Первый

Когда я проснулся, уже светило солнце. Расходилось широкими жёлтыми лучами, улыбалось. Две светлые тучки на белёсом небе, силуэт птицы, дымок печной трубы, квадратный дом, дверь, занавеска на окне. Я — чёрные полоски широкой кистью. Внимание, загадка! Без глаз и ушей, а видит и слышит. Ответ — и снова здравствуйте! Я — старший в роду, проба кисти. Говорят, что первый блин комом. Возможно. Но я всё равно счастлив от того, что в последующих рисунках есть и полученный от меня опыт. Другие работы висят рядом на холодильнике, притянутые разноцветными магнитами.

— Алиса, — спрашивает хозяйка. — Кем бы ты хотела стать?

Она работает на рынке. Тягает кипы перевязанных учебников, чтобы сэкономить на грузчиках. Календари, кисточки, краски, детективы в мягких обложках. Бывший в хроническом запое — ушла, теперь живёт одна, жалеет. Ночами, когда Алиса ложится спать, хозяйка затворяет дверь и беззвучно плачет на кухне.

— Художницей!

Алиса рисует, склонившись над бумагой.

Говорят, всё началось со сказки. Мама читала историю про Джека и бобовый стебель.

— Мам, а почему в этой книге нет ни одной картинки?

— Ну, так сама нарисуй.

Так появился я, а вовсе не Джек. Стою перед домом, сжимая бобы в руке-прутике.

Больше всего на свете я люблю свою создательницу. Мне некого любить кроме неё, вечный одиночка. Солнце из гуаши, коричневый домик, тучки. Белое ничто вокруг. Первый — такой важный, такой одинокий. Не надо думать, что я хоть сколь-нибудь страдаю. Каждый день праздник. Ведь… мог бы и не проснуться, в конце концов.

Свой стол у Алисы появится только к школе. Немножко обшарпанный, прошедший через чужих детей, с отходящим покрытием. Алиса редко им пользуется, слишком привыкла работать на кухне, при мне. Зайчики, деревья, разнообразные версии мамы…

Дверь с кухни вела на улицу. В жаркие дни её открывали нараспашку. Как много в мире красок! Зелень живой изгороди, синее до бесконечности небо, серые полоски на шубке кота. Звуки, запахи.

— Я к подружкам!

— Только на час. Ещё уроки не сделаны!

— Ну, мам…

— Никаких мам.

Хозяйка моет посуду, готовит, снова моет. Чистит холодильник. Меня бережно снимают, перекладывая на стол, где я впервые проснулся. Словно вернулся домой после долгого расставания.

Треньканье телефонного звонка.

— Да?

Невнятное бурчание на другом конце трубки.

— Ясно. Выйду завтра.

Завтра они собирались смотреть картины. Какая-то выставка передвижных художников, сюрприз для Алисы.

— В следующий раз, — вздыхает она. Ещё совсем девушка, уже давно женщина.

Вместо выставки хозяйка приносит книгу. Какие-то советы начинающим художникам — тяжёлые страницы, цветные картинки, подчёркнутые чёрным тезисы. Смятый чек в мусорном ведре. Тайные слёзы на кухне.

Алиса рисует. На несколько вещей я могу смотреть вечно: огонь конфорки, закипающую воду и на работающую создательницу. Светлые русые локоны, широкий лобик, сосредоточенное выражение лица. Сидит, сгорбившись. И вот на листе просыпается принцесса. До прихода мамы мы висим вместе.

Оглядываю её с ног до головы. Сафьяновые сапожки, синее платье до колен, чёрная коса, серебряная корона. Узкое белое лицо, чуть раскосые глаза, полоски чёрных бровей. Приставленная ладошка ко лбу: не видно ли во тьме любимого?

У меня мало практики в светских беседах:

— Сегодня вы очень хорошо выглядите.

— То есть вчера, получается, я выглядела совсем ужасно?

Смущаюсь. Легко разговаривать с принцессами, когда вы королевских кровей, а не просто мазок кисти.

Смеётся. Принцесса вообще постоянно смеялась, даже тогда когда ей было грустно. Мало весёлого в том, чтобы вечно ждать своего героя. А рядом висел только я. Мои собратья давным-давно дремали в папке забытых рисунков. Их достают только, когда приходят гости. Подруги хозяйки, бабушки Алисы пьют чай, а иногда и что-нибудь погорячее, листают папку под неторопливую речь.

Принцесса так и дышит юностью, на листе ещё липкие краски. Как бы мне хотелось коснуться их пальцем! Вот только пальцев у меня нет. Молчим, приноравливаясь друг к другу. Мне столько есть, что сказать.

Вечером приходит мама Алисы, видит рисунок, ахает:

— Попортишь же! Мухи засидят… Надо в школу отнести!

Принцессу заключают в рамочку. Слезинка скатывается из её правого глаза:

— Прощай!

