18-83
Цин нетерпеливо встряхнула кистью левой руки. Чёрт, ну почему именно сегодня! Обречённо рассмотрев мозолистую, размером с голову, ладонь лесника, она опять сильно потрясла ей, заметив, что белая рубашка начала слегка краснеть и расчерчиваться клеткой. Определённо, надо высыпаться. Хотя бы перед таким ответственным мероприятием, как сегодня.
До выхода оставалось буквально пять минут — опоздание означало бы снятие её кандидатуры с рассмотрения, а рука упрямо не хотела становиться рукой обычной девушки. После огромной мужской грабли она превратилась в детскую пухлую ладошку, затем — в старушечью крючковатую лапку… По крайней мере, ей хотелось так думать, потому что превращение человеческой конечности в птичью — это было бы уже слишком. Следующим более-менее подходящим вариантом оказалась красивая тонкая нубийская кисть — и тут на часах пробило пять утра. Времени приводить себя в чувство больше не было, и Цин стала впопыхах разгребать заваленный стол — они должны быть где-то здесь… Ага! Из-под толстого тома "Классификация девиаций внешности взрослого народонаселения" показался белоснежный кусочек шелковой ткани. Цин вытянула из-под книги, одну за другой, две длинные перчатки, как фокусник — кролика из шляпы. Ура!
Мельком глянув в зеркало на бледную худенькую девушку с короткими платиновыми волосами и на ходу накидывая пальто, она выбежала из дома и в последний момент вскочила в отбывающий в центр аэропоезд.
Усевшись в самом последнем ряду, Цин наконец-то перевела дух. Но расслабляться было нельзя — через пять минут её остановка. Быстро натянув перчатки, она почувствовала на себе чей-то взгляд — с самого детства она всегда очень тонко чувствовала, когда кто-то наблюдал за ней — эта способность не раз спасала её. Не поднимая головы, Цин осторожно осмотрела вагон. Через три скамьи впереди на коленях у матери сидел мальчик лет трех, обхватив её за шею. Цин облегченно сморгнула, расправила плечи и улыбнулась. Мальчик смотрел на неё как-то лукаво, будто готовил шалость, но при этом всё никак не решался её исполнить. Цин подмигнула ему. Тогда он высунул язык — это был обычный розовый человеческий язык, только слегка раздвоенный на конце. Мама была бы не в восторге от способностей сына, ведь в обществе считалось плохой приметой увидеть ребёнка, умеющего, хоть и частично, превращаться в животных. Мальчику же нравилось, когда взрослые дяденьки и тётеньки делали круглые глаза и спешили убраться подальше. Но в этот раз расчёт мальца не оправдался. Цин моргнула еще раз, и мальчик увидел зелёные глаза с узкими зрачками, впалые щеки, сухие тонкие губы и медленно выползающую меж них длинную чёрную ленту, раздвоенную на конце, фантастически изогнувшуюся и молниеносно скрывшуюся за ехидной ухмылкой.
— Станция "Главное министерство синих манжеток". Вход и выход только по пропускам.
Полупустой вагон огласил детский плач. Мальчик испуганно хватал маму за кофту и тыкал куда-то пальцем — но, обернувшись, встревоженная женщина увидела лишь пустую скамью.
