Хирург
Nkosi Sikelela` iAfrica
Боже, благослови Африку
"Мои мечты не знают границ, пока пуля не прервёт их полёт"
Эрнесто Че Гевара
1.
Такси-автопилот на гравитационной подушке плавно снизилось и зависло над старой велосипедной дорожкой. Когда-то зелёного цвета, асфальтовое покрытие выцвело, местами просело, из трещин торчали стебли сухой прошлогодней травы, выглядывали тяжёлые бутоны протей, белёсые и тёмно-багровые в быстро густеющих сумерках. В Соуэто опять отключили электричество.
Из такси выпрыгнул высокий мужчина, помог выбраться четырём девочкам лет восьми, которые держали большие папки для рисунков. Одетые в нарядные светлые платьица с галстучками, они весело болтали, толкались. Луна поблёскивала в их широко распахнутых озорных глазёнках. Потом Луна внезапно пропала — наверное, не хватило отражённого света снова заплутавшего где-то Солнца. В такие моменты Фангэя всегда охватывал приступ клаустрофобии, как будто небо сминалось, опускалось ниже и ниже...
— Тише! Под ноги смотрите! — строго прикрикнул он на воспитанниц, одёрнув элегантный кремовый пиджак и поправив очки, сползшие на кончик носа.
Луна появилась снова. Вогнутые, неравномерные срезы теней с обеих сторон делали её похожей на огрызок серебряного яблока. До пансиона "Свобода таланта" было недалеко, но пришлось бы пройти переулками, где высокие кирпичные стены с битыми стёклами наверху и шиферные заборы совсем закрывали лунный свет.
Послышался хруст травы под чьими-то тяжёлыми шагами. Фангэй сжался, нервно оглядел пустынную улицу с умершими фонарными столбами, неровные силуэты сгрудившихся низких домиков, уходящих в глубины бесконечных трущоб Соуэто, этой мрачной окраины Йобурга. Девочки испуганно примолкли, затолпились поближе к нему. Как будто и не было многих веков цивилизации, как будто улетевшее такси-автопилот было всего лишь странным сном, и как будто он, нубиец Фангэй с университетским образованием, был не директором пансиона для девочек, а охотником, со страхом и первобытным азартом затаившимся с ассегаем в ожидании зверя... Рука потянулась к внутреннему карману пиджака, в котором Фангэй всегда аккуратно носил маленький пятизарядный "смит-энд-вессон".
— Van wie ek sien! Кого я вижу! — раздался радостный возглас. — Нигга, дружище!
Фангэй выдохнул с облегчением. Называть его в глаза ниггером — давним прозвищем за иссиня-чёрный отлив кожи — мог только один человек.
— Привет, Квартерон.
Из тени вынырнула огромная фигура, выше Фангэя и раза в полтора шире его в плечах.
— Откуда это вы такие красивые, э?
Профессор Яв Гатера по прозвищу Квартерон, был, как обычно, босой, в одной кожаной юбке. В лунном свете поблёскивал его обнажённый торс с довольно светлой для зулуса кожей — игра генов далёкого голландского предка.
— С художественной выставки, — сдержано ответил Фангэй, неодобрительно оглядел Гатеру и снова поправил очки. — Заняли призовые места.
— Perfek! Превосходно! — Гатера растянул пухлые губы в широкой улыбке, и девочки дружно заулыбались в ответ.
— А ты, конечно, с работы?
— Ага. Сутки на ногах. Устал, как собака... — Гатера длинно зевнул, передёрнув плечами, и встряхнул совершенно лысой головой.
— Такси тебе вызвать?
— Да нет, не надо... Я пройдусь, расслаблюсь. Давай, провожу вас. Опять электричество, падлы, вырубили!
— Не ругайся хоть при детях-то, Яв.
— А что? Пусть дети знают, что с тех пор, как из цивилизованного Аплэнда нам посадили куклу-президента...
— Давай не сейчас об этом, ладно?
— Либерал ты паршивый, Нигга, — беззлобно проворчал Гатера.
— Иди ты... спать, Квартерон, — в тон ему отозвался Фангэй.
Гатера довёл Фангэя с девочками до чугунных ворот "Свободы таланта", на которых, как терновый венец, темнела колючая проволока, а на окнах поблёскивали толстые решётки: в здании с дорогой мебелью и ценным оборудованием опасались воров.
— Ты ведь, конечно, домой сейчас, правда? — убедительно, с нажимом в голосе спросил Фангэй, даже взяв приятеля за руку. На запястье Гатеры темнел массивный браслет новенького Rolex — подарок на пятидесятилетие от всего хирургического отделения, единственного отделения на весь Йобург. И, наверное, одного из последних на всю страну. Гатера усмехнулся, с показным детским простодушием поднял на Фангэя свои странно светлые, зеленоватые глаза.
— Ага, сейчас я домой.
Фангэй хотел что-то сказать, но поджал губы и смолчал. Гатера ещё раз ослепительно улыбнулся девочкам и отправился домой, на другой конец Соуэто. Шёл и думал о тонконогих рогатеньких жирафах, которых показали ему девочки на своих рисунках. Он никогда не видел живых жирафов.
