Лакримоzа
Здравствуйте, дорогие мама и папа! Вот пишу письмо, не дождавшись ответа на прежнее. Что же вы совсем не приезжаете в гости? Мы с бабушкой глаза проглядели в окошко, вас ожидаючи. Скоро Рождество и снег лежит с неделю крепко, не тает. Очень радостно и бело кругом. Катаюсь на санках с горки. Вот потеха! Лепили снеговика с Сашкой молчуном, дружком моим пришлым с села. А я поди да возьми морковку в сенцах, чтобы нос приделать бабе снежной, да шибко бабушка Настя ругалась опосля. Говорит, что я балую и дурака валяю, а вы незнамо, чем заняты, и никому до меня нет дела. Но я не верю, потому что она старая. А старики все злые. Вот пока и всё. Буду ждать на праздники, может и свидимся. Целую. Ваш сын Вася.
***
Доброго дня вам или вечера, мама и папа! Не дождались вас с гостинцами к празднику. Жаль мне, что не приехали и немного обидно. Бабушка ить хлопотала, пироги с рыбою пекла и сладкий с ягодами. Папа, а какой ещё чудной плод бабушка достала у товарки! Вроде как яблоко с виду, да только цвет оранжевый имеет и запах дурманящий, как смола у сосновых шишек. С роду такого и не видывал. Не попробовал и нонеча, посовестился стареньких объедать. Соседка баба Люба у нас за столом сидела, самогонку выпивала, а как пьяная стала, всё про сына вспоминала. Говорила, что ты, папа, шалопаем вырос, и что совести у тебя с роду не водилось. И, дескать, мама Оля мне не родная, а мачеха вовсе приходится. А меня, как придурковатого спихнули в деревню, чтоб с рук долой, да лишний рот не баловать. И зачем такое наговаривать? Я плакал от слов обидных, а бабка Люба зело хохотала. А наша бабушка её погнала со двора! Чтоб ей пусто было! Какая же злая старуха эта бабка Люба! Да и ну её вовсе к лешему! Жду от вас письма или цветной открыточки с котиками, как прежде посылали. Лети с приветом, вернись с ответом!
***
Привет от сродственника, папа и тетя Оля! Совсем вы про меня забыли, вот уже, почитай, как полгода мне не пишите и навестить не едете. Хоть бы и посылочку прислали, каких-либо мятных пряников или леденцов положили. Обувка у меня совсем прохудилась, уже снег тает, а я всё в валенках хожу. Да без галош, а на дворе весна намечается. Не на что покупать обновки то. Не писать, что ли, вовсе вам? Даже совестно такое думать. Не рады вы моим сообщениям, так и напишите честно, не стану тревожить. А надысь, вспомнил я мамку свою родную, плакал вечор по ней, она добрая была, всё по голове меня гладила и тяжко так вздыхала. Видно, тоже доля ей несладкая выпала, или люди злые обижали, каких пруд пруди. На том писать заканчиваю, да без подписи.
***
Решил опять написать. Может хоть ты, папа родной, пару строк ответишь? Бабушка Настя, стало быть, твоя мать, занедужила и в больницу слегла с нервами. Один теперь я остался, а ведь ещё и хозяйство на мне. А с чего заболела то бабушка? То-то случай вышел! Я в лес по ягоды подался с Сашкой, ягода как на грех уродилась, да и заблудились в чаще. Три дня не могли к людям выйти, заплутали промеж болот, вона страху претерпели. А как нашли то нас, так бабушка с расстройства и свалилась. Суди сам, папа, надо ли тебе сына и мать родную навестить в таком случае? А я тебе не судья более и писать не обязуюсь. Васька.
***
Папа! Выходит, что слову своему я не хозяин. Обещался ведь, а руки так и тянутся тебе весточку передать. Родной же ты, других нетути. Надо ли тебе такое беспокойство, мне неведомо? Сообщаю, что дела хуже некуда, потому как бабушка наша померла. Меня к себе бабка Люба домой жить взяла, и козу, и корову нашу тоже прихватила. Что же мне делать, если так на душе плохо? Хоть тебе пожалиться. Соседка сущая баба Яга оказалась, у ней и ступа огромадная в сарайке припрятана, и кот чёрнющий на печке греется. По голове бьёт меня веником ведьма и хлебом попрекает. А я ведь без дела не сижу, не лентяйничаю, хворост собираю с утра, печку топлю, навоз таскаю — всё на мне. А ить мне и лет совсем мало, считал как-то, так пальцев на руках хватает покамест. Так почто хлебом живого человека попрекать, разве же я виноватый, что сиротою горе мыкаю? Не надеюсь я, что ты откликнешься. Так пишу, для своего успокоения. А, вот что ещё забыл сказать. Бабка Люба обещается отпустить меня на вольную или в приют, только если ты объявишься, да в ножки ей поклонишься, и долги вернёшь. Разве же ты у неё занимал что? Вот ведь какая кикимора злобная. Это письмецо голубиной почтою посылаю, мыслится мне, что ты прежние не получал вовсе. Люди теперича злые, может и не доставили по адресату, с них станется. Твой сын Васятка.
