Тридесятая ёлка
Эту комнату я помню отчётливо. Пол из плотно пригнанных досок, окрашенных в оранжево-коричневые тона. Кое-где краска успела стереться, и среди рыжего океана проступали серые островки, словно следы весенних подтаявших сугробов. Но взгляд бежал к центру. Туда, где сказочно прекрасной блестящей горкой притихли разноцветные осколки ёлочных шариков. На выпуклых боках мёртвыми остывающими звёздами замерли блики странного сияния. Холодные точки средь сумерек. Глаза неведомых созданий. Гости света в царстве тьмы. По стенам, затеняя размытые узоры стареньких обоев, шли волны — малиновые, бирюзовые, травянистые. Словно где-то мигала лампочками новогодняя гирлянда. Но гирлянды не было. Ничего не было в этой комнате, кроме осколков. Ноздри щекотал назойливый хвойный аромат. Запахи не нашего леса.
Я отчётливо помню вереницу сумеречных коридоров, где перешёптывались тени и шуршали назойливые призраки. Я только не помню, как шёл по ним. Меня будто бы что-то несло. Подошвы не касались пола. Резкие повороты. Высокие потолки. Коробки и этажерки, заставленные толстыми офисными папками. Меж коробок темнели детские игрушки. Я заметил даже трёхколёсный велосипед. Заметил и запомнил. Но все коридоры сходились к единственному порогу комнаты с россыпью битого стекла.
Эту комнату во сне я видел много лет назад. И даже не думал, что мне доведётся увидеть её снова. Но только это уже будет не сон. Впрочем, и реальным миром то место я бы тоже назвать не смог.
* * *
Огонёк гирлянды сверкал красным, сигнализируя: на пятую ветку нижнего этажа нельзя! Осып! Обвал!
Осып — тот миг, когда осыпаются все иголки. Обвал — сигнал, что ветка держится на волосиночке! Ещё мгновение — и она улетает в бесконечное тёмное пространство, природу которого жители волшебного царства не знают до сих пор.
Пятую ветку жаль, ведь именно там штамповали сахарные фигурки, которые развешивались на ёлочные лапы по всем этажам. Производством заправлял игрушечный гном, отстроивший себе стеклянный дворец. В сравнении с настоящими дворцами он бы казался блёсткой. Но в этом мире — сверкающая глыбища!
Красный огонёк вдруг потух, и в отдалении послышался треск. Фонарик гирлянды стал чёрным-чёрным, как бесконечность под ёлкой. Эта темнота словно служила эпитафией славному и доброму сказочному мирку ветки №5...
— Друзья, перебираемся на верхние этажи, — ласково растёкся женский голосок, будто укутывающий в белоснежную перину.
Это вещала звезда на верхушки ёлки. Всё видела она, всё слышала, но сделать ничего не могла.
— Друзья, берите то, что близко сердцу вашему, и скорее в безопасность! — по-матерински напевала она.
Вниз я всегда спускаюсь своим ходом. Мне нравится топот по лестнице, и смена декораций, когда каждый этаж, словно собственный мир. Очень похожий на тот, что выше или ниже. Но всё же какой-то особенный и неповторимый. А вот наверх мне топать лениво. Поэтому, зайдя в подъезд, я тут же поворачиваю к расходящимся дверцам лифта. Можно тихонько насвистывать "А моя любовь живёт на двадцать пятом этаже". Но взбираться туда пёхом — удовольствие среднее. Даже если там и живёт любовь.
Лифт ехал вверх.
Я рассматривал решётку на потолке, откуда лился мутный свет тусклой лампы. Стальная пластина с россыпью затейливых дырочек, выстроившихся ровными линиями. Интересно, смогут ли люди когда-нибудь так же выстроить и звёзды на небесах?
В какой-то миг я с удивлением заметил, что стенки кабины вспучились в стороны от меня. Пластик внезапно приобрёл стеклянный блеск. Я словно угодил в прозрачную сферу.
