Сущности

Иногда бывает, что человеку снится один и тот же кошмар. Раз за разом, виток за витком. Кого-то не отпускают школьные экзамены, двойки, шпаргалки… На кого-то падают горящие самолёты, обрушиваются перекрытия, автомобили. Иногда это что-то нелепое или постыдное, какая-нибудь детская бессмыслица, глупость. Головой понимаешь, что ерунда, но во сне логика редко работает. Сон — эмоции, чувства, переживания. Лист на ветру и управлять им — большое искусство.

Глебу Калинину снился автобус. Старинный «Икарус»: угловатый и безупречно-малиновый, с характерной ухмылкой на приплюснутой морде. Впустив пассажиров, он отправлялся по только ему известному маршруту и мужчина, один среди многих, торопился занять свободное место. В пятый, в десятый, в тысячный раз… Его путешествие вновь начиналось.

Спустя какое-то время салон, разогревшегося на солнцепёке автобуса, наполняется запахами дешёвого пластика и всяческих казеинов. Воняет так, что густой дымный шлейф оставляемый за кормой, вовсе не кажется выхлопом двигателя, а просто открыли окошко. К счастью, спасение у Глеба всегда с собой, в невзрачном пакете, где ощущается приятная тяжесть баклажки янтарного.

Повернуть — щёлкнуть крышкой, подождать пока спустит давление… Теперь, чуть отклонившись в проём, запрокинуть пакет и прямо так, из горла, залить в себя сколько позволит дыхание. Отдышаться, рыгнуть, повторить… и опять.

Пока всё идёт хорошо. Прохладная жидкость наполняет желудок, хмель умиротворяет сознание… Вонь и жара отодвигаются на задний план и больше не беспокоят. Долгожданный покой… И даже патлатая соседка, что у окна, уже не выглядит столь раздражающе.

Так проходит какое-то время и вот — первый звоночек.

Поёрзав на сидении, Глеб оценивающе приподнимает пустую бутылку: два двадцать пять и сейчас, в этот самый момент, выпитое, неумолимо перемещается из его желудка в мочевой пузырь. А потом…

Терпеть бессмысленно: всё дальнейшее — лишь вопрос времени. Калинин про это знает, но всё равно ничего не предпринимает. Туалета в автобусе нет, а попросить водителя остановиться ему почему-то отчаянно стыдно.

Он елозит по креслу, суетливо цепляется за подлокотники. В надежде отвлечься, смотрит в окно. Всё напрасно: невидящий взгляд лишь беспомощно шарит в пространстве и, в конце концов, замирает. Все мысли, все чувства, все смыслы сейчас собраны в кулак и нацелены лишь на одно — удержаться.

Позывы усиливаются. Теперь они всё больше напоминают прибой, накатывающий упругими волнами. Нет-нет-нет!.. и небольшой откат, облегченье, чтобы через мгновение всё повторилось. Силясь не сорваться на пике, приходится задерживать дыхание. Теперь организм живёт в едином ритме, в единой пульсации. В ожиданье развязки.

Моча жмёт, моча жжёт, моча разрезает. Держась за ширинку, иногда кажется, будто внутри действительно что-то надорвалось и… и нет больше сил это терпеть!

Наконец, находясь у самого края, Калинин пытается встать и направиться к выходу. Ему уже наплевать. Но что-то с силой отбрасывает его назад. Руки? Руки словно притянуты к автобусным подлокотникам. Ещё рывок — бесполезно. Это уже не автобус, это — кровать. Но что за чертовщина? Почему не получается встать?

— Смотрите, проснулся! — доносится чей-то далёкий голос, но сейчас Калинину не до голосов.

— Туалет, туалет… — стонет он, силясь освободиться.

В отличие от рук, ноги свободны и несколькими шальными движениями ему удаётся сбросить одеяло. Помогает не слишком.

Что происходит вокруг, мужчина не замечает и не понимает. Сейчас он пытается дотянуться зубами до ленты, удерживающей его правое запястье. Не получается. Тогда он кричит, матерится, пытается извернуться на другой бок и снова фиаско. В какой-то момент Калинин всё-таки замечает, что он совсем голый и что находится вовсе не у себя дома. Странно. Впрочем, это сейчас не главное, это потом…

— Туалет… — плачет Глеб, извиваясь, словно на сковородке. Он понимает, что проиграл и моча короткими судорожными взбрызгами начинает вырываться наружу.

— Спокойней, спокойней, сейчас всё получится, — шепчет далёкий голос, и что-то холодное упирается в бёдра пониже яичек. — Давай-ка, дружок, попробуй сюда.

В отчаянии Калинин из последних сил напрягает мышцы. Ленты, словно струны, впиваются в кожу, но это и всё. По щекам течёт слюнявая пена. Картинка мира туманится, плывёт. Обжигающая безысходность сменяется очередным забытьём.

Теперь Глеб поднимается по лестнице обшарпанного подъезда. Подъезд незнакомый, но Калинин точно знает, что идёт к себе домой. Тусклый мигающий свет, полумрак, под ногами скрежещет битая плитка… Всё кругом мерзко, но привычно и от того по-особенному приятно. Последний штрих — в его руках большая картонка на тридцать яиц. Зачем? Он не знает. Знает лишь, что яйца — это самое ценное.

Шагать легко и приятно, словно в невесомости. Кажется, что при желании можно махнуть сразу через целый пролёт. Если б не хрупкая ноша, Глеб, наверное, так бы и сделал.

Но вот и квартира, а вернее — невзрачная серая дверь. Мужчина знает, что квартира его, хотя дверь видит впервые. В кармане должен быть ключ, но чёртовы яйца не дают дотянуться. Сама мысль о том, что картонку можно поставить на пол кажется кощунственной и Калинин пытается извернуться, прислоняя драгоценную ношу к стене, придерживая коленом…

Внезапно, крайнее яйцо не удерживается и звонким шлепком бьётся о кафель. Звук зависает в воздухе. Что теперь будет?

Балансировать больше нет смысла и, отставив картонку, Калинин принимается собирать растёкшийся по полу желток. Липкий, тот клеится к пальцам, к плитке и словно впитывает всю грязь, до которой касается. Когда мужчине наконец-то удаётся собрать его в ладошку, это уже не золотистое чудо, а мерзкий копошащийся комочек.

Похоже, именно этого Глеб и боялся. Цыплёнок вылупился, но в нём всё перепуталось, перемешалось. Глаза, лапы, клюв… Всё пырится в разные стороны, сердито квохчет, скребётся. И даже детский цыплячий пушёк больше напоминает щетину.

