Кошачьи сказки

Я расскажу вам историю…

Сказку? Быличку?

Я умею рассказывать всё. В этом моё предназначение. Меня учили. Знаете, есть такая школа…

Ладно, не будем о школе. Понимаю. У вас она в печёнках сидит. У меня, знает ли, тоже.

Назвать своё имя? Можно я погожу.

Нет, что вы? Вовсе не сложно. Но я предпочёл бы пока не афишировать свою личность. Она довольно известна. В определённых кругах. Сами понимаете, лишней известности лучше избегать.

Бывали времена, когда я готов был назвать своё имя каждому встречному и поперечному. Теперь предпочитаю называть выдуманное. Для конкретного случая. В этой истории меня будут звать… ладно, потом придумаю.

Начиналась эта история очень давно. Я в вышеупомянутой школе только два годика отучился. Первый в расчет можно не брать. Там не учеба была — баловство одно. Больше играли мы, чем учились. А вот на второй год уже настоящие науки пошли. Учителя у нас были мудрые, но я тогда этого не понимал. Гоняли меня на занятиях, как говорят, в хвост и в гриву. Хотя, какая у кота грива? Хвост — это да. Воротник… я своим воротничком очень гордился. Белая полоска вокруг всей шеи, а не одна грудка или манишка как у других. Грудка тоже конечно была. Она в нашей семье роскошная — густая, пушистая — другим на зависть.

Так вот. Гоняли… Мне-то казалось, что придираются сверх меры. Особенно, когда по весне, вызвал Маркиус мою маму и строго настрого ей приказал на лето меня к дяде отправить для дополнительного обучения. И еще, хитро на меня взглянув, добавил:

— Пусть твой брат особое внимание его СКАЗКАМ уделит.

И слово это "сказки" — выделил особо. Как выплюнул.

А что сказки? Ну, любил я посочинять, так какой ребенок присочинить не любит. А у меня эти "сочинялки" получались выдающиеся. Некоторые даже верили.

Остальным тоже поверить пришлось. После пары-тройки случаев. Четвертую такую сказку слушали во все уши и на усы наматывали. Вот Марикус и рассердился… А о первой в школе легенды ходят. И новыми подробностями обрастают.

А всего-то я тогда сказал, что у сестры одного из учеников из весенней группы шестеро детей родиться. Два рыженьких, два черненьких, а блезнецы-последыши — мальчик и девочка — пестренькие. Посмеялись надо мной. Где это видано, чтобы коша благородных кровей шестерых родила? А мальчики-трехцветки в нашем роду последний раз лет триста назад рождались. Редкость это несусветная. Обсмеяли меня, почти до слез довели. Много ли котьке трехмесячному надо! Неделю я школу прогуливал. Не хотел никому на глаза показываться. Из дома-то я уходил, все как положено — в лесу прятался. Зима еще только начиналась. Снег хоть и выпал, но тепло было. Так нашлись доброхоты — доложили. Матушка как узнала, меня за шкирку и к директору, разбираться. А Маркиус в кабинете сидит, шерсть — дыбом, по шкуре искры разноцветные прыгают. "Откуда, — спрашивает — ты узнал, кого Фрейд родит?"

Откуда? Да не знаю я, откуда все это берется. Приходит в голову, а язык выбалтывает. Удержать его никак — пробовал. Хоть рот заклеивай. И то, наверно, не поможет.

Еле тогда от меня Маркиус отстал. Через год ребятишки Фрейд уже по школе бегали — такие, как я сказал. Красивые, бойкие, особенно последыши. Только вот дара мамкиного у них — ни капли. Говорят — променяла Фрейд дар на количество и внешность. Бастет также рассудила.

Какая Бастет? Да та самая — древняя, что строительством Великих Пирамид руководила. Тогда как все вышло. Когда Фрейд родила Бастет телекс послали, она и…

Телекс в двадцать первом веке появился, говорите. Ха! А откуда понятие такое взялось, не задумывались? Еще римляне ваши древние, а до них греки об общении на расстоянии ведали. Сообщение — мысль короткую или слово заветное — послать и простая коша может. А вот разгадать или прочитать, по вашему, только обученный способен. Или с даром врожденным. Да. В нашей школе и этому учили. Только не всех обучить получалось.

Так вот, Бастет тогда примчалась и, как у вас сейчас говорят, шороху навела. Предсказателя предъявить приказала. Вот Маркиус и всполошился. Туда-сюда — а меня на занятиях нет. А тут — мамка, котенка своего беглого в зубах тащит. Бастет на меня один разочек только взглянула и говорит: "Этот — может". Рассмеялась… по доброму так рассмеялась, хвостом махнула и исчезла.

Второй раз свидетель был один — братец мой. Широкую огласку тот случай не получил, с братом я договорился. Только Маркиус всё у него выведал. Вызвал меня, посмотрел внимательно и говорит: "Обрел ты на свою дурную голову дополнительны курс — по истории и мирографии. Сам тебя учить буду. На следующий год". Вот радость была!

Третий случай, с потеряшками — котятами приблудными, опять меня на посмешище выставил. Но теперь я твердо на своем стоял — как говорю — так и есть. Ну и что? Прав я оказался. Когда за ними из самой Дании дядя приплыл, все в этом убедились. Эта парочка от мамки в Ревеле сбежала, и на варяжской ладье до наших мест добралась. Всё как я сказал. А их сочинительство о лихих разбойниках, бедных котяток умыкнувших и злую смерть им уготовивших — чушь и враки.

О четвертой сказке разговор отдельный — не на пять слов. Там и предыстория была и до полного завершения еще далеко. Но то, что свершилось, Маркиусу, явно, не по душе пришлось.

О другом речь поведу. Как местечко теплое для младшей сестренки нашел, да и сам прошел тяжелое испытание. А вначале я это лето у лукоморья, что за старой гарью, как наказание воспринял. Выселки, почитай. А тому, что дядька уже тогда среди Баюнов славился и ни разу чужой воли за добрые сотню лет не исполнял, значения не придал.

О какой сотне лет речь веду? Так вы не знаете, что ли? У котов, ведунству и кощунству обученных, век долог. Очень. А некоторые, как мой дядька, еще и в межвременьи ходить умеют. Я — спрашиваете? О! Сейчас я и в межвременьи и в межмирьи жить могу. Иначе, как бы я в Питер-город попал и с вами сейчас тут разговаривал. А тогда… Котенок же — год другой туда-сюда поскакивал, конечно. Но дальше — ни-ни. Себе, знаете ли, дороже. Межвременье штука опасная…

Ну, будете слушать, как я с княгиней Ольгой познакомился? А! Сразу интересно стало. Ну, так слушайте. Расскажу все по порядку.

