Воин-Ягуар. В поисках Бога

Пролог

Там собрались отважные воины, каждый из которых взял в плен множество мичваке и тлашкальтеков для жертв богам. Там пенился шоколад с острейшим перцем и разными травами и соками — каждый воин был поэтом не только слов, но и напитков. Там курились сигары, заполняя пряным дымом сумрачное каменное помещение, как бы погружая поэтов в собственную малую вселенную, где были только их высокие думы.

Каждый вставал и читал свою поэму, где говорил о поисках истины, подлинной сути бытия, мудрости и своего места во Вселенной. Но молчал один из воинов-Орлов — Тепилцин. Он лишь курил и взирал на всех устало, с почти нескрываемым пренебрежением. И спросили его:

— Тепилцин, почему ты не читаешь своих поэм? Почему у тебя столь унылый вид?

И встал Тепилцин, и заговорил равнодушно, излагая лишь то, что казалось ему очевидным, не надеясь сим что-либо изменить:

— Вы все говорите о поисках истины, о подлинной сущности богов… А что в действительности истина? Что люди низки, подобны скорее койотам нежели ягуарам. Что много власти у продажных почтеков. Что жрецы жаждут лишь мзды, а не угождения богам. Да и что есть угождение богам, и есть ли они вообще? Я не видел, чтобы молитвы, которые ежедневно возносит множество людей от рабов до воинов возымели действие. Конечно, говорят, что церемония жертвоприношения в конце каждого календарного круга предотвращает конец мира. Но вспомним, что было время, когда говорили, что Кетцалькоатль милостив и принимает в жертву лишь цветы и бабочек. Тогда конец времён не наступил. Не наступил он и теперь, когда снова начали приносить в жертву людей, хотя если Кетцалькоатль столь милостив, не должен ли он разгневаться на это? Что же это? Смена воли богов? — усмешка изменила его губы. — Я думаю, это лишь смена видов человеческой трусости. Тогда, в сытые времена, человек стал труслив перед собой, слишком мягок, и не мог пролить ни чужую, ни свою кровь. Теперь же человек труслив перед миром вокруг и пытается спастись от всего разлада, что творится в городах, от всех засух и голода, задабривая неведомых богов всем, что есть. Вот и вся ваша истина.

И сел Тепилцин. Другие воины-поэты зашептались. Многие готовили гневный ответ, другие хотели согласиться. Но встал один из воинов-Ягуаров — Ицтли. Все знали, что его красноречие соответствует его могучему и высокому воинскому телу, и затихли. И сказал Воин-Ягуар:

— Ты говоришь, что нет истины. Но в пример приводишь обычную жизнь. Скажи: если бы истина и подлинная суть вещей была проста и ясна, стали бы мы искать её в своих думах и поэмах? Была бы ценность у добродетели, если бы она давалась легко? Нет, есть где-то правда, есть где-то Истинный Бог, определяющий вещи. И в мире, где много зла и лжи, достоинство — добиваться истины упорными трудами и постижением мудрости. Чтобы достичь истины, надо переступить через грань. — Воин-Орёл смотрел на Воина-Ягуара искоса, всем видом показывая, что тот не сказал ему ничего нового. — Да, Тепилцин. Ты можешь подумать, что я голословен. Но я не буду им. Я прямо сейчас пойду на поиски Истинного Бога. Найду эту грань, что отделяет нас от правды.

И все, не исключая даже Воина-Орла, воззрились на него удивлённо. И один друг спросил его:

— Но куда же ты пойдёшь, Ицтли?

И он ответил:

— Многие бы на моём месте пошли на север, где лежит наша прародина — Ацтлан. Но нет. Я чту прошлое наших предков и буду рад, если место, откуда мы пришли, всё же найдут. Однако, это наше прошлое, оно позади, и сейчас там лишь засушливая пустыня. Я пойду вперёд — дальше — на юг. Туда, где наш народ ещё не был. Может, где-то там, далеко, за джунглями и горами, и лежит истина, и Истинный Бог близок к Земле. А если я и не найду ничего — что ж, я совершу часть добродетельного поиска, и может быть, потом другой воин и поэт пойдёт иным путём и будет удачливее меня.

И рыцарь накинул плащ из шкуры ягуара на широкие плечи, взял верный меч, древко которого падало на голову многих пленных, а обсидиановые лезвия проливали кровь тех, кто мешал брать в плен, и, не слушая больше ни слова, вышел из дома поэтов.

 

Глава Красного Дракона. Потерянные

На пути Ицтли лежал заброшенный город. Не такой большой и величественный, как Теотиуакан, куда он однажды совершал паломничество, и всё же пустые дома и голые пирамиды словно давили бесконечностью синих небес. Воин-Ягуар знал, что есть много таких опустевших городов, но не знал, почему их бросают и не думал об этом. Просто такова судьба многих поселений.

Но город стал наполняться. Ицтли не заметил начала — ведь эти жители воспринимались как часть пустоты — как и песок, пыль, камни, дикие растения, колючки. Но за какое-то время их стало столь много, что нельзя было отрицать: это именно жители города, а не пустота. Животные. Гордо ходили ягуары и пумы, сновали койоты и волки, неуклюже бродили пекари и тапиры, скакали обезьяны, носились колибри и попугаи, парили грифы.

Они заполняли улицы и ступени пирамид. Собирались, словно люди на некое событие. Ицтли показалось, что он ослышался, но затем прислушался и убедился, что они говорят между собой на разных человеческих языках. Откуда-то послышался бой барабанов, и они начали танцевать и предаваться другим увеселениям.

Желая понять, в чём дело, Ицтли подошёл к обезьяне, что просто сидела и имела мудрый вид.

— Скажи, что это за город? Кто вы, животные, похожие на людей или люди, похожие на животных?

— Сначала скажи, кто ты сам и что ищешь. — подумав, сказала обезьяна.

— Я отправился на поиски истины, Истинного Бога.

