«Ты умеешь молчать, как Лес?»
Лес всегда смотрит на тебя. Бойся встретиться с ним взглядом.
«Мы — деревья, мы хотим расти».
Он знает о тебе и знает про тебя. Всё, что ты хотел бы скрыть, — и то, о чём и сам не догадываешься. Раньше, чем увидел границу. Прежде, чем сошёл с корабля.
Лес помнит каждую деталь. Каждое слово и движение брови, каждый осколок мысли.
«Вставай в круг, и будем стоять!..»
***
Корабль вошел в атмосферу, снижаясь тяжёлыми рывками, как обпившийся крови комар.
— Просыпайтесь! Посадка через семь минут!
За сознание слабеющими руками цеплялся сон, — непонятный, мутный, как вода в заболоченном озере. Широко зевнув, я взглянул в иллюминатор. Здесь уже был виден Лес. Бесконечная стена Малых Вирсавий…
— Знаете, я на Рощу два года летаю, но так близенько у границы ещё не был, — поёжился мой пилот, нервно дёргая рычаги управления.
— Я тоже.
«Роща»... Место, вызывавшее суеверный ужас у каждого, кто с ней сталкивался.
Если б не мой бедный друг, ни за что бы не полетел на эту забытую Богом и людьми планету.«Вечный Лес», «Невозможный Лес»... Так много имён, а слухов —ещё больше. Смотришь на него — и кажется: мир плывёт. А ведь лес ещё далеко, — цветная лента на горизонте, — и корабль полетит не над ним (Боже, упаси!), — над полями.
Малая Вирсавия, символ планеты. Вот она — вышита на курточке пилота, блестит на боку межпланетного транспортника. Царь-дерево… На её фоне среднестатистический баобаб покажется дистрофиком, а знаменитая секвойя «Гиперион» — карлицей. Неисчерпаемый запас древесины, превосходящей по прочности нашу железную берёзу. Можно выстроить десятки городов. Н-да, если бы всё было так просто.
Где-то там, в невозможных далях, прячется таинственная чаща Вирсавий Больших, «Глубокая Глубина», как её почтительно называют поселенцы.
Деревья всегда борются за место под солнцем. Как говорится, Бог не выровнял лес и людей, но… Малые Вирсавии стояли вровень, как молчаливое воинство. Шапки их крон были идеально круглы, словно над ними потрудилась тысяча умелых садовников. Ветер, нечастый гость в этих краях, едва колыхал аквамариновую листву. Когда её касались солнечные лучи, она ненадолго вспыхивала кислотно-бирюзовым, с пурпурными проблесками, как волна, поймавшее отражение салюта. Лес и сам напоминал море: обманчиво-спокойное, лениво покачивающее лодку... Можно ли поверить, что оно способно потопить корабли, унести в свою вечную синь множество жизней?.. Когда видеозаписи природы Рощи дошли до обывателей, многие решили, что это — фальсификация. Компьютерная графика. Кто-то так думает и сейчас.
«Если эти Вирсавии — малые, то какие же тогда Большие?» — содрогнулся я.
Лента превращалась в широкое полотно. Мы приближались.
***
Высадив меня, пилот стартовал с места так резко, что едва не снёс радиовышку.
Тот, кто должен был меня встретить, стоял на круглом пятачке посадочной платформы. Других «живых душ» на крошечной станции не наблюдалось. Как и на сотни километров вокруг. Масштаб лесов Рощи невообразим. Поселения колонистов — лишь крошечные щепки в их «водах», не более того.
Да, на планете жили люди. Обычные люди. Потомки тех, кто не захотел улететь, когда программу освоения в срочном порядке свернули. Они строили города, рожали детей, мечтали о светлом будущем…
Или просто пытались выживать.
— Хм, а для искателя приключений вы немного староваты… — молодой человек оценивающе прищурился.
— Полузайцев, — я протянул руку, — Александр Юрьевич.
— Марк Волкович, лесничий приграничной области.
«Забавно, — внутренне усмехнулся я, — Прямо «Ну, погоди!» какое-то».
Лесничий выглядел настоящим «франтом»: замысловатая причёска, острый взгляд, дорогой костюм. Лицо хранило едва заметные следы «операций красоты».
— А вы кого ожидали увидеть? «Деда мороза» с винтовкой наперевес? — лесничий заливисто расхохотался, — Я тут как раз затем, чтобы бороться с этой… мерзостью.
Заметив мои приподнявшиеся брови, он уточнил:
— С одичанием, будь оно неладно.
И заговорщицки подмигнул:
— Сами-то, небось, от жены, от детей сбежали? Чтоб в такую дыру, да по доброй воле…
Наверное, при слове «жена» на моём лице всё же отразилось что-то болезненное; Марк осекся. О цели моего визита этот человек знал: с главным лесничеством Рощи я связался ещё на Земле, перед вылетом.
— Это и есть… Знаменитый Лес Рощи? — я мотнул головой в сторону границы.
— Не совсем, — нахмурился Марк, — К счастью, до глубокого Леса отсюда далеко. Если быть точным, до него отовсюду далеко.
Я был слегка разочарован. Впрочем, в первую свою поездку на Рощу я вообще не выезжал дальше космопорта.
— Не о том переживаете. Поверьте, некоторые вещи лучше один раз увидеть, чем сто раз увидеть. Желательно — на фотографии.
Он снова засмеялся.
— По роду деятельности я — станционный смотритель. Долгое время служил на Марсе, — отсекая возможные расспросы, пояснил я, — Как только узнал про Леопольда, сразу сорвался...
Лесничий многозначительно хмыкнул, но промолчал.
***
Мы забрались в припаркованный у обочины внедорожник, чудовищно древний и грязный, казалось, помнящий ещё Третью мировую войну. Змеёй заскользила дорога.
А ведь когда-то Рощу негласно нарекли «Новой Землёй»! Планета лесов…
— Не обманывайтесь, — Марк словно прочитал мои мысли, — Всё, что вы видите, — последствия терраформации. И поля, и гектары садов, и даже эта дорога. Сколько мы бились с этой ненормальной почвой!..
Грузные сельскохозяйственные роботы вяло передвигались по полю. Работают на малой мощности? Конечно, ведь поселенцев осталось немного. Если Рощу окончательно покинут люди, как скоро всё это приберёт к себе Лес?
Граница — всё ближе.
Недорытый ров, недостроенные стены. Исполинские деревья напирали на них как великаны, штурмующие ворота.
Когда-то Лес хотели отгородить от жилья, но работу забросили на полпути.
— Вы действительно думаете, что эти несколько метров бетона смогли бы кого-то защитить? — лесничий окинул границу презрительным взглядом.
А я думал о Леопольде. Пять лет назад, в космопорте Ростков, мы много раз вместе выпивали. Собеседником этот паренёк был преинтересным. Он с детским восторгом рассказывал о градиках:
«Если разобраться, эта планета — одна сплошная фантастика!»
Теперь мой друг Леопольд Утёсов, лесничий градика Зелёная Тишина, мёртв.
— Дальше уж вы как-нибудь пешком, — Марк хлопнул по рулю и затормозил. — Сыт по горло этим гнилым городишкой… Если что, я тут, в лесничестве обитаю.