***
Это был её последний шанс на нормальную жизнь. Сколько же стоило трудов достать пропуск на посвящение… Даже в это общество, стоящее почти в самом конце официального государственного реестра. У его членов было очень мало прав. Основными были свободное перемещение между жилыми районами города и предоставление ежемесячного минимального продовольственного пайка — но Цин и этого минимума было бы вполне достаточно. За три года незаконного проживания ей пришлось испытать на себе всякое, не хотелось об этом даже вспоминать. Перебиваясь фальшивыми пропусками, когда удавалось раздобыть денег, ночуя на улице и не имея возможности даже связаться с матерью — Цин твердо решила, что в этот раз ей, хоть и изгою-полиморфу, удастся получить настоящий пожизненный пропуск. Она готовилась к этому почти год — доставала необходимые документы, штудировала литературу, разговаривала с подростками, которые только прошли стандартную процедуру, и много наблюдала. Ребята в основном волновались по поводу сдачи теоретических основ — выучить 30 страниц непонятного текста было, конечно, непросто. Но главное условие посвящения заключалось совсем в другом. Внешность — вот основной критерий, по которому люди подходили или не подходили. Обычный человек даже не думает об этом — его тело формируется само, и предварительной комиссии остается только выписать направление в соответствующее общество. Но для Цин это была главная проблема. Ей даже пришлось долгое время притворяться молодым человеком из Центрального Общества, чтобы войти в доверие к девушке Общества синих манжеток. В конце концов, Цин подмешала ей сильное снотворное в вино, и всю ночь изучала особенности строения тела, прощупывала внутренние органы, запоминала расположение родинок. Девушка-полиморф сделала всё, что могла, чтобы полностью перенять физическое строение.
И вот теперь, в стандартном помещении для подготовки — маленькой белой комнате с одним табуретом, холодным люминесцентным светом и красной кнопкой вызова, она, сконцентрировавшись, меняла себя внутри и снаружи. Приводила кожу, волосы, роговицу к тому виду, что требовался Правилами, которые составлялись в незапамятные времена и передавались из уст в уста от одного Главного Врача Общества к другому.
Сколько же труда ей стоило научится подстраиваться так тонко! Часами она сидела перед зеркалом и безуспешно пыталась создать родинку на плече — как же ей было обидно, что она могла стать хоть птицей Сирин, а эта дурацкая родинка никак не хотела появляться! Цин плакала, подолгу лежала без сил на холодном полу очередного подвала, но не сдавалась. И вот сегодня наконец настал час, когда она блеснёт своим выстраданным мастерством.
На подготовку отводилось от двадцати до сорока минут. За это время поступающий должен был повторить Основные Положения Общества, Историю Создания, Философию и Внутренние Правила… Выучить все эти общие слова для молодой девушки не составило особого труда. Отрывки и сейчас на заднем плане крутились у нее в голове: "…Каждый должен почитать старших нашего Древнего Общества…", "…Заложение первого камня нашей прекрасной Башни синих манжеток было совершено в двадцатом веке старой эры…". Читать наизусть придется в Главном Зале перед совершеннолетними членами общества, которых было не так много — около трёхсот человек.
Но перед этим нужно пройти медосмотр, один на один с Главным Врачом.
"Ну что ж, давай, детка, соберись", — подумала Цин, на секунду задержав ладонь над красной кнопкой. Отступать было уже некуда. Выдохнув и закрыв глаза, она нажала кнопку вызова.
***
Главный Врач оказался серьёзным пожилым мужчиной в белоснежном медицинском костюме с очень внимательными серыми глазами. Цин, не дожидаясь просьбы, полностью разделась в соседней небольшой комнате и встала в центр сканирующего круга. Главный Врач запустил процедуру через личный "прозрачный экран" — стеклянный нетбук в рамке серебристого металла. Цин удивилась — такими не пользовались уже лет пятнадцать, все перешли на квазиматериальные носители и виртуальные перчатки.
— Это дань традиции. Да и, если честно, мне так привычнее, — угадав её мысли и слегка улыбнувшись, сказал Главврач. Только вот глаза его остались такими же внимательными и холодными, как и прежде.
Через несколько мучительных секунд, длившихся вечность, сканирование завершилось. Негромкий голос робота сообщил:
— Сканирование успешно завершено. Процент вероятности принадлежности девяносто девять. Оформить допуск на устный экзамен.
Цин было очень сложно не подать виду, что радости её не было предела, поэтому она поспешно обернулась и пошла за своими вещами.