— Понятно. Значит, ты вскоре к нам присоединишься. Многие из нас были такими же искателями: кто искал мудрости, кто — бессмертия, кто — справедливости, кто — счастья, кто — как и ты, истины. Но мы потерялись и отчаялись в своих поисках и остались в телах своих нагвалей. Потому мы и похожи на животных. И мы собрались в этом пустом городе без имени. Большинство других присоединились к нам уже здесь, чтобы уйти от всего.

Выслушав слова обезьяны и глядя на праздник, Ицтли понял, что ему здесь делать нечего.

— Благодарю за ответ. Я продолжу поиски.

— Но ты ничего не найдёшь. Почему бы сразу не остаться у нас? Есть ягуарицы, которые так и ждут тебя…

Но Воин-Ягуар не слушал и шёл дальше. Тогда обезьяна воскликнула о том, что его надо задержать, дабы он не пропал или, раз ему настолько не всё равно, не привёл сюда других людей, кому не всё равно, чтобы они разрушили их беззаботность.

Рыцарю пришлось отбиваться от бросившихся наперерез пекари и волков, от сверзающихся на него грифов. Древком меча, ибо не время было пускать в ход смертельный обсидиан. Но главное в том, чтобы сбежать, было увидеть тех зверей, кому безразличен его побег, ибо лишь немногие откликнулись на призыв обезьяны. Ицтли петлял по улицам, залезал на пирамиды, чтобы не столкнуться с преследователями и оградиться от них толпами тех, кому всё равно…

 

Глава Белого Ветра. У гостя со звёзд

Ицтли брёл по джунглям. Трудности, голод, раны, казались ему совершенно незначительны: ведь что такое один человек и его тело, когда впереди великая цель?

Среди шумов бескрайней листвы, насекомых и птиц рыцарь заслышал рёв знакомого животного — к которому его отнесли за доблесть, а также непонятный звук — вроде шипения, кваканья и многого другого.

Ицтли поспешил на звук и увидел ягуара, гневно припавшего на лапы, напротив некоего существа — подобного огромной ящерице, однако стоящего на задних ногах (пусть и согбенно, как старик) и держащего длинную палку, защищаясь от зверя.

Рыцарь увидел, что ягуар сильнее, ибо человек-ящер казался старым и немощным. И Ицтли встал перед зверем своего ордена, приготовив меч для защиты.

— Что ты, — говорил он твёрдо и мужественно, но доверительно, — разве ты занимаешься достойным ягуара делом? Отпусти старика и дай ему закончить жизнь подобающе — в постели, или же, если того требуют его боги — на алтаре.

Зверь отступил на шаг, как бы сомневаясь. Ицтли сделал несколько угрожающих выпадов, но не касаясь противника, да так, что если бы коснулся — то древком, не лезвиями. Он не хотел ранить своего собрата острым обсидианом. И ягуар в эти миги напрягал позу и рычал, говоря: "Я ещё не верю, что ты настоящий ягуар. Не лезь не в своё дело".

Этот бой-разговор походил на тонкий танец настоящих мужчин. После ещё некоторых убедительных слов и выпадов, почти коснувшихся головы, зверь признал за рыцарем право называться ягуаром и ушёл в глубокие джунгли.

— Спасибо, человек. — сказал ящер на правильном науатле, хоть и с сильным акцентом. Было видно, что его рептильи челюсти устроены так, что человеческие слова он выговаривал с трудом. Столь же с трудом он показывал улыбку, хотя возможно, тут дело было в его старости. — Каково тебе приходится в джунглях? Не берут ли тебя голод, болезни, раны? Приютить тебя, накормить, вылечить — всё, чем я могу отплатить за спасение.

Ицтли подумал, что отдых и правда не помешает, и согласился. Ящер, прихрамывая и старчески кашляя, повёл человека. Долго идти не пришлось. Старец сделал некий жест руками, и странное марево меж деревьями превратилось в нечто твёрдое, огромное, чёрное, конусовидное.

— Это и есть мой дом. — сказал ящер и прошёл к нему. Рядом Ицтли заметил огород с фасолью. Хозяин вновь сделал странные движения, и тогда маревом затянулось всё вокруг дома, а часть удивительно-гладкой стены отъехала, открывая проход. — Вот, теперь мой дом снова невидим для других, и наверное защищён. Хотя как знать, щит в последнее время работает раз от раза. Как и моя палка, которая должна жалить врагов — ей это не всегда удаётся, и потому я так благодарен тебе. Ну что ж, так или иначе, пройдём внутрь.

Дверь закрылась за ними, и ящер провёл гостя по коридору, стены которого, как и последующей залы, были из такого же странного гладкого материала, только белого.

— Не удивляйся, человек. — на лице Ицтли виделся интерес, но не удивление. — Мы прибыли с далёких звёзд.

Сердце Воина-Ягуара содрогнулось, и он спросил:

— Ужели вы — боги?

Ящер издал кваканье, которое, похоже, было смехом, и ответил:

— Нет. На самом деле звёзды — то же самое, что ваше Солнце, но гораздо дальше, и потому кажутся вам малыми. И под многими этими солнцами есть миры, как этот. И мы — лишь обычные жители одного из таких миров, и так же ходим под своим Солнцем, как вы — под своим. Я бы показал тебе нашу звезду ночью, но она столь далеко, что её увидят только люди с самым невероятным зрением. Да и мои глаза к старости ослабли… Да, мы не боги, мы старимся и умираем. Нас было много, и я — последний.

С ковыляющей медлительностью ящера они дошли до центра залы, и он указал гостю сесть на циновку. Сам же развёл на полу костёр и стал тушить обычную скромную еду — насекомых с фасолью. Ицтли мог бы прогневаться от такого бедного кушанья, будь он в городе, но в джунглях это было роскошным пиром. Необычной была только посуда — из того же гладкого материала.

— Я бы угостил тебя нашей едой, но устройства для её приготовления давно не работают. Так что прими то, что дают джунгли и земля.

Ицтли поблагодарил за угощение и спросил:

— Но если вы не боги, как же вы добрались от одного Солнца до другого?

— Всего лишь познали природу немного лучше, чем вы. Ты наверняка знаешь, что майя настолько освоили математику, что могут строить такие каменные здания, какие не может никто. А с южных гор к вам пришло искусство обработки металлов. Всё это основано лишь на знании свойств вещей. У нас таких знаний чуть больше, поэтому мы можем сделать дома, которые летают меж звёзд. Возможно, в будущем этому научитесь и вы.