Днём Заряна позвали в хоромы…

Кто такой Зарян — спрашиваете? Человек один. Не простой. Друг мой. Стал. После той истории, а с дядькой моим — не разлей вода. Придет время, поведаю, как всё у них вышло. Нет, дядька за ним хвостом не бегает. И приказы не исполняет. Помогает иногда. Когда — советом. А когда и… Что вы раньше времени с вопросами лезете! Все по ходу дела понятно станет. Если слушать будете. А не перебивать.

Так вот. Зарян меч прихватил — служилому без меча никак. И не медля, с воеводиным братом лучше дружбу водить, в купцов дом отправился. А там задание получил.

— Ты, говорят, по лесу как по родному дому расхаживаешь? — Купец долгие разговоры со служилыми вести не привык. — Племяшка моя, Хельга, нынче по утру на Красну Горку убёгла и до сей поры не вернулась.

— Одна? — вырвалось у Заряна.

Купец поморщился, кашлянул в кулак, но молвил:

— Вроде, как одна, но кто ж этих девок знает. Найти надо.

Дорога была известна и не раз хожена, заблудиться девчонка не могла. Если только дурной норов не понёс её, через горелый лес. Заповедано было стариками через ту гарь не ходить. Нехорошим местом лесная проплешина считалась. Говаривали всякое. Но кто эту непоседу знает? Могла Олёнка с подружками поспорить и норов свой показать.

Чем пожарище старшим не угодило, Зарян знал и, поразмыслив, пошёл напрямик. Дойди девица куда хотела, давно бы уже домой возвернулась.

Дуб приметил сразу. Ещё седмицу назад дерева не было. Но вот оно — столетний богатырь с узловатыми ветвями. Далеко его от лукоморья увело. Или увел — хозяин.

О лукоморье рассказать… Долгонько получится. Больно уж это Лукоморье место особое — несколько миров связывает. Дуб ведь не просто так там поставлен был. Сейчас таких мест мало осталось. Одно — ближайшее — в горах, что вы Уралом завете.

Да. Раньше больше было. Там, где Чудь прошла. Это племя места силы находило и дубы там сажало особые. Дубов тех нет давно… как и самой Чуди.

И в Олёнкино время уже не было. Названия только от того народа остались. Лишь Баюны теперь подобное вырастить могут. Или с другого места перенести.

Опять — да. В мое время вокруг Чудского озера пять таких мест было и у Ладоги…

Дальше про Ольгу рассказывать или мирографией займемся?

То-то же!

 

Среди толстых корней как в гнёздышке, сладко посапывая, спала Хельга-Олёнка. Детское прозвище — Оленёнок, Олешка, Олёнка — очень ей подходило. Взрослым именем, при рождении даденным, ее, почитай, только отец с дядей и величали. Зарян пристально оглядел ветки, ища чёрное пятно. Вестимо, чьи это шутки.

Тощий хвост можно было принять за сучок.

— Воркат! — гневно воскликнул парень. — Ты что себе позволяешь?

Из листьев показалась совсем незнакомая худая и ушастая мордочка.

— Я — не Воркат. Меня Тиша зовут, — сказал котька.

— Усыпил — молодец, — умерил гнев Зарян. Опять Воркат ученика притащил, а сам уполз незнамо куда. Не иначе, на помощь друга рассчитывал. Пристально посмотрел в бледно-голубые глазки и приказал: — Теперь буди.

— А я не умею.

— Как это "не умею"?! Пой песнь, только задом-наперёд, — натаскивать Воркатовых недорослей было не впервой. Придумать что новенькое — это запросто. А учить обороткам друг не любил — у Заряна это выходило лучше.

— Не поётся, — котька свесил с ветки лапу и царапнул воздух.

— Что значит, не поётся?

— Чего пристал? Слов я не знаю — вот!

— Понятно, — протянул Зарян. — Значит, убаюкивать он горазд, а как будить — пусть другие стараются. А сказки говорить умеешь?

— Умею! — Котька обрадовался и спрыгнул на нижнюю ветку. — Рассказать?

Зарян с сомнением оглядел худенькое тельце, длинные лапы и тощий хвост. Хорош Кот-Баюн!

— Сказывал, небось, ужо?

Котька уселся на ветку и принялся смущённо умываться, пряча мордочку. Его: "Баял" — Зарян едва расслышал. То-то окрест вся ребятня и девчонки кто о славных делах и далёких землях, а кто о богатой прибыли, удалых молодцах и красных девицах мечтают. Развёл сказки пришлый недоросль!

— А этой, — парень мотнул головой в сторону Олёнки, — что баял?

— Жениха…

— Ага. Княжича на белом коне!

— Иного нельзя — воеводина, чай, дочка!

— Ну и враль! Девчонка все слезы выплачет, такого жениха поджидаючи.

— Не успеет, — котька лизнул хвост и, подобрав лапы, улёгся на ветке, — Снег сойдет — сваты приедут.

— Она же … постой! Ты что — вещун?

— Иногда получается.

— И что у тебя с Олёнкой вышло? — воеводина дочка Заряну нравилась. Плохого для неё не хотелось.

Янтарные зрачки блеснули переливчатым светом, и котька проговорил:

— Мужу будет верной женой,

Но не обойдёт беда стороной.

Землю для семени будет хранить,

Жечь города и пощаду дарить.

Веру — потомкам, сыну — меч,

Смерть — для врагов, чтоб семью оберечь.

— Ну! Напророчил! Сам-то понял, что сказал?

— Не очень. Я свои байки часто не понимаю.

"Хорош вещун! И где друг его нашёл?" — подумал Зарян и спросил:

— Учёный значит? А Воркат знает, что ты будить не умеешь?

— Мр-р-не-ет, — смутился Тиша, — я сказал, всё, мол, выучил. Мыслил — смогу, но…

— Не получилось?

Котька промолчал.

— Ты что баял? О лесе? Или о море?

— О лесе… наверное.

— Наверное!? Повтори. Только не громко, чтобы на год не усыпить.

Котька чихнул, чистя нос, фыркнул, коротко мурлыкнул и произнес:

— О, лети, сон!

Вижу сверху

Лес черен, Отэ!

Замолчал, потер лапой нос и решил уточнить:

— Правильно?

— Да-а, — протянул Зарян. — Певун из тебя!

— А ты сам эти… это пропеть попробуй!

— Кроме буковок еще мелодия и переливы нужны. Буквы произносятся протяжно и муры-румы добавляются. Ваши — кошачьи. Но не волнуйся — какие твои годы. Научишься. Давай дальше.

— Лезу вверх… А! Вижу-у-у!

Скелет те все жгут.

Зов мой иного

Из замка будит. Дико зов нежен.

А крик его: "Н-а-н!"

Мороз… Оп! Голод будет,

и сена сор — едой, Отэ.

Ропот: "Лепо тело!

Нос и тело!"

— Понял. Это про лес. Оборотку я хорошо-о знаю.