***
«Градик». Вспоминается что-то чеховское, камерное. Какой-нибудь провинциальный городишко конца девятнадцатого столетия.
Градик… Град дик. Дикий город. Уже не так безобидно звучит, не правда ли?
Среди русскоговорящего населения, коего в северном полушарии планеты большинство, этим словечком «обзывали» все городки и деревеньки. Традиция?..
«Зелёная Тишина»… От названия неуловимо веяло чем-то тюремно-психиатрическим.
Когда-то здесь «трудилась» небольшая метеостанция. Но долго она не просуществовала.
Ничем «зелёным» в поселении и близко не пахло. Градик был до тошноты бесцветен. Серые кубы домов кучковались в низине, как притаившиеся диверсанты. Плоские крыши, облепленные солнечными батареями. Узкие щели окон, напоминающие средневековые бойницы.
«Господи… И в таких условиях здесь живут люди?» — ужаснулся я.
А чего я хотел? Вокруг — чужая планета, а до Земли — миллионы световых лет…
Ни одного деревянного строения. Слухи не врали: деревья на Роще больше не рубили.
Над пустыми улицами мрачным призраком реяла нездоровая тишь. Она облепила градик, как стая мух. Казалось, холодный обруч безмолвия сковал каждый дом, каждого человека, каждую живую тварь, — от голосистой пичуги до резвого жука.
Впрочем, на Роще насекомых и птиц никогда и не было.
«А вот и первые "аборигены"», — подумал я, тут же смутившись своих мыслей.
Молодая, очень смуглая девушка сидела на земле и, не глядя, вязала нечто, напоминающее корзинку. Вязала из гибких пластиковых трубочек. Взяться настоящей пряже здесь было неоткуда. Ловко танцевали тонкие пальцы. Взгляд девушки был устремлён в сторону леса.
— Только поглядите, как Вирсавии с утра поют! — сказала она, медленно оборачиваясь, — Какой он сегодня шумный.
Её глаза напоминали плоды каштанов.
Меня трудно удивить прекрасной девушкой, — и всё же я был удивлен. В годы моей юности красота стоила недорого: каждый второй мог позволить себе «операцию красоты». Улицы заполонили люди с одинаково правильными чертами лица.
— А мы вас ждали, — проговорила юная горожанка, — Вы к нам... из космоса?
Она ткнул пальцем вверх.
Девушку звали Сона. В ответ на мои вопросы она лишь загадочно улыбалась.
— Дед Грибоед знает. Он всё знает, — заговорщицки подмигнула девушка, — Да только смурной он стал. Сидит, горюет дни напролет.
Я хотел уточнить, не от ума ли, но осекся. Шутка грозила уйти в молоко. В градике не было даже библиотеки. А иные блага цивилизации вроде межпланетных сетей интернета сюда отродясь не добирались. Лес глушил сигналы, частенько убивал электронику. Такие поселения зачастую оказывались в почти полной изоляции. Почти — потому что кое-что все-таки работало. Например, сверхмощные передатчики.
Культурные и экономические связи с цивилизованным миром прекращались. Ученые и исследователи на Рощу больше не прилетали. Медленно пересыхала река жизни…
***
Он был ошеломляюще, беспросветно стар. В густой бороде, как рыбы, попавшие в сеть, барахтались похожие на травинки цветные бумажки и кусочки фольги. Смуглое лицо, напоминающее сухую древесную кору, было выжжено безжалостным светом Давида,— звезды, что дарила тепло и свет планете под именем Роща.
Дед-Грибоед, ссутулившись, сидел на крыльце дома, где жил и умер мой друг.
— Добрый день! — первым заговорил я, и… вдруг остановился, запнулся.
Слова, оказавшись неожиданно громкими, сорвались с губ, как летящие в пропасть камни. Взгляды столкнулись: мой и старика. Воздух наполнился молчанием, — выжидающим, изучающим, вязким. Я будто вступил в застывающий бетон.
Это длилось чуть больше минуты.
— Голову-то хоть прикрыли бы, — бросил мне старик, приветственно махнув рукой.
— Зачем?
— Так ведь своя же, не чужая! Дядька Дава нынче припекает… Ой как! — хлопнул дед себя по затылку.
Напряжение схлынуло.
О смерти Леопольда я узнал полторы недели назад. Неделю занял перелёт.
— Вы его уже… похоронили?
— Нет, — дед мотнул головой, — И не подумал бы. Грешно такую красоту портить! Пойдёмте, посмотрим.
Я подумал было, что ослышался. «Красоту»?.. По телу пробежали мурашки. Словно холодная ладонь легла на спину.
***
Леопольд Утёсов лежал в объятиях травы, как младенец, туго запеленатый матерью. Тонкие стебли Русалочки обвили его руки, забрались под рубашку, стянули шею, словно голубой шарф. Только лицо осталось нетронутым. На ощупь трава казалось обманчиво податливой. Мягкой, как атласная лента...
Разорвать пополам хотя бы одну травинку было не проще, чем разрезать маникюрными ножницами стальной канат. Она проросла прямо сквозь пол.
Я коснулся рукой холодного лица моего друга. Дёрнувшись, несколько травинок угрожающе покачнулись.
Нет... Просто ветер, заскочивший в комнату через открытое окно.
— Вы бы не трогали. Пусть он… зарастёт, — хмуро и торжественно проговорил старик.
— Вы не могли бы уйти ненадолго? Хочу попрощаться, — тихо сказал я.
Дед-Грибоед, помедлив, кивнул.
«Зелёные похороны»… Странное название, учитывая, что цвет Русалочки — кислотно-голубой. Говорили, что эта трава «чувствует смерть». Она постепенно растворяет мёртвое тело, не оставив даже костей. Поселенцы это явление принимали за почести, оказанные человеку Лесом. Но документальных свидетельств не было.
Я узрел воочию одну из легенд Рощи.
Трава-санитар... Идеальная система. Существовал бы ещё на Роще животный мир!.. Да хоть что-нибудь, кроме одинаковых, как клоны, Вирсавий!
Я осмотрел тело Леопольда. На первый взгляд, никаких признаков насильственной смерти. Все органы — в прекрасном состоянии. Анализатор не показывал ядов и вредных веществ. Как будто у молодого, здорового мужчины попросту во сне остановилось сердце.
Избавляться от травяного кокона я не стал. Да и не смог бы.
— Пришел тут к нему, а он вона как… лежит, — мрачно сообщил старик.
«Причина смерти — инфаркт», — сухо говорилось в сообщении, которое я получил на Земле. Такую формулировку часто используют, когда на какой-то отдалённой планете по неизвестным причинам умирает человек.
— Я слышал, что Леопольд обучал вашу молодежь. У него ведь были… друзья? Я бы хотел больше узнать о нём… О том, каким он был.
— Можно! Да только люди у нас не очень-то разговорчивые. Как встанут в круг, так и не дозовёшься… — пробурчал он, вроде бы и с осуждением, но улыбаясь в бороду.
— Сону спросите! Она говорливая. Часто с Лёнькой гуляла.
***
Старик пригласил меня к себе «на чай» (пойло, напоминающее по запаху моющее средство).