***
С рассветного утра завьюжило, позёмка поверху пошла, припорошила деревца да кустарники. Прохожих за три версты не видать, сколько не высматривай. Тут не до праздников, на душе слякотно. Витька одну сигарету от другой прикуривал, дым в форточку выдувал, тяжело похмельем маялся. Вчера погуляли знатно, вона голова как кочан капусты пустая, да трещит, как с мороза мокрая рукавица. А чего отмечали, уже и не припомнить, да и какая разница! Резкий порыв ветра широко распахнул кухонное окно, заколыхалась выцветшая занавеска. На подоконник важно уселся жирный сизарь и постучал клювом по стеклу. Витька насторожился и треснувший ночник за веревку дёрнул. Тусклый свет выхватил убогую обстановку: обшарпанный диван у стены, да облезлые обои с жирными подтеками. Закашлялся Витька, от студёного ветра продрогший.
— Олька, глянь, что там на кухне? Вроде шум послышался, возится кто-то.
— Сам смотри, целый день на диване дрыхнешь, как бревно, которое тебя придавило. Какой от тебя толк? Раньше хоть деньги приносил.
Под кучей тряпья на лежаке зашевелилась молодка с опухшим лицом и фингалом под правым глазом. Нехотя в кухню подалась, зевнула широко и перегаром вчерашним выдохнула, даже пар со рта вышел. Пустые водянистые глаза округлились, зрачки сузились.
–Там птица за занавеской сидит. Фу, это к плохим новостям! Иди, прогони её! Распустёха принялась икать с перепою да канючить:
— Ой, да у неё что-то к ноге привязано, какая -то гадость! Витька, кряхтя, приладил костыль и медленно поковылял на кухню, спотыкаясь о порожние бутылки. Взял в руки птицу смело, со знанием дела пригляделся.
— Не ори, дура! Это вестник. Почтовый голубь. И откуда взялся пернатый в такую стужу, как дорогу нашёл? Недоумевал Витька, аккуратно развернул бумажный свиточек и пробежался глазами по строкам. Лицо вдруг посерело, словно невидимая сила потянула из него жизненные соки, покачнулся Витька.
–Ты письма от моего сына ранее получала, да? — сквозь зубы процедил он. Женка рот щербатый скривила, мужа передразнивает.
–Да, получала. Цельную кипу писулек от твоего полоумного сыночка выкинула в помойку. Пишет дурачок блаженный, только читать некому! Деревня, недоделанная! Олька диким хохотом зашлась. Тут голова у Витьки кругом пошла, в пот липкий прошибло, руки сами по себе в кулаки сжались.
–Так ты и денег не высылала мамане, переводы, как я просил?
–Хрен тебе, а не переводы! У меня третий год одна и та же шуба, заношенная до дыр уже. Олька скрутила фигу и сунула к мужниной переносице.
— На, гляди!
–Гадина, дрянь! Витька схватил её за жирное горло, накинулся, молотил большими кулаками женино мягкое тело, будто перину выбивал на морозе. Она в ответную визжала и царапалась, пока не затихла в своём углу, подножкой сбитая. Со всей дури мужик замахнулся на неё костылем и не удержав равновесия, упал без чувств на цементный пол…
***
Дорога к отчему дому всегда длинная. Как от порога уходишь, так быстро тропинка бежит. А как обратно возвернуться — всё времени не хватает. Так в мире устроено, видать. Вроде и торопился Витька, а всё никак заветной часовенки не наблюдал на горизонте. Только на закате подошёл он к родному порогу. Рябина у крыльца всё так же кривым стволом к плетню клонилась. Будто и не было двадцати годов его отсутствия. Дом темный стоял, не обихоженный. Страшно и тоскливо, когда в хате людей нет. Тут шорох у калитки прослышался, ему словно голос матери почудился. Тень у забора выросла. Вздрогнул Витька с перепугу. Сухонькая старушка в черном платке замерла на пороге, руки на груди скрестила
— Сынок? Ты ли это? А я во сне сегодня горько плакала, а это к радости великой. Вот и встренулись. Молча глядели они друг на друга, будто и сказать нечего. А ведь роднее никого в целом свете не сыскать.
