Страх

Вечер. Снова вечер: тёмный и сырой, он властно давит на окно снаружи, выхолаживает стекло. Издеваясь над запертыми створками, которые должны служить преградой, заселяет густыми тенями углы комнаты, обливает стылым сумраком стену под подоконником.

Ссутулившийся мужчина стоит у окна, обхватив себя руками за плечи. Кончики пальцев крючками впились в плоть. Он замер и в полутьме комнаты кажется диковинной статуей — высокой, тонкой, зыбкой.

Свет в комнате не горит. Со светом хуже — вечер делается ещё сильнее. Окно превращается в тёмное зеркало. Пытаясь проникнуть за эту преграду, взгляд бессильно тонет в ней. Кто там — снаружи? Кого вечер позвал в гости? А ведь позвал, конечно, позвал… будто одного его — мало.

А ещё, если зажечь свет даже в самом начале вечера, то тут же приходит двойник, живущий там, за стеклом. Глаз не видно — из тёмной глади смотрят в комнату провалы глазниц. О нет, нет — они не пустые! Заполнившей их тьме есть, чем смотреть, он чувствует это на себе.

Борьбы взглядов не получается, никогда не получается. Всякий раз он отводит глаза в сторону, старательно притворяясь, что двойника и вовсе нет.

А если зажечь свет позже… но об этом лучше не думать. Совсем.

 

Призрачно-прозрачный пушистый букет в изящной вазе на маленьком круглом столике у окна. Облака лепестков мягко сияют по краям в косых лучах далёкого фонаря. Створки открыты. На небе — первые звёзды. Вечер. Тёплый, восхитительный весенний вечер. Спальня качается на мягких волнах аромата цветущей сирени.

 

Мужчина вздрагивает, отшатывается от окна. Нет, нет, нет. Нет звёзд, нет сирени, нет аромата. Там, снаружи, темно, сыро и холодно.

Показалось…

Конечно, показалось. Никакой весны. Осень, глубокая осень. Весь день был дождь, холодный и липкий, весь день были тучи, тяжёлые и низкие.

Весь день на улице был — вечер. С восходом солнца сырой сумрак разве что немного выцвел, но никуда не делся. Скопился клубами в закоулках, лёг тяжёлыми волнами на лестницы, ведущие в подвалы домов, прилип изнутри к окнам многоэтажек.

А сейчас вечер — везде. И дома — тоже. Вечер проникает сквозь стекло, просачивается через бетон и течёт, течёт через комнату к дальней стене — течёт сквозь него. Вечер проникает под кожу тысячами тонких склизких щупалец; превращает тело в мешок со студнем; находит дорогу к спине и истекает наружу. Там, у дальней стены, он собирается с силами, чтобы…

 

«Игорь…».

 

Игорь.

Пальцы ещё сильнее впиваются в плечи. Игорь. Это его имя. Это

…она так его звала.

Игорь трясёт головой, кусает губы.

Вечер.

Это всё он. Это всё вечер, уж ему-то давно известно: тянет наружу душу, хочет вывернуть её наизнанку. Не уймётся никак, пытается снова и снова, чтобы…

 

Тяжёлый аромат цветов мягко, но властно толкает его в грудь — на вдохе. Он замирает на пороге, в груди что-то булькает, мешая дышать.

Сирень…

Огромный букет плавает в воздухе прямо перед ним — картина в раме окна, распахнутого по случаю тёплого весеннего вечера. Игорь с некоторым трудом переводит дыхание. Густой запах чуть кружит голову, отодвигает мир за спиной куда-то назад, оставляя реальным только то, что перед глазами.

 

…чтобы ещё раз заставить Игоря облиться кровью изнутри. Это приманка.

Приманка, которую вечер подвешивает в воздухе каждый раз, когда день начинает умирать. Приманка для страха.

Игорь прислушивается, чуть склонив голову к правому плечу. Смотрит на часы: да, самое время. Сейчас…

Но в комнате — тихо.