Тиша удивленно уставился на Заряна. Чесанул ухо, помыслил и спросил:

— Тебя Воркат научил?

— Нет… её скогкат, ваш главный… из школы, придумал, когда о нашем с Варкатом походе узнал, — Зарян подергал себя за ухо, этот жест, вестимо, должон был помочь ему припомнить то давнее их дело.

Имя учителя тоже не назвал. Его-то он помнил, только вот показывать это мелкому не хотелось. Коли котька в школе шерстку протирает, сам сообразит о ком речь. Губы растянула улыбка, подумалось, что почти повторил жест Тиши.

— Ну, петь я тебя научу. Правда, без этих ваших румов-муров. Язык у меня для них толстоват. Подхватывай.

— Подожди, я же еще княжичу…

— Что? Ты не только Олёнке будущее баял?

— В прошлом годе. Он сюда охотиться приезжал и…

— Так, — Зарян пристально оглядел котьку, — помню я эту охоту. Ты его к реке развернул?

— Я.

— Брешешь! Тебя тогда и на свете не было. И дуб этот далеко был.

— Не брешу! Я уже взрослый — два года через месяц будет. Загадал я — получится здесь прыгнуть иль нет. Пытал. Вышло.

— И княжича повстречать получилось. Удачливый. Что напророчил, небось, не помнишь?

— Не помню, — глаза котьки сверкнули зеленым и Тиша отвернулся. Сделал вид, что ловит блоху, заползшую в густую шерстку.

"Брешет!" — подумал Зырян. Но время разобраться и понять все, о случившемся на прошлогодней охоте, у него будет. Если котька не скажет, Олёнка ему поведает, что у нее с заезжим княжичем было. А Воркат любую сказку-байку распутает и объяснение даст. Получше этого… недоучки.

— Ну, давай будить. Повторяй за мной.

И они в два голоса завели:

— О! Лети сон!

"О, лето! — пел топор. –

Этой оде — роса. Несите дуб!

Долог позор, Ом".

На ноге — кирка.

Нужен возок, идти — дубак!

Маз-з-зи!

Огоний, Ом, — воз!

Туг же свет — телекс:

"У-у-у. Жив!" Ах! Рев — в узел.

Это не речь. Сел.

Ух. Рев? Су — жив.

Нос и тело!

Договорили. Помолчали. Котька деранул лапой кору дуба. Тряхнул головой, будто мошку отогнал и растерянно проговорил:

— Я так и пел. Почти. Но она не пробудилась.

— В том то и дело, что "почти", — усмехнулся Зарян. — У оборотки всегда есть секрет. Если его не знать — не разбудишь.

— И какой секрет у этой? — Тиша прижмурился, глаз вспыхнул смарагдом-изумрудом, и Заряну подумалось, что когда котька войдет в полную силу — равных ему не сыскать будет. Днем с огнем Предчувствиям своим Зырян верил, никогда его чуйка не подводила. Но пока…

— Секрет такой. Когда в оборотке говоришь "нежен" — первую "е" меняешь на "у". И еще хитрость: в слове "мази" — "з" тягучее, дребезжащее. Это звоночек, который будит. Получается как удар била, а потом звонок.

— А что такое эти самые "мази"?

— Одно слово не понял? Молодец! Телекс — понятнее?

— Фу… мы это еще прошлой весной учили, а мази…

— Не зря в школе шкурку тер. Снадобье это особое. Его мажут, — Зарян задумался и, вспомнив что-то, поморщился. — Противное. Могут на рану намазать. Бабки-ворожихи и ведуны этим от повреждений кожи лечат и от болей в коленях. Рана быстрей зарастает.

— Зарян! — Олёнка открыла глаза и удивленно уставилась на тятиного дружинника. — Ты что тут делаешь?

Котька поспешно спрятался в листве. Не слышала их разговор воеводина дочка — и хорошо.

— Тебя ищу, — ответил Зарян.

— Уже нашел. К дядьке поведешь?

— Ага.

У леса Зарян оглянулся, дуб зеленел раскидистой кроной и ни исчезать, ни оборачиваться горелой рогулькой не собирался.

"Эх! — подумал дружинник, — совсем котька страх потерял. Либо малец еще: простое чароплётство навести не умеет. А туда же — пророчить. Веры ему…

Через год Хельгу просватали за Игоря — княжича Киевского.

****

Вот так мы с Ольгой и встретились. Только она тогда княгиней еще не стала.

Дальше что было, спрашиваете? А много чего. И не быть нашей Олёнке княгиней, если бы не… Об этом с Заряном разговор ведите. Он краше сказывать будет. Почему? Потому что в ваших людских делах лучше разбирается. Хотите, чтобы я рассказал. Ну…. Ладно, но если что — не обессудьте. О тех делах я многое только с чужих слов ведаю.

 

Осенью, едва отлетали паутинки, и начала желтеть листва, повез Зарян невесту княжича в далекие полянские земли. Двенадцать человек было под его началом. Да еще две насады и шесть опытных корабельщиков дал воевода, для того чтобы сопроводить дочь к жениху. Заряну со товарищи было велено остаться при княжне и быть ей надеждой и опорой вдали от родного дома.

И еще одна защита и отрада ехала с невестой в неизведанные края. В лукошке, что почти всю дорогу невеста держала на коленях, а укладываясь почивать ставила в изголовье, свернувшись клубком, спали два редких зверька. Черный почти взрослый котька и маленькая пестрая коша.

Вылезали они из корзинки нечасто. Особенно коша. Котька же любил вечерней порой сидеть на носу насады, на голове резной фигуры и смотреть вперед. Неподвижное пушистое тельце казалось продолжением корабля, странным украшением — особой прихотью корабела. Или талисманом-оберегом.

Зарян стоял рядом с котькой и вглядывался в темнеющий горизонт. Пятый день пути прошел также спокойно, как и предыдущие. Насады двигались по течению, четверо гребли, больше удерживая лодки в струе, чем подгоняя, остальные отдыхали. Парус не ставили. Ветер неустойчивый с утра к вечеру совсем стих. Опустится солнце на два пальца к горизонту, надо будет к берегу приставать и лагерь ставить. Места пока шли знакомые. Плыли по Новгородским землям. Да и дальше Зыряну бывать приходилось. И в этой жизни. И в прошлой. Тогда до самого Константинополя с прежним хозяином ходил. Зырян поежился. Не любил он вспоминать свою предыдущую жизнь.

Говорят, у котьки девять жизней, а у человека — одна. Только никто не знал, не ведал, что котька может своей жизнью с человеком поделится или отдать. Просто так. Подарить. Правда, с Заряном всё странно вышло.

Прогневал он тогда купца — хозяина своего. А гневался тот страшно. Плетьми старого кормщика отходил так, что Хельги — тогда Зарян другое имя носил — долгонько без памяти провалялся. Очнулся, а вокруг никого. Только след от ладьи, да и тот волны почти смыли. Понял Хельги: бросил его купец. Умирать. Испугался, что община его к ответу призовет. Он и раньше на расправу скор был. Нрав больно крутой. И правым себя всегда считал.