— Мама, так ты жива? Витька разрыдался по-детски, размазывая слезы по небритым щекам.
— Как видишь. Матушка строго глянула на сына. Она всегда такой была, с виду как тростиночка, а внутри кремень да железо. Витька замялся, покраснел аж, да спросить надо.
— Васька то где? Он мне весточку прислал. А… написал такую дурь, шалит пацаненок. Нахмурилась старушка, пригорюнилась, концы платочка перебирает пальцами узловатыми.
— А что в том письме прописано?
–Да это, даже и говорить не хочется. Будто ты умерла, а он у бабы Любы бедствует. Я ему сейчас задам! –оживился вдруг Витька. — Без отцовской руки растет, вот и распустился! Мать осела на порог. Отвела взгляд в сторону, тяжело вздохнула.
— Нет больше Васьки, внука моего. Пропал он на болотах ещё прошлым летом, а тело до сей поры не нашли. И соседка Любушка давно как в могиле. Витька за голову схватился, да и обмяк, как куль навозный.
— Как же так, а письмо то, кто послал почтой голубиной? Тут не выдержало сердце материнское, зашлась горьким рыданием, запричитала мать, прижимая блудного сына к груди.
— Один Бог теперь знает. Витенька, сынок, что же ты раньше не приехал? Малец так ждал отца родного, так горемычный и сгинул с надеждою на встречу!
–Это не я виноватый, маманя. Всё она. Жена это моя Олька, змея подколодная! Письма таила, деньги не посылала. На сплаве я работал, бревном меня по башке тюкнуло и по хребтине садануло. Сам едва выкарабкался. Вона и не работник теперь совсем.
— Виноватых ищешь? Жена говоришь? Что, своего ума нет? А какая она тебе жена? Детей не родила. Чужой человек. Эх, кабы покойная твоя видела… Витька в ноги материны рухнул, обхватил за подол юбки, зарыдал в голос.
— Я всё исправлю, мать. Исправлю…
***
Болота зачинались в двух верстах от околицы села. Сначала шли кочки да илистая жижа, поросшая ряской, и редко где морошкой сдобренная. Пройти можно с опаской, а там, где топь, ягоды густо росли. Витька хорошо дорогу знал, все детство по лесу шастал, окрестности наизусть помнил. Но и он притомился с непривычки, присел на пенёк, закурил самокрутку. Вон и раскидистая ель показалась, ветви по земле стелются. Скоро, стало быть, и местечко потаённое, только ему ведомое. Витька держался молодцом, шестом почву перед собою проверял, да и больную ногу берег. Осторожно ступал, чтоб в трясину не угодить. Остановился, как вкопанный, лишь у подступов заболоченных. Осмотрелся: справа валун угольный, слева сосна обгорелая примечена. Обронил слова с горечью:
— Тетя Люба, это я, Витька. Ты, что ли, сына моего забрала? Отдай. Не по-христиански же получается. Со мной счеты своди, почто дитё мучаешь?
Верхушка елки покачнулась, будто шепоток чей-то послышался. Витька взгляд на затылке уловил, тяжелый. Похолодало сразу, мурашки аж по спине пробежались. Оглянулся неспешно, хотя боязно ему было. Баба Люба стояла возле берёзки, кутаясь в шерстяной платок. Лицо прятала, глазницы черные, словно колодцы в бездну провалились.
— Повинись, раз пришёл. Витька зажмурился и губу прикусил.
— Что виниться? Ты не попадья, сама делов при жизни наворотила. Старуха с места не двигалась, а вроде ближе оказалась.
— За свои дела я уже расплачиваюсь, а вот ты ещё не начинал…Витька попятился, за колун держится, ног под собой не чувствует.
–Легко говорить, тяжело замолить. Грех на мне, да не один. Что ты хочешь, ведьма проклятая? Не нарочно я, сама знаешь!
— Поведай прилюдно, каков твой грех. Тогда вернёшься за Васькой. Берёзка закачалась, на небо тучки набежали, будто к дождю. А старуха словно истаяла в дымке туманной.