Он полностью замирает: вот сейчас, вот уже сейчас — услышит. В тягучей тишине следит, не отрываясь, за ходом времени, благо света у окна ещё хватает для этого. Секундная стрелка плавно обегает круг, делает второй, за ним третий… тихо. Там, за спиной — тихо.

Игорь, не отрываясь, смотрит в окно.

Вечер… странный. Сколько их уже было раньше — сто? триста? тысяча? больше? — и всегда всё повторялось: подкрадывались сумерки, набирали силу, а потом — потом одиночество уходило.

Тихий звон в ушах. Губы плотно сжимаются, он зажмуривается. Через несколько секунд усилием воли расслабляет мышцы. Стоит с закрытыми глазами. Слушает.

 

— Игорь…

Теперь аромат сирени не толкает в грудь. Наоборот, с каждым новым вдохом он манит идти вперёд всё сильнее. И Игорь идёт. Делает несколько шагов, оказывается возле окна — и возле букета.

— Ты где так долго?

Он поворачивается направо, смотрит в сторону кровати. Там, на тёмной простыне (она алая, Игорь знает это совершенно точно: алая, как и всё остальное постельное бельё) лежит на боку, чуть согнув ноги в коленях и опершись на локоть, женщина. Её силуэт смутно белеет в темноте.

 

Тишина.

Даже на улице — тишина.

Он открывает глаза, осматривает всё, что можно увидеть снаружи. С левого края — такие же, как его, таунхаусы на другой стороне дороги. В «кармане» у тротуара — несколько автомобилей. Перед Игорем, во дворе, виден угол детской площадки. Остальная её часть тонет в темноте, скопившейся за высоким забором, но он всё равно знает, где что стоит и как выглядит. Справа — дорожка между двумя линиями таунхаусов, ведущая из тьмы во тьму.

Никого.

Ни людей, ни машин, медленно едущих мимо домов. Вечером. После рабочего дня. В оживлённом спальном районе. Никого.

И у дальней стены комнаты — тихо.

«Никого?..».

Игорь тянется мыслью назад, пытается прощупать пространство позади себя. Там, в нескольких метрах за спиной — уже не пусто?

Тщетно. Нет ответа, не понять никак.

«Любит — не любит…».

Кривая жёсткая усмешка ломает губы. Любит. Конечно, любит. Игорь понял это много — сколько? — дней назад. Месяцев? лет?

Любит. Любовью гурмана. Оттого и не спешит. Растягивает удовольствие. Предвкушает.

А может, всё-таки нет никого? Вдруг… вдруг надоело? За столько-то

«…сколько?»

дней.

Странный вечер. Не такой. Другой.

 

— Варя уже давно заснула, а тебя всё нет и нет. Я сама уже засыпать начала с этой сиренью. Конечно, зачем спешить к жене — не девочка ведь уже. Лучше в телефоне на других посмотреть, чем…

Жена говорит и говорит, но голос вязнет в аромате сирени, задыхается в кисельном воздухе. Нанизанные на этот заунывный звук (словно у кассетного плеера садятся батарейки), слова тянутся друг за другом, как звенья оборванной якорной цепи, многие годы пролежавшей на дне — склизкие, покрытые илом, бессмысленные.

 

Он помнит, как было раньше. Много дней подряд. Вчера.

Всегда.

Вечер. Сумрак пожирает улицу. За спиной всё темнее и темнее. Шелест. Тихий шелест, какой могут издавать тысячи, десятки тысяч крошечных жёстких ножек, скребущих ламинат.

Прилив приближается, наползает обманчиво неспешно. В какой-то момент даже немного отступает. Но проходит ещё немного времени, и волна разбивается у самых пяток Игоря. Шелест стихает.

Он смотрит прямо перед собой. Всегда — только перед собой. Знает, что увидит, если опустит глаза. Видел уже раньше.

 

Слушать её невозможно, но — куда уйдёшь? Куда — даже на час, полчаса? Да ещё так, чтобы без скандала? Связаны — давно и надолго. Цепью. Дочка, квартира, долги.