— А давно ли вы на нашей Земле?

— Давно. Тысячи ваших лет исследуем её.

— Так может, вы и принесли искусства математики, архитектуры, астрономии и медицины ольмекам и затем помогли усовершенствовать его майя? Не благодаря ли вам все развитые народы строят величественные пирамиды?

Хозяин дома вновь хрипло заквакал.

— Нет, нет. Хоть и наши знания о Вселенной далеки от совершенства, но ваши знания слишком просты даже для нас. И в пирамидах нет ничего чудесного. Они есть у всех, потому что это самый простой способ построить высокое здание: если верхний слой камней меньше нижнего, то ему некуда падать. Для иных форм нужны расчёты сложнее. А если тебя смутил наш дом, то он похож на пирамиду по другой причине — так проще летать. А что до математики, астрономии и других наук, которые постигли майя — здесь также нет ничего удивительного. Если у разумных существ — у людей или у ящеров вроде нас — будет свободное время на размышление, они могут придумать многое. Что же ты так недооцениваешь свой вид, говоря, что он не может ни до чего додуматься? Да, кто-то из нас хотел подарить людям наши знания, но наши вожди воспротивились этому, ибо мы должны были только изучать вашу Землю, а не вмешиваться. Изучали мы и достижения людей, хотя больше — природу: животных, растения, землю, горы и недра…

— Может, хотя бы сам образ богов вдохновлён вами? Ведь увидеть, как вы спускаетесь со звёзд в чёрном доме…

— Нет, человек. Сначала ты недооцениваешь осознанное мышление людей, теперь — неосознанное. Боги приходят в голову, потому что нас поражают явления природы и нашей же сущности, и они складываются в нашей голове в образы, как бы наделённые душой. За много поколений, в которые не только продолжают действовать те явления, но и передаётся то, что измыслили о богах предки, уже формируется сложный образ, словно горшок в руках гончара. И мы сами не замечаем, что формируем глину богов.

Ящер издал свист. По дальнейшей речи Ицтли подумал, что так его народ меланхолично вздыхает.

— Когда-то и на нашей Земле верили в таких богов. Теперь уже нет. Впрочем, наши философы ещё спорят (по крайней мере, спорили во время последней вести с моей Родины), есть ли другой Бог. Тот, что объемлет все звёзды и всё время. Тот, что направляет всё и знает мельчайшую частицу. Многие возражали: все звёзды и вещество движутся по законам, которые мы можем рассчитать. С помощью науки же мы можем рассчитать и то, как начиналась Вселенная. Поэтому не может быть так, чтобы всем двигало разумное начало. Но на это есть и другое возражение: может, этот Разум дал саму суть бытия, повелел быть самому понятию "быть"? Чтобы начался смысл? И для Него даже законы формирования Вселенной, законы Времени ничтожны, и объемля их, Он влияет на мир неуловимо? В таком случае Он, бесспорно, бесконечно-справедлив и милостив. Иначе злое и животное начала мешали бы разумным существам — и нам, и вам, и жителям других миров — быть разумными и добрым. Однако, хоть и кажется, что зла и глупости во Вселенной больше, всё же торжествуют добродетели, а разум позволяет нам не терять себя и летать до звёзд.

Ящер вновь издал меланхолический свист, а затем — квакающий смех, отличающийся от прошлых. Возможно, в нём была самоирония.

Повисло молчание, хозяин и гость лишь доканчивали трапезу. Наконец Ицтли подал голос:

— У меня есть ещё вопрос. Менее возвышенный, чем предыдущие, и да не покажется он тебе малодушным. Ты говоришь, есть и другие миры. Есть ли среди их обитателей такие, что пойдут на завоевания и будут безжалостны?

— Пожалуй, да. С одной звезды, которую не увидеть даже людям с лучшим зрением, происходит вид разумных существ, похожих на ваших осьминогов. Они не имеют морали и жалости, лишь захватывают всё для собственного благоустройства. Впрочем, я не думаю, что их стоит бояться. Если им будут нужны материалы, они могут захватить любой из пустых миров — ибо в основном это лишь голые камни, и вряд ли они попадут в населённый мир. Именно ваша Земля может их заинтересовать разве что пищей, но и тут я бы не беспокоился: люди — далеко не самый мясистый вид. Может, они украдут что-то из животных, которых вы едите, хотя самые питательные существа на вашей Земле, как мы рассчитали — улитки. Думаю, похищение улиток не будет вас заботить.

Ицтли посмеялся, отставляя пустую тарелку.

— Что ж, это обнадёживает. Но скажи мне ещё вот что: если вы столь сведущи в науках — не знаете ли, что будет в конце эпохи, через 493 года? Будут ли ужасные землетрясения, погибнут ли все люди?

Ящер призадумался и ответил:

— А, календарь майя, который потом приняли другие ваши народы… Нет, мы полагаем, особые даты в нём ничего не значат. Сначала мы думали, смена эпох связана с движениями массивов звёзд, но затем поняли, что люди в ваших землях не могут разглядеть эти движения. Если бы хотя бы жили на возвышенностях — ещё может быть, но так вы слишком далеко.

Затем они поговорили ещё на многие философские темы. Ицтли пересказал лучшие поэмы — свои и своих товарищей. Ящер также вспомнил некоторые песни своего народа. Они звучали совсем не похоже на человеческую речь — с сопением, свистом, гарканьем — но затем он прекрасно перевёл их суть.

Человек остался на ночь в этом доме, что когда-то летал меж звёзд. Утром он отправился дальше.

 

Глава Синей Ночи. Город тканей

Ицтли уже двигался в предгорьях. Зелёных, но без частого леса. Трудно и непривычно ему было порой карабкаться, но для него не существовало ничего, кроме движения вперёд, как для воина в битве не существует смерти.

