Одно зернышко риса

Проснулись волки...

Гордость, голод и тоска

Мешают им спать.

Риюку исходил множество заснеженных троп в предгорьях Хоккайдо, прежде чем смог отыскать ту самую, заветную. У отворота пробивался родник. Журчащая вода извилистым потоком бежала к густому подлеску, тонкой каллиграфичной нитью растекаясь по снежному полотну. Чуть дальше Риюку приметил розовый куст азалии, свежий и благоухающий. Так он укрепился в том, что идет верным путем, и зашагал вперед, не ведая усталости. Только плотнее запахнулся в овечий полушубок, да крепче затянул пояс с пристегнутой к нему катаной.

Холодное пламя горело в его душе, и было оно сильнее прочих человеческих чувств.

Так и шел Риюку по тайной тропе, оставляя позади один ри пути за другим. И вывела его тропинка к одинокой хижине на опушке леса. Крыша ее была крыта соломой, стены обтянуты болотной травой игуса. Из-за седзи лился тусклый свет и тянуло пряным ароматом похлебки. Риюку отодвинул перегородку.

Внутри очень тучный человек пожирал набэмоно из большого чугунного котла. Жирными пальцами вылавливая куски рыбы и картофеля из горячего бульона, отправлял их в рот и рыгал, причмокивая мясистыми губами. Изредка тянулся к глиняному кувшину с сакэ, жадно пил и снова принимался за еду. Кимоно его, распахнутое на груди, покрывали сальные пятна.

— Я Риюку, ронин из клана Серого Волка. Разреши разделить с тобой кров и пищу.

— Я Нифуда из клана Трех Свиней, — пророкотал в ответ толстяк. — Закрой эти чертовы седзи и садись.

Риюку сел на циновку, скрестив ноги.

Нифуда продолжил поглощать наваристый суп, даже не подумав предложить угощение гостю. Наконец, он в несколько глотков выхлебал бульон прямо из котла и отшвырнул порожнюю посудину в угол хижины. Довольно вздохнув, откинулся на подушки, набитые соломой.

— Несладко быть ронином в нашей стране, — заявил он гостю. — Прими мои сожаления. Самурай без хозяина, что лодка без весел. Плывет, куда вынесет.

— Течение, которое несет эту лодку, создаю я сам, — ответил Риюку. — И оно привело меня к тебе не случайно.

— Вот как? — недобро улыбнулся Нифуда. — Чего же ты ищешь здесь?

— Одно зернышко риса, — сказал Риюку. — Это цена, которую ты должен мне заплатить за свою жизнь.

В руке он сжимал мешочек, с горловиной, перевязанной черным шелковым шнурком.

В глазах толстяка читался вопрос, и Риюку назвал ему имя.

Имя своего убитого господина.

Нифуда побагровел и громко зарычал. Кимоно затрещало от чудовищного превращения, и вот уже вместо человека в хижине появился огромный кабан. Его голова упиралась в кровлю, а копыта грузно впечатались в земляной пол. Привстав, Риюку пнул тлеющую жаровню — угли полетели прямо в стену, выстланную соломой. Затем он юрко прошмыгнул между ног оборотня, прорвав седзи, и был таков.

Хижина быстро запылала, и Риюку еще долго слышал крики толстяка, сожженного в собственном жилище. Это заставляло его крепче сжимать в ладони мешочек, перевязанный шнурком.

Тропинка все петляла и петляла среди глухих лесов Хоккайдо, пока не привела путника к хижине, свитой из тростника, приподнятой над глинистым берегом горной речки на толстых бамбуковых сваях, точно горделивый журавль.

Риюку увидел вход, занавешанный травяной циновкой, да вот лестницы, чтобы к нему подняться, не углядел. Не долго он раздумывал: оседлал бамбуковую опору, на которой стояло основание хижины, и ловко вскарабкался наверх.

Человек, которого он встретил внутри, являл собой полную противоположность толстяку Нифуде. Высокий и худощавый, с длинными черными волосами, искусно собранными на темени в узел и обильно умащенными маслом, он будто уединился в лесной глуши после долгого пребывания в Эдо. Впрочем, Риюку знал, что это впечатление обманчиво. На тонких красивых руках виднелись следы от чернил и характерная для писца мозоль на белой коже, между указательным и большим пальцами. Жилище хозяин также обставил со вкусом, развесив на стенах гравюры, — пейзажи здесь перемежались узнаваемыми сценами из постановок театра Кабуки, — а в токономе выставив причудливую композицию из пузатых китайских ваз и глиняных статуэток.

Хозяин хижины совершал чайную церемонию, все атрибуты которой он безукоризненно расставил перед собой на маленьком лакированном столике. Легким наклоном головы поприветствовал незванного гостя, не поднимаясь с колен.

— Я Нуфамуне из клана Трех Свиней. Как мне называть тебя?

Голос у Нуфамуне оказался резким и гортанным, словно крик ворона в чаще.

— Я Риюку из клана Серого Волка.