«Не донёс», — выстреливает короткая мысль. «Но ещё не всё потеряно — ещё можно сбежать», — возражает ей следующая. Мужчина отшвыривает гадкую зверушку и хочет броситься вниз по лестнице, но там, где только что были ступеньки — лишь чёрная пустота. А из пустоты — два пристальных голубых огонька, прощупывающих душу.

«Теперь точно конец», — думает Калинин, пятясь к закрытой двери. Вдобавок, он только что наступил на оставшиеся яйца, и те, обернувшись кучкой копошащейся мерзости, устремились вверх по штанине. Под штаниной…

— Про-о-очь! — вопит Глеб, расшвыривая приставучих созданий и… садится в постели.

 

 

*

 

После ярких событий сна, реальность казалась слишком невзрачной. Калинина никак не отпускало ощущение скребущихся по ногам коготков, а тут… тишина, пустота, мягкий уличный свет сквозь занавески. Вновь-обретённая жизнь куда сильнее походила на грёзы, чем прерванная борьба.

Вокруг словно всё выбелили или обсыпали известью. Или, даже, словно ты сам приложился к бутылке с отбеливателем и теперь смотришь на мир другими глазами.

Сейчас его руки были свободны, но он хорошо помнил шутку с привязыванием, потому первым делом проверил запястья. Никаких следов: ни шрамов, ни даже покраснения. А ведь он рвался из последних сил и был готов свернуть горы. Неужели и это пригрезилось? Ладно, проехали.

Оглядевшись, Глеб насчитал ещё четыре койки кроме своей. В трёх, укрывшись одеялом, лежали люди. По-видимому, такие же везунчики, как и он. У каждой кровати по тумбочке, у выхода — раковина. По всем признакам, помещение сильно походило на больничную палату, хотя Калинин уже ни в чём не был уверен.

Думать удавалось с трудом. Ещё сложнее получалось сидеть, дышать, смотреть… Жизнь вообще нелёгкая штука, но сейчас она слишком выматывала и, чувствуя, что с него довольно, мужчина повалился назад на подушку. Руки по швам, взгляд в потолок… Его белёная гладь удачно дополнила череду впечатлений. Подташнивало.

 

 

— Калинин кто?

Услышав свою фамилию, Глеб повернулся и увидел стоявшую в дверях медсестру.

— Вы Калинин? — повторила она.

— Девушка, милая, скажите, а где я? — осторожно переспросил мужчина. Сейчас он очень стеснялся собственного вопроса, но не спросить просто не мог.

— Рай-больница. Наркология. Пить надо меньше. Милый, — не без ехидства пояснила сестра. — Таблетки держи.

— Какие таблетки? Зачем? — недоумённо пробормотал Глеб. Он всё ещё не понимал, что случилось, и как он вообще оказался в больнице.

— Обычные таблетки. От давления, от головы, противосудорожное, успокоительное…

— Успокоительное? Не надо мне.

На одной из коек хохотнули. Из-под одеяла показалась небритая и счастливая физиономия.

— Кубакин! — цыкнула сестра и, скосив взгляд, выдержала авторитетную паузу. — Его и спросишь, зачем успокоительное, — вновь обращаясь к Глебу, пояснила врачиха. — А сейчас пей давай. У меня таких как ты ещё целый поднос. — И она насильно всунула в руки крышечку с белыми кругляшками.

Пришлось выпить.

 

 

Кубакина звали — Кубакин. Затейник со стажем, бедолага попадал в наркологию чуть ли не каждый год и давно прослыл завсегдатаем отделения. Улыбчивый, он относился к тому роду людей, которые редко думают наперёд, а от того удивительно легки во всех отношениях.

От него Калинин узнал, что привезли его два дня назад в бессознательном состоянии. Переодели, прокапали, уложили проспаться. Всё как обычно, но, спустя сутки, когда алкоголь выгорает и человек приходит в себя, он, то есть — Калинин, так и не очнулся. Вместо этого лоб его покрылся испариной, а сам он начал синеть и биться в конвульсиях.

— Колбасило тебя знатно, — безжалостно смаковал Кубакин. — Двое санитаров не могли удержать. Одному так двинул… Сам-то хоть чего помнишь?

Глеб покачал головой.

— Это бывает, это нормально, — со знанием дела, констатировал новый товарищ. — А вот, что синеть начал — это хреново. У нас так двое зажмурились. Так что, тебе, считай, повезло. Чего хоть бухали?

Но Калинин уже не слушал, он судорожно пытался вспомнить что-нибудь из последнего, нащупать хоть какое-нибудь промежуточное воспоминание... и не мог. Глеб знал, как его зовут, знал, где живёт, где работает, но дальше вся его жизнь словно уходила под воду. Какого-то чёткого обрыва не было, просто, мир разделился на два пузыря: большой, тот, который существовал всегда и маленький, который здесь и сейчас. И вроде понятно, что разделения никакого нет и быть не может, что всё это его единая жизнь, но пузырьки отчаянно сопротивлялись слиянию. Жуткое состояние — ощущать, что тебя оторвали от твоей собственной жизни.

Теперь, всё что оставалось у Глеба, это картинки двух последних сновидений. Их-то Калинин как назло помнил до мелочей. Автобус, яйца и в особенности бездну с двумя голубыми огоньками. Горячие, яркие, но не светящиеся, а словно две дырочки, словно проковыряли. Глаза закроешь и вот они — рукой дотянуться. До бездны? Вот интересно, а можно ли дотянуться до бездны? Потрогать? Она на ощупь, наверно, как плед. Ворсистая, мягкая, рукой проведёшь… Немного пружинит на кончиках пальцев. Щекочет… Колышется… Шершавая, тёплая… тихая…

 

 

 

*

 

На этот раз обошлось без сновидений. Похоже, гремучая смесь из всевозможных пилюль и правда подействовала. Во всяком случае, сейчас, Калинин чувствовал себя куда лучше, чем в первое пробуждение. Уже проклёвывался аппетит, хотелось пройтись… Правда, теперь Глеба немного знобило, но он решил не обращать внимания на подобные мелочи.

Куда сильнее мужчину беспокоили мысли о работе, ведь он точно не знал, в курсе ли его приключений начальство. Хорошо если нет, иначе же ему грозит прослыть алкоголиком. Но, с другой стороны, как объяснишь отсутствие на рабочем месте без справки? Да и вообще, а вдруг его срубило как раз на службе? Дурацкая память… И ведь ни одна сволочь до сих пор не потрудилась объяснить, как он сюда попал. Эх, невезука…

В комнате царил ночной полумрак, и всё это Калинин обдумывал, уставившись на колышущееся пятно света, распластавшееся по потолку. Оранжевое, разлапистое словно медуза… Это был свет от уличного фонаря. С трудом пробивавшийся через листву, он наполнял помещение морковным туманом. Спать совсем не хотелось. Выспался. Хватит. Пора было действительно отыскать туалет.