— …а Варя уже не маленькая, она уже понимает. Какой пример ты ей подаёшь, чему учишь? Что жена — пустое место? Прислуга? Какое будущее ты ей…

Аромат сирени обволакивает мозг, пропитывает собой, баюкает в мягких ладонях. Реальный мир и мир грёз соприкасаются границами, колышутся бок о бок.

Вот если бы ещё стало тихо…как хочется тишины. Просто тишины.

«А что, если?..».

Губы медленно растягиваются в улыбке: как же он мог забыть? Готовил, правда, к годовщине свадьбы. Но ради тишины… да, ради тишины можно и не ждать.

— Я сейчас.

 

Так было всегда. А сегодня шелеста — нет. Тишина. Но Игорь давно забыл, как хотел её тогда: он ждёт знакомых звуков. Ждёт, что вечер станет обычным. У обычного вечера есть простые правила. Если им следовать, то всё будет в порядке.

Прийти в комнату незадолго до заката. Встать у окна, смотреть на улицу. Не оборачиваться. Ждать. Стоять на одном и том же месте. Не оборачиваться. Можно следить за временем. Можно открывать окно, но он никогда этого не делал и не собирается: зачем? Не оборачиваться. Можно включать свет. Однажды Игорь, забывшись, сделал это позже, чем следовало бы — щёлкнул клавишей слева на стене уже после того, как стих шелест. Бросил взгляд в окно. Обмер, зажмурился и стоял, стоял, стоял…

Не оборачиваться.

Шелест, где же шелест, думает Игорь, стоя у окна. Смотрит на часы. Вчера в это время оставалось перетерпеть совсем чуть-чуть. Потом он пошёл ужинать, потом посмотрел фильм, лёг спать — а сейчас? Как быть сейчас?

Не оборачиваться.

Или?..

 

Игорь выходит из комнаты, не обращая внимания на слова, вяло ползущие к нему сквозь сиреневый морок. Сейчас, сейчас он сделает ей сюрприз. Хороший сюрприз, давно приготовленный. Вот уже несколько месяцев все мысли Игоря — только о нём. Сколько раз за это время он спрашивал себя — как всё пройдёт? всё ли правильно сделал? а как она? — и когда снова убеждался в том, что всё в порядке, а он молодец, улыбался.

«И бельё, — думает он, идя по короткому коридору к заветной двери, — бельё как раз правильное. Праздничное».

Аромат сирени тянется за ним из комнаты, вьётся вокруг, баюкая в себе человека.

Главное, чтобы жена сейчас не вздумала пойти за ним. Игорь оборачивается на ходу, но в чернеющем провале дверного проёма — никого. Что-то ему напоминает эта прямоугольная дыра… поймав на следующий миг нужный образ — проще простого! надо было только представить, что она не в стене, а на земле — он улыбается.

В спальню возвращается, держа руки за спиной. Старается шагать как можно тише, чтобы появиться неожиданно для жены — сюрприз, сюрприз! Встав перед порогом, делает несколько глубоких медленных вдохов. Запах цветов анестезией морозит лёгкие, растекается по телу, окутывает нервные окончания, наполняет голову тихим приятным звоном. Ощутив спокойствие, Игорь перешагивает через порог.

 

Ухо улавливает слабый звук, Игорь вздыхает: ну, наконец-то! И тут же снова принимается прислушиваться: шелест, кажется, какой-то не такой. Не тот, что всегда.

…или всё-таки тот?

На протяжении считаных ударов сердца шелест звучит ровно так, как ему и положено, однако успокоиться Игорь не успевает: звук резко обрывается. Потом возникает снова, но теперь доносится словно бы сквозь помехи: как голос телефонного собеседника, звонящего из зоны плохого приёма.

«Что за чёрт?»

Игорь прекрасно знает, что никаких помех здесь быть попросту не может. Но им, помехам, на это знание наплевать.