— Постойте! Конечно, все в порядке, но мне необходимо также лично Вас осмотреть. Это не отнимет у Вас много времени. Простите, это тоже дань традиции.
Девушка резко остановилась. Об этом ей не рассказывал ни один поступивший. Может быть, они просто забыли? Эйфория затмила их память? Или они посчитали эту часть несущественной? Но сейчас это было уже неважно. Нужно было не подавать виду. Нужно было держать себя в руках.
— Не стесняйтесь, я врач, к тому же пожилой. Подойдите, пожалуйста, ближе, и смотрите только прямо, — её резкую остановку мужчина принял за волнение и стеснительность.
Цин подошла к врачу на расстояние вытянутой руки. Он быстро, в три точки оценил её глаза (зрачок, белок, радужка), лёгким толчком трёх пальцев ощупал затылок, ключицы, солнечное сплетение. Дальше Цин не могла следить за ним, и не знала, что он делает, так как почти не чувствовала никаких прикосновений, лишь небольшое движение воздуха вокруг тела. Наконец, он опять посмотрел в её глаза. Его взгляд будто потемнел, стал тяжёлым, и Цин чуть не упала от головокружения — но врач успел удержать ее за плечи пальцами, которые моментально стали стальными.
— Всё в порядке. Одевайтесь. Не нужно так волноваться!
— Простите, доктор, простите, я просто еще ничего не ела с самого утра, не успела, и это волнение… — Цин опустила глаза и попыталась отвернуться. Стальные пальцы мгновенно отпустили её. Бросившись в комнату с вещами, девушка опять чуть не упала. За белой дверью она, наконец, смогла прийти в себя — сердце её бешено колотилось, голова раскалывалась, а глаза заливал пот.
— С Вами всё хорошо? — услышала она встревоженный голос врача из-за двери.
— Да-да! Я одеваюсь и выхожу!
— Можете не торопиться, немного придите в себя, Вам еще устный экзамен отвечать! А мне всё равно надо выписывать Вам пропуск!
— Хорошо, спасибо!
Проведя рукой по лицу, она почувствовала что-то липкое — и это был не пот. Из носа медленно сочилась кровь. Схватив свои белоснежные перчатки, она попыталась дрожащими руками остановить кровотечение — и через пару минут ей это удалось. Запихнув красную ткань в большой карман пальто, она постаралась как можно быстрее одеться и снова вышла в кабинет — там её встретил уже не врач, а служащий, готовый проводить в Главный Зал.
***
Как только она вошла, голоса в зале стихли. Робот объявил: "Краткая философия". Встав за кафедру посередине большого амфитеатра со стеклянным куполом и тёмными деревянными (большая редкость!) скамьями, она начала повествование, думая о том, как же ей повезло — это был самый маленький кусок текста, но и самый непонятный, видимо, на каком-то древнем наречии. Хотя это не имело никакого значения. Если бы её разбудили ночью, то и тогда она рассказала бы всё без запинки.
-Alchemilla alpina, Alchemilla erythropoda, Alchemilla glabra Neygenf, Alchemilla heptagona, Alchemilla hirsuticaulis, Alchemilla japonica Nakai…
Боковым зрением Цин заметила, как через дверь запасного выхода тихо вошел Главный Врач, оставив её приоткрытой, и едва заметно кивнул, переплетя бледные длинные пальцы. Девушка всё поняла за долю секунды. Развернувшись, она бросилась к двери, но оттуда, словно стая муравьев, по окружности зала стали разбегаться люди в чёрных тяжелых бронированных костюмах, полностью закрывающих лицо и тело. Все выходы были блокированы. Резкий мужской голос заполнил собой пространство:
— Всем сохранять спокойствие. Никто не пострадает. Оставаться на своих местах.
Затылком почувствовав опасность, Цин резко бросилась на пол — и заряд силового поля, едва не попавший в её голову, захватил мужчину в первом ряду — он неестественно изогнулся и завис в воздухе с выражением ужаса в застывших глазах. В зале поднялся крик, началась паника — люди вскакивали со своих мест, толкались, чуть ли не сбрасывая друг друга с верхних рядов.