К северу от Готланда у Аландских островов это было. Хоть и лето стояло, но под утро зябко становилось. От холода кормщик и очнулся. Хорошо ладья в шхеры зашла. Будь дело южнее, не добраться бы Хельги до матерой земли. Одного купец не учел — без кормщика ладья до родного берега не доплывет. А если и доплывет… Кто ей путь безопасный к причалу определит? Понадеялся купец на собственные знания.

Что стало с той ладьей, Хельги так и не узнал.

Насады прошли поворот.

— Слева, греби шибче, — закричал кормчий.

Струя относила лодки к берегу, заросшему камышами и осокой. А Заряну вспомнилась другая осока. И голый колючий тростник. Мишка голодной весной подъел корни, остались в маленькой бухточке желто-серые остовы. О них Хельги исколол босые ноги. Тело щипало. Хоть и несолона вода в Восточном море, спину разъело. На песок закапала кровь из открывшихся ран. Сознание мутилось. Стволы деревьев, листья заволакивались туманом, а потом вдруг обретали резкость и яркость. Зверя, лежащего в кустах, заметил, почти о него споткнувшись. Матерый, черно-серый с рыжиной. Размерами с некрупную рысь. Испугаться Хельги не успел. Полузакрытые глаза открылись, загорелись красным, и туман в голове развеяли возникшие там слова:

— Пришел полюбоваться на свою работу? Любуйся! Меру за это ты рано или поздно получишь. Моя в том клятва.

"Скогкат!" — ошеломленно пронеслось в голове. Настоящих скогкатов Хельги никогда не видел. Жила у его бабки коша, которую та числила, как дочку вот такого зверя. Давно это было. Но слова бабки кормщик накрепко запомнил. Вредить скогкату нельзя, и ловить не стоит. Пойманный он волю ловца исполнит, но способ наказать — найдет. И ссорится с ним — последнее дело. Его проклятье камнем на жизнь ляжет и никакими жертвоприношениями его не снять.

Выдавил ссохшимися губами:

— А мне все равно от чего помирать. Так и так — смерть у человека одна. Как и жизнь, — закашлялся, выплюнул кровавый сгусток из отбитой груди. Ребро-то, поди, купец сломал. И не одно. — Только, ты… я на тебя ловушки не ставил. Я вот…

Ноги подломились и Хельги, цепляясь за ветки, сполз на землю.

Шершавый язык слизывал пот и кровь с разбитых губ. Было больно, но приятно. Как поцелуй жены. Хельги и забыл уже, как она целуется. Восемь лет назад похоронил. Ингрид, синеокая… красавица… Веки приподнялись, муть медленно уползала прочь. На него смотрели синие глаза. Большие и круглые. С вертикальным зрачком. "Скогкат", — вспомнил Хельги.

Насады прошли еще один поворот. Зарян вгляделся в темный берег. Лучи низкого солнца не пробивались сквозь лесной полог, но не узнать остров было сложно, водный поток распадался на два русла. А дальше был виден еще один — речка, этот островок намывшая.

— Улаф, правь к острову по левой протоке, — приказал Зарян.

Первым на берег спрыгнул котька, принюхался и ломанулся в кусты. Дружинники вынесли палатку, разложили, покрыли шкурами. Весело запылал костерок. Мамушка, приставленная воеводой к невесте, засуетилась у огня. Накормить такую ораву мужиков, задача непростая. Но Милана справлялась. И подопечную свою не забывала. Готовила будущей княжне отдельно и поучала, как не хлюпать, есть "аки птичка клюет" не торопясь и аккуратно. Чтобы одежду богатую не закапать и сальными руками не захватать. Одета была будущая княжна по рангу. Пусть сразу приучается дорогие шелка носить, а не в домотканой рубахе бегать.

Тиша вернулся, таща в зубах водяную крысу — о сестренке позаботился. Вообще-то он предпочитал рыбу, как тот скогкат, но мелкие косточки речной плотвы были опасны для неокрепших внутренностей. Зарян вспомнил, как разделывал пойманную в остатки штанов рыбу, выбирая кости.

Воспоминания унесли в прошлое. Глядя на танцующий на сучьях огонь, Зарян вспоминал, как они со скогкатом лечили друг друга. Тот зализывал располосованную спину и бока кормщика, выкусывая струпья и куски загнившей плоти. Хельги же, промыв раны зверя чуть солоноватой водой, соединил три ребра, поврежденные медвежьим капканом, и выбрал мелкие обломки костей. А потом несколько дней чистил рану, не давая прежде времени закрыться. Сложнее было справиться с лапой. Но здесь — повезло. Косточка оказалась просто надломлена в двух местах. Он выправил кусочки, как мог и, используя ленточки-завязки от тех же штанов, привязал две щепки, запечатав лапу, будто в панцирь. Ходить скогкат не мог, но и не пытался. Умный зверь доверился спасителю. Полно! Зверь ли? И кто кого тогда спасал? Не будь рядом мохнатого бедолаги, Хельги лег бы в тех кустах и тихонько умер. Оставив свое тело на пропитанье лесному зверью.

Раны Хельги затянулись, и хотя скогкат внушал, что теперь обойдется без опеки, уходить кормщик не торопился. Скогкат, поворчал, прошипел что-то себе под нос и… начал его учить. Как котенка несмышленого.

В тот вечер, когда скогкат впервые вспрыгнул на ветку, прошелся по ней до ствола, а потом полез на самую макушку, Хельги понял, что скоро и он должен будет вернуться к прежней жизни. Выходить к людям искать корабль. Нет! Сначала одежду. Но скогкат нарушил его планы. Громко мурлыкнув, передал:

— Пойдешь со мной.

Мысль привычно ударила внутри головы, отдалась легким звоном — приказ. Хельги невольно усмехнулся: полторы луны, проведенные в обществе зверя из легенды, породили странные привычки. Он теперь мог спать прямо на земле, не заботясь об укрытии, питаться сырой рыбой. Ягодами, о которых раньше не ведал. И грибами, сушенными на прутиках. Мог зажечь огонь, ударив камень о камень — любой, а не особый — кремень. Да и много чему его скогкат научил. И приучил не пугаться голоса возникающего в голове.

— Куда? — только и спросил. Хотя готов был идти куда угодно. В родном городе его никто не ждал.

Скогкат спустился вниз. Взглянул на Хельги синими глазами и начал спокойно умываться. Хотя это со стороны казалось, что спокойно. Не знающему манер этих зверей.

— Если примешь условие, то в мой дом, — возникло в голове, но уже без звона.

— Какое?

— Я тебе обязан жизнью. Нерастраченной. И я хочу тебе ее подарить. Но ты должен многому научиться и испытание пройти, а потом…

— Что потом?