Победительницы, всласть наболтавшись с подругами, крепко заснули — двадцать девочек, которые содержались и учились на средства частных фондов Аплэнда, — а Фангэй ещё долго не спал. Его не оставляло гадкое чувство испытанного страха и... восторга. За последнее он особенно укорял себя. Вот, поскреби любого интеллигента в Йобурге и проявится первобытная тварь, думающая только о простейших вещах, о жизни и смерти, не отягощённая размышлениями о законах, правах и свободах личности... Через открытое окно лился аромат ночных цветов, но вдруг ветер переменился, и в лицо Фангэю пахнуло сточными канавами нищего Соуэто. Нет, эта проклятая страна никогда не станет такой, как великий Аплэнд!
2.
Дома сразу стало не до сна. Гатера выругался, зло выхватил из подтаявшего холодильника запаянную трёхпинтовую бутыль соргового пива и шарахнул дверцей так, что с холодильника посыпались магнитики: цветочки, котики, зайки... Уселся за стол, пальцами вскрыл бутыль и залпом осушил почти половину. Зажёг свечу и приготовился ждать.
По пластиковому полу радостно протопал мягкими лапками проснувшийся Лори. Он вскарабкался по ноге Гатеры, залез ему на спину, потоптался по жёстким как сталь плечам, подержался было за ухо, потом слез на предплечье тяжело лёгшей на стол безвольной руки. Обхватить кисть хирурга зверёк не сумел, поэтому потрогал ремешок часов, добрался до ладони и обнял хвостом и всеми четырьмя лапами большой и указательный пальцы хозяина. Довольно выпучил большущие глаза-блюдца.
Гатера горько вздохнул, медленно допил пиво и мизинцем почесал Лори шейку.
Прошло часа два. Огонёк свечи чуть поблек на фоне розовеющего неба, сегодня светало раньше обычного. Тихонько скрипнула входная дверь. Гатера вскочил как подброшеный. Лори испуганно пискнул, но спросонья только крепче вцепился в пальцы хирурга.
— Где опять шлялась, Содад?!
В дверях кухни появилась девушка лет шестнадцати в коротком облегающем платье, блестящем как тонкая золотая фольга. На руках и ногах — без счёта браслетики с тем же отливом. Высокая причёска — со следами безуспешных попыток выпрямить вьющиеся мелкими колечками волосы — украшена паутинкой золотистых пластмассовых шариков. Округлое красивое личико цвета молочного шоколада выражало одновременно и испуг, и решимость, и детское желание первой напасть и побольнее съязвить.
— О, раннее утро, а папашка уже в доску пьяный, какая прелесть! — тут же пошла она в атаку.
— Сколько раз тебе повторять, не смей так меня называть! Где ты опять таскалась всю ночь, отвечай! И что на себя нацепила?! — раздувая ноздри широкого носа, Гатера сжал кулак (правый, на другой руке висел закаменевший от ужаса Лори).
Содад зло прищурилась.
— Всё лучше, чем когда мужик без штанов ходит!
— Да как ты... ты... Это... это одежда твоего народа! Вот уже тысячу лет!
— О да, ни у кого нет такого древнего папашки, как у меня.
— Не смей меня так называть!
— Тебя так всё Соуэто называет, после твоих этих... митингов! — Содад уперла руки в бока и выкрикнула, сверкнув глазами. — "Папаша Убей-бура", вот как кличут тебя!
— Ты бы не на танцульки таскалась с парнями из Аплэнда, а...
— … а таскалась бы на твои митинги, да? — фыркнула Содад.
— Я этого не говорил, — понизив голос, угрюмо сказал Гатера. — Но даже там я смог бы лучше тебя защитить...
— Там вообще-то стреляют, папаша. И вообще, меня не надо защищать! Меня, папаша, надо просто оставить в покое! Я просто хочу другой жизни, не такой, как твоя! Вкалываешь сутками — а что имеешь?! Не хочу каждый день гадать, заглянет ли снова солнышко в наш убогий мирок, который становится теснее с каждым днём! Я хочу жить в приличной квартире, как живут парни и девчонки из Аплэнда — я ведь неплохой программист, я могу зарабатывать кучу рандов, но только не здесь, не в сраном Соуэто, не в Йобурге, не в этой стране! Я не хочу по праздникам жрать фуфу и танцевать пата-пата с толстозадыми старухами, меня выворачивает от твоей кукурузы и пива! Я хочу настоящую пиццу со свежим пармезаном! Хочу розовое шампанское! Я ничего у тебя не прошу, я сама, сама могу на всё реально заработать!
— Иди спать, дура, — тихо, с трудом выговорил Гатера, но Содад уже не могла остановиться.
— И вообще, кроме общения с парнями есть много других интересных вещей! Вот в Аплэнде...
Глянув в лицо отца, Содад осеклась, попятилась и, разрыдавшись, бросилась к себе в спальню.