— Оставаться на местах! Оставаться на местах!
Но люди уже не слышали. Кто-то наверху разбил панорамное окно — это был третий ряд. Люди, потерявшие контроль от ужаса, стали спрыгивать во внутренний двор. Солдаты стреляли уже без разбора. Женщина средних лет с длинной чёрной косой с холодной расчетливостью расталкивала обезумевшую толпу, продираясь к разбитому окну, уворачиваясь от рук, ног, силовых зарядов, молниеносно занимая место тех, кто увернуться не успел. Уже возле самого окна кто-то толкнул её, она не смогла удержать равновесие и спиной полетела вниз. Последнее, что она видела — тёмная фигура на ярком белом фоне стеклянного купола, плотный сиреневый силовой клубок… и окровавленная перчатка, предательски выскальзывающая в синее вечернее небо из её кармана.
***
— Тебе повезло. Я выстрелил в последний момент.
Тусклый жёлтый свет настольной лампы. Небольшая тёмная комната без окон, стол, человеческая фигура напротив… В ватной голове — тонкий высокий писк, а по всему телу — белый шум.
— Где я? Что произошло? — её голос перескакивал с альта на баритон, а с баритона — на сопрано. Цин схватилась руками за голову, подобрала испуганно босые ноги с ледяного пола.
— Успокойся. Выпей воды. Я хочу, чтобы ты приняла тот вид, который хочешь, прежде чем я включу освещение и камеру. Тебе никто не угрожает, девочка. Всё уже позади.
Закрыв глаза, Цин постепенно стала вспоминать. Ей уже не выкрутиться, если только…
— Выпей воды. И не притворяйся, Цин.
Да. Это конец. Если они знают, кто она, то и маму выгородить не удастся. Ну что ж, последний удар надо принимать достойно. Она сотни раз прокручивала в голове, что будет, если что-то пойдет не так… И всё равно оказалась к этому не готова. Комок подступил к горлу, но она не хотела, чтобы Следователь по Особым Делам видел в ней маленькую потерявшуюся девочку и разговаривал соответственно этому. Цин выпила холодной воды, медленно поставила полиглассовый стакан на мокрый след на столе.
— Я готова.
Медленно разгорелся холодный общий свет, и Цин увидела на стуле перед собой человека с кожей папиросной бумаги, в строгом черном наглухо застегнутом до подбородка костюме и тонких чёрных перчатках… Блестящие, как спинка жука, совершенно непроницаемые немигающие чёрные глаза беспристрастно смотрели не неё. Следователь молчал. Цин смотрела на него, не отводя взгляд, пока глаза её не начали слезиться. Она моргнула, и сразу потеряла половину своего самообладания. Казалось, перед ней — робот, а не живой человек. Хотя, может, так оно и было.
— Итак, приступаем к стандартному протоколу задержания. Имя, возраст, принадлежность.
— Цин, двадцать один год… Полиморф.
Впервые она сказала вслух правду о себе. Внутри это слово всегда звучало для нее гордо. Ведь она не такая как все — у нее нет общественного долга, и она может стать именно тем, кем захочет, а не тащить лямку Белых Воротничков всю жизнь, потому что такой родилась, как её мать… А здесь, в серых стенах комнаты для допросов, это слово вдруг прозвучало так, как его воспринимало общество — изгой, опасный преступник, позор, несмываемое пятно для рода…
— Это не принадлежность.
— Тогда… Нет принадлежности.
— Почему мать не отвела тебя на предварительный обязательный медосмотр в 18 лет?
— У меня… нет матери.
— Цин, ты же понимаешь, что протокол — формальность. Я сам могу рассказать, кто твоя мать, и по каким причинам ты нелегально три года на свободе.