Не нашарив ботинок, Калинин ограничился брюками и, стараясь не шуметь, выскользнул из палаты. Направо? Налево? Линолеум холодил голые пятки, зато пустое фойе было освещено куда лучше, и, быстренько сориентировавшись, он зашагал в конец коридора.

Заветная комнатка действительно оказалась на предполагаемом месте. Правда, на двери значилась литера «Ж», а значит, мужской в противоположном конце… Да какая в сущности разница: туалет, он и есть — туалет. Не шагать же теперь из-за подобной ерунды через весь этаж.

Кафельный пол, стульчак и даже сам унитаз смотрелись на удивление чистыми. Как влажность белья в советских поездах говорила о его свежести, так здесь о стерильности говорил навязчивый запах хлорки. Чем вонючее — тем бактерициднее. А потому, недолго думая, Глеб защёлкнул шпингалет своей кабинки, спустил штаны и, ни капли не брезгуя, уселся на положенное место.

Казалось, жизнь начинала налаживаться, но, увы — расслабиться Калинину не удалось. Виною тому стали невесть откуда взявшиеся женские голоса. Беседовали две девушки, беседовали звонко, словно не стеснённые атмосферой ночи и, по всей видимости, направлялись сюда же.

Одна, чей голос казался постарше, без умолка щебетала и, скорее всего, отчаянно жестикулировала. Вторая же преимущественно смеялась, лишь изредка вставляя отдельные реплики. Так они зашли в туалет, проследовали мимо кабинки с притаившимся мужчиной и как-то неожиданно одновременно умолкли.

«Заметили!» — пронеслась в голове неприятная догадка. С чего бы вдруг вообще эта паника… но Калинин словно поджался, стараясь не издать ни звука. Какой там — покакать. Теперь ему даже собственное дыхание казалось предательским паровозным пыхтением.

Так прошло минут десять. В тишине, в ожидании. На каком-то этапе Глебу стало казаться, что никаких девушек никогда и не было, что всё это ему лишь пригрезилось. А ещё через десять минут он спустил воду и с чувством выполненного долга покинул своё убежище.

Одна из девушек стояла около зеркала, облокотившись о шкафчик. Её Калинин заметил первой и едва не вскрикнул от неожиданности. Вторая, блондинка, стояла немного дальше, расположившись в дверном проёме. Обе пристально буровили мужчину взглядами и, по всей видимости, чего-то ждали. Его?

Стараясь выглядеть непринужденно, Глеб проследовал вымыть руки, умылся, тщательно вытерся бумажным полотенцем и только затем направился к выходу. Блондинка, перегораживающая проход, оставалась на месте.

— Разрешите пройти, — улыбнулся Калинин. Улыбка получилась натянутой, вымученной. Девушка не двинулась с места.

— Пройти разрешите, — уже с нажимом повторил он.

Опять ничего.

Тогда Глеб двинулся напролом и, выставив руки, чтобы отпихнуть блондинку… прошёл сквозь неё словно через пустое место.

 

*

 

— Доктор, клянусь вам, всё так и было, — упорствовал Калинин, сражаясь с лентами. — Развяжите меня. Ну, пожалуйста.

— Голубчик, Глеб Викторович, — по-отечески наставительно басил в ответ доктор. — Помилуйте, весь этаж вчера перебудили. Я развяжи, а вы опять колобродить?

— Я не буду, я честно, но я… я правда, их видел. Две девушки. Блондинка, брюнетка… Я руками так, ух… Я думал… И вот, и насквозь. Представляете?! Я не псих, я не пил. Клянусь, где мне взять?! Всё так и было.

— Ну, хорошо. Тогда… Скажите пожалуйста, вы в приведения верите?

— Конечно, нет. С какой стати? — в горячке выпалил Глеб.

— Во-о-от… Хорошо. А теперь посудите, вы в них не верите, но клянётесь, что видели. И как я вас развяжу?

-А… Думайте, что хотите, — надулся Калинин, и на сколько позволяли путы, отвернулся к стене.

— Ему поесть надо, давно не ел, — осторожно напомнила стоящая рядом медсестра. — Опять с ложечки? Полчаса псу под хвост. А мне ещё в четвёртое отделение за шприцами.

— Ну… пусть Кубакин покормит, — предложил доктор.

— Покормит он, как же. Он себе-то до рта еле доносит.

— Ладно, развязывайте. Но под вашу ответственность. И за шприцами не очень-то, у нас ещё пациент — через часок привезём. А вы, — он вновь обратился к Калинину, — любитель дамских уборных, постарайтесь потише.

— Да я же случайно!

— Допустим, допустим… А нам почём знать? Был тут до вас один ходок. Любил, знаете ли… Впрочем, вам сейчас не до этого.

 

 

Новенького разместили на пустующей койке, прямо напротив Калинина. Глеб как раз ковырял вилкой ленивые голубцы без мяса, когда в палату пропихнули каталку.

— Знакомьтесь — Шаман, — хихикнула медсестра, и они с санитаром перекинули на свободное место шелудивого старичка.

До смешного, но вновь поступивший действительно здорово походил на сибирского знахаря. Характерная бородка, разрез глаз, скулы — всё выдавало в нём представителя малых народов. Какого-нибудь алеута или нанайца. А то и вообще — коряка.

— О как. Всегда мечтал живого чукчу посмотреть, — с добродушной непосредственностью обрадовался Кубакин. — Слуш, а бубен у тебя есть?

Шаман не ответил, но, как лежал, подтянул руки к губам и, быстро-быстро перебирая пальцами, стал чего-то нашёптывать. Со стороны — натуральный колдун. Заклятие в кулак наговаривает. И немигающий взгляд, погружённый в пространство.

— Гляди, гляди, сейчас проклянёт. И сразу рога вырастут, — подколол один из соседей.

— Ага, или чего отвалится, — не удержался другой.

В ответ Кубакин скорчил саркастическую гримасу, но от Шамана отстал. Старикан же напротив — только прибавил. Бормотания становились напористее, отчётливее. Теперь они походили на замысловатые скороговорки. Корабли лавировали-лавировали, да не вырала.. тьфу. Слов не поймёшь — не по-нашему, но кружева знатные.