А потом по глазам больно ударил свет. Резкая остановка сбила меня с ног, и я нелепо уселся на выпуклое дно. Вставать я не спешил, так как туфли скользили, а ухватиться за стенки не мог: ни единой зацепки, сплошное скользкое стекло.
За стеклом наблюдалась странная поросль. Зелёные палки, схожие с остроконечными городошными битами, торчали во все стороны. Иногда они казались мне тусклыми вытянутыми кристаллами. И только после я сообразил, что эти огромные зелёные штуковины, коим нет числа, — всего лишь иголки самой обыкновенной хвои. Только гигантского размера.
* * *
— Внимание, на нижнем ярусе обрушилась ветка № 8, — возник уже другой голос, словно оповещавший отбытие поездов на вокзале, только эти поезда шли в никуда. — Внимание, через пять-семь минут упадёт ветка № 22.
Живые и полуживые обитатели ёлочного царства спешно покидали насиженные места, горестно вздыхая о своих пушистых веточках, шишечках и домиках. Нижние ветви, по статистике, были самыми густонаселёнными. Там располагалось большинство производств. Ведь только они обновлялись раз в год и поставляли самые душистые порошки из иголок, самые замечательные игольчатые домики, самые свежие ресторанные блюда из семян шишек и много чего ещё. На этажах повыше шишки и иголки давно уже загрубели, хотя взгляни со стороны — и не заметишь. Обзор закрывали дождики, гирлянды, игрушки, снежинки и вата.
Нижний уровень — самый большой, самый плодородный, самый развитый комплекс царства. Катастрофы обрушивались на него редко, но непредвиденно, и каждая из них вызывала всеобщую панику. Ёлка качалась, когда тысячи белок с золотыми орехами в зубах одновременно прыгали и цеплялись за ветви следующего уровня. Деды морозы и Снегурочки взлетали на санях, создавая ураганы. Сказочные коты забрасывали златые цепи на ствол и быстренько бежали по ним, создавая скрежет. И чем ближе к верхушке, тем ёлка качалась сильнее. Уже не одна игрушка низвергнулась в жадную пустоту внизу.
— Спаситель прибыл в тачке с Наиной Киевной, правнучкой Горыныч, — объявлял приятный женский голос. — Внимание, на нижнем уровне скоро обрушится ветка № 13, просим немедленно очистить территорию...
* * *
Я был в шаре. Шар был в тачке. Тачку легко катила вперёд колоритная старушка. Голова по-пиратски обвязана платком. Глаза задорно сверкают. С шеи свисают два ряда красных бус, словно гигантские ягоды, которые хочется попробовать на вкус, хотя и подозреваешь, что будут они кислыми.
— А как-нибудь без неё нельзя? — я постучал пальцем по выпуклой стенке.
Постучал осторожно. Опасаясь разбить. Я бы и разбил. Но имущество не моё. А чем здесь платят за порчу чужого имущества, пока не ясно.
— Нельзя, — ответила симпатичная старушенция. — Были. Были, милок, такие, кто приходил к нам открытым путём.
— И как вы их встретили?
— А не успели мы их повстречать. Кто открытым путём приходит, того на такие мельчащие кусочки разрывает, что и в ваши микроскопы вряд ли разглядишь. По-вашему аннигиляцией это зовётся. Поскольку мы, — она обвела одной рукой вокруг, мастерски удерживая второй тачку. — Материя. А вы, — она ткнула пальцем в мою сторону. — Антиматерия. Прямой контакт исключён.
Она тоже постучала по стеклянной стене. Только уже со своей стороны. Но так же бережно и осторожно.
— Защита это твоя. Ты и живёшь-то сейчас, пока на ней ни трещинки.
— Разве это жизнь? — усмехнулся я, кончиками пальцев поглаживая шар изнутри. — В жизни главное — это свобода!
— В жизни главное — смысл, — сердито не согласилась бабка, но тут же подобрела. — А у твоей жизни смысл сейчас очень даже важный.