Цин опустила взгляд. Да, конечно, она знала, что на неё ведется охота, и пытаться проникнуть в Общество было самоубийственно. За домом матери следили, за всеми её родственниками следили, периодически гоняя на допросы. Стоило ей хоть немного посодействовать — и все они окажутся в небольшом тихом здании на окраине города. Навсегда.
— Потому что не хотела губить мою индивидуальность.
— Индивидуальность — это принадлежность к Обществу плюс разнообразие досуга в свободное время, согласно законодательству. Полиморфизм — это опасная болезнь, девочка, которую надо лечить. И лечить вовремя.
Она помнила страшилки, которые рассказывали друг другу дети вечерами — что если не оформишься до 18 лет, тебя отправят в страшную больницу и сделают укол, от которого будешь страшно мучиться и умрешь. За те три года на улице она навела справки об этом — на самом деле, многие выходили из этой специфической больницы и жили затем нормальной жизнью, обретая принадлежность. Правда, обычно недолго, от силы лет пять. Но вот те, кого отправляли в больницу старше 18 лет… Они не возвращались.
— Заключение: контролируемый полиморфизм на идеологической основе, степень опасности для общества IA. Подлежит штампованию и последующей нейтрализации.
Нейтрализации… Цин сглотнула. Но другого исхода и быть не могло. Следователь едва заметно наклонил голову и внезапно заговорил очень быстро.
— А теперь слушай внимательно. Я выключил камеру, и время разговора крайне ограничено. В исключительных случаях у нас есть возможность провести дополнительную разъясняющую беседу без записи и перевыдать заключение. Твой штамп — 18-85. Но за три года ты не стала такой, раз самонадеянно решила, что сможешь обмануть систему и стать её частью без её же ведома. Смотри.
Резким движением Следователь сорвал перчатку с левой руки и обнажил запястье — на коже едва различимо мерцали цифры 18-84.
У Цин не было слов. Она перегнулась через стол чтобы убедиться, что зрение её не обманывает — значит, Следователь — тоже полиморф?! Она вскинула широко распахнутые глаза вверх — и лицом к лицу встретилась испуганным удивленным взглядом с бесстрастными черными глазами, которые оказались слишком близко. Было ясно, что Следователь по всем правилам должен был её тут же нейтрализовать — за резкий рывок, в целях самообороны. Но он даже не пошевелился.
— Сядь.
Она послушно села. Следователь моментально надел перчатку обратно.
— У тебя есть два дня. Можешь остаться такой же, как сейчас, но тебе придётся скрываться всю оставшуюся жизнь. Или я научу тебя всему, что знаю, и со временем ты займёшь моё место. Я найду тебя сам.
Следователь принял ровно ту же позу, что в начале разговора.
— Последнее Заключение: неконтролируемый полиморфизм без идеологического оправдания, степень опасности для общества IIIC. Подлежит штампованию и последующему контролю.
Резко схватив её за руку, он приложил к запястью небольшую магнитную пластинку, а затем встал и вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Цин посмотрела на своё запястье — на коже ярко переливались цифры 18-83.
***
Цин проснулась в холодном поту. Перед внутренним взором застыли нечеловеческие обсидиановые глаза. После разговора со Следователем она беспрепятственно покинула территорию обезлюдевшего Министерства, и долго брела по ночным улицам, стараясь не попадаться на глаза ночной страже — комендантский час никто не отменял. Ни денег, ни фальшивых пропусков у неё не осталось. Значит, надо было пешком добраться хотя бы до первой окраины города — там, якобы неофициально, в одном из теплых подвалов со взломанным электронным замком ночевали сбежавшие из дома подростки одного из престижных Обществ. Его члены считали, что побег из дома — одна из обязательных ступеней взросления, и даже не принимали в свои ряды, если мальчик или девочка хотя бы одну ночь не провели в этом подвале. Только подростки, конечно же, не знали о жестком контроле сверху, не задумывались, почему в подвале всегда тепло, чисто и сухо, откуда там множество одеял и подушек — и легкомысленно наслаждались личной свободой. Ровно до тех пор, пока не понимали, что без денег и родительских пропусков долго не протянешь.