Все кроме Кубакина с интересом ждали, что будет дальше. Казалось, ещё чуть-чуть и что-нибудь обязательно произойдёт, но, увы, к общему разочарованию, магии не случилось. Через какое-то время наговоры пошли на убыль, глаза шамана закрылись, голова чуть съехала вбок по подушке… Ещё минута и палату наполнило размеренное старческое посапывание.

— Заклинание подействовало, — подвёл итог Кубакин. — Теперь надо выпить — где мой кисель?

 

*

 

Ночью опять не спалось. За окном моросил дождик, где-то едва уловимо гнусавил телевизор. Закрыв глаза, Калинин уже с полчаса отсчитывал перестук капель, по металлическому подоконнику, но и это не помогало расслабиться. Бежать от себя, от собственных дум… всё равно бесполезно.

Они придут. Они обязательно появятся снова. И мысль, как приговор.

Телевизор умолк — стало совсем одиноко. Ещё недавно их было двое: Глеб и тот далёкий человек, у экрана. Они бодрствовали на пару. Каждый сам по себе, но оба, вдвоём. Почти за компанию. Теперь он один.

Спать! Дайте спать! Сейчас очень надо. Заветную кнопку: нажал, и всё — отключился. Таблетки эти… опять полная крышечка и ни одна толком не действует. После них только ноги не ходят да голова, словно раздувшийся шарик. Если быстро болтать, кажется, внутри что-то булькает. Должно быть мозг внутри черепушки. Жаль, снаружи не видно.

Следующей была мысль, что посмотреть всё-таки можно. А потом, Глеб поймал себя на том, что начинает понимать, как сходят с ума. Вот, именно так. В ожидании. Когда ничто не предвещает беды, но ты её всё равно отчаянно ждёшь.

И вдруг, на полпути к сумасшествию, Калинину показалось, что он действительно слышит какие-то звуки.

— Мня… мна… мана…

Загадочные переливы на фоне усиливающейся за окном непогоды. Невнятные, но определённо живые.

Мужчина замер, боясь пошевелиться. Казалось, если ни чем не выдавать свой интерес — так безопаснее.

— Мана-мала… мала-муна… — повторилось сквозь дождевую дробь.

И звуки были здесь, совсем рядом. Буквально у него за спино… «Блин, да это ж чёртов Шаман! — мысленно рассмеялся Калинин. — Это же его проклятая мантра. Скотина чукотская, и ведь нашёл же время».

Радуясь догадке, Глеб заворочался, поворачиваясь к колдуну, и словно окаменел от увиденного. Над стариком, в полный рост возвышался ещё какой-то незнакомый мужчина. Гладко выбритый, в смокинге и старинном цилиндре… Явно не из больных. Стоя рядом с кроватью, он нависал над Шаманом и, казалось, терпеливо чего-то высматривал.

— Мана-мала… — пробормотал колдун.

От этих слов, ночного гостя слегка качнуло, но сам он как будто стал чуточку ярче.

Только теперь Калинин сообразил, что от мужчины в смокинге исходит голубоватое сияние. Совсем неяркое, но достаточное, чтобы выделяться в ночи.

Кричать? Звать на помощь? Чтоб посмеялись и вновь привязали?.. Нет уж… А что?

Тем временем, несчастному чукче становилось всё хуже. Бормотания хоть и сдерживали призрака, но сам Шаман начал ворочаться, затряс головой, изо рта его пошла пена…

Растерянный, никогда ещё Глеб не чувствовал столь острой потребности в молитве. Господи, Господи, как же тебя… Увы, на языке крутилось только «Боже царя храни…» да и то не далее первых трёх слов.

— Фу! Кыш, уди! Пошёл-пошёл прочь! — зашукал он, словно отгоняя собаку.

Призрак не двинулся.

Тогда Калинин принялся прыгать, размахивать руками, но и это не произвело никакого эффекта. Что же ещё? Прикоснуться к незваному гостю? Ну, нет, это уже за гранью возможного. Но должен же, должен же существовать ещё какой-нибудь вариант. Какой-нибудь способ…

— Дурак, чего ждёшь, буди же его! — внезапно выкрикнул внутренний голос. Слова донеслись откуда-то издалека, словно из недр собственного отчаяния. Тогда, зажмурившись от страшной близости приведения, Калинин схватил Шамана за носки и начал дёргать, куда получалось.

— Вот так. Запомнил? Это всегда помогает, — прозвучало над самым ухом.

Озадаченный, Глеб приоткрыл один глаз. То, что он в панике принял за внутренний голос, в действительности оказалось молодой девушкой. Стоявшая рядом, она показывала кулак с большим пальцем вверх и усмехалась. Призрака не было.

 

*

 

— Кристин, это ж безумие. И давно ты их гоняешь? — ещё на адреналине после пережитого, удивлялся Калинин. — Приведений. Призраков… Тьфу, даже не знаю, как и назвать.

— Сущностей? Я их так называю. Да с самого детства. Помнишь, все эти страшилки… Про чёрную руку, про гроб на колёсиках, про красные пятна. Взрослым — ха-ха, а для детей всё серьёзно. Готова поспорить, ты, маленьким, тоже их видел. Ну, вспомни, ну этого… — она понизила голос до заговорщицкого. — Призрак в тёмном углу-у-у!

Для Глеба тема воспоминаний становилась всё более ненавистной. Объяснять не хотелось, и, заместо ответа, он просто пожал плечами.

— Ладно, может, забыл. Не суть. Главное, что теперь всё будет взаправу. Теперь…

— Погоди-погоди, — перебил её Калинин. — Что значит — будет? Это что, теперь навсегда?

— Это жизнь, — холодно констатировала девушка. И тут же, расхохотавшись, добавила: — А вообще я не знаю. Но знаю как классно, что я теперь не одна. Ходишь тут ночью… А они, заразы, хоть бы кто, хоть бы слово… Даже ручкой своей — и той не помашут.

— Да уж… А ты их совсем не боишься?

— Ну, как сказать, — посуровела Кристина. — Вообще, сущности бестелесны и с реальным миром ничего сделать не могут. Даже просто потрогать. Если не спать — они безобидны, но если заснуть… тогда всё по-другому. При этом сами они приходят в основном по ночам. Иногда, конечно, бывает и днём, но… Думаю, днём забрать человека намного сложнее. Особенно здесь, где врачи. Вот они и не рыпаются. А ночью все спят — бери кого хош. И никто не поможет. Вот, как сейчас, с твоим старичком.

— А, всё, я понял. Ты здесь чтобы им помешать? — высказал внезапную догадку Калинин.