— Такое уж нам привозят, — извинился дед, — Говорят, урожай опять погиб. А здесь-то без ваших удобрений что вырастишь?
Грибоед рассказал, что молодой лесничий последние недели подолгу не выходил из дома, — то ли болел, то ли «душой повредился».
— Уж мы его уговаривали пойти погулять, постоять, а он ни в какую!
Дедок постучал пальцем себе по лбу:
— За дикаря-то дремучего меня не принимайте! Я восемь лет в Листове прожил. Уехал прямо перед тем, когда вышло там сами знаете что. Корни-то всё равно здесь…
Листов. Культурный центр. Первый крупный градик… Сейчас это название ассоциируется с не поддающимся описанию кошмаром.
***
Домик, в котором меня поселили, счёл бы очень скромным даже монах-аскет. Я бы выразился просто: каменный мешок.
Бедный Лео!.. После стольких лет на Роще сложно вернуться в цивилизованный мир. Может, мой друг, разочаровавшись во всём, просто покончил с собой?
«И что я, в таком случае, здесь забыл?» — горько усмехнулся я своему отражению в мутном зеркале.
Время двигалась раздражающе медленно, как сварливая старуха, волокущая мешок на своем горбу.
«Если перелезть через развалины, и идти, не оглядываясь, вперёд — не час, не день и не два, — покажется ли чаща Больших Вирсавий, тот самый фантастичный Глубокий Лес?..»
Жители градиков в Лес не ходили, — не было у них там никаких дел. Голая, твердая земля, да огромные деревья, от которых без особых приспособлений не отпилить даже щепки. Вечный сумрак, рожденный шатрами густых крон.
«Говорите, растительный мир Рощи беден? Да он нищ, как последний голодранец с самой захолустной колонии!» — сказал мне однажды Леопольд. Мы познакомились с молодым лесничим ещё на Земле и вместе прилетели на Рощу. Я — по работе, а он — просто так.
«Разве первые колонисты не исколесили планету вдоль и поперёк?», — удивился тогда я.
«И что? Везде одинаковый пейзаж: Малые Вирсавии, редкие поляны травы… Ни насекомых. Ни животных.»
С точки зрения биологии экосистема Рощи вообще нежизнеспособна. Как деревья обмениваются со средой, ведь одной Русалочки как растения-симбиота явно недостаточно?
Вопросы без ответов. Лес Рощи не подчинялся привычным нам законам природы.
***
Сон не шел. Слишком многое довелось увидеть и пережить. Часы показывали половину четвертого. Близился рассвет. Я с усилием закрыл глаза.
И через мгновение вскочил.
Кровать покачивалась, словно дрейфующее меж волн суденышко. Пол и стены вибрировали. Сотрясались мелкой дрожью. Землетрясение?!..
В воздухе прокатился гулкий, рокочущий звук. Словно удаляющийся удар колокола.
Дрожащая стена успокоилась под моей ладонью. Всё стихло, оборвалось, замерло. Мир замолчал. Абсолютно замолчал. Я перестал слышать собственное дыхание: уши словно залило воском. Сердцебиение замедлилось. Холодная, сырая пустота заполняла тело, как молоко — стеклянный сосуд. Будто я упал зимой в мокрые простыни, будто тысяча мертвых рук разом поймали меня.
Скверные ассоциации.
«Не думай о таком! Вообще не думай!» — мысленно шептал я.
Сердце сковал необъяснимый, иррациональный страх того, что эта осязаемая тишина проникнет дальше, заглушит мои мысли, сотрёт мою память и личность. Я не смог бы с уверенностью сказать, сколько всё это длилось. Сидя на полу, обхватив голову руками, я ждал. Всё закончилось разом. Мир стал прежним: в него вернулись звуки. Тяжесть, давившая на грудь, отхлынула.
Шаркая ватными ногами, я подошел (правильнее сказать, «подполз») к окну и дёрнул жалюзи.
Ночь Рощи подслеповато щурилась, пытаясь разглядеть силуэт сутулого мужчины сквозь узкую щель окна. Я обессилено рухнул на кровать и забылся тяжелым, нездоровым сном.
Впервые за долгое время мне снилась Аня.
Вот она стоит перед зеркалом, примеряя платье. Юная студентка, выскочившая замуж на первом курсе.
«Мы летим на Марс! — Аня смеётся, — Потому что мой жених очень-очень умный! Вот он какой!»
Свадьба. Я беру жену на руки под гром аплодисментов.
А это — тоже свадьба? Да, только «медная». Вечеринка. Подарки. Только Аня куда-то уехала…
Чудовищно правильное лицо. Чужое. Холодное.
«…Я так захотела! Ты бы никогда не разрешил мне сделать операцию! Думаешь, мне хочется… состариться? С тобой?!»
Огненный дождь. Нереальный, как картинка из старого фантастического фильма. Этого не может быть. Не в моем мире. Не в моей жизни.
Анна — заплаканная, дрожащая. Такая родная. Размытое пятно на экране коммуникатора.
«Саша, я не знаю, что делать! Что мне делать?!»
Голос едва прорывается сквозь помехи.
«Аня, не паникуй!» — я кричу, не слыша собственного крика.
Связь обрывается. Вместе с ней — и мой кошмар.
***
На следующий день я связался по передатчику с Марком. Мой сбивчивый рассказ его скорее насмешил, чем напугал:
— Нервное это всё! Панических атак никогда раньше не было? Могу подсобить со снотворным!
— Послушайте, но я абсолютно уверен, что… — запнулся я.
На ум приходило только одно: «Безмолвный крик». Необъяснимое и страшное, как все египетские казни, природное явление Рощи. Природное ли?.. Кто бы знал.
— Не смешите меня, — отрезал лесничий, — Если бы, чисто гипотетически, такое вдруг произошло, вы бы со мной сейчас не разговаривали.
Верно. Я бы ни с кем на этом свете больше не разговаривал.
— Может, вам лучше уехать? Как говорится, умер «Аким» — и чёрт с ним…
Я чуть не задохнулся от такой наглости.
— Уеду. Но не сейчас, — холодно ответил я.
Мне хотелось понять. Почему молодой доктор социологии Леопольд Утесов после пары коротких поездок на Рощу решил бросить карьеру и семью? Что такого он обнаружил в маленьком градике?
А ещё… Меня гложило чувство вины. Ведь я столько лет не вспоминал о своём друге.
***
Горожане смотрели настороженно, — впрочем, без агрессии. Отвечали односложно: всё больше молчали.
Народ Рощи многолик; но тяжёлая рука Давида стёрла все различия: волосы выцвели, кожа потемнела, стала сухой. Обнажились кости, под глазами залегли круги.
Ранним утром выстраивалась к единственному колодцу молчаливая очередь. Набрав воды, люди разбредались по домам, шаркающей, рваной походкой, — словно боясь лишний раз оторвать от земли ноги. Я нагнал одну женщину, закутанную в серое тряпье, и помог донести ведра. Она поблагодарила кивком. Попытался завязать разговор, вспомнил невзначай Леопольда.
— Хороший был. Зря не болтал, — пробормотала хриплым шепотом.
Вдруг женщина поймала меня за плечо и настойчиво отодвинула в сторону. Я послушно отошел, думая, что, быть может, загораживаю ей солнце. Но нет: она жаждала поймать взглядом Лес, выглядывающий в просвет между домами.