Мужчины не плачут. Молчу, чтобы не выдать чувств.

— Я всегда буду о тебе помнить… — удаляющийся голос из соседней комнаты.

Больше мы не виделись. Говорят, что плачущая принцесса выиграла конкурс, а потом долго висела в классе, пока не облезла от времени и её не выбросили в генеральной уборке.

— М-ам, а этому сколько ещё висеть? Убери!

Перед приходом гостей на день рождения, она снимает меня с холодильника. Стыдится. Но я всё равно её люблю. Как можно ненавидеть своего создателя?

Утром мама возвращает меня на место.

— Зачем? — спрашивает Алиса. — Он страшный и некрасивый. Детский. А я взрослая и могу лучше.

— Делай уроки, взрослая!

Мама смотрит на меня. Похоже, просто привыкла. Ей одиноко и иногда кажется, будто бы я её единственный настоящий друг. Безропотно слушаю истории о прошедшем дне, грубиянах и высоких ценах.

Время не стоит на месте. Я постепенно теряю цвета, и меня покрывают слоем пластика.

— Выкини ты его! — говорит Алиса. — Могу и лучше сделать.

— Так сделай!

— Не сейчас!

Алиса вся в делах: подружки, косметика, новые серёжки, мальчик из соседнего класса. Детская мечта потихоньку выцветает и становится серой, неудобной.

— Художник никому не нужен, — повторяет чужие мысли. — Да и всё равно не пробиться. Места заняты.

Иногда Алису ещё заставляют украшать плакаты, стенгазету для школы, но так, из-под палки. Первое свидание, первые слёзы непонимания. Плохая успеваемость. Сегодня наказана. Весь вечер на телефоне. Слёзы матери:

— Ну, а кем ты будешь? Ты что думаешь, навсегда останешься юной?

Сама хозяйка немолода, но миловидна. Люблю её лучики морщинок под глазами, седые корни волос, красноватые руки, тёплую, немного грустную улыбку, песню за плитой.

— А ты кем стала? Что толку от учёбы? Если потом на базаре книжками торговать?

Горькие, обидные слова.

Алиса реже остаётся дома и уж, понятное дело, не рисует. Зачем? Детские глупости. Никогда не смотрит на меня. Я — вечная усмешка, напоминание о пустых мечтах. Однажды, собираясь, задержалась у холодильника. И вдруг сорвала мой рисунок, бросила под ноги. Ушла, хлопнув дверью. Вернулась — повесила на место. Люблю своего Создателя.

Новые подруги, которых не пригласишь в дом, запах сигарет от замшевой куртки. И снова скандалы, обоюдные слёзы.

Бесконечная дуэль, укол за уколом:

— Я взрослая!

Парирование:

— Вот и веди себя, как взрослая!

— А тебе бы хотелось, чтобы я оставалась одна, да? Как ты?

Неспортивно. Гадко.

Алиса ушла из дома. Хозяйка стремительно стареет. Я ждал, когда меня отправят на помойку или хотя бы сложат в папку. Папка давно покрылась слоем пыли. Ни гостей, ни друзей. Но я по-прежнему на холодильнике. Наверное, во мне было какое-то обаяние. Хозяйка смотрела на меня, вздыхала. А я думал о принцессе, о том, как всё преходяще и мимолётно. Иногда слушал маленький телевизор над головой. Мир, судя по эфиру, эта такая штука, от которой хочется закрыться под семью замками. И с каждым днём этот мир становился тусклее.

…Середина зимы, вечер. Окошко кухни разрисовано морозом, ничего не видно. Сквозняки по полу, поднимающиеся края скатерти. Хозяйке плохо, запах мяты на кухне, холодная вода в стакане. Звон калитки, стук в дверь.

— Кто там?

— Мам, это я!

Щелканье замка. Алиса на пороге — немного усталая, похудевшая, но живая, родная. Перекрасилась — теперь брюнетка, носит огромные очки в модной, но от того ещё более смешной пластмассовой оправе.

Объятье, отрывистые реплики по делу. Хозяйка почти силой усаживает дочку за стол. С холоду надо поесть. Пьют чай. Взгляд Алисы падает на меня.

— Так и не выкинула?

Мама молчит.

За окном ещё темно, когда на кухне зажигаются огни. Алиса затворяет внутреннюю дверь, раскладывает планшет, стилус. Низко склонившись, карябает на экране.

Давно рассветает. Мама проходит на кухню, ставит чайник. Вместе с ней смотрю на экран. Череда зарисовок — овалы, линии, в которых угадываются персонажи, характеры. Наивный паренёк с вихром на голове. Старенькая мать в белом платочке. Кирпичный домик с черепичной крышей. Горсть бобов на раскрытой ладони. Извилистая, узкая, но всё равно длинная линия жизни.

— Хорошо, что ты вернулась.