— Я? Да не, я здесь как все. Птичья болезнь — пЕрепил, называется. А что? А думаешь, легко жить с таким счастьем? Днём спать, ночью — шляться, — теперь в её голосе звучала обида. — Ничего, сам попробуешь. Как это: засыпать и знать, что вот оно — рядом. Только и ждёт. Я уж и не припомню, когда последний раз ночью спала.

Глеб хотел было возразить, но слова новой знакомой заставили его призадуматься. Шальная радость от спасения Шамана развеялась. На смену ей пришло что-то гнетущее, вязкое. Какая-то незримая тяжесть.

— А если серьёзно? Неужели это всё правда? — уже без надежды пробормотал мужчина.

— Вижу, не веришь. Или не хочешь?

Глеб только вздохнул.

— Ничего, умрёшь — узнаешь наверняка, — вновь повеселев, хихикнула Кристи. Настроение у неё менялось, только успевай подмечать. — Светает. Нужно поспать. До утреннего обхода — самое лучше время. Три часа верняк никто не побеспокоит, — продолжила она. — Смешно, правда? Прямо вампирский график. Ты, знаешь что… ночью сюда приходи. После отбоя. Всё равно ж не уснёшь — это я обещаю.

 

*

 

На завтрак давали ленивые вареники. Желтоватые, по-мужски тугие, с киселеобразной белёсой подливой и, похоже, без творога. А ещё коричневый кипяток. Вернее, чай, но… всё-таки кипяток. Без сахара и обязательно с запахом хлорки. Больница — иначе никак. Ведь каждый из нас с детства запомнил: чистота — неизменный залог здоровья.

Забрав с раздачи свою порцию и прихватив маслянистую алюминиевую ложку, Калинин вернулся на койку. Не выспавшийся, он укутался в одеяло и стал осторожно тянуть из стакана. Есть не хотелось, его снова знобило.

— Зря хлеба не взял, — наставительно посетовал Кубакин. Не теряя времени, он уписывал собственный завтрак. — Хлеб — всему голова. Без хлеба никак. За день наберёшь, в тряпочку сложишь и перед сном — милое дело. Перед сном вечно жор нападает. А они тебе что — компот да печеньку? Бухенвальдский банкет.

Глеб делано улыбнулся и с отрешённым видом уставился на Шамана. После ночных приключений мужчина непременно ждал хоть какого-то продолжения, но жизнь текла своим чередом.

— Мана-мана… — тихо, одними губами, нашёптывал старикан. Не открывая глаз, не двигаясь с места… То ли в трансе, то ли во сне — поди ж разберись. А то и просто прикидывается. Зато сразу видно — живой. Пока довольно и этого.

— Ничего, не помрёт, — усмехнулся Кубакин. Покончив с завтраком, его тянуло на разговоры. — Если в первую ночь не зажмурился — дальше полегче. Это всегда так. Кстати, как думаешь, он сейчас так просто лопочет, или каких богов призывает?

Вопрос был брошен походя, вскользь и, не дожидаясь ответа, знакомец продолжил:

— Сам-то я, вроде, крещёный, но что-то не прёт. Тут при больнице батюшка есть, солидный такой, бородатый. Я когда первый раз загремел, долго мне мозги канифолил — на путь наставлял. А я чего думаю… Если Господь меня сотворил таким, какой есть, значит так и задумывалось. Ты же — Бог, ты же всё знал заранее. Свободу воли мне дал. Чтобы чего? Чтобы потом всю жизнь по каждому чиху цепляться? Нехорошо. В конце концов, моя жизнь — мой собственный крест.

— А они пристают, потому, что это их крест, — подметил Калинин. По самые уши в одеяле, он чувствовал себя всё комфортнее и комфортнее. Да и стакан коричневой жидкости, по-видимому, справился со своей первостепенной задачей — взбодрить и согреть.

Кубакин задумался, но ненадолго.

— Да я, в общем, не спорю. Одно другому не противоречит, — начал он свой второй заход. — Ты может того, тоже из этих? Хотя не, не похож. Атеисты вообще всегда убедительнее, но я не спорщик, я — человек. Хочу разобраться. А этот вопрос… он раз за разом. Давно всё ответили, но всё равно к нему возвращаемся. Снова и снова. И снова. И снова. А вдруг это мы? Мы — человек, взяли и просто придумали Бога? Вот, сны, они есть или их нет? Мы их видим, мы их слышим. Помним. Но что это? Они были, есть, или их не было? Так же и Бог.

А может, человек верит лишь потому, что ему хочется верить? Такой охрененный самообман. Убедить себя, что всё таково, каким хочется видеть. Пойти на поводу у желаний, у фантазий. Как в детстве… да, как в детских играх. Такое взрослое чудо, взрослая надежда на сказку.

Ох, эта вера… кто сказал, что она обязана зиждиться на научных основах? Мы же верим в добро, хотя, хрен знает как это, да? Добро, оно ведь тоже у каждого собственное.

А я так скажу, мы вроде бы умные: компьютеры, космос, технологии там. Всё по косточкам разложили, по формулам, по законам по всяким… а хотелось не этого. Хотелось нам волшебства. Вроде и не искали, но всё время надеялись. А его, опаньки, шиш с красной редькой. А как? А нам хочется. Слушай, а у тебя монетка найдётся?

Каким образом монетка приходилась к рассуждениям о божественном, Калинин не понял, но всё-таки полез в джинсы.

— Два рубля, — с сомнение произнёс он, протягивая кругляшёк.

— Отлично, — обрадовался собеседник и в свою очередь достал из тумбочки три пластиковых стаканчика. В отдельном пакете… словно те так и лежали — комплектом.

— Теперь чудеса! — торжественно объявил он, пододвигая стул и располагая на нём стаканы.

— Чего, напёрстки что ли? — догадался Глеб. — Это мы проходили, в это я не играю.

— Какие игры, ты что, дорогой? У нас научный эксперимент. Не хочешь участвовать — просто смотри. Вот — твои два рубля, вот — положил. Накрыл, крибли-крабли, где два рубля?

Калинин отрицательно замотал головой и вообще всем своим видом постарался изобразить полное нежелание.

— Правильно, не говори — просто смотри, — одобрил Кубакин. — А монетка вот тут, — и он приподнял центральный стаканчик.

Импровизированное представление продолжалось несколько минут, пока, наконец, Глеб не выдержал.

— Здесь! — выдохнул он и потянулся к стакану.