Я не смог добиться от неё даже имени. И с ужасом осознал, что с трудом смогу назавтра узнать её или как-то выделить из толпы, — настолько сильно поселенцы слились в безликую массу, единую не внешностью даже, — выражением лица.
«И это с моей-то фотографической памятью!», — пристыдил я себя.
Обитало в градике от силы человек пятьдесят. Самой юной из них оказалась Сона, — тем, кого Дед-Грибоед звал «молодежью» было около тридцати. Ни одного ребёнка я не увидел. Как позже мне пояснил Марк, тут обошлось без всякой «лесной мистики». Длительный приём дешёвых биодобавок вызывал у многих женщин проблемы с яичниками.
«А без "космических" витаминов тут быстро "двинешь кони"», — развёл руками старший лесничий.
***
Я безуспешно пробовал чинить компьютеры на метеостанции. Двадцать лет запустения — для микросхем не срок. Но половину деталей растащили, провода — выдрали. А где достать замену?..
— А я думал, вы, космические, все «рукастые», технику на раз исправляете, — хмыкал старик Грибоед, наблюдая за моей вознёй.
Пришлось оправдываться:
— Я ведь геолог недоучившийся, с Земли нечасто выезжал…
Очередная ложь выскользнула как-то сама собой, словно кусок мыла из мокрых пальцев. И не противно даже!.. Правду говорят: некоторые маски снимаются только вместе с кожей…
***
— Можно? Тут открыто!
В комнату тихонько проскользнула Сона. Странно. Мне показалась, что я запер дверь.
— Я здесь часто бывала, когда он живой был…
Пришла поглядеть, чем занимается в доме умершего лесничего «человек из космоса»?
Тело Леопольда уже почти скрылось под густым ковром Русалочки.
Я осторожно спросил, не ссорился ли с кем-нибудь бывший лесничий.
— Что вы! Его все любили! Хороший, добрый мальчик…
«Мальчик?» Девочка моя, да ведь он был лет на десять тебя старше!
Комната выглядела почти «нежилой». Пустые полки, пустые стены…
— А вы за шкафом посмотрите! — посоветовала Сона.
Она не ошиблась.
Я держал в руках толстую тетрадь.
Рисунки. Дед-Грибоед, Сона… Другие жители градика.
Множество страниц закрашенных синей, голубой, бирюзовой краской. Никаких линий и точек. Ровное море цвета.
— Так он представлял Лес. Как нечто необъятное. Неописуемое. То, что нельзя изобразить на бумаге. Описать словами, — проговорила Сона, заглянув мне за плечо. Я внимательно на неё посмотрел. Для девушки, никогда не покидавшей Зелёную Тишину, она довольно складно рассуждала.
В конце тетради прятались стихи. Я пробежался глазами по первым попавшимся строчкам.
Посмотри, как умеет молчать лес!
Так никто не умеет молчать.
Коль пришёл к нам, становись в круг!
Становись, и будем стоять.
— Леня хотел поймать его ритм. Выразить в словах его музыку.
Она снова говорила о Лесе.
— Вы были… вместе? Ты и Леопольд? — смутившись, спросил я.
Сона грустно покачала головой:— Да нет. Тут другое! Мне просто нравилось… говорить с ним, понимаете?
— А ты сама как думаешь, отчего он умер?
— Он просто устал. Лёг отдохнуть, а вставать не захотел.
***
Коттедж Марка выглядел довольно уютным, почти земным. Разве что, слегка напрягал возведенный со знанием дела забор, да кружева колючей проволоки.
Костёр зеленовато мигал, треща, как старые кости.
— Люблю смотреть, как они горят… Ради такой древесины и вправду можно потерять голову! — Марк Волкович красноречиво провел пальцем по шее.
Я отшатнулся, озарённый внезапной догадкой.
— Спокойно!.. Это старые запасы.
Жечь Вирсавии в паре километров от границы…
— И вы не боитесь, вот так…
— Как видите, пока живой, — он пожал плечами, — Меня больше заботят местные дикари, чем «мстительный» Лес.
«Дикари»… Это слово мало подходило этим молчаливым людям, которых не интересовали способы производства спирта, фанатичные религиозные воззрения и драки за «место под солнцем». Я бывал на разных планетах, и видел, что делает изоляция и отсутствие нормальной законной власти с представителями homo sapiens.
«А я бы хотела жить в лесу! В маленьком домике. Представь, только мы с тобой, и никого вокруг!».
Аня… Интересно, понравилось бы тебе здесь?
Я представил свою жену на месте Марка, у этого чахоточного костра… Нет, пустое.
— …Красотуля она, ага? Уже запали, небось? Ну да, глазки, как у оленёнка, да и фигурка — весьма.
Уж не про Сону ли он?! Да что он себе позволяет!..
— Я бы попросил…
— Девчонка — лесёныш, — мрачно сказал Марк с таким видом, будто это всё объясняло.
— В каком смысле? — не понял я.
— Так их называют. Мать рожала её в Лесу. Очередное бредовое суеверие. Будто бы такие детишки вырастают здоровыми да разумными. А по мне, так они вырастают… со странностями.
Он покрутил пальцем у виска.
— Ваш Леопольд многое мог бы про «поселян» порассказывать. У него было с десяток разных дневников. Всё писал, зарисовывал…
«С десяток»?
А я ведь нашёл всего один.
— Если сто тысяч человек одновременно встанут в круг, и помолчат, как Лес, Глубокая Глубина выплеснется во всё, наполнит всё и станет всем. Краткое станет долгим, конечное — бесконечным, а все Малые Вирсавии станут Большими… — нараспев произнёс молодой мужчина.
— Что это? Фольклор поселенцев?
— Если бы! — хохотнул лесничий, — Мемуары Рональда Коллинза, одного из выживших после путешествия в Глубокую Чащу. Того самого учёного, что умер в психушке.
— А вы… — подумав, спросил я, — Что вы делаете здесь? Зачем?..
— Намекаете, что моё место в шикарном лунном мегаполисе, а никак не на этой убогой планете? — он улыбнулся, но улыбка дёрнулась и вышла жутковатой. — Скажем так: однажды я сделал неправильный выбор, и теперь вот расплачиваюсь…
Искривившись, его лицо застыло, как треснутая маска.
***
Потянулись однообразные, бессмысленные дни. Я подолгу спал. Раньше для полноценного отдыха мне хватало четырех часов; теперь же, я с трудом разлеплял глаза хорошо, если к обеду. Безумные, невероятно яркие сны заполняли мой разум. Я видел рощу гигантских деревьев: вот они выпускают корни и творят вокруг себя мир.
Лес оброс планетой, — словно тень отбросила человека…
Нестройный хор творил песнь, состоящую из пяти лишь слов:
Мы — Лес, мы хотим расти!
Мне снилась синегривая Вирсавия, нависшая над градиком, как любопытная женщина с ветвистыми рогами. Дерево плодоносило, — плодоносило лицами, лишенными всякого выражения, круглыми, как половинки яблок. Все, кого я знал, и о ком забыл, падали под ноги, устилая дорогу. Я искал лицо Анны, но находил лишь своё, — смятое ударом о землю, почти неузнаваемое.