 

Игорь с улыбкой на лице подходит к кровати. Видит, как на лице жены шевелятся губы, слышит знакомое недовольное гудение голоса. Оно совсем не раздражает, ведь он знает: ещё немного, и поток жалоб стихнет. Надо только преподнести сюрприз, и всё наладится.

— Это тебе, милая! — говорит Игорь, вынимает руку из-за спины

…и видит, как с запястья срывается на кровать чёрный поток. Ударившись о бедро жены, прикрытое ночнушкой, поток растекается кляксой по ноге, но тут же собирается обратно и широкой лентой скользит вперёд — к шее. Жена придушенно вскрикивает, а в следующий миг поток с шелестом и поскрипыванием заливается в её распахнутый рот, растекается по подбородку.

Остолбеневший Игорь слышит, как хрипит жена, видит, как начинает извиваться на кровати её тело, как она вскидывает руки к шее. Обострившимся зрением видит сотни деловито кишащих на теле жучков. Одни выползают изо рта, другие тут же занимают их место, третьи копошатся вокруг, ползают по горлу.

 

То пропадая, то снова появляясь, шелест, тем не менее, всё же нарастает. Игорь ждёт, сцепив руки в замок на животе: истерзанные пальцами плечи пришлось оставить. Привычно пытается отгородиться от воспоминаний. Они всегда приходят в одно и то же время.

Одновременно с его приближением.

Ничего. Ещё немного, ещё чуть-чуть потерпеть, и всё закончится. Он уйдёт, так ничего и не дождавшись, а память уснёт до следующего вечера. Когда-то, помнит Игорь, этого ему казалось ничтожно мало: всего сутки! Постепенно он понял, что сутки — это очень много.

Шелест становится по-настоящему громким — громче, чем когда-либо — и стихает. Игорь с трудом переводит дыхание. Теперь — финал. Ощущение приближающегося освобождения прокатывается по телу тёплой волной, ступни и ладони начинает покалывать иголками.

 

Жена не двигается. Замерли и жуки. Игорь, не отрываясь, смотрит на кровать. В аромате сирени ещё плавает слабое эхо её голоса, отзвуки последних хриплых вздохов. Игорь делает вдох и ему кажется, что он слышит, как воздух с лёгким шумом течёт по горлу, заполняет лёгкие. Тишина… хорошо.

— Папа?.. Папа?

Он вздрагивает, всем телом поворачивается к двери. Сонная четырёхлетняя дочка стоит, трёт кулачком правый глаз.

— Папа, а почему мама так странно дышала?

Краем глаза Игорь видит, как ожили, закопошились жуки. Пока что вяло, почти незаметно, но они уже не лежат на жене мёртвой массой.

— Мама поперхнулась, Варенька, — голос звучит ровно.

В голове рефреном: не должна видеть жену, не должна видеть такой, это травма, это на всю жизнь, не должна видеть, а то закричит, опять громко, разлюбит, не должна… не должна…

 — Поперхнулась и ей было трудно дышать. Но сейчас уже всё хорошо. Иди спать, дочурка.

— Сейчас, я только маму поцелую, — и она делает несколько шагов вперёд.

— Мама уже уснула, Варенька, не надо её будить. Утром придёшь и поцелуешь.

— Да я осторожно, папа! — дочка забирается на кровать, на четвереньках ползёт к жене.

 

Игорь ждёт. Ещё вчера он знал, что будет дальше.

Сухой скрежет и постукивание в коридоре, отчётливое поскрипывание. Некто идёт по наборному паркету. Скррр — тук, скррр — тук, скррр… Некто приближается. Вот звуки становятся яснее — пришелец достиг дверного проёма. Дальше скрежет усиливается: тело с трудом протискивается в узковатую для него щель, жёсткий панцирь царапает дверной косяк, ощетинившиеся крючками лапы скребут пол, проталкивая тело вперёд. Всё это время Игорь стоит, глядя прямо перед собой. Стоит и смотрит в окно, а перед глазами — тот единственный раз, когда он поздно включил свет.