— Эээ, погоди. Хочешь поднять — делаешь ставку, — остановил его напёрсточник. — Иначе нельзя, иначе волшебство не сработает. Сколько там — два рубля? И с меня два рубля, — засунув руку в карман, он вытащил ещё одну монету и, простодушно улыбаясь, положил рядом. — Да не ссы. Делов-то, это ж всего два рубля. Ради науки.

Калинин знал наверняка, что его сейчас обманут, но всё равно не смог удержаться. Естественно под стаканом монетки не оказалось, и выигрыш перекочевал к Кубакину.

— Извини, не угадал, — посочувствовал тот, предлагая попытать удачу ещё раз. Денег у Глеба больше не оказалось, но товарищ согласился играть в долг, под честное слово. Процесс завертелся.

Пристально следя за монеткой, Калинин превратился в одно сплошное внимание. Здесь, здесь, теперь здесь. Через какое-то время он навострился слышать, как железо елозит по деревяшке, но счёт всё равно оставался в пользу напёрсточника.

Вот она — вот! Раз, два… и опять ничего. Невозможно, невероятно! Магия, но магии не существует. Или всё-таки…

— Та-а-ак! Это что за такое?! — внезапный рокочущий возглас вошедшей медсестры, застал их врасплох. — Кубакин, гадёныш! Опять за своё?! Я же тебя… Тебя же предупреждали! А ну, давай сюда свой лохотрон.

Отпираться было бессмысленно и со стаканами пришлось расстаться.

— И всё что выиграл — деньги человеку верни. Быстро. Все до копеечки. Стою — жду. Никуда не уйду.

— Мы без денег, мы в долг… — подал голос Калинин. Похоже, здесь только он чувствовал себя виноватым в случившемся.

— Все долги аннулируются! Именем главврача! И вот это, — врачиха ткнула пальцем в монету, — тоже вернуть.

Кубакин демонстративно передал Калинину двушку.

— Молодцы, хорошие мальчики. А теперь, дружно, спускаем штаны!

 

 

— И всё-таки это никакое не волшебство, — подытожил Глеб, когда медсестра закончила с уколами и удалилась. — Обычная ловкость рук, обычные фокусы. А чудес не бывает.

— Это как посмотреть. Ты сам всё видел, — развёл руками напёрсточник. Казалось, улыбка ни на минуту не сходила с его лица. — Чудес не бывает… Вот только монетка всё равно у меня.

Калинин залез в карман, куда сам только что убрал два рубля — ничего. Поднял глаза и увидел в руках смеющегося товарища злосчастную монету.

— Всегда у меня. Всегда. А называй как угодно.

 

*

 

После бессонной ночи организм словно разваливался. Руки, ноги — всё по отдельности. Завтрак, за ним обед… После обеда отчаянно хотелось вздремнуть. Хотя бы немного, хотя бы полчасика… Увы, но сказать, проще, чем сделать. Кровать, подушка — всё приготовлено… Но почему, почему они ходят? И ходят, и ходят… Бесконечные люди. Туда-сюда — вездесущие, гадские. Вон, бабка со шваброй. Зашла — ведром грохнула. По ножкам кровати: дух, дух… Издевается.

Сосед у двери… Встал. Лёг. Снова встал. Прошаркал к окну. Постоял. Прошаркал обратно. Щёлкнул чайником, а это значит — впереди ещё целое представление.

Другой, с газетой — тоже хорош. С бока на бок скрипит, словно по расписанию. Лежишь, читаешь — лежи и читай!

— Африканская лошадь — пять букв. Никто не знает?

Да что же такое…

— Первая — «ж».

Да что… чего-чего?

А вот и чайник вскипел. Бултых, бултых… Щёлк… И конечно же обязательное: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь… долбанной ложечкой!

— Маш, ты в третьей постель поменяла?!

Кто-то сказал… «Хочешь спать — уснёшь»? Что за кретин? Наверняка какой-нибудь садист с отбойным молотком. Ну как? Как уснёшь?!

— В третьей не, там не выписали. Ты несёшь? Неси в пятую!

Просто трындец!

 

 

Тем внезапнее показалась обвалившаяся темнота.

Безмолвная и снова с оранжевым привкусом… Только что глаза зажмуривал, матерился — был день, и вот, разжмурился… Волшебства не бывает…

Калинин сел, спустил ноги… Словно проверяя всё ли в порядке — оглядел свою территорию. Удивительно, как быстро сознание начало ассоциировать полумрак с чем-то своим. Если днём вокруг царил общественный хаос, то ночью… ночь — отдельная реальность, устроенная иначе. Пожалуй, даже, интимность.

Сущностей Глеб уже не боялся. Во всяком случае, сейчас, когда ничего такого в палате не было. Шаман тихо посапывал, остальные тоже. Всё хорошо. Вставать — не вставать?

Памятуя о девушке, он колебался. С одной стороны, следовало непременно воспользоваться приглашением. Не свиданье, конечно, но всё-таки. Такая… совсем молодая… А что? А вдруг? Судя по сиськам, её давно уже можно. Водку, вон, продают. Но, если подумать… А может ну нафиг всю эту чертовщину?

Лет десять назад, Калинин не задумываясь бы согласился: чем загадочнее — тем притягательнее. Лишь бы попробовать что-нибудь новенькое. Сейчас же авантюра с призраками казалась за гранью. Он дорожил тем, что имел, его и так всё устраивало. И всё-таки любопытство взяло верх.

В этот раз мужчина уже не шлёпал босой — на его ногах красовались потрёпанные кубакинские тапочки. На два размера меньше, они то и дело норовили слететь… Но всё равно лучше, чем ничего. Особенно на холодном линолеуме. В кармане пара конфеток и оставшееся после обеда яблоко. Не густо, конечно, но на безрыбье и яблоко… И даже зубы почистил. По-походному, пальцем. В общем, не просто на прогулку собрался.

— Я уже думала, ты не придёшь, — печально проговорила Кристина, когда Глеб появился на условленном месте. В ожидании, она сидела на небольшом диванчике и чесала за ухом приблудившегося котёнка.

— Привет…

В ответ на приветствие всего лишь кивок. Безразличный, холодный… Даже не посмотрев в его сторону.

— Ну, извини, ну, проспал, — только и нашёлся Калинин. — Я же не знал. Не знал, что ты ждёшь.

— А? Чего?.. — её голос звучал отстранённо, будто она и сама была призраком. И вдруг, словно осознав, словно догадавшись, что же не так, Кристина за пару мгновений расцвела светом праздника: — Ой, извини, ты нет, ты ничего… Хорошо, что пришёл, — затараторила девушка. — Прям, рада, не представляешь. Просто мысли, я думала… Понимаешь… Светлана. Я её еле спасла. Они пришли утром и сразу двое, две сущности. Такого никогда раньше не бывало. И эта вторая гадина, она на меня. А я, блин… Такое чувство… знаешь… не описать. Дерусь с ней и чувствую — вот-вот отключусь. Но всё обошлось.