«Это не я!» — вырывался из груди безмолвный крик, и сон сменялся явью, серыми стенами дома-карцера.
Каждый день я говорил себе: «завтра». Завтра я покину это место. Но завтра наступало, а я всё ещё был на Роще.
«Что же я делаю? Что я пытаюсь найти?»
***
Со стариком-Грибоедом мы быстро сблизились. Он умел рассказывать, а я — слушать.
Я старался избегать разговоров о Листове. Но в один день дед заговорил сам:
— Мы тут тихо живём, а там… разное творилось. Уж видно, довели они Лес, раз он закричал, бедолага!..В те годы Листов переживал экономический подъем. Доходы от продажи древесины, позволили листовчанам жить на широкую ногу. Главный лесничий градика был решительным человеком. Конечно, Вирсавии спиливали и раньше, но не в таких масштабах.
«Лес защищает себя…»
Кто-то говорил: лучше бы жители просто умерли.
Лес пришел в город. Наполнил всё, и стал всем…
— Он вон какой… Ноги в земле, голова в облаках. Если б мог стерпеть, терпел бы, — дед вздохнул, — Вот ежели вам, взять — и палец отпилить, разве ж вы не закричите? А если руку?..
***
Ко мне часто приходила Сона. Нет, ничего «криминального». Я пытался её учить, но вскоре сдался. Она легко запоминала на слух огромные куски текста и стихи, но читать не могла.
— Что такое — весна? — вдруг спросила девушка.
Я, было, пустился в нудные объяснения про смену сезонов, но понял, что Сона хочет услышать совсем не это.
Весна… Как объяснишь словами, если литературным талантом Бог обидел?.. Тёплое дыхание ветра, ласкающее волосы. Чвирканье робких, словно опасавшихся спугнуть апрельское тепло синиц, — да беззастенчивые вопли любвеобильных дворовых котов. И с каждым днём крепнущее ощущение победы жизни над смертью.
Я о таких «глупостях» давно и не помышлял.
— Не надо слов, — лицо девушки вдруг прояснилось. — Я поняла.
И весной, и осенью, и летом, — на Роще всё едино, у Вирсавий не опадают листья, а земля всегда пуста. Ближе к зиме приходят холодные шквалистые ветра.
— Наша весна, вечная весна — там, в сердце Леса. Как будто далеко, но на самом деле, — пара шагов, пара минут молчания. Только нужно правильно молчать. Молчать, как Лес!
Сону считал «чудаковатой» даже Дед-Грибоед:
«Отец-то её был из ваших, инженер, вроде. Двадцать лет назад погостил у нас с недельку, а потом только его и видели».
Осень уже подбиралась к Зелёной Тишине. Вечерами налетал пронизывающий ветер, раскачивая тощую метеовышку и неисчислимое сестринство Малых Вирсавий. Деревья медленно колыхались из стороны в сторону, как исполины в цветных шапках, исполняющие неведомый ритуальный танец.
***
Мёрзлым, полузимним уже утром, меня разбудило неслыханное: брань! Марк ругался с дедом-Грибоедом.
— …Сжечь всё!! К чертовой матери! Уж если бы захотели, смогли бы…
— Сколько не жги, а до корней не доберешься. Корни-то, они глубоко сидят, — очень спокойно пробурчал дед, приглаживая бороду. Не похоже, чтобы крики Марка его особенно занимали.
«Вот, значит, как на Роще разносятся звуки!» — покачав головой, я отвернулся от окна.
— Я вас всех выведу на чистую воду! Я это так не оставлю!
О чём они?..
Ветер переменился: до меня долетали лишь обрывки фраз.
— …А Недозайцев этот хрен знает, чем занимается, только с девчонкой сюсюкает! Я — другой! Плевать я хотел на ваши «закидоны» и традиции! Одного парня уже угробили, мать вашу!«"Умер Аким, и чёрт с ним", говорите? Ну-ну», — я подавил невольную улыбку.
И поймал себя на мысли, что постепенно начинаю Марка Волковича... уважать? Возможно. Ведь, поди ж ты, не уехал, не бросил градик на произвол судьбы.
А ведь мог. Его контракт закончился ещё год назад. Нередко так и бывает: смотришь — вроде бы и хамло порядочное, а глубже копни, отряхни блёстки позёрства да иголки злословия, и покажется неплохой даже человек…
Вот только в последнем он не совсем прав. «Баклуши» я не бил. Я делал тоже, что и всегда, — ждал, пока хоть что-нибудь произойдёт. Не шторм, рябь на воде, — хотя бы. Движение, какое угодно.
А всё-таки, — зачастил в градик лесничий приграничной области! Не первый раз ведь гуляет по Зелёной Тишине, и плевал он на местное «гостеприимство». Соскучился по общению с «цивилизованными людьми» вроде меня? Не похоже. Те, кто плохо переносит изоляцию, надолго на таких планетах не задерживался.
Позавчера он остановил на дороге Сону и что-то ей долго втолковывал.
— Эй! Надо поговорить! — закричал я, выбегая из своего жилища, — Постойте! Ма-арк!!
Разумеется, он меня услышал, но, даже ухом не повёл, только шаг ускорил.
Горожане. Я только сейчас их заметил. Они рассыпались по обе стороны улицы неровной кучей, как растревоженные шумом вороны. Разом, как по команде, они повернулись ко мне.
— Здесь не кричат, — выдохнул один мужчина с ничего не выражающим лицом.
Сказал — словно тюк тряпья упал на солому.
Сона стояла чуть поодаль, как всегда, одинокая. Её молчаливый укор царапал спину.
— Скажи, чего от тебя хотел Марк? И от… остальных? — полушёпотом, как было принято в градике.
— Он такой глупый, — с полуулыбкой проговорила девушка, — Всегда задаёт неправильные вопросы.
Вдруг она сделала шаг вперед и быстро шепнула на ухо:
— Был бы Лёня здесь, давно бы прогнал его. Он всегда Марку говорил: не приезжай к нам! А паёк привозил сам.
***
Книга лежала на краю стола. Я прикупил её перед путешествием. «Молчание Рощи». Рональд Коллинз.
Похоже, мы с Марком одинаково мыслим. В первую поездку эта планета для меня ничего не значила. Очередная «умирающая колония». Я посмеивался над Леопольдом, видящим в Роще едва ли не смысл жизни.
— Вот вы, скажем, видели Большую Вирсавию? — прищурившись, спросил он, — Я не про фальшивые «фотографии» говорю, если что.
— Это где-то там, далеко. Нужно долго лететь на север…
— Чушь. Чтобы добраться до той самой чащи, нужно пройти через лес Вирсавий Малых. Двигаться сквозь, а не над лесом. И не факт, что путь откроется.
Однажды — открылось. Ящик Пандоры сам приподнял крышку.
С группой исследователей потеряли связь, — не смогли найти даже со спутника.
«Никому не могло прийти в голову, что в привычном мире нас уже нет. Мы переступили грань. Перешли границу.