Такой подвал для Цин был идеальным вариантом. Стоило только прикинуться подростком, отрастить блестящие тёмно-синие волосы — и тёплый ночлег, по крайней мере на одну ночь, обеспечен…
И вот сейчас, среди десятка беззаботно спящих ребят, она одна сидела, прижав колени к груди, и пялилась в темноту. Нет, она не могла себя представить после нескольких мученических лет главным карателем города, обязанным каждый день нейтрализовывать людей холодно и расчетливо. Она видела много грязи, ненависти, даже один раз участвовала в подпольных войнах Обществ — хоть официально все они признавались равными, но настоящей толерантности никогда не существовало. "Красные Рукава" ненавидели "Розовых Карманов", а "Небесные Козырьки" презирали "Жёлтых Полей". Но никто ни разу не ответил Цин, почему. Когда она спрашивала, то на неё смотрели, как на сумасшедшую, и она, смущённая, спешила смешаться с толпой. Для неё все правила были смешными и странными (как, например, порядок утреннего туалета — у каждого Общества он был свой), а все люди — истинно равными. Тайком она иногда даже завидовала им. Ревностно соблюдать строгий порядок и быть убеждённым в собственной правде — этим качествам, недоступным ей, она удивлялась и восхищалась ими. Ей бы тоже хотелось почувствовать, что она не одна, что её всегда поддержат, что она может не бояться того, что в неё будут тыкать пальцем или обходить стороной, как того мальчика в поезде… Но почвы под ногами она была лишена с самого детства. Будто сила притяжения, общая для всех, оказалась над ней не властна и она парила в невесомости, пока другие пускали корни на своей земле.
Больше Цин не могла уснуть. Тихо одевшись и пробравшись к выходу, она приоткрыла дверь — серый тусклый свет предвещал скорое окончание ночи. Что же ей теперь делать? Осталось всего два дня… Ей и раньше с трудом удавалось скрываться, а с клеймом на руке это будет практически невозможно.
Тихо прикрыв дверь, поглощённая своими мыслями, Цин поднялась по ступенькам и, смотря под ноги, повернула в узкую улочку… Но тут же запнулась — перед её опущенным взглядом внезапно возникли невероятно дорогие кожаные бежевые туфли. В любом случае, кто бы это ни был, резкие движения сейчас ни к чему, ведь её и так уже застали врасплох. Медленно поднимая голову, она мгновенно переводила метры качественной шерсти песочного цвета, из которой были пошиты брюки, в месяцы, что она могла бы прожить в шикарной квартире в центре города. Рубашка из настоящего хлопка — боже, как претенциозно! И… куртка самого дешёвого поливинилкарбона. От неожиданности Цин даже моргнула.
— Странно, правда, восемнадцать-восемьдесят три? — ехидно усмехнувшись, спросил высокий мужчина с аристократичными чертами лица, пыльными пшеничными патлами, тонкими злыми губами и магнетическими глазами невыразимого цвета… Будто все оттенки в безумной пляске бесконечно пытались победить друг друга. Под этим взглядом Цин будто окаменела. Ей не было так страшно, даже когда в зале её окружали солдаты. "Нет, это очень даже характерно для тебя, самый известный человек в городе. Каждый ребёнок знает, как ты выглядишь… И чем занимаешься. А твоё имя давно стало нарицательным", — вот что Цин хотелось бы ответить, но… Внимательный, с любопытством оценивающий взгляд заставил её внутренний презрительный диалог обывателя замолчать. Теперь она действительно поняла — и страх тут же отпустил её.
— Да, странно, восемнадцать-восемьдесят пять.
Мужчина довольно улыбнулся и расстегнул дорогие часы — под ними, подтверждая слова Цин, едва заметно блестели четыре цифры.