Надо было что-то ответить, как-то приободрить, но Глеб словно завис. Дурацкое положение, когда любые даже самые правильные слова покажутся глупостью.

— Думаешь, они попробуют ещё раз? В смысле, вдвоём? — наконец проговорил он.

— Без сомнений. Зато я знаю, как всё это прекратить. Я и раньше знала, просто одна не могла. Теперь мы вдвоём — теперь всё получится.

К страху Калинина, это было вовсе не то, на что он рассчитывал. Вдвоём — хорошо, но вдвоём против сущностей... Желая притормозить череду событий, он присел рядом с Кристиной, но девушка чётко держала дистанцию. Вовремя прочитав его движение, она в свою очередь, как бы невзначай поднялась с дивана и заходила по коридору. Бедолага котёнок остался урчать в одиночестве.

— Значит, смотри, — говорила Кристина, шагами утверждая череду рассуждений, — мы сейчас на четвёртом этаже. Этажом выше есть что-то вроде реанимации. Для самых тяжёлых. Там, в одной из палат лежит человек… Лежит в коме. Давно. Месяц, два, может больше — не знаю. В сознание не приходит. Все сущности в этой больнице появляются именно из её палаты. Не спрашивай, почему… Возможно стекаются на аромат смерти. Как акулы на кровь. А может, она как портал между реальностями. Откуда мне знать.

Короче, с ним нужно покончить.

— Покончить? Эм… я не понял. Покончить с чем? С порталом или с человеком?

— Ну, да.

— Чего — да?

— Ну, а какие у нас варианты? Ты же сам всё видел, что происходит. У нас просто… просто нет выбора.

Она говорила так, словно давно всё решила. И за себя, и за Глеба, и за того человека. Какой-то слишком здравый алкоголизм, слишком расчётливый. Калинин задницей чувствовал — пора соскакивать с этой телеги. Отбрехаться, отмазаться… Любой ценой. Пока не сделалось слишком поздно.

— Слабак! — подытожила Кристина, когда он закончил плести кружева. Теперь её голос звучал совсем глухо и чуть с хрипотцой. От него начинало саднить в горле, захотелось откашляться… — Слабак, — повторила девушка. — Жалкий отсос. Сыкун. Я же тебе помогла. Поверила, понадеялась, а ты… Мужик, называется. Ну и ладно. Мне-то чего? Больше всех надо? Никчёмный предатель. Ты вообще за всю свою жизнь для людей хоть что-нибудь сделал?

Предатель? Теперь казалось Кристина вот-вот заревёт, но это Глеб уже проходил. Вначале наехать, и тут же прикинуться оскорбленной невинностью. Любимая схема бывшей супруги: сперва чем-нибудь по мордам, и сразу же в слёзы. Пока не опомнился. Стоишь, как дурак, кровь ладошкой ловишь, чтоб на палас не накапать, а ответить и нечего. По всему выходит — ещё и сам виноват. А главная неприятность, что схема работает. Даже если шита белыми нитками.

 

*

 

Калинин ждал.

Калинин смотрел на Кристину и ждал.

По замыслу, первый шаг в их сумасшедшем предприятии оставался за девушкой.

Глупость, какая… но ей предстояло войти в транс и вызвать какого-то непонятного Дремотника. То ли имя, то ли название. А может, вообще должность? Наверно, тоже из этих, из сущностей. Получалось, не все они столь кровожадны, как думал Глеб. А ещё, он сильно надеялся, что никакого Дремотника вообще не существует: что всё это, что все его злоключения ему просто привиделись… И вот сейчас… Когда никто не придёт… Всё и закончится!

Но Дремотник пришёл — ссутуленный старичок с аккуратной бородкой и зонтиком-тростью. Он выдвинулся из полумрака и, почесав за ушком котёнка, направился вдоль коридора.

Наверно, нужно было удивляться, или ещё что-нибудь в том же духе, но Калинин лишь покачал головой. Смешно, а ведь он узнал призрака. Из далёкого детства… Мама говорила, его зовут Оле Лукойе, хотя, сам Глеб предпочитал обходиться без имён. Вот они — детские страшилки-воспоминания. Вспомнилось. Выходит, действительно было. И у него и у этого… как его… ну, который потом написал.

Тем временем, сущность-Лукойе уже раскрывал свой зонт над головой дежурной медсестры. Из распахнувшейся угольной бездны, неспешно, словно снежинки, посыпались звёздочки. Сперва осторожно, словно робея, но постепенно увереннее и вот… Ночь стала искрящейся, звонкой и чуточку детской, если конечно, не вспоминать, где находишься.

Сестра, разумеется, ничего этого не замечала. Уже не ребёнок, но и не пьяница… Сирая, в своём мирке, в своём кабинете… упёршись взглядом в какую-то книжку. Её веки тяжелеют, голова опускается… вот, вот-вот-вот… и она со вздохом утыкается в скрещенные на столе руки. Всё, теперь можно действовать.

Давненько Калинин не шарил в чужих карманах. Последний раз, пожалуй, в детстве, когда выуживал копейки из отцовского плаща. И вот, опять, но уже в белом халатике медсестры. Сейчас, на живом человеке, конечно, волнительнее, но в детстве всё равно с большей усладой. Рукою туда, словно в банку с медком. Теперь же… хоть в промежность залезь — всё одно, как-то буднично.

В правом кармане, в левом… А вот и ключи от стекляшки (1). Ну, не от стекляшки, конечно, хотя… Спирт, он же тоже. А где? — только там.

Щёлкнул замок, и, чуть скрипнув на петлях, дверь распахнула заветную сокровищницу. Стеллажи, стеллажи… По обе руки и до потолка. На полках склянки, бутылки, пузырьки-пузырёчки. Как когда-то, маленьким, Глеб мечтал о пещере Али Бабы, теперь ему казалось он и правда вступал в неведомый мир сокровенного. Вот только… Откуда столько детских воспоминаний?