Всхлипывая, она скоро уснула и не слышала, как в её комнату зашёл отец, бесшумно ступая босыми ногами по пластику пола. Он долго стоял рядом с кроватью, а потом тихонько погладил дочь по спутанным волосам и положил рядом с ней задремавшего Лори, который, не просыпаясь, тут же обвил её руку лапками и хвостом.
Вернувшись на кухню, Гатера достал из холодильника тёплое пиво. В дверь осторожно постучали.
3.
На пороге стояли двое.
— Яв, на площади уже собрался народ, ждут тебя, — облачко пара вырвалось изо рта говорившего. Мози, грузчик из доков Вааля.
Гатера кивнул, спустился с крыльца. Похолодало, на траве похрустывал иней. Хирург сунул голову под ржавый кран и несколько секунд постоял под ледяной водой. Выражение злой ожесточённости, как маска, застыло на его осунувшемся, бледном лице.
— Иду.
Небо потемнело, его отчетливо видимые заломы ближе придвинулись к земле. Казалось, подними руку — и дотронешься до него.
— Ты как, Яв, нормально? — спросил низенький толстый Дженго, местный фельдшер.
— Ты и Мози, достаньте больше факелов, темно... Я сейчас.
Гатера остановился у ближайшего домишки и забарабанил кулаком в оконные ставни.
— Эй, бабка Таонга, просыпайся!
Окошко со скрипом отворилось, высунулось тёмное морщинистое лицо с большегубым ртом и широкими скулами. На Гатеру воззрились чёрные с добродушной хитринкой глаза.
— Явушка? Ну, чего тебе в такую рань-то?
— Бабка, шкуру давай!
— Хосподи-и, какую шкуру-то? Сбрендил ты, Явушка, али пьяный?
— Шкуру пантеры, что у тебя в кухне висит. Я верну.
— Спортишь ить... — вздохнула бабка.
— Испорчу — так дров тебе наколю, на год.
Таонга повздыхала, но шкуру вынесла.
Гатера, набросив на плечи пятнистую шкуру пантеры и стиснув зажжённый, потрескивающий искрами факел, решительно зашагал к площади.
Здесь, около маленькой церкви, народу собралось неожиданно много, и из переулков подходили всё новые. Гатеру встречали радостными криками. Темнело все сильнее — в последнее время это становилось в порядке вещей и уже не так пугало людей, — многие зажигали факелы. Взбежав по ступеням к церковным вратам, Гатера кивком подозвал десяток человек и так же без слов рассредоточил их по толпе, где они, в свою очередь, организовали свои десятки, следить за порядком.
— У нас есть право предъявить свои права, потому что это наша земля, и никто, кроме нас не будет вершить здесь суд и закон! — его мощный голос раскатился по площади. — И ставленница Аплэнда, которую в Аплэнде называют нашим президентом, никогда не будет президентом для нас! Мы живём и работаем на этой земле, мы её хозяева и больше никто! Сколько раз мы просили — да, мы просили! не требовали! — не закрывайте школы, не закрывайте больницы, дайте людям работу. Чем закончилась просьба о школах? На всё Соуэто оставили две школы! Учителя преподают нашим детям на аплэндовском асс-шите, не на нашем родном языке! Остальные просьбы не закончились ничем.Теперь мы не просим, теперь мы требуем! Кукла Аплэнда, пошла вон из нашей страны!
— Ukubulala iBoer! "Убей бура!" — затянула толпа. — Ukubulala iBoer!
В толпе замелькали полицейские, тоже из местных. Они призывали к порядку, но больше для видимости.
— И теперь у нас есть... — Гатера запнулся, но продолжил, с усилием, словно окончательно решившись на что-то. — Теперь у нас есть оружие, с которым будет считаться весь Аплэнд и его ставленники!
Толпа замерла. Гатера гордо выпрямился, в свете факелов шкура пантеры заиграла узорами на его широких плечах.
— Да! С нами, с такими вот паршивыми кафрами из нищего Соуэто, с факелами и в звериных шкурах, очень скоро будут считаться все! — заревел он. — Вы верите мне?!
— Гатера! Гатера! Ukubulala iBoer! Гатера!
Гатера на секунду прикрыл глаза. Невероятно хотелось упасть и уснуть, прямо тут, на ступенях...
— Яв, похоже, у нас гости, — озабоченно сказал стоявший рядом Дженго, указывая в небо. — Смотри... Это же личная правительственная гвардия!
На площадь пикировали пять гравилётов с белыми звёздочками на боках. Гатера встряхнулся и радостно оскалился.
— Perfek! Это значит, что в правительстве не расчитывают даже на нацгвардию... С другой стороны, это очень хреново... Быстро убрать с площади женщин и детей!
В толпе всё мгновенно пришло в движение. Благодаря хорошей организации, за считанные минуты толпа перестроилась, женщины и дети пропали в переулках, люди отхлынули от центра площади, чтобы садящиеся гравилёты оказались окружёнными со всех сторон.
— Тьфу ты чёрт, Яв... — в изумлении протянул Мози. — Целый взвод какой-то хрени!
Он и несколько его крепких приятелей постоянно держались рядом с хирургом.