Однажды Воин-Ягуар услышал прекрасную, но печальную флейту. Последовав за звуком, он увидел в зелёном ущелье город. Удивительно-пёстрым он показался ещё с высоты — словно скопище разных пород попугаев ара. В раздумьях, почему этот город такой цветной, и не знают ли его жители хотя бы примерно, где найти Истинного Бога, Ицтли стал спускаться. Он делал это предельно-осторожно, но уже близко ко дну ущелья всё же упал и подвернул ногу. Тем не менее, Воин-Ягуар стал ползти к городу.

Вскоре крестьяне заметили его, что-то сочувственно пробормотали и подняли на руки. Когда они приблизились к стенам, Ицтли увидел, что именно пестрело: каждый дом, каждая стена были увешаны разноцветными тканями с причудливыми узорами. Более того — одежда на городских жителях также состояла из этих узоров. Даже горшки и многие другие вещи были расписаны, уподобляясь тканям.

Крестьяне принесли Ицтли в некий дом. Как он понял по нескольким лежащим людям болезного вида, здесь жил лекарь. Внутри помещения на некоторых стенах также висели пёстрые ткани, и тоже были узоры на нескольких вещах, но по сравнению с улицами, всего этого было удивительно-мало, и глаз отдыхал на прохладно-жёлтом камне потолка и стен.

За вывихом Ицтли и правда начал ухаживать врач. С ним же пришелец начал учить местный язык. Он легко давался Воину-Ягуару, поскольку он привык к многоязычным городам своей родины.

Также Ицтли приглядывался к обстановке. Город казался ему весьма уютным: со всей его яркостью, которая не слишком приедалась благодаря внутренности дома лекаря; с постелью из мягчайшей шерсти неизвестного ему животного; с едой, которая была невероятно-вкусной благодаря сочетаниям мяса, яиц, рыб, овощей, фруктов, до которых на его родине бы не додумались. И тем удивительнее Ицтли казалось, что все его жители, сколь пёстро ни одевались, были понурыми, угрюмыми или печальными. Это можно было объяснить тем, что он лежал в доме болезней, но из окна был хороший обзор улиц, и пришелец видел, что хандра касается и тех, кто идёт мимо, сидит в стороне, и очевидно не нуждается в услугах лекаря. И вся музыка, что он порой слышал, была, хоть и причудливой, изобретательной, но такой же печальной, как та, что указала ему на город. Также Ицтли видел много разноцветных дымов, поднимавшихся над домами. Вскоре он понял, что это потому что здесь курили больше, чем где бы то ни было.

Ещё одна странная особенность горожан была в том, как пристально они разглядывали узоры на тканях. Долго обходили глазами одно полотно, затем переходили к другому. Как будто в каждом из многих узоров был свой смысл.

Ицтли старательно учил язык, чтобы расспросить обо всём. И ещё зная мало слов, уже пытался говорить философски. Это нравилось врачу, и он стал проводить с больным больше времени.

Однажды лекарь принёс одну из пёстрых тканей и стал учить Ицтли значениям узоров. Тогда Воин-Ягуар понял, что жители этого города сохраняют в ткани мысли, песни, истории. Он слышал, что майя делали подобное в камне. Однако затея с тканями ему нравилась больше.

Одну такую историю Ицтли прочитал полностью, как лекарь предложил для лучшего обучения. С извинением: "Она простая, но ты пока не можешь читать сложное". Ткань повествовала о герое, который нашёл самую высокую гору, забрался на неё и дождался, когда мимо будет проходить Луна, чтобы попасть на ночное светило. Там он встретился с удивительными созданиями вроде прозрачных ягуаров и быстрых четырёхкрылых птиц, а также с прекрасным и загадочным лунным народом. Он полюбил его повелительницу и помог в войне против народа Солнца — мужественных и яростных горящих людей, что летели на Луну, восседая на лучах. Сразив царя Солнца, герой женился на госпоже Луны.

Ицтли спросил:

— Это вы рассказываете о своих богах?

— Нет, — ответил врач, — эта история сама пришла в голову тому, кто создал ткань.

И подивился Воин-Ягуар: как странно, что все в этом городе такие понурые, если им в голову приходят столь необычные и яркие истории!

Он в этом убедился, когда уже смог с некоторым трудом ходить, и лекарь отвёл его в закусочную, где подавали ещё более невообразимые блюда, чем в доме врача. Кухарь был не менее угрюм, чем все прохожие, и лишь сам лекарь был скорее серьёзно-равнодушным, и порой в умных разговорах с Ицтли улыбался. Также пришелец заметил, что внутри закусочной всё также увешано тканями, то же видел и глядя мимоходом в окна других домов. Похоже, скромное помещение дома врача было исключением.

Нога Ицтли заживала, но ему некуда было спешить, а врач с радостью был готов приютить его. С каждым днём их беседы становились всё сложнее. Сложнее становились и ткани, что лекарь предлагал читать: от ярких приключений дошли уже до философии. И однажды Ицтли посчитал, что знает язык достаточно, чтобы поговорить о главной своей цели:

— Я путешествую, чтобы найти истину и Истинного Бога. Скажи, не было ли в вашем городе, хранящем столько мудрости в тканях, того, у кого были такие же искания? Чего он добился?

— Да, был у нас такой. Рассказывал я тебе, что у нас есть хранилища тканей, где они удобно лежат, так, чтобы каждый нашёл ткань по вкусу? Так вот, был хранитель тканей по имени Бче. Он занимался тем, о чём ты говоришь. И по его словам, нашёл Бога. Впрочем, чтобы было понятнее, сначала я расскажу историю нашего города.

И врач завёл длинный рассказ.

Мы живём на плодородных землях, где хорошо растут кукуруза, тыква и фасоль. Войн у нас было мало, болезни также обошли стороной наш город. Потому мы меряем нашу историю не столько страшными событиями, сколько деяниями в создании тканей.

Несколько сот лет назад мы считали, что создавать ткани надо по образу древнего народа, который дал начало цивилизации этого города и развил науку. Как я понял по твоим рассказам, похожую славу у вас имеют ольмеки и майя. Тот народ придумал строгие каноны, по которым должны создаваться все ткани, чтобы торжественное было торжественным, прекрасное прекрасным, смешное смешным. Иное считалось негармоничным. Кроме того, многие мыслители того народа и их последователи считали, что по законам разума всё можно устроить и в жизни, и всем будет хорошо.