— И какой же он? — нетерпеливо спросил я.
Поездка мне нравилась. Я почему-то ни о чём не тревожился, словно стеклянные стенки защищали меня от всех забот вселенной.
— Поймёшь сам, — буркнула старушка. — В нужное время в нужном месте. Вот прямо сейчас нет от твоей жизни никакого толка. Но скоро суждено тебе стать спасителем нашего мира.
"Никак в попаданцы меня записали! — радостно ухнуло в груди. — И оружие выдадут для спасения? Меч-кладенец или лучевую рапиру?"
— Делать-то что, госпожа хорошая, — я решил на ходу прибавить хороших манер, а то в мемуарах всплывёт неучтивая фраза.
— А, ничего, — отмахнулась бабка. — До места тебя довезу, а там всё оно само собой и случится.
Супергерой, которому не надо ничего совершать, — идеальная участь любого диванного воина.
* * *
Ветка №7 отличалась густотой и украшена отменно. Среди игрушек на скрепках висели томики. Яркие карамельные цвета обложек. Эти книги нельзя открыть — они всего лишь игрушки. Но золотой дракон считал своё обиталище не только сокровищницей, но и самой обширной библиотекой во всём известном ему мире. Дракон запросто мог бы унести книги подальше от опасных мест, но он ещё ценил атмосферу своего дома и не хотел его покидать, как его ни уговаривали олимпийские мишка и зайка. Они в последнее время чаёвничали вместе.
Дракон наблюдал, как быстро жухнут иголки, замечал, что они водопадом осыпаются в безбрежную темноту.
— Милый золотой дракон, — вещала с верхушки ёлки Звезда, — спешите наверх, если не ради себя, то ради нас... Только вы умеете превращать предметы в золото и обратно, а ведь без вас все золотые вещицы станут обычными, и даже целый семнадцатый ярус, который вы превратили в золото. Дорогой золотой дракон, спешите наверх...
— Внимание! — раздался более ровный приятный голос. — Ветка №9 обрушится через 10 минут. Ветка № 7 обрушится через 23 минуты.
Но золотой дракон не хотел слушать ни голос разума, ни инстинкт самосохранения.
* * *
Откуда-то сверху доносились голоса. Словно ангелы вещали с невидимого неба. Но стекло приглушало их, и я не разбирал ни слова. А, может, ангелы вещают на своём языке, неподвластном простым людям. Мне досталась единственная собеседница. Та, чьи руки толкали тачку вперёд.
— Город красивый, — похвалил я медленно проплывающий мимо меня пейзаж.
Натужно покряхтывая, старушка выволокла тачку из небольшой колдобины. Сфера, внутри которой я находился, покачивалась в тачке и нежно постукивала по её стенкам, обитым толстым мягким материалом, словно разорвали для этого десяток пёстрых одеялец.
— Да уж, — кивнула моя возница. — Жаль, что шарик твой в дверные проёмы не пролазит. Во всём городе есть только одна дверь, куда ты можешь забраться в своей защите. Если бы не габариты, я бы тебя по таким дворцам прокатила.
— И кто живёт за той дверцей? — не утерпел я.
— Там не живут, — покачала головой старушка. — Этого дома словно и нет в нашем мире. Но он есть.
— Как мнимая единица, — хмыкнул я, вспоминая высшую математику.
— Да, — неожиданно согласилась моя возница, но тут же добавила. — Существует множество единиц, которые мнят о себе слишком много. Как вот ты, к примеру. Но за той дверцей их обнуляют. Для пользы нашего мира.
Улица из ёлочных домишек сделала крутой поворот, и мы оказались на проспекте. Видимо, ветка ели под нами была толстенная. По сторонам потянулись уже не домишки, а дома и даже домищи. Тоже стеклянные. Тоже узорчатые. Только напоминали они уже не ёлочные игрушки, а кукольные дворцы из лучших мортов хрусталя.