Из гравилётов парами резво выпрыгнуло десятка три чернокожих женщин в форме с белыми звёздочками, в тяжёлых сапогах с металлическими набойками, и однообразными приплюснутыми лицами. В каждой паре одна была с короткой автоматической винтовкой, вторая — с железным прутом в руках и наручниками у пояса. Ростом и шириной плеч каждая "воительница" не уступила бы здоровенному портовому грузчику.
— Не видал? — буркнул Дженго. — Это аплэндовские трансгендеры нашей президентши.
Семь лет назад в полицейском участке они забили до смерти ассистента Гатеры, а самому хирургу переломали кости на обеих руках, сапогами... Тогда помог Фангэй, отправил Гатеру в лучшую клинику Аплэнда.
Начальница опытным глазом сразу вычислила Гатеру и его окружение, и весь взвод носорожьим стадом рванул вперёд, прутами раздавая удары направо и налево. Толпа загудела, качнулась, полетели камни. Послышался треск выстрелов... Мози и его грузчики орали древний боевой клич зулусов, "сигиди!". Щёлкали наручники. Гатера столкнулся лицом к лицу с начальницей взвода и получил короткий удар по голове стальным прутом.
4.
— Квартерон, ну зачем тебе это всё?
— Где... мои люди, Фангэй?..
— Они не твои люди. Они обычные жители Соуэто, которых ты баламутишь невыполнимыми обещаниями — по счастью, сегодня обошлось без жертв. По камерам они, за сопротивление властям. А ты в моём пансионе, потому что я внёс за тебя залог. И Содад я забрал, потому что дома у тебя обыск.
Гатера сполз с кровати и, шатаясь, встал на ноги.
— Врач зашил тебе голову. Велел неделю лежать.
— Слушай, Фангэй... а сколько у нас врачей... на всё Соуэто... э? Двое? Дженго и тот, который меня зашивал?
— Так это Дженго и приходил, — уныло сказал Фангэй.
— Пиво есть?
— Нет, только граптайзер.
— Чёрт... Вот что, — Гатера закрыл глаза, покачнулся, вцепившись в спинку кровати, и несколько секунд собирался с мыслями. Через лоб хирурга вертикально шёл вздувшийся багровый шрам, рассекая бровь. — Содад у тебя поживёт. Не пускай её никуда.
— А ты-то куда собрался?
— В тюрьму. Своих людей вынимать. Потом на работу... Пиво есть у тебя?
— Я же сказал, нет у меня пива. У меня пансион, для девочек!
— Perfek... Пусть Содад у тебя поживёт... Который час?
— Пол шестого вечера того же дня, что тебя забрали. Сегодня толком и не рассвело, потому что никто не оперировал. Без профессора Гатеры, видите ли, пространство сепарабельно, но неоперабельно.
Гатера ухмыльнулся:
— Нигга, не умничай, где не смыслишь.
— А ведь там десять человек, в твоём хирургическом! Неужели никто...
Гатера снова покачнулся, из носа струйкой потекла кровь.
— Квартерон, ты бы лёг, а? — Фангэй исподлобья глянул на Гатеру, снял очки, протёр их полой пиджака.
— Слушай, Фангэй, а забавно...
— Что тебе забавно, страшный ты человек?
— Хирургами ведь раньше врачей называли, ну, которые людей резали, зашивали.
— Нашёл, о чём поговорить, — вздохнул Фангэй, протянув ему салфетку. — Утрись, зверь! Пойдём, хоть до дверей доведу, а там скачи, куда знаешь.
— Содад взяла с собой Лори?
— Взяла, — улыбнулся Фангэй, поправил очки и легко продолжил. — А про какое оружие ты на митинге трепался?
— Ага, так я всё и сказал паршивому либералу, — осклабился Гатера. Зубы чуть розовели от кровавой слюны. — Я ведь знаю, для кого ты стараешься, ловкий парень Нигга. Знаю, что большая часть твоих чудесных девочек, образованных Аплэндом, в Аплэнде же и применит свои таланты. А ты знаешь, почему некому вместо меня оперировать? Да потому что в наших школах, обычных, не таких, по которым на гравилётах детишек развозят, больше не учат ни математике, ни физике. Я уж не говорю про гравитационную топологию и теорию инженерных сингулярностей. Но я не упрекаю тебя, мне ведь нечего предложить взамен. Ни твоим девочкам, ни собственной дочери... Ладно, Нигга, каждый делает, что может. Спасибо тебе.
— За что спасибо-то? — уныло буркнул Фангэй и с нажимом продолжил. — Сказал бы мне спасибо, если бы я уговорил тебя уехать отсюда! Ты даже не представляешь, какие лаборатории, какие условия ты мог бы получить в Аплэнде...
— За салфетку спасибо.
5.
Гатера направился к начальнику полиции, своему давнему приятелю, и после долгих разговоров, местами переходивших в крики и ругань, и четырёх бутылок соргового, удалось отпустить всех, кроме Мози, крепко разбившем рожи двум "воительницам". За него Гатере пришлось заплатить большой штраф, переведя деньги со своего служебного счёта.