— Суп с котом!

— Это как?

— Не бери в голову, случайно вырвалось. Коли пройдешь испытание, сначала остаток своей на кошачью жизнь поменяешь. А потом в новом теле родишься. Или просто получишь… подрощенное, если найдется подходящее.

От такого будущего голова у Хельги пошла кругом, но пораскинув мозгами, старый кормщик решил идти за скогкатом. Мудрый зверь плохого не посоветует. Старой жизни жалко не было.

К костру подошла… Ольга с кошей на руках. Купец строго настрого приказал величать племяшку только так. Брат его было воспротивился: Хельгой наречена, пусть Хельгой замуж выходит. Но купец уговорил. И доводы привел — не поспоришь. Под рукой Олега Ольге вольготнее будет — почти тезка. Села на бревнышко радом и спросила:

— Долго нам еще плыть?

— Плыть не долго. Скоро волок будет, а за ним день минет и еще раз по суше насады тащить придется. А вот потом долго. До самого Киева-града.

— Нам спешить надо.

— Мы и так не медлим. Но куда торопиться? Тебе едва десять годочков минуло. Все равно княжич ждать должен, пока четырнадцать не исполнится. Обживешься при княжьем дворе, обвыкнешь.

— Нет. Свадьбу сыграть до снега нужно. А потом… — Ольга потупилась, уткнулась носом в кошачью шерсть, и Зырян едва расслышал тихое: — …все будет, как княжич решит.

— Не боязно?

— Нет. Игорь — хороший.

— Ты с ним встречалась? — этот вопрос Зарян собирался задать уже давно. С прошлогоднего происшествия под заповедным дубом. Но все к слову не приходилось.

— А позапрошлой весной. Я на лодке каталась. Уже совсем домой собралась — вечерело. Вдруг из кустов Тиша как выпрыгнет… Я тогда не знала, что это Тиша, зверя увидела и испугалась. А он мне говорит:

— Не бойся. Я тебя не обижу. Жди. Того кто придет, на другой берег перевезешь.

Ольга замолчала, глядя на огонь. А Зырян оглянулся, поискав взглядом котьку. Тот сидел у палатки. Глаза его сверкали, отражая пламень костра. Здоровый зверюга. За год стал как взрослый. До скогката ему, правда, еще расти и расти. Но уже сейчас называть его детским именем — Тиша — не хотелось. Тихон — другое дело. Да и имя-прозвище ему подходило. Никто его не слышал, если тот нарочно внимания не привлекал. Вот и сейчас никто не заметил, как котька, прижмурившись, отвернулся, легко поднял гибкое тело, сделал несколько шажков и ужом вполз в палатку. Разговаривать с Заряном не захотел.

— А дальше, что было? Расскажешь?

Ольга кивнула и, перевернув кошу животом вверх, начала гладить мягкую шерстку. Коша не сопротивлялась.

— Пришли трое. Охотничьей добычей увешанные. Птицы, зайцы, даже подсвинок маленький. Самый молодой спросил — перевезу ли на другой берег. Кивнула, рукой махнула — садитесь мол. А на средине… — Ольга замолчала. Посмотрела на Зыряна и несмело произнесла, — ты можешь мне не поверить. Никто не верил.

И, поймав его взгляд, чуть слышно проговорила:

— Сначала я голос услышала: "Ничего не бойся, отвечай смело. Все хорошо закончится". А потом… порывом ветра шапку у меня с головы возьми и сорви. Мужики засмеялись: "Гляди, нас девка везет. Позабавимся!" А я младшему в глаза смотрю и говорю: "С малолеткой справиться — велик подвиг! Гордиться им всю жизнь будешь?" А он мне: "Встречей с такой красавицей гордиться буду. Пойдешь за меня замуж?" Мужики в хохот. А молодой смотрит на меня, улыбается, а глаза серьезные. И в них… может, привиделось мне все это, просьба там была: "согласись, не откажи". Я и согласилась, говорю: "Пойду. Если все честь по чести будет". С тем и расстались. Мужикам-дружинникам своим он приказал ко мне не лезть.

Ольга замолчала, прижалась щекой к кошиному животу. И попросила:

— Ты об этом не болтай. Тиша просил. Я только тяте рассказала, когда он… ну, когда сваты приезжали.

— Не буду. Иди, ложись. Притомилась, чай?

— Нет. Спасибо тебе, Зарян, что согласился со мной поехать.

— Да кто я, чтобы… Все по воле батюшки твоего.

— Я знаю, кто ты. Мне Тихон сказал, что ты скогкат…

— Брешет он все! — возглас Зыряна был слишком поспешен и выдал его с головой.

Олёнка рассмеялась. Вскочила и, наклонившись к своему воеводе, шепнула:

— Не волнуйся, я никому не скажу. Только оставайся со мной подольше. Я ведь про вас много сказок-баек слышала. Не любите вы в чужой воле ходить.

 

Спит в палатке Ольга, прижавшись ко своей мамушке. Спят в корзинке Тихон и безымянная пока коша. Заряну не спится. То ли воспоминания разбередили старые раны, то ли предчувствия одолевали. Учеба вспоминается и то, как Хегги чуть подаренную жизнь не потерял.

Для Кошачьей школы была облюбована просторная прогалина посередь заповедной пущи. Совсем рядом было озеро полное рыбой, со вкусной и мягкой травкой по берегам, куда любила сбегать кошачья малышня первого года обучения. Два года учились четырьмя потоками — по сезону рождения. У кормщика, получивший новое имя — Хегги, эти два года уложились ровнехонько в четыре месяца. Учили его отдельно ото всех (чтобы малых деток не смущать). Сам Маркиус, последние пятьдесят лет руководящий подготовкой молодых скогкатов, взялся пестовать необычного школяра.

Как оказалось Хельги угораздило спасти из капкана не абы кого, а личность известную не одному поколению скогкатов и баюнов. Симба был не прост уже тем, что от простых зверей этой породы отличался размерами. Поначалу-то Хегги этого не оценил: в человеческом обличии сам особым ростом не славился. Решил: из него мелкий котька вышел. Знать, так и должно быть. Скогкаты и баюны были крупнее обычных зверьков. К моменту первой встречи со своим наперсником старый кормчий видел подобных ему только издали и этой особенности оценить не мог. До попадания в школу. Маркиус оказался мельче, примерно такой же, как Хегги.

Самое главное это — умения, власть и колдовская сила. Узнав об этом к концу первого месяца учения, Хегги поразился, как ТАКОЙ — да не смог самостоятельно освободиться из капкана. А когда спросил, Маркиус вздохнул тяжело и молвил:

— И нам людская помощь нужна бывает. Не только вам — наша. Поэтому и становится баюн или скогкат слугой человека. По доброй воле. И в благодарность. А уж как тяжко таких друзей терять…, — еще один вздох и тихо, — живете вы больно мало.