— Клан Серого Волка, — глаза Нуфамуне хищно сузились. — Стало быть, ты ронин?

— Так и есть.

— Печальна участь сия. Ведь быть ронином в нашей стране стыдно и небезопасно, — сказал Нуфамуне. — Самурай без хозяина, что лисица без меха в стылую зиму. Не согреться и не выжить тебе в наших краях.

— Мое сердце не обогреть ни мехами, ни жаром от твоего очага, — ответил Риюку. — Оно согреется другим.

— Кровью, я полагаю, — улыбнулся Нуфамуне.

И поднялся на ноги.

— Одно зернышко риса. Дай мне его или умри.

Риюку потянул катану из ножен.

В глазах Нуфамуне мелькнуло непонимание. Не свихнулся ли этот ронин, который желание убивать скрывает за абсурдными просьбами? Но лишь мгновение сомневался он, а затем обернулся стайкой разноцветных птиц, которые тут же бросились разлетаться прочь из хижины. Оказываясь снаружи, птицы садились на ветви деревьев, откуда могли не опасаясь наблюдать за пришлым человеком с острым мечом. Сотнями маленьких глаз глядел Нуфамуне на ронина да посмеивался. Из трех братьев он считал себя самым умным, хотя на деле был хитрым и трусливым.

Риюку спрыгнул на землю перед хижиной. Оглянулся на темный хвойный лес, вслушался в насмешливое уханье совы. Привычно сжал в руке мешочек, перевязанный шелковым шнурком.

И принялся рубить бамбуковые сваи, на которых возвышалась тростниковая хижина.

Загомонили птицы, захлопали крыльями в гневе. А Риюку знай себе рубит, вздымая и опуская руку с катаной. Бамбук затрещал, хижина со скрипом осела на левый бок. Зазвенели чашки и блюдца, покатились по травяному настилу пола фарфоровые вазы, разбиваясь и ломаясь одна об другую. Протяжно застонав, хижина накренилась и упала в быстрый поток, который понес ее вниз по течению; позже крестьяне из долины еще долго продолжали вылавливать из реки испорченные водой прекрасные гравюры.

Риюку же выдернул из земли заостренный обломок бамбука и резко развернулся, выставив его перед собой. Огромный коршун, целивший ему в спину, налетел на острый кол и яростно затрепыхался, скребя по дереву громадными когтями. Но птица слабела, а Риюку удерживал обломок в руках, воткнув заостренный конец в землю, а голову коршуна крепко прижимая ступней, обутой в гэта. Так и умер Нуфамуне из клана Трех Свиней. Риюку же стал на шаг ближе к исполнению обета.

Его пальцы коснулись завязки на мешочке, который он не выпускал из рук. Нет, еще не время.

— Когда минует сорок семь суровых зим, и ты соберешь сорок семь зернышек риса от людей, презирающих обесчещенного самурая, но при этом рис тебе дадут по доброй воле... Что ж, если все условия будут соблюдены, ты, Риюку, можешь отомстить за смерть господина и уничтожить клан Трех Свиней.

Так сказал ему сегун давным-давно, и условия договора вот-вот будут исполнены.

Поздней ночью Риюку достиг каменного замка, где обитал последний из клана Трех Свиней. Он явился в образе молодой девушки, прекрасней которой ронину видеть не доводилось.

— Я Нафадзаки, — певучим голосом сказала она. — А ты Риюку, ронин с холодным сердцем, убивший двух моих братьев. Чего ты ищешь здесь, кроме гибели?

Риюку сказал ей, и девушка засмеялась.

— Я исполню твое глупое желание. Вот только это цена не моей жизни, ведь сегодня умрешь ты.

Одно рисовое зернышко лежало на его ладони. Ронин развязал шнурок на мешочке, раскрыл горловину и бросил подношение Нафадзаки туда. К остальным сорока шести рисинкам, собранным за сорок семь зим скитаний в бесчестьи.

— А теперь, — сказала Нафадзаки. — Умри, ронин из клана Серого Волка.

Она обернулась драконом, который вонзил в тело Риюку длинные острые когти. Падая, тот зашвырнул раскрытый мешочек в небо. Рисинки посыпались в разные стороны. Попадая в щели между камнями, они прорастали, расшатывая, разворачивая монолитную кладку стен и внутреннего двора замка. За долгие годы в них скопилась ненависть и жажда мести, и теперь вырывалась наружу. Выпустив из рук заветный мешочек с рисом, который хранил и берег столько лет ради этой минуты, Риюку наконец ощутил покой. Тело стало принимать тот облик, что был предначертан ему ходом времени. Израненный юноша в когтях дракона превратился в умирающего старца.

Но Риюку и его обет жили в крохотных зернышках риса, и Нафадзаки поняла это слишком поздно. Ее яростный крик оборвали обрушенные камни замковых стен, которые погребли под собой и дракона-оборотня, и храброго ронина, до последнего верного клятве, данной господину.

Нет, уже не ронина.

Самурая.