Но пару сотен лет назад всем надоела эта строгость. А также терпели неудачу идеи устроения всего по законам разума. Их пытались воплощать, но всё ещё оставались нищие, преступники, мздоимцы. Люди разочаровывались, и тогда началась другая эпоха. Стали глядеть на культуру разных племён, что пришли в город с гор и джунглей. Раньше их называли дикарями, и они должны были принять культуру того великого древнего народа. Но в ту эпоху в тканях стали сохранять их сказания о богах, героях, духах, животных. Стали ценить красоту природы и неописуемые чувства, уже не ставили строгость превыше всего. Да, потом правда потомки разных племён сталкивались с палками и ножами, чтобы решить, чья культура лучше. Ну что ж, наш город несовершенен. Зато тогда сочинили много красивых сказок и поэм.

Однако, потом решили, что эти красота и чувства слишком уводят от жизни. И в тканях стали вышивать истории, подобные тому, что происходит на самом деле, без чудес и идей "Как должно быть". Появились ткани о гончарах, крестьянах, кузнецах, чиновниках, купцах. Очень люблю одну историю о враче.

Но жизнь без выдумки не могла долго оставаться сама по себе. И лет сто назад решили, что ткани могут быть какими угодно. Начало этого времени дало нам самые увлекательные из приключений, с чудесами и без. И та история о герое Луны, что ты читал, и о путешественнике за лес и горы, и об одной из немногих наших древних войн, и об очень умном человеке, что разгадал тайну умирающих птиц.

Среди многих этих придумок и появился Бче, хранитель тканей, ищущий Бога. Он пытался найти ответ среди мудростей многих полотен из всех времён. При этом он постепенно слаб глазами, пока совсем не ослеп, но не бросил поиски, заведя помощников и измыслив способы, как ткать и читать даже незрячим.

Он и сам сочинял истории, навеянные его поисками. О том, как некто нашёл длинное-длинное полотно и читал в нём о другом мире, с иными животными, растениями и людьми, с иным мышлением, которое делает всю их жизнь другой, пока не заметил, что идя вдоль бескрайнего свитка, оказался в этом мире, ибо постиг их мышление. О человеке, который обращал внимание на мельчайшие вещи — трещины в камне, оттенки огня, спутанные волосы, изгибы облаков, и от этого растерял понимание связей между всем. О мире, вместо гор и лесов заполненном бесконечным хранилищем тканей, где можно найти любой вариант узора, в том числе бессмысленные, коих и большинство, ибо только разум складывает узоры в то, что можно прочесть; однако же, многие пытаются найти смысл и в этом мире-хранилище.

В таких думах Бче пришёл к выводу, что всё — есть повтор чего-то, составляясь из ограниченных частиц, как наше творчество в тканях, так и наша жизнь.

Не найдя Бога в полотнах, он стал искать послания Бога в природе, со своей слепотой то ощупывая всё что можно, то веля помощникам передавать ему то, что доступно только зрению. И по его словам, он нашёл письмена Бога в пятнах на шкуре ягуара… После чего он стал словно выпавшим из этого мира, едва ли удалось добыть слова о находке. Ведь, как он говорил столь же неохотно и отстранённо, когда перед тобой открылось Всё, вся Вселенная, один человек уже неважен, пусть этот человек — и ты сам. Кто знает, действительно ли ему открылась истина Бога, или он просто свихнулся в этих исканиях…

На этом бы и закончить рассказ, но после сего многие прониклись идеей, что всё уже было, и новое — это лишь другие сочетания старого. Они убеждены, что творчество умерло и убеждают в этом других, при том сами создают ткани, говоря, что лишь повторяют былое в новых сочетаниях.

Называют они себя "Живущие после нынешних времён". Каково? Будто они живут не сейчас, потому что миг "сейчас" они окидывают этим всевидящим взглядом, как Бче, хотя в сущности ничего не знают!

И бездари слушают их, ибо по своей бездарности и видят, что не могут ничего придумать. Они пытаются создать ткани об удивительных мирах, но получаются лишь повторы старых и любимых полотен. Все стены города увешаны тканями лишь об одном из четырёх миров: загадочной и прекрасной Луне, горячем и воинственном Солнце — что украдено из первого полотна, что ты читал, о стране за лесом и горами, где люди мудры и пользуются хитроумными устройствами, и о стране за морем, где люди беззаботно катаются по волнам. И говорят, что хоть и можно придумать иной мир, но это будет лишь переделка одного из четырёх!

А особенно все убедились в невозможности придумки после появления тканей "молочача": моло — смесь, которую курят, чтобы погружаться в видения, чача — так мы называем всякий мусор и молодых людей, творящих бесчинства, а молочачей — истории о вымышленном городе, где все обильно курят, и потому там размыта граница между правдой и иллюзией, и все теряют собственную личность. Не правда ли убедительно, что когда под сомнение поставлена сама истинность бытия и своего "я", то более вычурного и нет, и за этой гранью нет новой выдумки!

Смешно, что они говорят, будто искусство умерло сто лет назад, когда решили, что можно писать что угодно, хотя на самом деле наоборот — тогда оно родилось! На самом деле это раньше лишь повторяли старое — сначала правила гармонии древнего народа и его поэтов, которые считались вершиной, затем — сказания других народов. И вот когда наконец стали придумывать своё, сказали, что всё — повтор!

Хотя если не смотреть на эти бесконечные солнца, луны и моря, увидишь ткани с чем-то неповторимым! Вот ты рассказывал о ящере с другой звезды — я с усилием вспомнил лишь одно полотно, где другие миры были на звёздах! И это твоё обсидиановое оружие — не помню, чтобы хоть кто описал, чтобы жители Солнца сражались не обычными копьями и топорами!

Да что там другие миры! Каждый день в обычной жизни происходит то, чего я нигде никогда не читал, ничего похожего! Смотрите на жизнь, если хотите придумать новое! Но "Живущие после сих времён" не вылезают из своих тканей, не смотрят хотя бы на соседей, и думают, что всё знают!