За стеклянными окнами пульсировала жизнь. Кавалеры в роскошных костюмах подхватывали разукрашенных барышень, чьи пышные платья вертелись таинственными беззвучными колоколами. Вернее, звон был, но только шёл он откуда-то сверху. Быть может, на верхних ветвях ели продолжались такие же улочки, но среди домов пряталась колокольня. И колокольчики нежно выводили что-то торжественное и немного грустное, абсолютно не похожее на "Jingle bells, jingle bells, Jingle all the way", которое в предновогоднюю круговерть несётся со всех сторон реального мира.
* * *
Прошло 5-7 минут после объявления, и ветка № 22 нижнего яруса опасно накренилась. Там всё ещё оставались пушистые колючки, и в них играли два младенца-ангела в прятки, которых мало интересовали мирские дела. Они так хорошо прятались, что даже Звезда с верхушки не сумела их разглядеть и не увидела, в какой они опасности. Спустя пару секунд ветвь ёлки обрушилась, а в безграничной темноте зажглись две яркие звёздочки — может быть, даже нейтронные.
* * *
Покачивание убаюкивало, а хотелось чего-то свежего и бодрого. Хотелось действий. Но для этого я должен покинуть шар. Сойти, так сказать, на дальней станции.
— И где наша остановка? — спросил я.
— В доме, где разбиваются шары, — был мне ответ.
"Может, сердца?" — захотелось поправить мне, но тут я вспомнил давний сон, и где-то внутри кольнула иголочка тревоги.
Я задрал голову, чтобы посмотреть на ангелов, чьи голоса продолжали вещать нечто непонятное. Но небо отсюда не виделось. Лишь всё новые и новые ветки. Там продолжался ёлочный город. Там тянулись другие стеклянные улочки. Оттуда свисали блестящие сосульки и длинные конфеты на ниточках. Сверкали золотом шоколадные медали, и виднелось улыбающееся солнце — массивное, стеклянное, но прочное. В этом игрушечном городе оно заняло бы собой целую площадь.
"Господи, — подумал я. — Если наверху всё так помпезно, как же восхитительны должны быть улицы нижних веток".
Но именно их мне мешало разглядеть дно тележки.
* * *
У края ветки подрёмывал старый боровик из стекла. На этих ярусах всё ещё носился предновогодний дух, никакие разрушения в нижней части ёлки не могли пока его потревожить. Ёлка возвышалась на многие световые года. Но тёмная сила, разрушившая нижние уровни, пробиралась выше и выше...
Боровик вдруг проснулся.
— Старушка, — прогудел он, увидев бойкую знакомую с шариком в тележке. — Всё ли нынче хорошо?
— Ой, плохо, батенька, — запричитала та.
— Торопись, значит, торопись.
— Сама знаю! — недовольно буркнула та и повела тележку по спирали, вырубленной в коре ствола.
До золотого этажа старушка не считала ярусы — золото подсказывало, что они уже почти пришли. По пути она словоохотливо рассказывала пленнику шара историю Золотого дракона.
* * *
Мне здесь нравилось всё сильнее. Наверное, я мог бы стать тут полноправным жителем. В пол-уха слушая старушку, я даже начал выбирать себе дом, где хотелось бы прописаться.
Пока среди золотого квартала не увидел древнее строение, смотревшееся среди местного великолепия коробкой из размокшего картона.
И дверь я тоже увидел. Намного шире остальных. Не вытянутый кирпичик, а основательный симпатичный квадрат с золочёной ручкой где-то по правому борту.
Золочёная ручка медленно уплывала от меня. Дверь неспешно открывалась вовнутрь, прячась во тьме. Я вдруг понял, что это и есть тот самый дом, который мне когда-то снился. Что сейчас симпатичная старушка вкатит тачку внутрь. А дальше потянулся коридоры. И будут плясать тени. И станут перешёптываться призраки. Остаётся только ждать, когда колесо тачки перекатится за порог.