Как в русской сказке: дворец в утке, утка в яйце, а яйцо на кончике иглы. Или там было иначе?.. Я мало что помню. Мой отряд не забрался так далеко. Те, кто шел впереди... Они всё и увидели. Большие Вирсавии. Другое небо, и солнце — другое. Лес под кожей леса. Мир внутри мира. Но познать его нам было не суждено. Глубокая Глубина исторгла сильнейший Безмолвный Крик. Я тоже его слышал. Краешком уха. Я успел сбежать. Так повезло немногим...
Ветви, прорастающие сквозь кожу, корни, разрывающие тебя изнутри. Вспомните занозы, забивающиеся под пальцы, острый сук, царапающий ногу до крови, листья, плетью хлестнувшие по глазам... Дерево режет не менее больно, чем железо. Дерево умеет быть жестоким...»
В своё время Коллинз был известной фигурой. Но после того, как в Листове погиб его сын, Рональд окончательно потерял связь с реальностью. Он то молил простить Лес, говоря, что «деревья живут в двух мирах сразу, и не могут не кричать, как мы не можем не дышать», то призывал бомбардировать Рощу ядерными ракетами:
«Корни! Главное, сожгите корни!!"
***
Сквозь грязно-бурые облака, напоминающие рваные флаги, больным прожектором высвечивал жёлтый карлик Давид-3.
Роща, где твоё небо, где твой Бог?..
Сона любила сидеть у развалин стены. В десятке метров от нас подпирали небосвод Вирсавии. Ближе некуда, — а я уж и привык. И страшно, и смешно...
— Я вижу. Вы молчите о чем-то нехорошем, — Сона внимательно на меня посмотрела.
«Мы оставляем Рощу…»
Несказанные слова острыми льдинками кололи губы.
Я знал об этом с самого начала. «Наверху» решение уже принято, и очень скоро вступит в силу. Всех лесничих, инженеров и медиков отзовут, а те, кто не захочет улетать… что ж, это их дело.
Позорный, но ожидаемый исход. Не тыкай змею палкой, и она не укусит…
— Послушай, ведь ты... могла бы уехать. И дед Грибоед, и другие. В те же Ростки, к примеру.
В Ростки. Не дальше. Рожденным на отдалённых планетах получить галактический паспорт было почти невозможно.
При слове «уехать» лицо девушки резанула болезненная, злая гримаса.
— А если мы не хотим? — Сона горько усмехнулась, — Мне мама рассказывала. Двадцать лет назад сюда прилетали земляне. Инженеры, военные… они тут такое творили! Ведь у нас нет документов! Законная власть — лесничие, а они ведь тоже — ваши!
Я опустил глаза.
«А теперь мы бросаем этих людей на произвол судьбы. Бежим, как последние трусы». Надолго ли хватит сельскохозяйственных роботов без притока новых деталей? Сколько урожаев даст почва, лишенная удобрений?
Убийство. Отсроченная казнь. Господи, вот что мы делаем!
— И тогда, в Листове… Вы рубили деревья! Просто так, ради денег! Вирсавии кричали! Они так кричали!
— Прости! Я не знал! Я вообще ничего не знаю, Сона! Если бы у меня были полномочия решать, то… — с трудом подбирая слова, проговорил я.
Сона спрятала лицо в ладони; она беззвучно плакала. Повинуясь внезапному порыву, я обнял девушку за плечи, прижал к себе. Она не сопротивлялась, только тихонько всхлипывала.
— Я так много сказала. Теперь буду долго молчать. — тихо сказала Сона, наконец, успокоившись. — Когда говоришь, другим больно.
Я заверил её, что обо мне волноваться не стоит.
— Жаль, что вы улетите. Лучше бы остались. Вы мне… нужны. Девушка будто бы сама удивилась своим словам. «Вот значит, как это…» — задумчиво добавила она одними губами.
В её глазах отразилось именно то, чего я хотел. И чего боялся.
— Вы не настолько стары, как думаете. А я — не так молода, как кажусь.
— О чём ты?.. — прошептал я.
Есть такая вещь — ускользающая улыбка. Ты хочешь остановить её, поймать, а она просачивается наружу, как песок сквозь пальцы. И ты улыбаешься во весь рот, как ребёнок, и чувствуешь себя совершенно счастливым. Хотелось оправдаться, обратить всё в шутку, — но улыбка уже подобралась к Соне, скользнула на её лицо, смешавшись с легкой печалью.
Высоко в кронах под лучами Давида вспыхивали голубые звёзды.
Увы, мгновения счастья живут не дольше бабочки-однодневки. Идиллию нарушил Марк. Он беспардонно пялился:
— А я знал, что этим всё закончится!
Он издевательски поклонился Соне:
— Юное дитя, вы хоть представляете, кого обнимаете? Понимаю, связать свою жизнь с Агентом Внедрения и Надзора довольно престижно! — лесничий подмигнул.
Девушка нахмурилась. Она не понимала.
Агент внедрения, в просторечье, — «оборотень». Откуда Марк узнал?!
«Приходит он, значит, в какое-нить поселение на планете N, притворившись чёрт знает, кем… И так складно лепит, так мягко стеллит, что уже через недельку вроде бы и «свой». Да только имеется у товарища блокнотик, в который он все грешки людские документирует. Как, что и зачем в колонии происходит. И если что нехорошее найдет, ну, к примеру, сепаратистские настроения, — ну какое поселение не хочет от Галактического Союза отделиться, — хана колонии! Хорошо, если просто поставки временно перекроют. А про планетарную бомбардировку слыхали?».
Я травил эти байки своему пилоту, пока летел на Рощу. Разговорились на дорожную тему, мол, кто в галактике самый страшный «зверь». «Оборотень», ясно дело! Да любой бы так ответил.
— Нехорошо стыдиться своей профессии, товарищ Полузайцев, — Марк недобро усмехнулся.
Хотелось возразить, что я уже пять лет как ушел в отставку, но… оправдываться? С какой стати?
— Сначала я был рад. Думал, на Земле зашевелились, решили. А потом понял, что вы тут просто… время убиваете.
— Так много слов!.. — Сона, зажала уши ладонями, дёрнулась…
— Стой, где стоишь, девочка.
Я похолодел. Марк держал в руке архаичный, «доисторический» пороховой пистолет. Черное дуло смотрело прямо в живот Соны.
— Лео был мечтателем. Верил, что Лес обладает каким-то общим сознанием, может привязываться и мстить… Я же никогда не забывал, что Роща — опасна. — Лесничий тихо и зло выплевывал слова, — Держите руки так, чтобы я их видел!!
Я встретился с ним взглядом. Нет, не блефует.
Девушка замерла. Её взгляд метался от Леса ко мне, словно ребёнок, которого зовёт с одной стороны мать, а с другой отец.
— Вот, почитайте-ка. Это ваш дружок накарябал. Через неделю его не стало…
Марк бросил мне свёрнутую бумажку.
— Он передал письмо, когда я привозил в градик продовольствие. Ничего не сказал, словно боялся, что его услышат… Кто, интересно?
«……мы просто не видели "леса за деревьями", пойми…
….всё завязано на этой девушке…
…её имя Сона, она особенная, и…
…я почти добрался до «сердца» этой тайны, то, что я обнаружил, изменит…
…хотел бы я рассказать тебе всё…
…когда я всматриваюсь в Лес, мне иногда становится страшно…
…не приезжай в Зелёную Тишину…»
— Это писал Лёня. Я помню его красивые буквы, — отрешённо подтвердила девушка.