Но хуже всего, что эти "живущие после" считают, что не изобрести ничего нового и в морали и философии, что споры исчерпаны, и из этого делают вывод "Так почему бы не творить зло, если ничто не указывает, что надо творить добро"! Если бы они делали обратный вывод — "Почему бы не творить добро" — я бы простил им всё их уныние!

Как удивительно в них сочетается высокомерие выше гор и опускание рук ниже недр! Нет, я не дам ни фасолины за этих живущих после, кроме Бче! И в чём противоречие: Бче говорил, что нельзя изобрести нового, но делал это изобретательно! И Бче — один из редких сочинителей, кого я выделяю из всех этих зарослей полотен, которыми покрылся наш город! Только лучшие ткани есть в моём доме, потому ты и видишь камень моих стен, Ицтли! Одна о Солнце и Луне, одна о заморье, две о загорье, одна о тайне, две молочачи, две о прошлом, четыре сказки, три по гармонии древнего народа, девять о жизни, три о философии и пять не похожих ни на что (из коих одна — от Бче).

Скоро особая дата в нашем календаре, что бывает раз в 4000 лет. Угадай, с чем её связывают. Думают, что раз искусство и философия исчерпали себя, то скоро исчерпает себя и мир, и наступит конец света! Вот я посмеюсь в тот день!

Нога Ицтли зажила, но найдя собеседника по уму, он не спешил покидать лекаря. Но вот настал канун особой даты. С улиц доносились возгласы "Не увидим конца времён! Не увидим конца времён!" Врач выглянул за дверь, и сейчас же его голову раскроили топором. В гневе за быстро обретённого и быстро потерянного друга Ицтли схватил меч и мгновенно отомстил.

На улице он увидел, что всё пылало огнём, и развешанные всюду ткани помогают пламени разрастаться. Мужчины убивали женщин, детей и стариков, приговаривая, что это милость — что они не увидят отчаяния, что постигнет мир завтра. Некоторые, считая, что оказали милость достаточно многим, убивали себя.

Ицтли не думал о том, как спасти всех, здраво рассудив, что это невозможно, и всё равно город пожирает сам себя. Он хотел лишь спастись сам, дабы продолжить поиск, ибо этот город — лишь обрыв в этом поиске.

Он не стремился оглушать всех древком, как делал в былых цветочных войнах, ибо не хотел приносить жертв богам этого города, даже если богов нет. Кто мешал ему пройти — того он убивал, кромсая плоть обсидиановыми лезвиями, нанося большие и рваные, словно от зубов и когтей ягуара, раны.

И прорываясь через безумцев и столбы пламени, он выбежал из города. И наблюдал со стороны, как он гибнет со всеми его жителями и тканями…

 

Глава Жёлтого Семени. Город женщин

Ицтли привыкал лазить по горам. Но не гордился новообретённым достоинством, ибо оно лишь двигало его вперёд.

В новой долине открылся вид на ещё один город. Горстка домов стояла поодаль от него, близко к Ицтли. Рыцарь завидел, как от города бежал мужчина. Но в домах поодаль его встретили женщины и заградили ему путь, не давая вырваться. Вскоре со стороны города подоспели другие женщины и повели упирающегося мужчину обратно.

Ицтли стало интересно, что же тут за обычаи, не ближе ли они к Богу. Но понимая, что идти туда прямо опасно, приметил с другой стороны долины скальные укрытия, откуда будет удобно понаблюдать. Но обойти долину, не будучи как на ладони, было нельзя. Поэтому он положился на прыткость: рванул к ближайшему из этих домов на отшибе, забрался на крышу и стал ловко, подобно ягуару, прыгать с крыши на крышу.

Он ожидал, что женщины попытаются закидать его дротиками или камнями и готовился следить за каждой конечностью, уклоняясь от них, но вместо этого они подоставали лассо. Вихрь верёвок на узком ряде домов он не смог обойти и был захомутан.

С ужасом глядя на его меч, женщины отбросили его и потащили рыцаря к городу. Смирившийся Ицтли глядел вокруг. Он видел очень мало мужчин. Зато почти все женщины ходили с детьми, непременно весело играя, бегая и лазая с ними как обезьянки, напевая песенки или лаская их. Улицы полнились яркими украшениями, но с мерой и разнообразно, не так приторно, как в городе тканей.

Воина-Ягуара посадили на привязь, и почти тут же подошла женщина, которая начала учить его языку. Так он и жил, как пленный но при этом учащая его языку обращалась с ним как мать: сюсюкалась, то и дело облегчала задачу, поощряла угощениями. Но лишь как мать, их отношения не становились "отношениями мужчины и женщины". Звали её Ги.

Ицтли учился старательно, но всё больше понимал, что стараться почти не нужно: язык был очень простым — и в произношении, и в построении фраз. Ги объясняла: "Мы сами сделали язык, чтобы дети учились просто".

Ицтли выпытывал у Ги слова, чтобы философствовать, но ничего не добивался. Язык просто описывал вещи, как они есть. В нём даже не было слова "смысл", только "польза", а "истина" — лишь в значении "не ложь".

Когда Ицтли достаточно выучился, Ги сказала ему:

— Будешь учить детей прыгать, бегать и лазить. Мы видели твою ловкость.

— О, я рад помочь. Я научу их и думать умно, и говорить красиво, и сражаться оружием! — последние два слова он ранее выпытал с трудом, и Ги сообщила их с отвращением, и в них были звуки, каких нет в других словах, делая их труднопроизносимыми.

— Нельзя сражаться оружием! — строго сказала Ги. — Нельзя делать плохие вещи мужчин!

Тогда Ицтли спросил то, что давно волновало его:

— Почему здесь мало мужчин? Почему этот город такой?

— Зачем знать? Но ладно, расскажу. Раньше в городе было много мужчин, и они делали плохие вещи. Но древняя Гуако нашла плоды волшебного скального дерева. Если женщина ест плоды скального дерева, она может решить, родить мальчика или девочку. Женщины стали есть их и мужчин стало мало. Женщины стали главные. Стали делать только полезное и приятное. И город стал хороший. Нет оружия и сражений, нет бесполезных правил.