— Мало? — очень тогда Хегги удивился, — Но я слышал, редкий котька больше двадцати лет проживает.

— Обычный, — усмехнулся Маркиус, — но если поймает за хвост удачу и Ом поможет, котька еще восемь жизней прожить сможет. Уже в других телах. Но она дама своевольная — как любая коша. Мы же чаще всего живем в одной шкуре лет триста. И легко меняем эту на следующую. И не девять у нас жизней, а поболе. Сколько — никто не ведает.

— А ты… — начал Хегги и замолчал смущенно.

— Я третью жизнь живу, а Симба, который тебя привел — пятую.

— А почему — не ведает?

— Так никто из нас естественной дорогою землю не покинул, — в голосе Маркиуса прорезалось раздражение. — Бастет, вон, больше двенадцати тысяч лет по миру бегает. Только седьмую шкурку сменила. А в одной из прежних больше двух тысяч лет провела — берегли ее сильно. Симба же триста пятьдесят шестой год в этой шкуре живет.

На этом тот разговор закончился. Хегги не решился задать следующий вопрос, хоть и вертелся он на языке. Даже два: "А что будет, если скогкат свою жизнь человеку отдаст?" и "Сколько лет этот человек получит?"

Хегги прожил чуток больше сотни — погиб, нового друга защищая.

Встретились они с Воркатом, когда Хегги научился себя котенком чувствовать. Тогда определили его в группу к трехлеткам, которых нужно было дальше учить.

 

Я вам уже про школу говорил… Нет? Тогда, так и быть, расскажу. Слова попроще? Да я и так стараюсь. Если бы я с вами на том старом языке говорил, вы б и не поняли ничего.

 

С котькой ведь как. Обычному и трех месяцев хватит — у мамки под брюхом. Но если даром каким его природа наградила, он в эту школу попадает. Чаще из таких лекари, да обереги получаются. Но если, за те два года что котьку или кошу учат лечить да оберегать, еще какой дар проснется — дальше их обучать будут. Учат таких кого три года, а кого и пять лет. Только наперед это не известно. Хегги с Воркатом больше четырех лет Маркиус пестовал. И последние три, они неизменно парой занимались — так уж судьба сложилась, что дар и способности у них одинаковые были. Почти. Учеба из теории и практики состоит. На теории котьки с миром знакомятся, а не только с родными местами, слова разные учат, историю рода как своего, так и человеческого узнают, в травах и цветах разбираются. А когда до пробы, чему научились, дело доходит, должны свои навыки и умения показать и проверку пройти. Зарян в тот вечер об одной из таких проверок вспомнил, тогда они с Воркатом крепко сцепились…

Глаза Заряна пробежались по звездному пологу. Пояс Ориона сиял по-над самой водой. Яркие звездочки подмигивали, советуя засыпать. Только сон бежал, прогоняемый возвращением случившегося больше сотни лет назад.

Успехи Хегги — был он приучен с прилежанием относится к любой учебе — будили зависть Ворката и был он настроен не на совместную учебу, а на хорошую драку. Ежемесячные проверки, где тебя, как только прозревшего котенка, гоняют почем зря, в простейших умениях испытывая, молодого котьку сильно раздражали. А если еще одностольник — на уроках им приходилось сидеть рядом — в каждом деле первым оказывается, совсем никакого терпежа не будет. Не знал Воркат, что его соученик вторую жизнь живет. Маркиус только усмехался в усы, замечая загорающиеся красным голубые глаза. Не торопился он подростку правду открыть.

А тут их очередь подошла в единоборстве участвовать. Дрались котьки так, что шерсть во все стороны летела. Одно было под запретом — жизни лишать. А умения свои проявляй, как можешь. Вот они и сцепились. Только силы их равными оказались. Где Воркот ловким телом и силушкой, что природа ему не пожалела вверх брал, а где Хегги умом да смекалкой одолевал. Посмотрели на это наставники и прервали поединок — признали силы равными. И дружить присоветовали. Только Воркат с таким решением не согласился. Обиду затаил. Выискал котька момент, подкараулил Хегги, когда тот усталый, после обучения сложному колдунству, возвращался и напал. Неизвестно чем дело закончилось бы, если бы не выходка малолеток.

А получилось все так.

Еще в своей человеческой жизни за сорок с лишком лет Хегги обычай имел помнить всё и замечать всё. Кормщик, который мелочи за безделицу считает, до нужной гавани не доплывет. Поэтому единственный из котек знал, что все те имена значат, которые в текстах с давних времен школярами без мысли заучиваются. Так слушайте, что дальше было.

Чуть шевельнулся полог палатки, заставив Заряна напрячься. Черная тень выскользнула наружу и на мягких лапах унеслась к кустам. Дружинник поднялся на ноги. Не будет Тихон без надобности ночью по лесу шастать. Хоть и стали они на острове, в месте не раз проверенном и безопасном, но Мара и Мякош по-своему рассудить могут.

Тихон вернулся, вспрыгнул на бревно, сел, подобрав лапки.

— Бродит по тому берегу кто-то, — услышал Зарян мысль котьки. — Не человек. О четырех лапах. Толи волк, то ли мишка. Запах ветер относит. — Желтые глаза, отсвечивающие зеленым, скрылись в шерсти, прижмурились, погасли. — Чего не спишь?

— Да вот, — чуть слышно, чтобы не перебудить дружину, произнес Зарян, — вспомнилось, как мы с твоим дядькой дружбу водить начали.

— Расскажи.

Зарян об этом никому не сказывал. Ворката подвести опасался. Досталось бы тому крепко — из школы не отчислили бы, но правеж тот еще котьке грозил. Маркиус, конечно, о тех коткиных приключалках проведал. Маркиус все ведал. Только тоже никому не сказывал. А Тихону полезно будет ту давнюю историю услышать.

— Ладно, поведаю, — Зарян поворошил угли гаснущего костра, в небо взметнулся сноп искр. Котька перебрался поближе, прижался к ноге, слушать приготовился. С чего начать? Мысли Заряна прыгнули в прошлое, пробежались по воспоминаниям. Кашлянув в кулак, он проговорил чуть слышно, помятуя о людях, спящих у костра. Которым знать эту историю не к чему.

— В тот год весна ранняя случилась. Ведующие говаривали: Су проснуться может — жди беды. Вот кошачья малышня и раззадорилась. Интересно им стало, что будет, если этого Су разбудить. Старших вопросами замучили, кто-то и расскажи им про замок в межмирье — там иной зверь по имени Су и живет.

— Почему иной?

— А потому, что ни на одного нашего зверя не похож, вернее — похож, но на всех сразу. Тело — льва, хвост — лошади, лапы — медве жьи, рога — как у козла, но длиннее, а голова — как у змеи или ящерицы, но с громадными клыками. И еще птичьи крылья на спине — две пары. Вот такой зверь Су. Ну, это — то, что я запомнил. Может у него чего-то и от других есть.