«Значит, он все-таки что-то обнаружил! Но почему он доверился Марку? Почему не улетел?!»
На мгновение я всё же отвлёкся. Перестал следить за лесничим.
— Я не позволю, чтобы катастрофа Листова повторилась. Извини, — это моя работа, — защищать людей, — спокойно сказал Марк и нажал на курок.
Сона уже падала, а я ещё не верил. Этого не могло случиться. Не в моём мире. Не в моей жизни.
«Только не снова. Господи, только не снова!..»
Легкое тело на моих руках. В голове, — ничего, кроме пустоты.
Я медленно опустился на колени, не чувствуя рук, сердцебиения, души.
— Хватит скулить. Уверен, чтобы убить лесёныша по-настоящему, нужно сжечь Лес дотла.
«Псих. Безумец! — стучало у меня в висках, — Убийца!..»
— Вспоми! — улыбнулся Марк, — Время пришло.
«Исчезни!.. Сгинь!» — хрипло шептал я, проглатывая буквы.
И в этот самый миг лесничий приграничной области Марк Волкович, человек, которого я сейчас ненавидел сильнее, чем может вообразить человеческий разум, исчез.
В самом прямом смысле, — его сдуло ветром, как фигуру из песка.
Исчезла и Сона. Я оторопело смотрел на свои пустые руки.
***
Время застыло, как мгновение, пойманное фотоаппаратом. Голос Леса зазвучал. Безмолвный крик резанул по обезображенному холсту моей души. Я думал, что стану деревом, одинокой Вирсавией. Я почти хотел этого. Если бы ещё мы всегда получали, что хочется!..
***
Чей-то взгляд коснулся меня. Заставил обернуться, будто дотронулся до плеча, — вот каким осязаемым он был. И таким настойчивым, что никто не рискнул бы ослушаться.
Рядом со мной находился кто-то ещё.
Двое мужчин стояли друг напротив друга и разговаривали.
Кто-то из горожан? Нет, не похоже. Кажется, что они всегда тут стояли, а не появились «по щелчку». Хотел закричать, позвать на помощь, но — замолчал. Сквозь их спины просвечивал горизонт. Не люди, — тени людей. Позабытые воспоминания, призраки?..
Тело не слушалось. Я был способен лишь на то, что делал всю жизнь, — стоять и смотреть.
Один, — темноволосый, сутулый, прячет под курткой руки; другой — молодой, кудрявый, как пудель, жестикулирует, — то прикладывает палец к губам, то что-то жарко шепчет.
Леопольд Утёсов?..
«Ты знал? Знал, что так будет, — и ничего не сделал?», — говорит его собеседник.
Сухой, «металлический» голос. Словно шваркнули по листу жести. Лица не рассмотреть: человек стоит спиной.
Ответа нет. Леопольд молчит, но глаз не опускает.
«Как ты мог? Я думал, что ты погиб вместе с Зелёной Тишиной»
«Ты не понимаешь», — одними губами, без надежды быть услышанным говорит юный лесничий, — Это единственный путь. Я долго здесь прожил, я знаю».
«Тогда зачем ты отправил сообщение? Я, как мальчишка, бросился на помощь. Тряхнул старые связи, чтобы попасть на закрытую планету. На меня смотрели, как на смертника. И всё ради того, чтобы услышать… это?»
Сутулый человек говорит медленно, почти по слогам. Он пугающе спокоен.
«Хотел, чтобы и ты узнал Лес. Останься. Я покажу тебе всё».
«Ты деструктивный элемент, Леопольд. Ты опасен».
Лесничий улыбается:
«Ты ведь не на работе. Давай немного передохнём. Подумаем. Помолчим».
Темноволосый кивает. Верно, всё верно. Он не сыщик и не каратель. Он наблюдает, не вмешиваясь. Стоять не смотреть, — не преступление… Но он — не работе. Он сам прилетел сюда.
Лицо его собеседника проясняется:
«Ты думаешь, что жители градика умерли? Всё не совсем так, я…»
Тишину разрезает глухой хлопок. Леопольд Утёсов падает лицом вниз, — без вскрика, без единого возгласа. Его убийца отворачивается и прячет смерть обратно под куртку. Он не смотрит на тело, — смотрит на свои руки. Они не дрожат. В нем есть что-то от Марка; но без позёрства и дёрганности. Постарше на десяток лет, грузнее... Наши взгляды на миг встретились. Цепкие глаза. Они блестят, как стальные крючки, как искра ножа, танцующего в руках.
Они пусты.
Если бы я мог кричать, я бы закричал. Я знал эти глаза, — лучше, чем хотел бы.
Мир смялся, как лакмусовая бумажка. И градик, и граница, и Вирсавии, — всё встряхнулось и перемешалось. Скорлупа реальности треснула, и мне открылось то, что находилось внутри.
***
«Ты умеешь молчать, как Лес?»
Да, я умею.
***
Здесь царствовало совершенное, не искаженное материальным миром молчание. Оно хранило в себе сотни, тысячи оттенков и отзвуков, — как белый цвет, что содержит в себе все краски спектра. Оно больше не оглушало.
Абсолютный покой.
Надо мной сияло и переливалось удивительное, невозможно прекрасное небо. Земля никогда не одаривала нас таким сокровищем, даже в красивейших её уголках.
Не пытаясь утереть льющиеся из глаз слезы, я боялся поднять голову.
Вот, значит, куда вы смотрели, жители маленького градика!
Я четко осознал, что эта красота убьёт меня в тот же миг, когда я встречусь с ней взглядом.
— Не смотри! Сфокусируй взгляд на мне. На нас.
Безумное совершенство, пожирающее разум, отступило на шаг.
Неясные, едва угадывающиеся силуэты. Силуэты людей, стоящих кругом.
Безумное совершенство, пожирающее разум, отступило на шаг.
— Это наша весна. Наше беззащитное сердце.
Сона. Живая!.. Я не был удивлён, — ведь кое-что я уже понял, но всё же, — был рад.
«Зачем ты привела меня сюда? Почему я?»
— Когда вы пришли сюда. Мы не хотели. Не хотели кричать! Мы терпели. Пусть даже вы и рубили деревья. Вы подобрались близко. Так близко. Кричать. Как дышать. Понимаешь?
Слова выплескивались из сомкнутых губ, и цеплялись за край сознания, как опавшие листья за одежду.
Лицо Соны постепенно приобретало прежние черты. Чуть поодаль, ссутулившись, стоял… дед-Грибоед? Борода, да внимательные, умные глаза, — вот и все, что от него осталось. Другие жители градика, — уверен, это были они, — маячили бесформенными голубоватыми пятнами.
«Вот почему так сложно было отличить их друг от друга, — осторожно подумал я, — Они отбросили свои личности, как змея, — кожу».
Девушка, которую я почти полюбил, спокойно произнесла невозможные слова:
— Я никогда не была человеком. Они — да, когда-то, — кивнула она в сторону горожан, — А я — нет. Ты боишься меня?
Я не боялся. Действительно — не боялся:
— А там, в Листове… Столько людей. Зачем?..