Было в рассказе нечто, что Ицтли не мог принять, и всё же подумал, что такой город может быть ближе к Истине и Богу.

— Какие истории о богах вы стали рассказывать? Наверное, ваши боги и правила близкие к природе.

— Что значит близкие к природе? — не поняла Ги философское выражение. — Истории те, что раньше, но убрали плохие и страшные места. Больше не рассказываем как боги убивают и крадут женщин и вещи. Но боги те что раньше. Зачем другие?

Ицтли смирился с участью. И он учил детей ловкости. Не пытался заговаривать с ними о битвах, но пытался философствовать, насколько было возможно в том языке. Дети смеялись, как он неуклюже строил сложные фразы и даже сочинял непонятные песни. Но полюбили его, ведь в нём было что-то необычное.

Другие мужчины в городе были либо редкими родившимися мальчиками, либо пленными — дикарями из джунглей, что изредка проходили мимо долины (таким был и виденный беглец). Если у них, как у Ицтли, было чему научить детей, женщины велели им учить. Если не было — всё равно оставляли их в городе, ибо говорили, что здесь им будет хорошо. Рассказывали, что только один раз, когда мужчин скопилось слишком много, им завязали глаза и отвели в джунгли, так, чтобы они не нашли дорогу обратно.

В городе и правда было хорошо, он полнился смехом и радостью. Старшие женщины следили, чтобы никто не грустил, и если это случалось с кем-то, направляли всё на то, чтобы утешить его. Тех пленных, что грустили, что не вернутся в свои джунгли, убеждали, что лучше этого города они ничего не увидят и только предлагали поискать в джунглях их семью, тоже привести её сюда.

Один раз заметили и грустящего Ицтли и спросили, в чём дело. Но он никак не мог объяснить, что ему тоскливо без философии. Ему отвечали: "Тебе скучно без умных разговоров? Но ведь мы всегда говорим друг с другом, и у нас много умных женщин и немного умных мужчин!"

Да, в городе было хорошо, но Ицтли не мог жить без цели. А цели здесь и не было.

И однажды он собрал полюбивших его детей и подговорил каждого тайком перерезать лассо своей матери, тёти, бабушки, старшей сестры (у каждой женщины было лассо). А одного из немногих мальчиков он попросил добыть его меч. Не объясняя зачем он, лишь сказав, что это деревянная палка с обсидианом.

Дети выполнили тайное поручение с воодушевлением — ведь тайны, заговоры были для них чем-то новым. И ночью Ицтли достал припрятанный под циновкой меч и сбежал. Стражницы заметили его, криками разбудили других и попытались преградить ему дорогу. Рыцарю едва удалось проскочить мимо них, угрожая мечом (он не хотел убивать их, но припугнуть пришлось, чтобы ряды хоть немного расступились). Женщины кидали вслед беглецу верёвки, но видели, как те, короткие, беспомощно падали наземь…

 

Глава Белого Соединителя Миров. Знакомый Бога

В джунглях Воин-Ягуар встретил много странных племён. У людей одного, живущего у водопада, было огромное левое ухо. В языке другого было всего три слова: "наше", "опасное" и "полезное" — и им хватало для простой жизни. Ещё одно устраивало траур по каждому животному, что они ели. Но подробно расскажем о встрече не с племенем, а с одним человеком.

Ицтли набрёл на хижину, на пороге которой сидел старик, играющий на флейте. Они разговорились. Его язык оказался похож на тот, что был в городе тканей. Другой, но понятный. С некоторыми словами пришлось разбираться, но опустим это.

— Я ищу истину и Бога. — сказал Ицтли, когда уже чувствовал себя знакомым старика. — Не знаешь ли ты, где их искать?

— Да, я встречался с Богом. — сказал отшельник как нечто простое.

— Как?! Расскажи! — удивился Ицтли.

— А что рассказывать? Он иногда поселялся в хижине неподалёку. Отдыхал от присмотра за миром, который создал. Я заходил к Нему в гости, играл Ему на флейте, мы весело болтали.

— Но не говорил ли Он тебе о смысле бытия, об истине, о том, куда мы все идём?

— А зачем об этом говорить? Ты же не станешь говорить с крестьянином о возделывании маиса, когда он отдыхает? Мы болтали о музыке, о здоровье, о горшках, которые однажды смастерили вместе. Большее, что я говорил о Его работе — благодарил за хорошую погоду и красивые леса и горы вокруг.

Ицтли не верил, что можно вот так просто встретиться с Богом и не получить особого знания и продолжил выпытывать. Но ничего не добившись, спросил:

— А когда Он появляется в этой хижине?

— Не знаю. Давно не появлялся. Может и не появится больше. Может, Ему нужно было только немного пожить в тихом месте Его мира, после вечности и перед вечностью. А если и придёт потом куда, то в другое место. Но ведь в том же время Он везде. — старик усмехнулся. — Так что я и так болтаю с Ним, пусть и не всегда понимаю Его. — он поглядел на виднеющиеся сквозь заросли горы. — А пойдём туда, где, мне кажется, с Ним удобнее всего общаться?

И отшельник повёл рыцаря к скалам. Они залезли не очень высоко, но так, чтобы ощутить простор. И старик заиграл на флейте проникновенно, с тоской и радостью. И словно вторя ему, пошёл дождь. Человек и небо будто общались музыкой. И когда флейта запела о неистовом счастье жизни, небеса запели громом и молниями. И старик, на миг перестав играть, сказал Ицтли с волнением и вроде бы с намечающимися слезами:

— Я не знаю, одобрит ли Он то, что я сейчас сделаю, но я попробую.

И он забрался на высокий торчащий зубец скалы, и вновь заиграл, о погружении в пучину стихии, воздев одну руку. И молния поглотила его.

Спускаясь, Ицтли думал: правда ли он встретил того, кто знал Бога? Или это был безумец с хорошим чутьём погоды? Или просто очень доверчивый человек, встретивший безумца, считавшего себя Богом? А может, безумцы и близки к Богу?..