— Предлагаю переговорить в более приятной обстановке, леди.
Серх, самый опасный преступник мегаполиса, изящно открыл перед ней виртуальную дверь и вопросительно приподнял брови, вежливым, но не терпящим возражений жестом руки приглашая пройти.
Следователь даже не пытался создать иллюзию, что у неё есть выбор. Серх же, явно наслаждаясь производимым эффектом, играл с ней в кошки-мышки, но очень галантно. Однако выбора у Цин не было, как и раньше. Глубоко вздохнув, девушка шагнула в светящееся марево.
***
Прямо перед Цин открылся захватывающий вид города с высоты птичьего полета. Жилые комплексы и министерства начинали просыпаться, утренний туман окрашивался в персиковый, прорезаемый стеклянными лезвиями небоскребов, отступал под натиском бетона и пластика. Гасли последние электрические огни, и город казался покинутым, оглохшим, потерявшим свой смысл без людского шума.
— Я знал, что тебе понравится.
Цин вздрогнула и снова обрела ощущение пространства и времени — она стояла возле панорамного окна в просторной светлой комнате дорогих апартаментов в башне головокружительной высоты. Обернувшись, она увидела Серха. Он расположился в кресле, небрежно закинув ногу на ногу. Улыбка соскользнула с его губ, и лицо мгновенно стало жёстким и хищным.
— А вот теперь поговорим.
Голос его изменился — в нем не было больше игры и плутовства. Цин почувствовала почти безграничную силу и власть, которой обладал этот человек — теперь, на своей территории, один на один, он показал ей себя настоящего. Цин показалась себе малюсеньким жучком, которого могут прихлопнуть в один момент, и от неё останется разве что мокрое место. Вся напускная храбрость мгновенно испарилась. Серх указал взглядом на соседнее кресло.
— Я знаю, какой вопрос крутится у тебя в голове — как же так получилось, что меня сразу не уничтожили?
Он не смотрел на неё, а задумчиво наблюдал, как небо окрашивается в лиловый. Цин медленно опустилась в кресло. Под ногами была настоящая белая овечья шкура, стены были обшиты натуральным деревом. Сколько человек в городе могли себе такое позволить? Один или два?.. Серх медленно перевел взгляд на неё — и Цин попала в бездонную воронку его потемневших глаз.
— А ты сама почему еще жива?
Время и пространство будто начали искажаться, и вдруг Цин увидела картинки из далекого прошлого — светловолосый мальчик в поливинилкарбоновой куртке, чувство страха, преследование… Серая комната, чёрные глаза, открытая дверь… Запястье — и 18-83, только не на её руке.
Серх отвел взгляд. Если бы Цин стояла, то упала бы — в ее глазах потемнело, и голова опять начала раскалываться. На подоле рубашки расходились алые пятна. Цин прижала руку к губам. Опять!
— На подлокотнике.
Цин с удивлением увидела белоснежный платок у себя под рукой. Конечно, он знал, что произойдет.
— Я сделал выбор. Только не тот, что он от меня ожидал. Подчищать общество, обрезать его, как куст, чтобы ничего не торчало — это вовсе не то, чего бы мне хотелось. Поэтому я пошёл другой дорогой, которую создал сам. Ты сама видишь, как глупо они живут — ну чем галстуки лучше подтяжек? Они же слепые. А нам дана возможность видеть. Я хочу, чтобы они знали. Я хочу, чтобы они боялись. Каждый из них должен помнить, что я могу прийти за ним. Или за его ребенком. Или за его матерью. Страх поселяет сомнение, а сомнение разрушает почву под ногами. Убийство — лишь инструмент, чтобы посеять страх. Я давно не меняю свою внешность, чтобы быть для них живым символом.