— Разве плохо быть деревом? — с детской, наивной улыбкой спросила не-Сона.
Она действительно не понимала. А до меня начало доходить.
Если бы мы вдруг обнаружили… ну, скажем, разумных тараканов и нашли бы способ дать им человеческое тело, стали бы мы спрашивать их мнения? Гордо выпятив грудь, мы бы ощущали себя благодетелями. Спасителями несчастных букашек. Разве стать человеком — не лучшее, что может случиться?
— Всё не так. Ты ошибаешься, Саша! — словно прочитав мои мысли, возразила девушка.
Хотя, почему «словно»? И почему — девушка?
— То, что вы называете Безмолвным Криком, на самом деле — путь. Дорога в наш мир. Не все могут пройти по ней до конца, оставшись плотным. Ты — первый.
— Мы хотели с тобой говорить. Не смогли. У тебя две души, — проскрипел силуэт Деда-Грибоеда.
Что?..
— Не было никакого лесничего Марка. Был только ты один. Твое сознание… Твоя… душа разделилась.
На слове «душа» Сона запнулась, будто пробуя его на язык, как странное иноземное кушанье.
Очнись. Вспомни, кто ты!
Александр Маркович Волкович.
«Прямо «Ну, погоди» какое-то!», — смеется первокурсница Аня Полузайцева. Как и я, она увлечена прошлым. Она мечтает улететь с Земли, — как и я.
Мы счастливы и вместе. Надолго ли?..
«Я хочу свой дом! Мне надоело ютиться в каюте два на три метра!! — плача, Аня трясёт меня за плечи, — Бросай свою чёртову работу! Устроимся на Луне, папа обещал взять тебя в дело!.. Сашка, пожалуйста!»
Моя жена только что вернулась из клиники. Я её не узнаю. Нет, дело не в «новом лице»… Впрочем, и в нём тоже.
«Завтра жду тебя в космопорте. Я улетаю к отцу. Или с тобой, или одна. Выбирай!»
Почему, Аня? Почему сейчас?..
«О чём ты? Конечно, вместе! Да куда я без тебя, Анька!..»
Сказанного не воротишь. Решение принято.
Вот он я — молодой лунный бизнесмен с никогда не портящейся прической. Ради жены я пошел на «операцию красоты». У нас шикарный дом, красивые дети…
«Что? По-твоему, я должен всё бросить?! Всю жизнь сидеть на шее у твоего отца? Я занимаюсь важным делом!»
Одинокий мужчина с пустыми глазами стоит на краю посадочной платформы. Это тоже я. Заплаканная Аня садится в челнок. Она даже не видит меня. И я не пытаюсь её окликнуть.
Выбор сделан.
Нет. Прекратите, прощу!
Воспоминания разрывают меня, как охотничьи псы. Каждая вспышка памяти — укус. Невыносимая боль. Рваная рана…
Анна снова выходит замуж. За киноактера. Она хочет растить детей на Серпентине. Недавно открытой нелицензированной планете.
«Послушай! Ты не должна туда лететь, это небезопасно! Защитное поле очень слабое! — я почти кричу, — Твой муж наверняка купил там землю за гроши!»
«Мой муж любит меня. Мы будем жить так, как нам хочется. Не звони мне больше. Никогда».
Чужой, холодный голос.
Ночь. Оглушительная трель коммуникатора. Малодушная, отвратительная мысль: лучше бы я не взял тогда трубку. Лучше бы я спал.
«Не паникуй!! Там должны быть шлюпки! Слушай внимательно, ты должна…»
«Всё сгорело!! Саша, всё сгорело!.. Метеориты!! Прости меня!..»
Прости…
Конец связи.
— Ты не виноват,— девушка-дерево грустно улыбнулась,
Боже. Она знает и это! Но тогда...
«Почему они не спасли Леопольда?»
— Он не хотел, чтобы мы вмешивались.
Вполне в его духе.
— Он признавал, что для градика Зелёная Тишина быть с Лесом — единственный путь, — не-девушка склонила голову.
— Мы будем долго. Будем хорошо. Будем вместе, — с усилием проговорил дед-Грибоед. Он растягивался, истончался, напоминая то ли извилистую ветку, то ли длинное щупальце.
— Ты тоже можешь! Встанем в круг! — Сона протянула мне руку. На гладкой коже запястья прорастали голубоватые ростки.
— У меня ведь… нет выбора, правда? — я грустно улыбнулся.
— Есть. У тебя есть. Выбор важен. Мы так долго смотрели в тебя. Мы поняли. Теперь поняли.
«Теперь? Только теперь?!»
Лучше бы не было.
Говорить Соне становилось всё трудней. Она тяжело дышала. Её волосы начали приобретать синеватый оттенок.
— Наверное, я этого не заслуживаю, — я опустил голову, — Прощай, Сона. Прощайте… все.
Отпустят ли меня они и этот мир-под-кожей, удивительный и губительный, до боли прекрасный?..
Да. Отпустили…
***
Я стоял в роще Малых Вирсавий. От градика Зелёная Тишина практически ничего не осталось. То, что когда-то было уродливыми кубами домов, теперь напоминало скорлупу, раздавленную сапогом.
В градик вросли деревья. Он оброс ими.
Улицы оплели исполинские щупальца корней. Самые толстые из них были сравнимы по обхвату с поездом метро. Они вспахали, взрыли холодную землю. На дорогу легли почти бесконечные тени.
Значит, этот маленький градик действительно существовал?.. Конечно. Здесь жил и умер Леопольд Утёсов, мой… друг? Друг. Я дышал его воздухом, видел то, что видел он. Проживал его жизнь.
Быть может.
«Не прилетай на Рощу»… Просьба из разряда «никогда не бросай меня в терновый куст», или — действительно предостережение?
Это больше меня не интересовало. Я устал от вопросов.
Ветер опасливо колыхал море Русалочки, затопившее каждый свободный метр. Трава почти сравнялась со мной в росте. Она цеплялась за ноги, норовила забраться под рубшку.
Я коснулся ладонью коры, лишённой шероховатостей и неровностей, холодной и гладкой, как мрамор.
Я чувствовал… что-то вроде успокоения. Цельности.
Раздвоение личности… Это началось после гибели Ани. Я думал, что вылечился. Никогда не подумал бы, что мой душевный недуг станет спасением от превращения в дерево. Какая ирония…
***
Идя по следу из крупиц проснувшейся памяти, я набрёл на застрявший меж двух Вирсавий космический корабль. Мой транспортник. Разумеется, никакого пилота не было и в помине. Очередная иллюзия, мною самим и придуманная…
Я неплохо умел пилотировать и никогда не доверял свою жизнь посторонним.
Энергии на корабле хватит, чтобы долететь до ближайшей обитаемой станции.
***
Я не смотрел вниз, не смотрел на набегающие волны вечного Леса. Я думал о потомках наивных мечтателей, рискнувших связать свою жизнь с незнакомой планетой. О градиках, больших и малых, которые изберут — в этом у меня почти не было сомнений, — судьбу Листова. О брошенном мире, на который уже никогда не приземлится ни один космический корабль. О Зёленой Тишине, крошечной рыбке в лесном океане, маленьком поселении, где деревья притворялись людьми.