До хирургического отделения, которым Гатера руководил вот уже пятнадцать лет, гравилёты не шли, сбоили, и последнюю милю Гатера, как обычно, прошагал пешком по пустоши, начинавшейся за крайними бараками Соуэто. Серое, как скомканная грязная бумага, небо над ним зло пересекала угольно-чёрная линия — видимый сейчас с ребра диск Аплэнда. Здесь всегда пахло нагретой пылью и ещё чем-то тяжёлым, как бывает в больших залах, где работает сотня компьютеров.
Высоко вверху, невидимые из-за сгущения кривизны, пролегали бесчисленные трассы, грузовые и пассажирские, легальные и тайные, по которым из Аплэнда и обратно шёл нескончаемый поток людей и товаров.
Внизу, милях в десяти впереди, ребро Аплэнда словно втыкалось наискось в горизонт. Там гигантский диск входил в землю, своей огромной массой вспарывая и корёжа пространство. Земля — где она ещё оставалась — из-за постоянной гравитационной неустойчивости тоже напоминала смятую бумагу. Над разрывами дрожало пространство, как воздух в пустыне. Гравитационное линзирование порождало странные изменчивые миражи, иногда настолько реальные, что нельзя было понять, где заканчивается земля, где начинается иллюзия, где граница диска Аплэнда. Вот уже сотню лет эта граница между двумя мирами, некогда частями планеты Земля, была раной, требующей хирургического вмешательства и контроля.
Диск Аплэнда постоянно колебался, увлекаемый переменчивыми гравитационными течениями, временами закрывая свет Солнца, тоже блуждавшего в зеркальных лабиринтах запутанного пространства. Если бы не эффект отражения, родина Гатеры давно погрузилась бы во тьму. Большая часть света доставалась Аплэнду. Кроме того, каждое его колебание уничтожало кусочек за кусочком вспоротой им земли. Так устроили хирурги Аплэнда, поддерживая собственный мир за счёт чужой массы и энергии.
Здание хирургического отделения напоминало вагоны поезда, который остановился на сильно извилистом пути. Каждый такой "вагон" состоял из двух этажей — огромного первого и небольшого второго. На первом помещались основные магниты для экранирования сингулярных инструментов и автономные электрогенераторы, на втором — кабины управления, лаборатории и приёмная Наташи-секретарши, единственной дамы на всё отделение.
Взбежав на второй этаж, Яв стремительно прошёлся по отделению. Все на месте. Perfek!
— Здравствуйте, профессор Гаттера, — шрама как будто никто не замечал, не спрашивал. Знали, Гатера этого не любит. Только Наталья побледнела и замешкалась с приветствием.
— Сводку за два цикла мне на монитор в кабинет, быстро!
"Ай, молодцы! — Гатера удовлетворённо проглядел очень толково проведённую диагностику. — Зря я Фангэю плакался, что учить некого. Особенно Нкозана и Пётр — талантливые парни! Ещё год-два, и они смогут вести операции сами. Хорошо, что я уже настроил на них зал управления".
Хирург разделся. Надел очки с десятью экранами слежения — характеристиками гравитационных полей, динамикой их изменений. Закрепил датчик микрофона. Надел сенсорную перчатку, чтобы наскоро чертить схемы и формулы в воздухе — они тут же отображались на экранах ассистентов. Когда всё было готово, Гатера вошёл в зал управления — внутренность шара без окон, почти сплошь покрытую крохотными датчиками, — встал посередине, сделал несколько плавных движений, активируя и синхронизируя датчики. Всё здание, послушное его движениям, задрожало, приподнялось, "вагоны" выровнялись.
Больше всего Наташа любила именно этот момент. Тогда Гатера представлялся ей чуть ли не богом... Он, правда, никогда об этом не догадывался. "Ой, дура ты! Двадцать лет уже стукнуло, а дура! Вдовец с дочкой, хирург с перспективой навсегда уехать в Аплэнд! Ну, немного староват, правда, но ещё очень даже шикарный мужик — чего ж тебе надо?" удивлялись подруги её вялости в налаживании личной жизни, но Наталья стеснялась их прямолинейности, даже себе не позволяя много размышлять на эту тему. Единственное, на что она однажды решилась — почитать ему вслух страстно ею любимые стихи Гумилёва... Жена Гатеры, говорят, была креолкой. Она же, Наташа, на креолку совсем не похожа. И уезжать она не хотела. Здесь жили и были похоронены отец и мать. Быть может, она смогла бы уехать на родину своих предков, но когда произошло искажение пространства, оставившее от Земли только Аплэнд и кусочек южной Африки, та страна затерялась где-то в недостижимых переплетениях гравитационных полей. Быть может, она, Наташа, однажды сможет туда попасть, когда люди научатся в полной мере управлять гравитацией, тем более, что они уже идут по этому пути.
— Работаем! — прогремел голос Гатеры.