 

Глава Жёлтого Солнца. Знающие море

Претерпев ещё некоторые приключения, Воин-Ягуар вышел к океану. Огромный и непонятный. Как говорят легенды, даже боги не знают, откуда он появился. Однако некоторые люди не боялись его и использовали как простую дорогу — таков был народ, называющий себя чинча, что порой торговал с родиной Ицтли.

Ему повезло увидеть корабли чинча как раз выйдя к морю. Они плыли на север, стало быть, в обратную для него сторону. И тем не менее, он помахал рукой и попросил сесть с ними. В поисках Бога небольшое расстояние ничего не решит, он высадится когда надо. Зато, может, народ путешественников, ведающих то, что не ведали легенды, знает больше о том, где Бог? Даже если и брать легенды, говорят, Кетцалькоатль ушёл во дворец над центром океана, пусть и, вроде бы, восточного, а не западного.

Воин-Ягуар рассказал торговцам о своих приключениях и спросил, что лежит южнее.

— Южнее, дальше ещё некоторых диких земель, лежит Империя Инков. Она похожа на вашу страну — тоже с городами и великим правителем, но намного больше и богаче.

— А что же ещё южнее?

— Она тянется очень, очень далеко, даже мы не заплываем до её конца. Но говорят, южнее страна великанов, а там — край света. И что нам туда плавать? Как торговать с великанами?

Воин-Ягуар задумался над этим. Затем спросил:

— Как знающие неведомое море, скажите, не знаете ли вы хоть чего-нибудь, что помогло бы мне в моих поисках?

— Мы торгуем с людьми, а не с богами. Впрочем, вот он, — один моряк указал на другого, — увлёкся повериями дикарей, что знают море ещё больше, чем мы, вечно живя на огромных кораблях и затерянных в бескрайних водных просторах островах. Может, он тебе что-то и скажет.

И другой торговец с радостью сел к Воину-Ягуару и воодушевлённо начал рассказ.

— У этих людей моря есть понятие — Мана. Мана — это то, что наполняет всё вокруг: людей, деревья, камни, острова. Мана — это сила, это дух, это удача. Не думал ли ты, что можешь общаться с деревом? Ведь и оно наполнено смыслом и духом. И всё перетекает из одного в другое, надо лишь научиться общаться с окружением не как "я и оно", но как "я и ты"…

Он и дальше вещал о Мане, как зачарованный. Ицтли молча слушал его и всё не выходил из задумчивости…

Да, думал Воин-Ягуар, над чем-то из его речей действительно стоит поразмыслить. Скажем, это восприятие "я и ты" вместо "я и оно" — мысль ценная. Впрочем, как ценны мысли и мнения любого человека или народа. Надо лишь выделить из множества всего, что есть у всех, что-то, чего нет больше ни у кого и принять к сведению. Но что же сказать об их понятии Маны вообще? Приблизит ли оно истину? Всё же это нечто неопределённое, к тому же, не уникальное: похожие поверья есть у разных чичимеков, просто мы не так обращаем на это внимание, ибо они лишь привычные и опасные для нас дикари, а тут загадочный далёкий народ моря, что меняет отношение к нему.

Да и в моём пути на юг, похоже, ждёт лишь другая империя, такая же как наша, пусть больше и богаче. Мало что загадочного. Может, и неверно надеяться искать истину в другом месте? Может, у всех мест такие же сложные метания и искания, как у нас? Нет, истина не в юге, востоке, западе и севере, даже не в прошлом и будущем. Нужно иное направление, куда мы идём не ногами. И нет смысла отправляться в дальние странствия. Буду искать истину как и раньше: сердцем и умом.

И он не высадился с их корабля, а стал ждать, когда они доплывут до любого ацтекского города. На том и закончились его искания.

 

Эпилог

Прибыв в страну своего народа, Ицтли оставил чинча торговать, а сам пошёл по дороге на восток, к родному городу. По пути не случилось ничего примечательного. Эта дорога была построена умелыми зодчими тольтеками, соединяла города крепкой империи (пусть в последнее время в ней и бывали волнения), на пути стояли удобные гостиницы, и все почитали Воина-Ягуара.

А уже на подходе к родному городу он встретил Воина-Орла Тепилцина, спор с кем и отправил его в путешествие.

— Ну как? Нашёл грань, отделяющую нас от Бога? — не без едкой ухмылки спросил он.

— Нет. Но нашёл много чего, над чем можно поразмыслить. Нас ждёт много интересных поэтических встреч.

— Не будет больше поэтических встреч. — отрезал Тепилцин. — Нас захватили тлашкальтеки. Вот поэтому я и бегу из города.

Ни разу за время путешествия Ицтли не удивлялся так, как теперь.

— Как?! Эти трусы тлашкальтеки?! Каким образом?!

— С помощью их тлашкальтекского Бога. — сказал Воин-Орёл с некоторым злорадством. — Их Бог отправил им посланников из-за моря, которые и помогли. Они вооружены атлатлями, мечущими не копья, а молнии, защищены одеждой из неизвестного металла, они сидят на больших, быстрых, давящих всё животных. Впрочем, хоть они и сильны, но смертны, и их не так много. Главное, что они сделали — вдохновили и организовали тлашкальтеков. Но так или иначе, они сделали тлашкальтеков владыками, и теперь мы вынуждены будем почитать тлашкальтекского Бога.

И Ицтли побежал вперёд, к городу, тогда как Тепилцин продолжил путь прочь. В городе Воин-Ягуар увидел, как толпа слушала тех самых посланников Бога тлашкальтеков, стоящих на ступени пирамиды с разрушенным алтарём. Их воины, как и говорил Тепилцин, носили железные одежды и держали странные атлатли, но говорил другой — в длинных просторных одеждах, и говорил он об истинном Боге.

Тогда Ицтли громко рассмеялся. Стоящий неподалёку знакомый по поэтическим встречам не знал, чему удивляться больше: тому, что он вернулся из отчаянного путешествия или его смеху, неподходящему к тяжёлому положению.

— Чему ты смеёшься, Ицтли?

— Вот чему. Я искал, искал, а они просто взяли, пришли и рассказывают, как есть!