— Но они просто боятся и ненавидят тебя! Они не могут понять, что ты вкладываешь в свои поступки — это просто непредсказуемые сумасшедшие преступления, а ты — опасность, которую необходимо обезвредить! Как чума или эбола… Очень немногие зададутся вопросом "почему?". Зачем же лишать жизни детей, стариков — они же ни в чем не виноваты! — Цин вскочила с кресла.
— Нельзя их жалеть! Жалость еще никому не помогла. Ты сама знаешь, это общество тихо гниет в самом себе. Я даю тебе выбор.
Серх спокойно встал из своего кресла, подошел к Цин, взял её руку и повернул к себе. Она отвела от него взляд.
— Посмотри на меня.
Цин отвернулась.
— Посмотри не меня! — Серх схватил её за подбородок, и её глаза опять встретились с его глазами. Другой рукой он сильно надавил большим пальцем на цифру 3, и Цин почувствовала, будто горит заживо.
— Смотри!
Цин увидела роскошный дворцовый зал, и себя в зеркале — в усыпанном настоящими бриллиантами платье, с бокалом в одной руке и окровавленным кинжалом в другой… Увидела толпу, с ужасом взиравшую на неё, раболепно готовую пасть перед ней ниц. Её лицо, осклабившееся в нечеловеческой улыбке и глаза… Две бездонные чёрные дыры, холодные и безжизненные безжалостные воронки, поглощающие свет навсегда.
— Неееет!
Цин вырвалась, её рука всё ещё горела — и казалось, что 3 чуть было не превратилась в 5. Боль и отчаяние затмили рассудок.
— Ты свободна, как и я! Возьми мою руку — и ты получишь всё, чего только пожелаешь! Или можешь не брать ничего — и жить по своим правилам! Я не понимаю, почему ты сопротивляешься! Эти жалкие людишки больше никогда не будут навязывать тебе свои идиотские законы, просто согласись стать моей преемницей!
Цин опустилась на колени на пол, согнувшись и крепко сжимая левое запястье.
–Нет, — теперь уже тихо сказала она, роняя слезы на дорогую шерсть, — нет.
— Ну что ж… Ты сделала свой выбор.
Серх взмахнул рукой, и стекло перед ними распалось — на Цин повеяло свежим утренним ветром.
— Ты свободна, птичка. Если не хочешь со мной — лети одна.
Наконец Цин перестала бояться. Перед лицом неотвратимости ей наконец открылось всё, о чем она старалась не думать последние несколько лет. Она встала с колен и повернулась спиной к утреннему городу.
— Да, я свободна. Только в этой свободе нет счастья. В ней — великая сила, которую мне некуда и незачем применять, потому что я сохранила свой человеческий облик… Но тебе этого не понять, Серх. И Следователю тоже. У вас между ребер нет той безграничной тоски, что постоянно гложет меня — вы пустые. И ваша жизнь не стоит даже волоса, упавшего с головы любого другого жителя города. Я просто хочу быть равной им, хочу, чтобы меня приняли. Передавай привет Следователю. Оставайтесь пугать и контролировать. Прощай.
Лицо Серха начало приобретать животные черты, из глотки вырвался нечеловеческий рык, и звериным рывком он бросился на Цин — но его встретила пустота. Девушка с закрытыми глазами и распахнутыми руками летела вниз, навстречу оживающему городу.
***
В этом районе всегда было тихо, даже в утренний час пик. Небольшое, по меркам мегаполиса, серое здание за высоким бетонным забором, ощетинившимся колючей проволокой — на самой дальней окраине города. Только иногда сюда приезжали матовые черные машины, и старомодные сплошные железные ворота с тихим скрежетом открывались, впуская тех, кому больше не было дороги назад.
На экране в комнате охраны впервые за несколько месяцев поменялась картинка. Видеокамера зафиксировала человеческое присутствие. Среди едва различимых на асфальте серых перьев сквозь черно-белый зернистый экран смотрела нагая девушка с пронзительными светлыми глазами, протягивая вперед и вверх, как знамя, левую руку.