Сам же расслаблено замер в ожидании. Пока шла работа сотрудников — доставить отделение к месту операции. "Вагоны" медленно отрывались от земли. Снизу разворачивались и раздвигались десятки телескопических гибких буров и захватов, напоминавших длинные полые трубки, внутри которых, удерживаемые мощными магнитными полями, скрывались искусственные сингулярности — "иголки" для шитья ткани пространства. Теоянсен — основа которого, по иронии судьбы, была изобретена потомком голландских колонизаторов; когда-то давно это были просто большие скульптуры — "пляжные животные", — передвигавшиеся силой ветра на множестве хитро соединенных конечностей. Гравитационный теоянсен отчасти напоминал ту конструкцию, только двигали его магнитные и гравитационные поля. "Вагоны" поплыли в гравитационных потоках над пустошью, где впереди сгущалось беспокойное марево над разломом. Выдвигались всё новые конечности-инструменты, они вытягивались, уже намного превышая высоту самого хирургического отделения.
6.
Гатера повёл плечами, вскинул покрытые шрамами мощные руки, и сотни буров теоянсена послушно последовали ему, шевелясь в пространстве, как усики нащупывающего дорогу насекомого. Движения хирурга напоминали танец охотников ндламу — плавные, точные, как будто следующие ритму барабанов джембе.
Теоянсен завис вблизи светлого, точно обескровленного, пятна пониженной гравитации.
— Нкозана, Пётр, ваше решение?
Ассистенты попытались выровнять потенциалы, зажимая пятно со всех сторон. В их распоряжении было всего несколько учебных буров и они управлялись обычными дистанционными манипуляторами.
— Нет, неверно. Смотрите, центральный конец силовой линии освободился и ускользнул под каустику. Удерживайте поле только у каустики.
Пока ассистенты удерживали поле, Гатера обнажил и разорвал каустику тремя одновременными движениями буров, отключая на них магнитные поля и на краткие мгновения высвобождая скрытые в них, как в кожухах, "иглы"-сингулярности. Потом, используя сингулярные захваты, по показаниям гравиметров нашёл и вытащил убежавшую силовую линию. Такие линии звались у хирургов "венами".
— Теперь осмотритесь. Пётр?
— Дефект вены превышает десять дюймов, — послышался голос ассистента.
— Верно. Решение?
— Аутовенозная пластика.
— Верно! Нкозана, делай.
Нкозана локализовал небольшую область спокойного гравитационного поля чуть в стороне от разлома, забрал оттуда большую "вену", подготовил к пластике, выровняв потенциалы с зоной разлома. Гатера чуть подправил, потом сам ротировал "вену", чтобы правильно встроить в силовое поле разлома. Ассистенты ловко вшили трансплант. Через час пластика была закончена, разлом ликвидирован, пульсация поля стала отчётливой, ровной.
Гатера подождал, прислушиваясь к весёлым голосам сотрудников, к обсуждениям острых моментов...
— Мы на сегодня не закончили.
Все притихли.
— Есть возможность попробовать одну штуку. — Рукой в сенсорной перчатке он быстро набросал схему, формулы. Они поняли почти сразу, и Гатера снова ощутил прилив гордости за них.
— Другой подходящей фазы придётся ждать несколько лет, профессор.
— Верно, Пётр. Мне нужно ваше согласие, дело рискованное.
— Ukubulala iBoer, — услышал он тихое, повторяемое раз за разом.
— Спасибо, ребята... Так, всем! Отдых двадцать минут!
Теоянсен заскользил вверх, в области относительно ровного пространства, куда обычно никогда не заглядывают хирурги. Если создать там чёрную дыру, то по закону пар чёрных и белых дыр, в расчётной точке родится белая дыра, которая материализует расчётное количество пространства. Иначе говоря, небо над Соуэто должно отодвинуться, перестав напоминать вечную гробовую крышку.
Требовалось задействовать все буры и сфокусировать пучок силовых линий в одной точке. Простая идея, но чтобы её реализовать, нужно было одновременно управлять и основными, и вспомогательными бурами. И последнее Гатера впервые полностью доверил ассистентам.
За последние годы от огромной некогда Африки остались только земли на юге, от Булавайо в Зимбабве до Йобурга, а ещё кусочек Вааля, реки, которая впадала в океан, простиравшийся на несколько десятков миль и исчезающий в складках изломанного пространства, "где хрустальный купол небес соприкасается с краем Земли".
Хирурги Аплэнда разводили руками, говорили, что Африка исчезает по законам природы. Но Гатера, хирург сам, прекрасно понимал, что и как они делали на самом деле.