Игорь ждёт, когда некто замрёт прямо за его спиной. Ждёт, когда услышит мерное свистящее дыхание вечернего гостя. Так они и будут стоять какое-то время, а потом пришелец тяжело развернётся, задевая стену и кровать, которая отзовётся жалобным скрипом, и уйдёт. Он снова уйдёт ни с чем, а Игорь будет свободен до следующего вечера.

Но сегодня Игорь не знает, что будет дальше.

После шелеста с опозданием, после «помех» — не знает. Ждёт и надеется, что всё хотя бы закончится, как обычно. Ведь он-то ведёт себя, как всегда, он соблюдает все нехитрые правила вечера.

«Ну, пожалуйста!».

Скррр — тук, скррр — тук.

Игорь закрывает глаза. Голова слегка кружится, становится трудно стоять: хочется оплыть, как свеча, стечь на пол. Ещё немного, говорит он себе, уже совсем скоро.

Скррр — тук, скррр — тук… скррр — тук, тук, скрр — тук, тук, скр — тук, тук, тук…

Доброе тепло, только что растекавшееся по жилам, оборачивается лошадиной дозой новокаина, тело немеет.

Скрежет и поскрипывание по-прежнему здесь, они приближаются, как и положено. А вот постукивание изменилось. Там, в коридоре, их теперь двое, Игорь слышит это совершенно ясно. Старый некто и новый некто. И этот новый… в воображении возникает картина: рядом с мерно двигающимися лапами, возле покачивающегося бока, закрытого глянцевито поблёскивающим панцирем, идёт фигура в строгом костюме и начищенных туфлях.

Не оборачиваться…

 

Варенька успевает добраться до середины кровати, прежде чем Игорь выходит из ступора. Подавшись вперёд, он опирается левой рукой о ногу жены, правую выбрасывает вперёд — оп-па, поймал!

Дочка хихикает: любимая игра «Поймай мышку», да ещё ночью, вот это развлечение! И осекается.

— Папа, а у мамы рот открыт. И глаза. Папа, мама не спит?..

Они смотрят друг на друга, и Игорь видит, как у Вареньки начинают дрожать ресницы, как глаза становятся страшно бездонными, как кривится и распахивается рот… он слышит первый тихий всхлип.

«Жуки!».

Они не любят громких звуков, они не любят громких звуков, они…

Игорь тянет к себе дочку: обнять, прижать, отвлечь, не дать закричать. И видит, как по его руке бросается вперёд шелестящая чёрная змея. Жуки облепляют Варины шею и лицо, забираются в волосы.

— Па… кха-кха…

 

Пережатые в замке пальцы покрываются белыми и красными пятнами, ногти наливаются синевой.

Отвлечься.

Игорь впивается взглядом в заоконный мир: хоть бы какое-то движение, хоть что-то, за чем можно следить. Мерцающие огни летящего самолёта, машина на улице, прохожие на тротуаре, бродячая собака…

Собака!

Плюгавенькая шавка бледно-песочного цвета обнюхивает фонарный столб, постепенно обходя его кругом. Игорь видит, как её голова скрывается за серой бетонной преградой, как в мёртвой зоне оказываются грудь и передние лапы — и вот уже висячее ухо показывается с другой стороны столба.

«Папа, а у мамы рот открыт. И глаза. Папа, мама не спит?..».

Игорь продолжает следить. Ему кажется, что ещё немного, и он услышит, как сопит этот кабысдох. Но вместо этого слух улавливает звук совсем другого дыхания: словно некто стоит за самым его плечом, едва не касаясь головы, и точно так же наблюдает за дворняжкой.

Вдох — выдох. Вдох — выдох.

Тот, другой некто. Это, конечно, он стоит позади. Это он…

«…рот открыт. И глаза…».

Голос Вареньки снова и снова звучит в голове. Снова и снова спрашивает Игоря: мама не спит?