— А ты его что — видел?

— Видел. Мы с Воркатом…

Зарян замолчал, опять тронул палкой угли, синие язычки пробежались по черно-красным остаткам поленьев. Кинул в костер сучьев, положил на них пару бревнышек. Огню надо дать новую пищу. Иначе по утру только серый пепел останется. Дружинники — те и холодное поесть могут, да водичкой из реки запить, а Олёнке хорошая еда нужна. Котька молчал, ждал продолжения.

— Иногда… из-за небрежения или по недогляди, а то и по злому умыслу люди, провожая зиму и сжигая её чучело, нарушают обычай. Если чучело сделано неправильно… — Зарян спотыкался на рассказе, потому что так и не узнал, почему люди в тот раз сжигали скелет Морены — каркас, сделанный из сучьев — без соломы и без специально пошитой одежды. Только синяя лента на обрубке пенька, вместо головы. — …получается… обида для богини, и она сама призывает зверя Су отомстить за нее. Разбуженный Мореной он обретает страшную силу. Вот в это время наша малышня к замку и сунулась.

Зарян опять замолчал, замер неподвижно. Взглянул на небо. Не пройдет и месяца, там пролетит зверь Су, неся на своих крыльях первый снег, опаляя землю морозным дыханием. Возвещая начало правления Морены. Зверь — проснувшийся в свое время.

— А дальше? — напомнил о себе Тихон и когтистой лапой провел по руке. Не поцарапал, только кожу чесанул. Зарян встряхнул головой, слишком многое, уснувшее и отодвинутое в прошлое, будил рассказ.

— Как Воркат о том узнал — не ведаю. Дрались мы с ним. Вдруг он замер. Я из его лап вывернулся, сам его лапой к земле прижал, а другую поднял — ударить собрался со всей силой. Наказать за подлое нападение и за обиды поднакопившиеся хотел. Но вижу: глаза его как туманом подернуты и зрачок бьется — то шире, то уже становится. Так бывает, когда внутренний голос судьбу вещает. А потом он весь передернулся и выдохнул: "Пусти! Годовички в беде!" Я ему почему-то сразу поверил. Когти разжал. Он и рванул. За малышней. В лес. В самую чащёбу, где котьки появляться не отваживались — больно зверье там лютое. Я за ним.

Ветер пробежался по кронам деревьев, сорвал с поленьев яркие искры, и они устремились вверх, добавляя в небе звездочек. Зырян вспомнил другое, затянутое плотными тучами небо, тучами готовыми с одинаковой яростью обрушить на землю как снежные вихри, так и потоки ливня с громом и молнией. Вот проснется Су…

— И что? — пробилась в сознание, опять утянутое в воспоминания, жадная мысль.

— Что-что! Опять драка! Малышню мы отогнали, но разбудить Су они успели. Хорошо хоть песня Морены запоздала. Су в полную силу не вошел. Справились мы. Только вот… Су-то нам удалось обратно усыпить — Воркат быстро оборотку сочинил, на это он мастер. Уже тогда был. А Морена…

Зарян замолчал. Сучья лизал огонь. Совсем такой же огонь лизал траву и деревья на склонах холма, на котором спина к спине сидели два испуганных котьки. Только были те язычки пламени больше и страшнее. А под холмом бродил Су, гася пламя морозным дыхание и мечтая добраться до обидчиков. И сквозь рев зверя и треск огня котьки пытались докричаться до его души. Которой не ощущали. Была ли у Су душа, которой наделено каждое творение создателя? Никто точно не знал. Не только по обличию зверь звался иным…

Докричаться получилось у Заряна. Его зову внял Су. А слова Воркат подсказывал. Так вдвоем зверя и угомонили. Говоря сейчас об этом, Зарян не стал скрывать, что в одиночку ни он, ни Воркат не одолели бы иного зверя. Но видно такова была воля Отэ — отца всех котов, и их дружба, возникшая среди пламени и морозного дыхания, обрела прочность металла, падающего с неба. Морена, явившаяся разобраться с обидчиками её зверушки, зло взглянула на них и кинулась в атаку. Но, обожжённая жаром сердец, нашедших поддержку друг в друге, отступила со злым шипением. Ушла, отдавая Землю во власть Лады и Лели.

Закончив повесть, сказал напоследок, что вернее друга, чем Воркат с того дня у него не было. На это котька распушил шерстку и молвил:

— Повезло. Мне бы такого друга…

"Какой он еще маленький, — подумал Зарян. — И все-то у него будет. Не в первой жизни, так в следующей. Как у меня".

Больше десяти дней шли насады до Киева-града. Быстро шли. У иных купцов, бывало, полный месяц уходил. Поспешали, но все равно опоздали. Встретила их в гостевом тереме другая Ольга. Старше и знатнее. То не было большой бедой — княжич выскочил встречать насады невесты с севера в одной рубахе и на руках, черпая воду короткими сапожками, вынес Олёнку на берег. Нехорошо было то, что его дядька и наперсник уже сделал выбор не в пользу малолетки.

 

*****

— Как ее зовут? — рука Игоря прошлась по мягкой шерстке.

— Прекраса. Она ведь красивая. Правда? — нос Олёнки зарылся в пеструю шкурку, и пальцы княжича коснулись щеки девушки. Лаская.

— Правда, — с улыбкой ответил он и тут же добавил, — но ты красивее.

Злое фырканье, раздавшееся от двери, заставило и Игоря, и Олега, с усмешкой наблюдавшего за детьми, сидящими у окна, обернуться.

Ольга, княжна Болгарская, стояла на пороге и, заметив обращенные к ней взгляды, с презрением бросила:

— У моего отца во дворце пять кошей жили. Белые да пушистые. Нечета этой — приблуде.

Олег покосился на вошедшую, с прищуром взглянул на Игоря и Олёнку. Он уже пятый день наблюдал за всеми троими, видел, как они смотрят друг на друга, даже мысли тайные угадывал. Нельзя правителю без этого умения — не проживет долго. Хорошо, если одной власти лишится. Да и не хотела болгаринка таить свои мысли. Не приучена. Такая будет мужа под пятой держать. А годно ли такое для князя? И еще Олег дивился рассудительности одиннадцатилетней юницы. Будто это она старшая, а не болгаринка. Или княжич. И котька Олёнкин — не простой зверь. Из таких Баюны вырастают. Или, не приведи боги, Скогкаты. Шел Тихон этот к Игорю как к старому знакомцу. А уж когда два дня назад подопечный рассказал ему о сказке, слышанной прошлым летом, Олег сильно засомневался в уже почти сделанном выборе. Предсказаниям скогкатов Олег верил. Сам под подобным ходил. Хоть и не признался никому, что о коне несущем ему смерть от котьки услышал.