Политики Аплэнда тоже разводили руками — раскрывали объятия для всех, кто пожелал бы бежать из умирающей Африки в их "благословенные свободные земли". Что за безумная мысль... Невероятная глупость? Потуги пробудившейся совести? Тончайший циничный расчёт? Этого Гатера не знал... Зато он знал наверняка, что больше не позволит развращать его народ нищетой и бездельем. Нищета — от веков рабства и грабежей — породила обманчивую мечту о заоблачном рае, где не надо работать, где раздают бесплатные пособия и жильё. И тогда приходят безделье и лень, которые добивают людей окончательно. Здоровые чёрные парни, наглые от вседозволенности, полностью утратившие желание работать да и ничего не умеющие, днём клянчат милостыню на папертях аплэндских церквей, а по ночам насилуют аплэндских женщин. Он, Гатера, видел таких парней, и придушил бы, не колеблясь, всех, одного за другим — за тот позор, которой они приносят своей родной стране! Придушил, если б не раздробленные тогда руки… Может, хоть вера способна устыдить их там, в Аплэнде, колыбели христианства? Да какая вера в том "доме терпимости"?! Это в аплэндских-то церквях, где женщины-священники благословляют однополые браки и от священного имени божьего вещают о праве детей на свободную любовь?!.. И видя всё это, видя что делают жители Аплэнда с Богом и с верой, чёрные парни перестают ценить даже жизнь — и свою, и чужую — и легко ведутся на слова фанатиков террора... и тогда уже не заслуживают иного наказания, кроме смерти! Все, все они там заслуживают только сметри!
"Чтоб вы там все передохли!
Сигиди!!!"
Он, Гатера, теперь мог сделать так, что Аплэнд перестал бы существовать: создать чёрную дыру достаточно близко от него. Лучшее оружие — нападение!
Но неужели же он, Яв Гатера, давший священную клятву хирурга, позволит себе стать таким, как они?
"В какой бы дом я ни вошёл, я войду туда для пользы, будучи далёк от всего намеренного, неправедного и пагубного. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена..."
"Пусть Африка снова станет огромной, пусть по ней снова будут бродить тонконогие рогатенькие жирафы, и свирепые пантеры пусть оглашают рёвом джунгли, и пусть Африка больше не будет нуждаться в подачках других миров, и пусть она избежит их алчности. И пусть мы придём к ним только как гости, как равные к равным. И пусть все, все они будут нашими гостями, пусть без зависти, но с уважением взглянут на наши великие страны и города, нашу науку, наших людей, гордых и свободных — но не по их законам, а по своим. Господи, благослови Африку! Во веки веков!"
7.
Шли часы. Гатера почти не чувствовал ни рук, ни ног, а в позвоночник словно вбили раскалённый железный прут.
Но ещё больше истерзал его выбор, не давший преступить черту.
Приборы показывали невероятное: сотни квадратных миль новой земли, рожденной из высвободившейся энергии гравитационных полей. Оставив ассистентам вернуть теоянсен в исходное положение, Гатера доплёлся до кабинета, заставил себя одеться — не ходить же перед Натальей с голым задом — и упал в кресло. Похоже, во время операции лопнул шов на лбу, и теперь кожу на скуле стягивала подсыхающая кровавая корка.
— Наташ, сообрази пожрать что-нибудь, — прошелестел голос хирурга из динамика в кабинете секретарши.
Она точно ждала этого, подхватила бутылку холодного пива, тарелку с ломтями билтонга, но тут зажужжал видеосигнал из приемной.
— С вами хотят поговорить. Там двое, из полиции, — сказала Наташа, войдя с подносом.
Гатера не ответил. Блестящие от пота руки мёртво свисали с подлокотников, окровавленная голова откинулась на спинку кресла. Наташа вскрикнула, с грохотом уронила поднос. Хирург чуть вздрогнул, заставил себя поднять страшно тяжёлые, точно закаменевшие веки. Поймал её отчаянный взгляд, удивлённо дёрнул бровями.
— Ну, что ты...
Наталью трясло в безмолвной истерике. Гатера приподнялся на локте, пристально глянул на неё своими зеленоватыми глазами.
— Слушай, Наташ, а вот отца моего звали Изингома — как я по-русски бы звался, э?
— Яв... Яв Изингомович, — всхлипнув, прошептала она, глотая слёзы.
— "Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф".
Она улыбнулась, успокаиваясь, но больше не поднимала на него глаз, ужасно боясь покраснеть. А ещё ей вдруг невыносимо захотелось прикоснуться к его руке.
— Вот и хорошо, — Гатера облизнул пересохшие губы. — Полиция там, говоришь? Иду.
"Господи... Снова надо встать и идти! За что меня посадят на этот раз?"
В приёмной дожидались двое. Только это были не полицейские, а два высших чина нацгвардии. Когда Гатера вошёл, оба встали.
— Профессор Яв Гатера. Имеем вам сообщить, что час назад был осуществлён военный переворот со смещением действующего президента. И мы предлагаем вам от лица всего...
— Подождите минутку, — Гатере послышалось "двойной перелом со смещением", он хотел объяснить им, что это же самое сложное травмирование, но спохватился, замолчал, нетвёрдо вернулся в кабинет под их удивлённые взгляды.
— Что там за шум снаружи? Открой... Наташенька... душно мне что-то...
Она поспешно распахнула широкие балконные двери. Яркий солнечный свет! Всю пустошь заполняли люди. Нестройно, но всё ровнее и ровнее, они пели. А там, ещё дальше, в стороне от Соуэто, где всегда укрывал пустоту туман, теперь под ослепительно голубым небом открывалась огромная вогнутая долина и горы далеко на горизонте. Так далеко, что у Гатеры заслезились глаза. Дрожали, не слушались руки.