Жуки. Много жуков, целый ковёр из жуков. Забираются в рот, копошатся в ноздрях…

Почему она не спросила о жуках?

Пальцы разжимаются, руки падают вдоль боков. На улице кабысдох, завидев другую собаку, вскачь несётся к ней. Назревает то ли драка, то ли свадьба, но Игорь ничего этого не замечает.

…почему она не испугалась жуков?

Почему он раньше не спрашивал себя об этом? Игорь не знает ответа ни на один из прозвучавших вопросов.

«Может, не заметила?..».

Такая приятная, такая спасительная мысль: просто не заметила жуков. Глаза и рот заметила, а копошащихся на них жуков — нет.

…вдох — выдох. Вдох — выдох.

Дыхание за спиной звучит всё так же ровно. Но, кажется, стало громче. Да, определённо, громче. Или это он, Игорь, только его и слышит теперь?

…и совсем не слышно того, второго. То есть, первого, который был с самого начала. Игорь прислушивается, но никаких поскрипываний и скрежета уловить так и не может. Замер на пороге? Стоит за спиной у первого, который второй? Или рядом?

…почему она не спросила о жуках?

Почему, почему, почему она не спросила о жуках?!

Мерное дыхание за спиной прерывается. Игорь слышит тихий, безрадостный смех. По телу волной прокатывается дрожь: эти звуки, они такие…

Его тело начинает поворачиваться словно бы само по себе. Игорь видит, как справа окно сдвигается к самой границе видимого; как слева в поле зрения оказывается стена и тот самый злосчастный выключатель; как расплывчатая тёмная фигура, заслоняющая собой дверной проём, начинает обретать чёткие очертания. В последний остающийся ему момент Игорь зажмуривается. Стоит в абсолютной темноте, слушает смех. Но надолго его не хватает: эти звуки…

Игорь открывает глаза и смотрит на себя. Второй он теперь стоит спокойно, не смеётся. И, прежде чем Игорь успевает опомниться, двойник шагает в него.

К горлу подкатывает дурнота, Игорь падает на колени, упирается ладонями в пол. Голова, налитая пылающим свинцом, свешивается между рук. В ушах звучат чьи-то крики, фоном слышатся тоненькие всхлипывания. И над всем этим — сухой лающий смех.

Теперь он знает, почему Варя не спросила о жуках.

 

— Это тебе, милая! — говорит Игорь, вынимает руку из-за спины

Раскрытую ладонь обтекает зелёный шёлк длинного узорного платка. Восточные завитушки сплетаются друг с другом, струятся по краю ткани, обвивают фигурки жуков, вышитых ближе к центру. Их чёрные панцири в темноте кажутся дырами.

— Зелёный? — Игорь глядит на жену и видит, как кривятся её губы. — Ты же знаешь, я терпеть не могу…

Он аккуратно складывает платок в узкую ленту.

— …этот цвет. Ты это специ…

Крепко берётся руками за её концы и обрушивается всем весом на жену. Ещё миг — и платок обвивает шею жены. Она борется, отчаянно борется, но силы неравны. Наступает долгожданная тишина.

А потом приходит Варенька.

 

Как был, на четвереньках, Игорь ползёт вниз, со стороны чем-то напоминая покалеченного таракана или паука. Там, под лестницами — подвал. А в подвале — земляной пол. В соседних домах бетонный, а Игорь заказал земляной. Он тогда ещё не знал, зачем — думал, станет когда-нибудь соленья крутить, так земляной лучше холодит.

Добравшись до подвала, Игорь кое-как спускается в него. Теперь он знает, почему в последние годы так не любил сюда приходить. И почему всеми силами избегал дальнего левого угла. Туда-то Игорь и держит путь, освещая себе путь фонариком на телефоне. Когда он оказывается почти у цели, в пятно света попадает потолочная балка. С неё свисает длинный зелёный шёлковый платок. Для Игоря это оказывается сюрпризом. Впрочем, удивление тут же проходит: всё правильно. Всё так, как и должно быть.