***
Два дня следом Витька первачом заправлялся. Мать в горнице сидела, носки вязала, да слёзы утирала. Молчание промеж них повисло, как стеной бетонной отделились заново. Пьяный, шатаясь, вышел он к полудню другого дня из сеней.
–Зови, мать, батюшку. Только ему скажу. От людей мне суд не нужен!
Старушка всплеснула руками, перекрестилась.
–Что ты, совсем разум на водку поменял? Беспутный как есть, что тебе черти нашептали? На что потребен батюшка, оглашенный?
–Зови, сказано! — волком завыл он и выскочил во двор. Мать отшатнулась, словно безумных глаз сыновьих испугалась иль увидала в них чужое, жуткое. Помчалась стремглав к церквушке, причитая.
— Отец Алексий, помогите, Христа ради! Витька взбеленился. Вас требует. Нашло на него. Сына он потерял, жизнь нескладная, вот и несет невесть что. Поп навстречу вышел, будто и не подивился словам старушкиным.
–Охолонь, матушка. Пойдём рабу божьему пособим, на то дело сподвигнуты.
Словно дикий зверь метался Витька по задворкам, стеная, да руки заламывая. Рубашку исподнюю на себе изорвал в клочья, глаза навыкате. Жутко даже!
Батюшка приблизился к истерзанному мучениями, руку возложил, успокоить пытался. А где там!
— Говори, раз позвал. Что у тебя на душе, сын мой?
— Эх, да где та душа ночевала, отче? Грех на мне! Это же я тетки Любиного сына Сашку в болота завел по малолетству, да хотел напугать, и в топь его столкнул. Когда он задохся в трясине, вытащить не смог. А ить он же немой да убогий народился, на помощь не звал, тока рот беззвучно открывал, а я потешался! Там он, в болоте, и тело его поныне! Не хотел я, ребенком был. Мать то его всю жизнь искала, убивалась. А я знал, да молчал. Она с горя, вроде, как ворожить стала. Простите, кто можете! –дурным голосом завопил Витька.
— Бабка Люба прости меня! Сынок, Васятка, ты за мои грехи пострадал! Эх— ма, что же делать то теперь? Всю жисть с этим камнем на шее живу, голова уже не держится! Односельчане собирались, перешептывались, ахали. Одни судили строго, иные жалели земляка бесшабашного. Витька словно изнемог, опустошенный упал в траву, и затих надолго.
— Отойдите от него, люди добрые. Душа покаяния ищет. Не мешайте, родная земля его слушает! — покачал головою батюшка, а глаза грустными стали, и слеза по щеке пробежалась. Тут детский голос колокольчиком от околицы и зазвенел.
— Дядя Витя, бабушка Настя! Нашёлся Васька то ваш. При топях он у ели лежит рядом с другим мальчиком. Только что вытащили. Вот дела то какие, айда глядеть!
***
Здравствуй, дорогой папа! Вот как я рад, что всё наладилось, и ты приезжал меня навестить. Бабушка Люба сразу стала доброю и меня к маме отпустила. Мы теперь с ней дом обживаем, что у околицы покинутый стоит. Видели тебя у церкви, но не подошли. Мама сказала, что пока рано к нам переезжать. Ну, подождём. Что же ты так убивался, тятенька? Ведь теперь всё хорошо, дошло письмецо моё! Мама говорит, чтобы я не писал более, что негоже нам общаться. А я не верю. Вот подожду голубя, как вернется, опять тебе весточку подам. Говорят, что на святки надобно желание загадать, оно исполнится непременно. Так и сделал. Вот и спасибо тебе за эту фрукту диковинную. То-то полакомился, видел, как ты её оставлял, когда забор дедушке поправил. Верно, для меня назначалась. Мама сказала, что правильно апельсином называется, и что его Дедушка Мороз приносит. А в нашей глуши разве дождёшься того деда с подарками? Я и Сашку угостил, он к нам теперь зачастил. Разговорчивый сделался. Привет тебе передаёт и прощение своё. Вот, ей Богу, чудно! Чего ему вздумалось прощать такого доброго человека, как ты, папочка? Дурачок такой Сашка, видать, ему злые люди никогда не попадались в жизни. Ничего, поумнеет, жизнь ишо подучит! Совестно попросить, но ежели тебе не хлопотно, то привези апельсин мне в гостинец и у оградки положи, я позжее приберу. Целую. Остаюсь навечно твой сын Вася.