— Nkosi Sikelela` iAfrica, — гудела, казалось, сама земля. — Боже, благослови Африку!
— Мы! Никогда! Не умрём! — Покачнувшись, он попятился с балкона, вытер чем-то лоб и липкую скулу, кажется, занавеской. Лица вокруг расплывались. "Так... генералы ждут... надо им сказать... надо всем им сказать...".
— Нет... — прохрипел он. — Скажите им: нет! Я ведь просто... хирург.
Сделал шаг и тяжело повалился на пол, сломав стул и опрокинув стол.
— Разойдись! — гаркнул низенький Дженго, с трудом расталкивая сотрудников. Склонился над Гатерой, пощупал пульс. — Давайте-ка его на диван, в приёмной! Ему просто нужен отдых!
Наташа, не помня себя от счастья, уже бежала в свою комнатку — вместо страшных скальпелей и капельниц сегодня требовались всего лишь одеяло, полотенце и чайник с тёплой водой. Теперь всё будет хорошо, очень хорошо! Боже мой, теперь ведь столько земли и неба, теперь только жить и жить!..
С разбегу она налетела на Фангэя.
8.
Светлый пиджак и брюки Фангэя были перепачканы сажей. Очки болтались на одной дужке. Руки исцарапаны в кровь.
— Яв, где Яв?.. — бормотал он.
Как сказать обо всём Квартерону, Фангэй не знал, но не сказать тоже не мог. Впервые ему, тонкому дипломату и изворотливому человеку, отказывала способность чётко выражать мысли. Сбиваясь, давясь словами, он рассказал, что несколько часов назад, когда затрясло всё Соуэто и на путоши начал собираться народ, в "Свободу таланта" примчались люди из государственной ювенальной юстиции и объявили, что надо срочно эвакуировать детей в Аплэнд. Многие девочки отказались ехать, испугались становившихся всё настойчивее требований. Началась паника. И случился пожар — ведь электричества опять не было, повсюду горели свечи... В пожаре погибли четырые девочки и среди них Содад.
— ...но это был несчастный случай, Яв! Они не виноваты! Они хотели как лучше!
— Они... — едва шевеля губами, прохрипел Гатера. По его щекам текли слёзы. Фангэй отвернулся.
Гатера сгрёб стоявшую рядом с диваном медицинскую сумку Дженго. Нашарил коробку со шприцами, нашёл глазами фельдшера.
— Делай...
Тот покорно открыл ампулу, наполнил шприц, сделал хирургу укол.
— Все остальные давай!
— Но...
— Делай, я сказал! — Гатера хотел сказать что-то ещё, но вместо слов с губ сорвался только звериный вой. Фангэй попятился.
— Яв...
— А я... я ведь пощадил их...
— Кого? — не понял Фангэй.
— Аплэнд... — казалось, для хирурга не было ничего омерзительнее этого слова. — Через час Аплэнда не будет. Ты, Нигга, увидишь мое оружие в действии, только уже не успеешь доложить о нём своим хозяевам.
— Яв, опомнись!.. — в ужасе заорал Фангэй. — В Аплэнде сто миллионов человек! Опомнись! Это же сердце цивилизации, оставшейся от Земли! Мы без них никто!
Страшно оскалившись, Гатера расхохотался ему в лицо. И больше не отвечал: Фангэй просто перестал для него существовать. Оттолкнув оторопевшего Дженго, он снова был на ногах, отдавал распоряжения ассистентам — на каком дыхании? на втором? на третьем?.. Такого просто не может, не должно быть! Это не человек, это стальное чудовище! И с других он требует и будет требовать такого же невозможного. Шкуры по-живому сдирать будет. Фангэй потрясённо перебегал взглядом от одного лица к другому. Никто, никто из них и не думал возражать Гатере. Даже эти двое, из нацгвардии. Фангэй сразу понял, зачем они здесь, и что предлагают. Так что же, этот неутомимый яростный безумец, способный запросто уничтожить целый мир, теперь станет президентом?!
Гатера стремительно направился в зал управления теоянсеном. И тогда из внутреннего кармана пиджака дрожащей рукой Фангэй достал револьвер и почти в упор всадил пять пуль в спину хирурга.
...Он ещё видел, как два генерала молотили Фангэя прикладами автоматов. Потом зрение ушло. Он чувствовал щекой твёрдый, холодный пол и множество рук, пытавшихся остановить кровь, но кровь была везде, в горле, на губах. Он чувствовал и совсем другие, нежные и мягкие руки, дрожавшие руки, всё гладившие и гладившие его лицо. И крики вокруг... Потом ушло и это. Сильнее жгло спину, труднее становилось дышать. Ему казалось, что там, за пустошью, в широкой зелёной долине пасётся стадо жирафов, а его маленькая Содад хлопает в ладоши, восхищённо глядя на них... И до последней секунды Яв Гатера верил, что сможет стряхнуть с себя боль и усталость и снова встать на ноги, и снова идти и делать то, что должно.
28.02.2018.