Обещание долгой и счастливой жизни именно с этой девчонкой казалось странным. Но по другую руку лежали слова о невозможности наследников у княжича при иных браках. Рюрик вон, только одного родил — за восемь лет. И умер молодым. А княжичу долгие года сулены. Поневоле задумаешься.

Приход болгаринки и ее слова — еще один повод задуматься. Нужна ли княжичу такая злобная и сварливая жена. Олег хмыкнул. Ну, так тому и быть. Тянуть боле не след. Холодно взглянул на старшую Ольгу и молвил строго:

— Завтра собирайся. Домой поедешь. Загостилась.

Коротко вскрикнув и прошипев что-то непонятное, княжна Болгарская выскочила за дверь.

А ночью запылал гостевой терем, где жили обе невесты княжича.

Зарян проснулся от того, что котькина, лапа с выпущенными острыми коготками прошлась по щеке. Тихон сидел на его животе и смотрел в окно. Тело — напряжено, уши — насторожены, сильнО волнение — аж кисточки на ушах шевелятся.

В лунном луче, что врывался в узкое оконце заметно, как подергивается вздыбленная шерсть на спине.

— Просыпайся! Быстро! — прозвучал мысленный приказ. — Слуги болгаринки терем поджигают. Надо Олёнку спасать. И Прекрасу.

— Они же в верхней светелке! — Зырян скатился с сундука, прикрытого шкурами. В сундуке все Олёнкино богатство — не мог он его никому доверить. Потому и спал внизу в кладовке у ворот. — Там рядом Свен и Кобыла. Чего их не разбудил?

— Мертвых не разбудишь. А Олёнка дверь поленом подперла.

— Каким поленом? — Зырян никак не мог понять происходящее. Мысли, опутанные дурманом сна, никак не желали выстроить связные образы.

— Её моя сестренка подняла, как только татей услышала. Только те уже у дверей твоих охранников убивали. Сонных.

Сонных… Он-то почему никак не может стряхнуть сонную одурь? Зачем только пил вчера это византийское вино…?

Вино! Византийское! Подарок болгаринки. Всем северянам поднесла, никого не обделила. Если бы не котька!

Зырян выскочил их кладовки, слетел с крыльца и сунул голову в бочку с дождевой водой. Холодная! Тонкий ледок, взломанный ударом, застрял в волосах. Но голова заработала, как надо. И в этот момент пламя заплясало у нижних венцов, длинными языками лизнуло стену девичьего терема. Громкий крик, полный злобы и отчаянья вырвался из одного из узких окон, по наличнику которого и ставням уже скакали огненные танцоры, оставляя за собой темную коросту мертвого дерева.

— За мной! — крикнул котька и громадными прыжками понесся через двор, вокруг терема. Воевода кинулся следом. На высоте трех, а то и четырех саженей на окне, что выходило на другую сторону одной из башенок, сидела Олёнка, прижимая к груди испуганно бьющуюся и царапающую кошу. А пламя уже лезло вверх совсем близко. И быстро. Слишком быстро. Видать, без греческого огня не обошлось.

Зарян с разбегу взлетел на стену и выпустил когти. С ними преодолеть оставшиеся до окна два десятка венцов было не сложно. Всего-то семь ударов заполошно бьющегося сердца потребовалось. Подхватить Олёнку на закорки сползти вниз — еще десяток. Юная коша, испуганная и дрожащая, повинуясь повелительному мявку брата, осталась на окне. Оба — и брат, и сестра — понимали: двоих Заряну не спасти.

По двору метался крик и гневные призывы. Но откатить приставленное к дверям терема бревно было не кому. Опоенные подлым подарком спали, а поджигатели, выполнив свою работу и напуганные криками уже, небось, ко Днепру подбегают. А там лодка. На другую сторону переправятся — и поминай, как звали. Хазарские степи широкие.

— Веди Олёнку к воротам! — крикнул Зарян, отцепляя от плеч судорожно стиснутые пальцы. Отцепил. И услышал:

— Это и есть тот город, что я жечь буду?

Мотнул головой удивленно и шепнул в самое ушко:

— Беги шибче, — а сам полез обратно на стену. За испуганно застывшей на окне пестрой кошей.

Дверь, для того чтобы выпустить болгаринку, никто не открыл.

Допросы оставшихся в живых ее слуг подтвердили подлый замысел. Хотела болгарская царевна Олёнку в ее светелке заколоть, а пожаром следы скрыть. Только забыла, что слуги ее не железные и от дармового вина не откажутся. Того как Тихон полено к дверям подкатил никто не видел. И не дознался Олег, кто это сделал. Спали болгары вместе с дружинниками Заряновыми, пока тот всех не разбудил. К тому времени от Ольги только обугленный, дурно пахнущий скелет остался. Напомнил он Заряну ту самую Зиму-Морену, что в юные их с Воркатом годы на костре ладожане сжигали. Вот только ленточки на голове не было. Сгорела.

А через две недели сыграли свадьбу. Вот так и стала Олёнка княжной Киевской.

 

Что-что? Вам еще про рождение Святослава рассказать? А это-то зачем. Ольгин он сын –это точно. И Игоря. Поздно родился? И это верно. Ольге уже за сорок было. Об этом моя сестренка позаботилась. Мы тогда очередной раз решили наших котят изображать и вдруг…

Ну и что? Да, сестра она мне. Так не родная же! Почти на два года младше. И отцы у нас разные. Знаете ли, в нашем роду зазорным не считается, чтобы дети одной матери общих котят имели. Она против не была. А я… Не котькино это дело коше в таком отказывать. Правда и Заряна она привечала. Особенно после того, как он ее еще раз спас.

Как?

Было дело! Ее похитить пытались. А мне как раз случилось наших котят в школу отвозить. Два дня и три ночи Зарян злодеев выслеживал. На четвертый день Хегги обернулся и… Да! Он и такое умел. Не только когти выпускать. Скогкат же. В этом обличье Прекрасу вывел, а похитителям морды до кости исполосовал.

Да! Про Святослава.

Так вот, я уже присматривать начал, кого есть резон к Маркиусу на дальнейшее обучение отправить, а их места занять, как вдруг Прелесна мне говорит: решила, мол, я свою жизнь Ольге и ее сыну отдать. На двоих примерно семьдесят лет выйдет.

Что я мог на это ответить? Ее жизнь ей и решать. Ушла моя Прекраса, а через девять месяцев у Ольги сын народился. Святославом назвали. Ольга по коше нашей сначала плакала, а потом сына иначе, чем "мой котеночек" не называла. Да и я его первое время своим котенком считал. Как и Зарян. Он его с самых первых дней пестовал. Вырос из котеночка великий воин. И потомство оставил — нечета отцу и деду. Как настоящий котька! Одной кошей… ну, ладно — женщиной — не ограничился.