«Детство», «в детстве», «ребёнком…» Калинин замотал головой, силясь отогнать навязчивые образы. Наверно… Ну, да — проклятый зонтик действительно работал, причём, куда сильнее, чем нужно. Перед глазами мужчины плыли машинки, солдатики, старый конструктор… А вот и кукла — ах, сколько платьиц он сшил, и все для неё. Сперва так, на руках, потом на машинке. Его красотуля и тайный позор…

Кристина, зараза, ни о чём таком не говорила… А говорила она… Что же она говорила? Последний шкаф с деревянными дверцами… Вот он. Открыть и сбоку в оранжевом пузырьке... Теперь шприцы — шприцы тоже здесь. Проткнуть крышку, набрать… и уходить — ничего больше не трогать. Не трогать! Нельзя! Умф… А как тут не трогать?..

Из стекляшки Глеб выбрался практически осчастливленным. Немного покачиваясь от перегруза, зато с блеском в глазах. Теперь на второй этаж, подняться по лестнице.

Шагалось легко и приятно, словно в невесомости.

Казалось, что при желании можно махнуть сразу через целый пролёт.

А вот и реанимация.

 

 

Удар пришёлся Калинину по глазам. Ослепительная голубоватая вспышка, резкая, словно пощёчина. После ночного сумрака, она прошила будто насквозь: колющим холодком обожгла зрачки до затылка.

От неожиданности Глеб выронил шприц. Пластмассовый, тот брякнулся на пол… туда — в никуда. В слепую жгучую черноту, ставшую абсолютом.

Рефлекторно хлопая веками, мужчина силился проморгаться — не помогало. Тогда он опустился на четвереньки и стал осторожно шарить в ту сторону, куда, как показалось, скользнуло лекарство. Шажок за шажком, ощупывая пол и аккуратно переставляя коленки… И вдруг, из ниоткуда, опять этот смех. Вот тут, совсем рядом… Наверно, брюнетка. Или блондинка? Опять эти две! Туалетные сучки.

Ориентируясь по звукам, Калинин наудачу махнул кулаком, но лишь сгрёб пустоту. Теперь хихикали обе… Ну, да, они ж бестелесные. Какой же он идиот. Правда, как выясняется, подгадить могут и бестелесные. Причём, вполне ощутимо.

Минута, две… Шприц всё не находился, зато внезапная паника уже отпускала. Глаза не кость — сломать нельзя. Выжечь? Можно, конечно, но тоже маловероятно. А значит зрение обязательно начнёт возвращаться… Надо лишь подождать.

С этой мыслью Глеб, как был на полу, облокотился спиной о подвернувшуюся стену и вытянул ноги. Хихиканье стихло. Опять ничего и только прохладный бетон через рубашку. Желанный таймаут, чтобы собраться с мыслями, хотя, захмелевшая голова хотела чего угодно, только не этого.

Сейчас, никуда не суетясь, он начал подмечать, что поглотившая его чернота вовсе не так черна, как показалось вначале. Даже наоборот. Первое пугающее впечатление прошло и вот перед ним целая палитра радужных пятен. Тысячи всполохов, перетеканий, протуберанцев… Яичная размазня, живущая собственной жизнью: зелёный кружочек, красненький, розовый… Копошатся, возюкаются… Словно амёбы под микроскопом.

Что с закрытыми глазами, что с открытыми… необычное чувство: вроде, смотришь на мир, а видишь…

— Глеб!.. Глеб, очнись, ты чего!

Странный голос. Откуда? Разве пятна ещё и разговаривают?

— Дурак, что ты делаешь?! Вставай, не поддавайся!

И вдруг морок прошёл. Вот, только что была радуга, а теперь… Кристина?

— Кристи, привет, — улыбнулся Калинин. — У тебя сейчас такие голубые глаза. А как ты здесь оказалась?

Но ответить девушке не удалось. Надвинувшийся из темноты силуэт схватил её за волосы и потянул прочь. Другой, точно такой же, приближался со стороны двери.

— Шприц бери! Коли! Поздно будет! — завопила Кристина, силясь извернуться и достать неприятеля. В какой-то момент ей это удалось и, получив пяткой по подбородку, сущность ослабила хватку. Рывок… Но высвободится не получилось — второй призрак уже подоспел и они вдвоём прижали девушку к полу.

Освободившись от влияния пятен, Калинин только сейчас начал соображать, что к чему. И подруга, и шприц, и человек, застрявший между мирами… Но подниматься всё равно не хотелось. Вместо этого, как и сидел, Глеб отрешенно наблюдал за происходившей рядом вознёй.

Возможно, он так бы и остался у стены, наслаждаясь зрелищем, пока бы всё ни закончилось, но… Вместе с возвращающимся пониманием мира, Калинин начинал осознавать и то, что хочет по малой нужде. Сильно-сильно. До невозможного. До крика, до разрыва кишок, до — прямо сейчас. Надо, надо вставать, надо доделать.

Шприц словно сам собой оказался в руках. Теперь подняться, не расплескать… Добраться до койки с больным и, проткнув мешочек капельницы, впрыснуть лекарство. Вот и готово, всего и делов. Только… Только, до туалета… похоже… уже… не… нет, не добежать.

 

*

 

— Тю, ты чо, опять обоссался? — хихикал Кубакин, дожёвывая бутерброд. Пару раз шмыгнув носом, он скорчил уничижительную гримасу и взялся за чай.

Судя по запаху, по ощущениям, необходимости проверять не было, но Глеб всё равно заглянул под одеяло. Ох уж эта человеческая потребность — обязательно посмотреть. Чтобы наверняка, чтобы дожать… ну, да, так и есть. Портки, одеяло, матрас… приставучие, отяжелевшие от впитавшейся жидкости.

— Сходи хоть, подмойся, — не переставал подтрунивать сосед. — Только не здесь, не в палате. И это... на пол не капай. Сегодня долго ждать пока перестелют.

Калинин поднял глаза. И хотя в его взгляде было больше печального, чем вопросительного, Кубакин продолжил:

— Переполох. Говорят, помер кто-то. Вроде, какая-то коматозница. Ох, не щадят себя наши шалавы. А ведь моги бы, могли бы ещё столько хорошего дать. А всё почему? — не умеют закусывать… Глотать научились, а закусывать… эх, молодёжь…

Глеб медленно сел. Осторожно, придерживая одеяло, спустил покрытые мурашками ноги. Борясь с удушливой тошнотой, уставился в пол. Сейчас он ощущал себя по-настоящему опустошённым. Его выели, выскоблили, выкачали остатки тепла. В своём пузыре — в своей резервации. Одиночество и безразличие — с ума по отдельности. А может вот так сделать вид, что ничего не произошло? Не для них — для себя. Не было. Не было! Не было!!! Же.

Пить совсем не хотелось, но как же хотелось нажраться.

 

 

(1) Небольшое здание со стеклянными стенами. В народе: ларёк, палатка, где продают спиртные напитки.