Наверное, на пороге тачка покачнётся. И пленивший меня ёлочный шар мягко сорвётся вниз, чтобы разбиться на осколки. Но не столь мелкие, на какие разорвёт меня. Высвободится огромное количество энергии, мгновенно напитывающей ёлочный мир жизнью. И дрогнут ветки, наливаясь новой силой. И хвойные иголки перестанут желтеть и осыпаться. Надолго. Пока не понадобится следующий шар.
— Ну вот, нам сюда... — удовлетворённо показала старушка на тёмный квадрат открытого дверного проёма. — Считай, мир спасёшь. Считай, красота какая возродится. Гармония…
— Гармония мира не стоит слезинки замученного ребёнка! — воскликнул я словами Фёдора Михайловича.
— Ты разве ребёнок? — сурово спросила старушка. — Был бы ребёнком, ехал бы сейчас тут вместо тебя кто-то другой.
Она отпустила ручки, и тачка понеслась под уклон. Потянулись сумеречные коридоры. Их, действительно, не могло быть в ёлочном городе. Из темноты возникли полки. Но теперь я понимал, что на них не папки а панцири странных существ. Я увидел велосипед. И понял, что это никогда не было велосипедом. Тачка лихо развернулась…
И прямо по курсу возникла комната. По стенам бегали сполохи потусторонних огней. На полу что-то странно, но знакомо поблёскивало.
Я ничего не успел предпринять. Шарик перепрыгнул через борт и начал падать. Чувство, как в самолёте, когда его треплет турбулентность. Хрупкие стеклянные стенки пошли трещинами. Откололся солидный кусок… Удар был мягким, а звон разбивающегося стекла — чарующим.
* * *
Со стороны это казалось ярчайшей вспышкой, только не ослепительно-белой, а радужной — так вспыхнули тысячи огоньков гирлянд и их отражения на блестящих боках шариков. Елка засветилась, зазвучала во всех мыслимых и немыслимых диапазонах. Жители елки были объяты счастьем и ликованием — для них лилась одна лишь музыка первозданной любви.
Летели секунды — мелодия возрождения утихла, светимость понизилась до уровня красного гиганта, еще ниже, еще... В конце концов лишь ствол елки теплился багрово-желтым, но и он погас.
Елка обрела следующую жизнь, по-новому принарядившись. Её ветви, все, до последней, дышали свежестью. Ни одной рыжей иглы среди изумрудного совершенства. Улицы праздничного городка снова тянулись затейливыми спиралями с самых низов до верхушки, увенчанной заботливой звездой. Ниспадал серебряный дождь. Золотились дворцы, в которых заново начиналось веселье рождественских балов. Обитатели из стекла и пенопласта возвращались на ранее покинутые уровни.
Скоро Новый Год, и Тридеcятая ёлка подарит ощущение праздника любому, кто сможет её увидеть.
* * *
Я не чувствовал тела и ничего не видел. Даже темноту, не то что предметы в ней. Казалось, могу шевельнуть рукой, но — нет...
— Фантомные воспоминания одолевают? — раздалось из-за спины.
Я повернулся, но снова ничего не увидел. Ни тьму. Ни того, кто прятался в ней.
— Войдёт в норму, — продолжили со мной беседу. — Не пытайся видеть.
— Где я? — хотел сказать, но слов не прозвучало.
— Спокойно, спокойно, я всё слышу. Твоя материя уничтожена, тебя нет.
Я ещё не осознавал, что при соприкосновении материи и антиматерии выделяется огромное количество энергии, способное напитать целый мир. И после этого мгновения ты не исчезаешь. Твой разум или энергетическая модель тебя остаётся жить вне пространства. Передо мной открывался новый мир... Хотел ли я его? Вряд ли. Но может быть мне здесь всё же понравится? Пока известно одно: обратно в лифт мне не вернуться. И в ёлочный город тоже.
Я воплощаюсь лишь в чьём-то сне. Или в качестве книжного образа. Как вот в эту самую секунду.